№170 Мамунин сон

Почему свиньи не летают? Если Вы не очень в курсе, то не горюйте. И не ругайте своих крох за столь глупый вопрос, если они Вам его зададут. Потому что отсюда следует — почемучки у Вас растут замечательные! Ибо проблемы их интересуют на самом деле умные, глубокие, философские. Так в самом деле, почему свиньи не летают? Разве способность порхать по воздуху не повысила бы шансы этих существ на выживание? Раз – и взмыл в небеса в поисках более аппетитных помоев. Да и с точки зрения произведения потомства сплошной кайф. Два – и самый сильный альфа-самец прилетел на крыльях любви к самой обворожительной хрюшке. А братья-поросята шутя спасались бы от прожорливых хищников. Три – и вылетели бы в трубу своего домика назло самому злому волку. В чем же дело, гражданка эволюция, отчего Вы так ленивы? Наверное, все же не стоит спешить с обвинениями в преступлениях и грозить наказаниями. У этой дамы наверняка свои жизненные проблемы и ограничения имеются. Может быть, финансовые, энергетические или даже … математические? Но если и их учесть – пусть вокруг нас очень много видов и подвидов живых существ, тем не менее очевидно, что с виду вполне реализуемых свободных ниш существует на много порядков больше. Если они не заполнены, то, значит, кому-то это было нужно (или наоборот – не нужно?). Мы готовы сделать первый шаг в развитии нашей ментальной модели. Эволюция – не волшебная палочка, производящая произвольные формы жизни, которые мы в состоянии измыслить. Она реализует только некоторые идеи из гигантского спектра возможностей. Для того чтобы пойти еще дальше в развитии модели, давайте обратим наш ментальный взор на малоразвитый крайний юг. Там, во льдах Антарктики, обитают другие забавные зверьки — пингвины. Вот эти как раз по происхождению птицы, по каковой причине обладают крыльями. Ан тоже не летают. Хуже того, приспособили их на манер плавников. Понятно, что в их среде обитания им нырять полезнее, чем летать. Отчего же такое паллиативное решение? Никак нельзя было отрастить им новые ручки и ножки, чтоб удобнее было бегать по водичке, как по дорожке? Второй вывод подскакивает мне прямо в рот – это был бы слишком дорогой наворот. Значительно дешевле было переоборудовать существующую оснастку.

Вторую статью подряд мы переходим к интересующему нас миру моделей через биологические метафоры. К чему бы это? А не может такого быть, что это вообще один и тот же мир?! Посудите сами – ментальные модели с виду развиваются совершенно изоморфным своим живым коллегам образом. Во-первых, далеко не все комбинации идей находят себе носителей. Мы отбираем те модели, которые нам кажутся в идеале красивыми или, как минимум, привлекательными. Их эволюция- дело наших желаний. Во-вторых, восхождение к более сложным формам ментальной жизни происходит не мановением волшебной палочки, а исключительно последовательно, шаг за шагом по пресловутой лестнице моделей. Новые пазлы всегда образуются из старых осколков. Перепрыгнуть через ступеньку никак не удается – нет Коперника без Птолемея, нет Ньютона без Коперника и нет Эйнштейна без Ньютона. Я рискну даже еще более резко высказаться – модели движутся по градиенту. В их мире тоже существует расстояние, энергетическое. И от любой точки ϕΨ1 до другой ϕΨ2 существует объективно кратчайший путь. Более того, напыщенно назову это чисто эмпирическое наблюдение вторым метазаконом развития моделей. Почему вторым? Потому что первый гласит – модели всегда стремятся к развитию, именно в эту сторону они перемещаются по инерции. Как они вынюхивают это направление – вопрос отдельный, оставим его для будущих спекуляций. В запасе у меня есть еще и третий закон, но и его я приберегу до другой блоговой эпохи. А пока давайте применим те, что уже есть, к анализу конкретной исторической ситуации эпохи Аббасидов второго века Хиджры.

Куда было правоверным податься? Ислам, как и подобает порядочной монотеистической модели, принес с собой снижение накала этических проблем, регуляризацию жизни общества. Сэкономленная энергия его членов могла быть направлена на развитие менталок, но могла и быть безжалостно сожжена в благочестивом ритуальном экстазе. Следовательно (по первому закону БГБ), ей настоятельно требовалась прививка естественно-научных интересов. Ближайшим (по второму закону БГБ) крылом пингвина была философия перипатетиков (только предварительно следовало ее перековать на плавники так, чтобы не потонуть в пучинах религиозных суеверий). Почему именно сравнительно мало популярный у ранних христиан Аристотель, а не, скажем, неоплатонизм? Наживкой этой модели была последовательность изложения материала и основательность – она обещала ответы практически на все вопросы бытия, причем как раз из тех, что практически не освещались Священными Писаниями. Да и крючок у этой модели был самый подходящий. В ней Всевышний становился трансцендентной мыслью, мыслящей себя. При этом у простых смертных образовывалось эпистемологическое пространство для изучения окружающего их мира. Более того, открыто пропагандировались рационалистические и даже эмпирические когнитивные методы (в естественнонаучных сочинениях). Наконец, вспомним, что наука – горизонтальный социальный феномен высокого уровня организации, для его возникновения необходимым условием является массовое производство ученых фабричным методом. А сочинения Аристотеля были, по существу, готовым университетским курсом (вспомним, что он и замышлялся как учебная программа для студентов Лицея). Все остальное в этой философии были сплошные минусы, но лучшей альтернативы просто не существовало. Не начинать же с пустого нуля?!

Движение подвижников-переводчиков, запущенное при втором халифе новой династии Аль-Мансуре, постепенно продолжало набирать обороты. Харун Аль-Рашид, прославленный сказками «Тысячи и одной ночи», отличился и менталками без малого десяти тысяч дней своего правления. Именно во время его долгого царствования произошел прорыв в новые области античных познаний. Он был поэт, причем он не только говорил, но и слушал. Вокруг него клубились мудрецы, теологи, музыканты, литераторы и прочие интеллектуалы. Собрались они, конечно же, по причине того, что их творчество высоко ценилось, в том числе посредством звонкой монеты. От этого союза (талантов от) Бога и (золота от) Маммоны в мире ислама родились арабские версии многих математических, медицинских, астрономических текстов, причем произведенные уже не с копий на персидском, а с греческих оригиналов. За многочисленными работами персонально присматривал персональный зам халифа Великий Визирь Джафар Аль-Бармаки, представитель могущественного персидского клана, во многом способствовавшего возвышению Аббасидов. Так, скорее всего, именно под его чутким руководством сын раввина из Табаристана (Сахль Раббан ат-Табари) перевел «Альмагест» (с арабского «Величайший») Птолемея. Вероятно, примерно в это же время в Багдад были импортированы индийские цифры (которые мы теперь именуем арабскими), а на деньги другого могущественного персидского клана Бухтишу были арабизированы произведения знаменитого Галена.

Обращу Ваше внимание на то, что вплоть до этого момента практически полностью вовне переводческого движения оставались шедевры классической греческой философии – Платон, Аристотель, Плотин и т.д. Оно и понятно – людей прежде всего интересовали те ментальные модели, от которых они ожидали непосредственную практическую пользу. Абстрактные идеи казались слишком далекими от нужд простого народа, к тому же потребности в пище высокой духовности удовлетворял Коран. До поры до времени сына Харуна Аль-Рашида по кличке Аль-Мамун (в переводе «заслуживающий доверия»). Именно ему была доверена высокая миссия возглавить отряд первопроходчиков к научному будущему человечества. Обстоятельства его рождения мистическим образом соответствовали уровню возложенной на него задачи. По красивой легенде, будущий (в то время еще наследный принц) Аарон Праведный (=аль-Рашид) как-то вечерком продул в шахматы своей молодой высокородной (Аббасидских кровей) жене Зубайде. В качестве приза та потребовала от супруга переспать с самой уродливой кухаркой дворца (вместо нее самой). После длительных и безуспешных воплей о пощаде тот мужественно принял свою жестокую кару. Несчастной (или счастливой?) жертвой интриг королевского двора оказалась дочка персидского повстанца, по статусу рабыня, а по имени Мураджил. Плодом этого неравного союза как раз и стал Абдуллах (Аль-Мамун). Родился он в ту самую ночь, когда его папаша стал халифом за смертью предыдущего (отчего она получила название «ночь трех халифов»).

Через шесть месяцев после его рождения Зубайда произвела законного наследника Аль-Амина. Два мальчика выросли в одном дворце одного мегаполиса (население Багдада к этому времени уже превышало миллион – гигантская цифра для своего времени), в двух разных мирах. Воспитание полу-персидского незаконнорожденного было поручено полностью персидскому Великому Визирю (вышеупомянутому Джафару). Приглашенные им учителя отработали обязательную программу (Коран, хадисы, грамматика, поэзия) и добавили от своей широкой и загадочной персидской души произвольную. В их числе оказались основы математики, астрологии, а также теология в мутазилитской трактовке. Нет сомнения, что способный юноша вынес из учения любовь к этому занятию и вообще во всех отношениях был достойным кандидатом на трон. Однако, когда пришло время Харуну Аль-Рашиду выбирать наследника, он предпочел отпрыска чистых арабских кровей. Младшему достался халифат, старшему – Хорасан (со столицей в Мерве, современная Туркмения). Обоих заставили подписать клятву свято исполнять условия завещания, которую затем запечатали и положили на сохранение в Каабу. Как это часто бывает со священными и вечными договорами о мире, этот продлился несколько лет после подписания и вскоре последовавшей за этим смерти отца. Потом разразилась гражданская война, исход которой вновь решили могучие персидские войска. Осада столицы длилась больше года, после чего весь Багдад лежал в руинах, а Аль-Амин был казнен. У руля империи оказался молодой человек персидских кровей, друг науки и мутазилитов, враг мракобесия и традиционалистов.

Однажды халиф Абдуллах Аль-Мамун, уже возвратившись в Багдад, спал и видел удивительный сон. Ему привиделся мудрец приятной внешности, сидевший на стуле. «Кто ты?» — спросил он его. «Я – Аристотель», — ответствовал старец.

— О, философ, могу ли я задать тебе несколько вопросов?

— Вопрошай!

— Что есть добро?

— То, что советует разум.

— А потом?

— То, что считают добром все люди.

— А потом?

— А потом больше нет «потом».

Мы имеем полное право сомневаться в историчности этой апокрифической истории. Нет сомнений в другом – великий модельный путь к Великому Каньону Коперника лежал через Хребет Аристотеля. Другой дороги к науке просто не было.

У этой истории, в отличие от добра Аристотеля, конечно же, был «потом». Суп из зла с добром готовит для Вас Блог Георгия Борского…

Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.