№304 Перспективная модель

Осмелюсь заявить, что настоящие прорывы на самом острие научно-технического прогресса достигаются исключительно широким фронтом. Только дружная совместная деятельность моделей, порой самых различных рас и категорий, позволяет покорить, казалось бы, неприступные пики знаний. Так бабкой за дедку физика цепляется за математику, в свою очередь любезно предоставляя свои обширные телеса для всех прочих альпинистов, желающих пристроиться сзади. В награду за общественные усилия мы обретаем менталки, употребить которые впоследствии на пользу народного хозяйства становится проще пареной репки. Сей забавный феномен стал особенно заметен в современности, и весьма вероятно, что именно его осмысление привело к образованию известного нашим читателям течения в философской эпистемологии под названием когерентизм. Однако, уже в далеком тринадцатом веке семена различных схоластических дисциплин, брошенные в латинскую половину тела Христова, начали прорастать практически синхронно и совместно, поддерживая друг дружку. Так, элементарному введению в астрономию, с которым мы познакомились на прошлом занятии, сопутствовал другой, не менее успешный учебник, авторства некоего Герарда из Саббионетты, помогавший студентам перейти на более изощренную пищу духовную, viz. разжевывая для них на более высоком уровне планетарную теорию Птолемея. Другим, тоже весьма знаковым подспорьем для воспитания будущих быстрых разумом Коперников, Кеплеров и Ньютонов стало включение в программу передач университетского квадривиума учебного пособия по оптике, которую в те времена обычно величали «перспективой».

Перспектива для взаимовыгодного сотрудничества и впрямь открывалась широчайшая. Почему, спросите вы? И в самом деле, хотя наблюдения за небесами в те времена уже производились с неплохим арсеналом из астролябий или квадрантов, бедные глаза еще долгие столетия оставались невооруженными. Однако, уже тогда возникала потребность отфильтровать истинные пируэты балета блуждающих и неподвижных звезд от иллюзий типа ложного солнца, кажущегося увеличения размеров луны на горизонте и т.п.. Когда же дело дошло до телескопов, то без модели, правдоподобно объясняющей принцип их функционирования, а заодно и человеческого зрения, дальнейший прогресс стал попросту невозможным. Вспомним, как жаловался Галилео на академических староверов: «Когда я попытался показать спутники Юпитера профессорам из Флоренции, то они не пожелали взглянуть ни на них, ни на телескоп. Эти господа верят в то, что истину нельзя найти в природе, но что ее стоит искать только в сравнении текстов». При всем почтении к итальянскому гению, он по своему обыкновению немного много преувеличивал. Априори, с философской точки зрения, он не имел за душой решающего аргумента, который бы демонстративно доказывал, что открытые им спутники, из карьеристских соображений названные «звездами Медичи», не являются фантомными производными новомодного малоизученного аппарата по увеличению удаленных объектов. И только наука оптика давала — нет, не стопроцентную гарантию, — но все возрастающую уверенность в адекватности его интерпретации собранных сенсорных данных. Именно поэтому вышеупомянутый Кеплер, его современник, находившийся в самом эпицентре подобных дебатов, уделил особое внимание сей дисциплине, почитая ее разделом астрономии. Его работы Astronomiae Pars Optica и Dioptrice стали, по существу, первым с тринадцатого века существенным шагом по развитию известных ему с университетской скамьи ментальных моделей. Он строил на фундаменте, некогда заложенным средневековым схоластом Вителло, который и станет главным героем сегодняшнего повествования…

Непросто сложить слитный витраж жития этого персонажа из жалких осколков информации, сохранившихся до наших дней. Пожалуй, стоит отмести как маловероятные и предвзятые ранние нарративы немецких и польских историков, которые на шатких основаниях коверкали его честное имя соответственно в Гвидона и Чёвека. Зато, напротив, покоятся на небесной тверди собственного утверждения сведения о его этническом происхождении – то был filius Thuringorum et Polonorum – т.о. на нем сошлись вода и камень, шляхта и орднунг, поляки и немцы. К тому времени, первой половине тринадцатого века, до «ешче польска не сгинева» было еще очень далеко, но как раз только-только определилась судьба сего славянского племени, волею синхроничности оказавшего запертым в золоченой европейской клетке народов. Ошибочно полагать, что сей жребий из мешка истории для полян вытащил их владыка Мешко, приняв католичество с рукой и с рук чешской княжны Добравы. Долгие столетия после этого они пребывали в близких дружественных, порой плавно обострявшихся до родственных, отношениях с оправославленной Киевской Русью, и лишь нашествие татар крепко заперло для них двери на восток на замок. Собираемые вокруг Москвы земли оказались для них надолго скрыты за огнем пожарищ и пепелищ. Помимо этого, перспективу им заслонял холодный блеск мечей расположившихся в промежутке горячих парней — литовских язычников. С Запада же им приходилось сдерживать экспансию не менее опасных для формирования национальной идентичности германцев. Тем паче, это относилось к практически прифронтовой Силезии, где алхимический процесс соединения двух небратских народов шел интенсивнее всего. Именно в такой колыбели родился и в такой земле вырос Вителло. Весьма вероятно, что ему, еще ребенку, пришлось узреть кошмарную явь поражения при Легнице, оплакивать обезглавленного князя Генриха Благочестивого и выдерживать осаду города. Для наших целей важно отметить распространение схоластических ментальных моделей на ранее неведомых широтах и невиданных меридианах. Поразили они, должно быть, и воображение будущего титана оптической мысли, с азартом включившегося в новую социальную игру. Дальнейшие следы его биографии позволят нам еще раз проследить за типичной охотой средневекового ловца знаний…

Перипатетический бог первым делом отправил Вителло до городу Парижу. В то время, sc. в середине тринадцатого века, там проживало немало милых сердцу Минервы людей. Не исключено, что ему посчастливилось стать стипендиатом знаменитого Робера из Сорбонны, в прошлом бедного студента, а нынче разбогатевшего духом духовника Людовика Святого. Теология, впрочем, насколько нам известно, не привлекла нашего героя. На формирование его философского мировоззрения могли оказать существенное скептическое влияние лекции Сигера Брабантского, проповедовавшего еретические аристотелевские комментарии Аверроэса. Голову же свою он потерял, обретя взамен любовь к моделям математики, т.е. квадривиума. На фоне прочих профессоров факультета «артистов» тогда, должно быть, выделялся относительно молодой Роджер Бэкон, который продолжал гнуть прямую линию своего собственного оксфордского учителя Роберта Гроссетеста, особое внимание уделявшего лучам света, т.е. оптике. Возможно, что Вителло был знаком и с dominus experimentorum Пьером Перегрином (Странником), странным образом увлекавшимся естественно- и сверхъестественно-научными опытами. Наконец, кто знает, может быть, уже в эти годы, Вителло ознакомился с tour de force древней арабской науки – сочинениями по перспективе Альхазена?! Более-менее достоверно известно лишь то, что, успешно завершив обучение, новоиспеченный magister artium отправился через пол-Европы назад, к берегам Одры…

На родине его, теперь уже дипломированного выпускника престижного заграничного ВУЗа, ожидал госзаказ – вроцлавский князь Генрих, третий по счету сын убиенного татарами при Легнице отца и чешской принцессы Анны, желал отправить своего брата Владислава с глаз долой. Тому, самому младшенькому, больше ничего не светило, нежели святая апостольская церковь, и потому он смиренно согласился изучать богословие. Сопровождать безземельного королевича в studium generale в Падую должен был Вителло. По всей видимости, тот тоже был рад предоставившейся возможности повысить свою квалификацию в другом прославленном на весь латинский мир университете. Однако, теперь ему уже пришла пора приступить и к самостоятельной научной деятельности. Именно здесь, под солнечным небом Италии, он начал производить наблюдения над природой света. Интересовала его, впрочем, и природа демонов, свои воззрения на каковую он озвучил в чудом выжившем письме магистру Людвику из Львувика. Спустя несколько лет разошлись пути-дорожки принца и нищего. Первый отправился на север, в Зальцбург, где, несмотря на малый возраст, обрел великую митру архиепископа. Лишенный же финансирования ученый уехал в противоположном направлении, надеясь подобрать хоть какую-нибудь завалящую пребенду у апостольского престола. Увы, только звонкие дукаты распечатывали глухие ко всему прочему уши всемогущих чиновников папской канцелярии. К счастью, причем не только для него, но и для будущей науки, он повстречал in Urbe влиятельного покровителя в лице Вильема из Мербеке, ментальные модели которого вибрировали с ним единым благозвучным аккордом. Фламандский эксперт по греческому языку по просьбе силезского знатока латыни перевел многочисленные произведения — Архимеда, Аполлония, Герона, Евтокия и Птолемея. В свою очередь, Вителло принял на себя повышенные обязательства исполнить заказ своего друга и написать компендиум-сумму всех средневековых познаний в перспективе…

Так оценил получившуюся нетленку современный историк науки Сабетай Унгуру: «Вителло, хоть изначально и не математик, безусловно заслужил свое место в истории эволюции математики. Несмотря на примитивный характер и хроническое отсутствие строгости его математики, он показал необычное для второй половины 13-го века знание геометрии. Хотя, по сути, он всего лишь скомпилировал различные источники… их представление и понимание являются явными достижениями Вителло. Его эрудиция и интересы, его стремление использовать всю информацию, которую он собрал, совместно с талантами изложения, тоже являются теми достоинствами, которые объясняют блестящий успех «Перспективы» в целом». Давайте и мы вынесем наше суждение с астероидных философских высот. Что касается презренной компиляции, то здесь не стоит делать поспешных аксиологических выводов, несмотря на преступное по нынешним понятиям отсутствие ссылок на первоисточники. Священным право на интеллектуальную собственность делает ее последующая греховная купля-продажа, а у средневековых мыслителей, как правило, не было ни малейших материальных стимулов к работе, но был лишь долг перед воображаемым Всевышним. Менталки – это такие галки, что витают в платоновских небесах, у них нет и не может быть хозяев. Бедность по части инноваций – тоже не порок, но знак времен. Вспомним, что практически все произведения латинского мира в ту жестокосердную эпоху не отличались избыточной оригинальностью. Не все то золото, что гроссмейстер, тренер тоже может быть гениальным. Первый значительный польский ученый написал замечательный учебник, который наряду с трактатами Петра Испанского, Иоанна Сакробоско и Герарда из Саббионетты сформировал из многих поколений студентов широкий фронт, готовый штурмовать неприступные пики будущей науки. То была во всех смыслах перспективная модель…

Первые университеты давно сгинули в пучине истории латинского мира, хотя придуманная во тьме средних веков статическая рейтинговая система все еще освещает наш путь. Это, однако, не означает, что мы обязаны раскапывать полезные ископаемые модели исключительно в недрах тогдашних учебных пособий. Ментальная жизнь бурлила и кипела в том числе вокруг и около студенческой среды. Фонтан идей – в Блоге Георгия Борского.

Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.