№195 Рыцарь без страха и надежды

Кто был самым-самым-самым великим ученым всех-всех-всех времен и народов? Обычно выбирают из несвятой троицы Ньютон-Максвелл-Эйнштейн. Если же Вы переадресуете сей вопрос мне, то я, конечно же, поначалу стану долго брюзжать на свои излюбленные темы. Заявлю, что слово «великий» вместе с ему подобными эпитетами и превосходной степенью прилагательных следует безжалостно вычеркнуть из обихода невеликих и немощных носителей великого и могучего. Запущу свою любимую заезженную пластинку о сакральной вере в меру. Наконец, наступлю на очередную мозоль комсомольцам, ставшим богомольцами, поведав им о смертном грехе гордыни христианского смирения. И только после этих многочисленных оговорок оглашу свой приговор — Ньютона, так и быть, сохранить, и к нему Коперника присовокупить. На основании каких таких критериев-атрибутов? И благодаря чему именно они так отличились? Дело не в географии. Какая-то сермяжная правда может скрываться в обоюдном расположении моих избранников на самом краю Западной Европы — геометрически максимально удаленных от Ватикана местах. Но и в непосредственной близости от Папской курии в целом благополучно произрос, например, другой запретный плод — Галилео. И не в генетических особенностях или социальном происхождении. Да, оба пострадали от безотцовщины в семьях фермера и купца соответственно. Но случались удачные отпрыски и в относительно счастливых семьях любителей науки, вспомним того же Максвелла. И даже не в выдающихся интеллектуальных способностях. Первый не шибко блистал в школьные годы чудесные, а второй с некоторым трудом получил диплом, причем юриста канонического права, а не астролога-астронома. Не буду перечислять плеяду удивительно талантливых людей, которые канули в бездну безвестности — вечное забвение несостоявшимся гениям. Выгодно выделяла состоявшихся, по моему мнению, прежде всего, способность довести начатое дело до конца, т.е. свою теорию до умов других людей. Выдвинуть интересную гипотезу, в том числе некогерентную и еретическую, могут многие. А вот обосновать новые ментальные модели чуть ли с нуля до вполне респектабельных значений… За счет каких же морально-волевых им удалось достигнуть столь выдающихся результатов?! В паруса какой системы им удалось поймать метафизические ветра?! Каким образом им удалось видеть дальше современников и доплыть до Нового Света?!

Оба работали – самостоятельно и последовательно, если не фанатично – на протяжении многих лет над теми проблемами, которые их занимали. Спекулируя, хочу предположить, что им удалось побороть двух вековечных врагов интеллектуальной деятельности – надежду и страх. Что я под этим имею в виду? Разве, по крайней мере, надежда – не прекрасное, даже благородное чувство?! С присущим мне безнадежным оптимизмом заявляю – эта модель банально неадекватна. Давайте разложим сие психическое движение на составляющие по осям суждений и желаний. Мы обнаружим двуликого Януса, который смотрит одновременно в противоположные стороны. С одной стороны, мы хотим наступления определенного будущего, с другой сомневаемся в том, что оно достижимо. Векторное сложение этих двух сил произведет гарантированную аннигиляцию энергии, но (в зависимости от конкретных обстоятельств) может дать и равнодействующую, направленную совсем не туда, куда мы на самом деле стремимся. Что касается страхов (понимаемых здесь как опасения типа «смогу ли я?»), то это, по существу, близкий родственник надежды. Это тоже — дракон о двух головах, которые постоянно враждуют друг с другом. Здесь низкая оценка ментальной модели эвентуального неуспеха сочетается с высокой оценкой вероятности его наступления. И снова исход этой гражданской войны внутри нас трудно спрогнозировать. Мир во всем мире ментальных моделей достигается рецептом, известным каждому хорошему спортсмену. Рефлексия на тему модели самого себя – могучий, но обоюдоострый меч. Он может прорубать дорогу разуму в дремучем лесу заблуждений, но может и подкосить развитие полезных менталок. Им надо научиться правильно пользоваться. Как? Если предварительная максимально объективная прикидка масштаба собственных возможностей не дает четкого ответа на вопрос о достижимости поставленной цели, то об этом вовсе не стоит размышлять! Выбрали направление – и идем. Ошибочен сам уход в мета-контекст вместо концентрации на решении поставленной задачи. Следует полностью абстрагироваться от себя — и гордого, и смиренного. Образование этой привычки достигается несложной тренировкой психики (формированием желаний второго порядка).

Если мне будет позволено добавить к числу соискателей звания т.н. «величайших» ученых тех самоучек, что творили модели до наступления т.н. «научно-технической революции», то в орден славных рыцарей без страха и надежды можно было бы посвятить многих других мыслителей. Сегодня как раз речь пойдет об одном таком персонаже. Он шел вперед как по Верному Компасу в направлении Высшей Красоты. Он блестяще завершил гигантскую работу по синтезу моделей монотеизма и классической древнегреческой философии. И он достиг самого пика, за которым открывался потрясающий вид на Великий Каньон Коперника. И арабские последователи по достоинству оценили высоту его моделей – с тех пор они обсуждали уже его комментарии на Аристотеля, а не произведения самого Стагирита. И это не вполне его вина, что основная линия истории моделей не прошла по найденной им тропе. Сын Сина (на самом деле Абдуллаха), он стал известен в Европе под именем Авиценна. В каком же мире он родился? Уже третья за одну статью странность – дело снова происходило на далекой периферии. В этот раз не Европы, а Дар аль-ислама, в древней области, известной тогда под именем Трансоксиании, а нынче ставшей Узбекистаном. Еще со времен аль-Мамуна там правили потомки некоего Самана (самого происходившего из Сасанидской знати), награжденные наследственным эмиратом за особые услуги, оказанные империи в подавлении мятежа. На самом рубеже десятого века им удалось расширить пределы своего влияния до всего Хорасана, победив в братоубийственной войне конкурирующий клан Сафаридов. На целое столетие воцарилась своеобразная персидско-арабская модельная амальгама. Это был суннитский (с редкими шиитскими вкраплениями) ислам, поддерживавший развитие литературы на фарси – с такими алмазами, как Рудаки, Абу Али Балами, Дакики, впоследствии ограненными знаменитым Фирдоуси…

Житие Ибн Сина по не вполне понятной для меня причине избежало серьезного внимания современных новеллистов и кинематографистов. Налицо все ингредиенты для шумного коммерческого успеха – заговоры, битвы, тюрьмы, побеги, отравления, пирушки и – нынче самое важное – много секса. Я, однако, обещал резко ускориться, поэтому ограничусь широкими мазками и переадресую всех интересующихся подробностями к автобиографии, записанной со слов самого мастера его верным учеником аль-Джузани – она должна быть доступна в Рунете. Отец будущей знаменитости служил мэром в небольшой деревушке неподалеку от Бухары. После рождения второго сына Махмуда (т.е. спустя пять лет) семья перебралась в город, где было больше возможностей для детей получить подобающее правоверным образование. Вундеркинд выучил наизусть Коран и многие прочие шедевры арабской литературы уже к десятилетнему возрасту. Жаждущему знаний ортодоксальной школы не хватало — местный владелец овощного магазина обучил его основам индийской арифметики, а другой сосед основам исламской юриспруденции. Очевидные способности отрока побудили родителей нанять ему частного учителя. Под его руководством он познакомился с основами логики, геометрии и астрономии. Продолжив изучение шедевров человеческой мудрости самостоятельно, ибн Сина споткнулся на «Метафизике» Аристотеля, в которой ровным счетом ничего не понял, несмотря на то, что потерял счет прочтениям. Весьма синхронично помог комментарий аль-Фараби, усопшего несколько десятилетий перед этим. Купленный по оказии на рынке всего за три дирхема манускрипт о пяти страничках произвел необходимый инсайт. Благодарный Аллаху Авиценна пожертвовал крупную сумму бедным. Помимо философии, способный юноша преуспел и в медицине. Успешное лечение местного эмира принесло ему место при дворе и доступ к обширной дворцовой библиотеке.

Тем временем темные тучи древнеарабской реалполитик сгущались на траектории восходящей научной звезды первой величины. Степи за Аму- и Сырдарьей к наступлению эры Хиджры населяли различные тюркские народности. Коран запрещал использовать мусульман в качестве рабов, при этом хозяйственные потребности халифата необходимо было как-то удовлетворять. Саманиды (равно как и их предшественники) успешно заполняли дыру на рынке невольников, наполнив канал импорта товарными количествами своих языческих соседей, которых особо ценили за свирепость в бою и преданность хозяевам. Эти т.н. гулямы быстро составили основу персональной гвардии как халифов, так и многочисленных эмиров. В предыдущей статье мы уже наблюдали за тем, как клетка за клеткой пешки в Багдаде постепенно прошли в ферзи и стали властелинами судеб своих бывших господ. Вот и в Газне (современный Афганистан) схожим путем возникла династия Газневидов, которая заняла позицию экспансионистской агрессии по отношению к своим недавним сюзеренам, Саманидам. Ибн Сина принял нелегкое вынужденное решение – иммигрировать в Ургенч, где за скромную зарплату стал работать юристом при дворе местного правителя. Спустя несколько лет та же угроза вновь заставила философа искать новое убежище — султан Махмуд потребовал прислать всех окрестных светочей науки и искусства для иллюминации собственного двора. Другой знаменитый современник Авиценны аль-Бируни с неохотой согласился. Сам же насквозь пропитанный персидской культурой мыслитель не питал надежды снискать милостей у турецкой природы и бесстрашно убежал от казавшейся ему страшной участи. Едва не погибнув от песчаной бури в пустыне, он достиг-таки далекого Каспийского моря. И все впустую – к этому моменту эмир Кабус, на защиту которого он рассчитывал, уже был пленен жестоким Махмудом.

И снова в далекий путь – в этот раз в самое сердце Персии, под крыло известному нам из прошлой серии выводку Буйидов. Там Ибн Сина провел остаток своей бурной жизни, проводя время за лечением семейства всемогущих эмиров от меланхолии и прочих заболеваний. Благодарный Шамс ад-Даула, будучи исцеленным от хронических колик, назначил его визирем. Но недовольные этим назначением войска взбунтовались, и Авиценну бросили в темницу, из которой его спас только новый приступ государя. Наконец, он обрел желанное душевное спокойствие и вожделенный образ жизни. Утро он проводил за написанием ученых трактатов, день посвящал государственным обязанностям, а ночи – пьянкам и ненасытному разврату с молодыми наложницами. «Аллах щедро наделил меня внешними и внутренними силами, вот я и использую их по назначению», – говорил он. В этом высказывании нет ни страха перед Божественной карой, ни надежды снискать благоволение толпы. Это позиция не праведника, а убежденного в своей правоте человека, не желающего выходить в мета-контекст… Смерть долговременного покровителя (все от тех же желудочных проблем) привела философа в философское настроение. Пришла пора для нетленки. Ведя секретные переговоры с другим Буйидом, он строчил со скоростью пятидесяти страниц в день. После ряда приключений ибн Сина перебрался в Исфахан. Наступила Болдинская осень его карьеры. А тут и зима стучится в дверь -истощение от богатой приключениями жизни летально сказалось на здоровье легендарного врача…

Этому человеку удалось проложить курс между Сциллой надежды и Харибда страха. Пусть сделал он это за счет изрядной доли самоуверенности, доходившей до уровня аррогантности. Это не повлекло за собой обычного несчастного последствия – шапкозакидательства и небрежения к работе. Произошло это потому, что сей рыцарь без страха и надежды истово любил прекрасную модель своего сердца – Философию.

Житие Авиценны — хорошая иллюстрация к тезису о том, что праведность (в ортодоксальном понимании этого слова) не является ни необходимым, ни достаточным условием для обретения истины. Но прав ли я, утверждая о значимости его вклада в историю моделей?! Для ответа на этот вопрос нам придется покинуть подлунный мир скитаний его плоти и погрузиться в небесный мир исканий его духа. Сын Истины Ибн Сина продолжает свои гастроли в Блоге Георгия Борского.

Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.