Глава XXXV. Ad fontes!

Чем дальше карабкается человек на скалу жизни, тем круче становится подъем и тем тяжелее тащить тот груз, что он подобрал по пути. Ноша сея состоит не единственно в болячках и болезнях, следы которых на теле можно замести одеждой и забыть пренебрежением. И не только в прегрешениях и грехах, чей прах можно стряхнуть с ног своих благодаря милосердию Божиему молитвою и покаянием. Невыносимы лишь вериги язв и ран душевных потрясений, коими, можешь-не можешь, приходится нагружать память. Многие, ох, как многие, в тщетной надежде облегчить страдания тогда сбрасывают со своих плеч то, что как раз следовало бы сохранить — радость и бодрость, терпение и самообладание, и, самое главное, надежду и мечту, веру в яркое будущее. Но вот наш Джованни, окончательно потеряв уменьшительную форму своего имени Джио, сохранил-таки в сердце своем некоторые крохи былого юношеского оптимизма. Ему по-прежнему виднелось, что самое лучшее у него впереди, и не за временами пик той горы, с высоты которой он сможет-таки обозреть сокровенную Истину — вожделенную величественную панораму мироздания Создателя. При этом, он прекрасно осознавал, что вскоре достигнет степенного тридцатилетнего возраста, а там и преклонные года за перевалом. Но и этот неприятный спуск под прессом кипы недугов плоти и духа нисколько его не тревожил – ведь он, как и большинство современников, обладавших чистой совестью, со спокойной безмятежностью ожидал избавления от грязной скверны земного существования, блаженного воссоединения с породившим его Светом Господним…

И Domina Fortuna, казалось, благоволила преданному слуге Госпожи Бедности — неожиданным кульбитом судьбы его вознесло из безвестности конвента Санта Кроче во Флоренции на самую вершину христианского мира, к подножию трона Петра и Павла. Рамон Лулл, снова не сумев добиться у Его Святейшества поддержки своей программы по обращению иноверцев — не помог даже посвященный понтифику Tractatus de modo convertendi infideles — перенаправил напор своей риторики для достижения более скромной цели водворения в папскую курию своего единомышленника. И Николай IV-й, то ли соизволив выказать участие брату-минориту, то ли поверив святой лжи о своем далеком родстве с его семьей, то ли воспользовавшись возможностью вежливо отказать назойливому просителю, удовлетворил эту челобитную, пристроив Джованни при библиотеке и скриптории корректором. То была малозначительная должность, не принесшая ему доступ к ушам величественной главы церкви – хоть он и не был рядовым писцом, но оказался подвластен как аудиторам булл, так и простым клеркам казначейства. Зато теперь он мог сам прислушаться к устам Бога, припасть к незамутненному ошибками переписчиков и переводчиков животворящему источнику многовековой мудрости – так вперед же, ad fontes! И он с вожделением погрузился в него, утоляя свою жажду прекрасного познаниями, начертанными, помимо латыни, козявками с древнееврейскими лапками и древнегреческими хвостиками, и даже арабской вязью. Для постижения сих премудростей ему потребовалось регулярно брать уроки иврита у позорного, но проворного иудея и калакать с притворным придворным византийцем. А вот проникнуть в хитросплетения мысли Ибн Сины и Ибн Рушда помогли навыки, приобретенные еще у полиглота с Майорки…

По моральным законам общества и личным особенностям характера Джованни должен был испытывать к Луллу горячую благодарность. Однако, по некоторым ментальным обстоятельствам его пыл к Искусству существенно поостыл. Недра оного, одно время представлявшиеся ему столь богатыми на золотоносную руду Истины, по тщательной разработке оказались содержащими лишь пустословие. Он окончательно убедился, что все сооруженные из нее умопостроения склеены непрочными выводами по аналогии, да и покоятся на шатком фундаменте сомнительных, отнюдь не самоочевидных постулатов. Выбор основополагающих сущностей-букв, их соединение в фигуры и таблицы, принципы и правила манипуляции ими – все это было не просто подозрительно ad hoc, но за сей ширмой проглядывались подлинные fontes, питавшие инспирацию великого Артиста – его страстное желание христианизировать весь мир. И сама эта цель, с первого взгляда благородная и великая, потеряла свою привлекательность в его глазах после того, как он направил их в глубину наполненных слезами очей юноши-сарацина, как-то явившегося к ним вместе со странным сицилийским рыцарем. Там он обнаружил такую отчаянную мольбу, что не мог не способствовать ее полету порывом эмпатии. Когда же она беспомощно затрепетала в предсмертной муке, отраженная железной маской равнодушия, то он почувствовал себя обязанным взять бедняжку в свои руки. И уже потом, насладившись живой благодарностью непрошенных гостей за, в сущности, пустяшное участие к их беде, испил из чаши горьких раздумий. Он не осуждал Рамона за жестокосердие, понимая, что оно было вызвано болью взаимоотношений с мусульманами в прошлом и эйфорией собственной миссии в будущем. Но зачем людям вообще, и ему в частности непременно нужно уничтожение инакомыслия?! Неужели это и впрямь угодно Всевышнему?! Благой ли вообще является повальная облава на души человеческие?!

В своих красочных речах Рамон любил живописать воображаемого язычника, что осознал ошибочность своих заблуждений, но не ведает куда ему пойти – за христианством, иудейством или исламом. И всякий раз в риторическом деланном ужасе восклицал: «Теперь он рыдает, теперь он страдает безмерно больше прежнего, ибо знает о том, что его ожидают вечные муки адские, цена выбора неправильного для него высока бесконечно!» Отсюда напрямую следовала необходимость демонстративного доказательства истинности католической веры. Но едкие капли сомнений уже подточили камень доверия Джованни — что, если простым смертным это попросту неподвластно?! Потом, пускай мы — единственный остров спасения в бушующем океане дьявольской лжи, но надлежит ли топить оружием тех обладателей свободной воли, что упрямо не желают быть к нему отбуксированы?! Не может такого быть, что мы — один из многих кораблей, ищущий безопасного пути к Господу?! Разумно ли будет всем страждущим в подземелье неведения сгрудиться вместе и искать свет Истины в одном-единственном проходе?! Да, он помнил, что, хоть миссионерство – удел братьев-проповедников, но и францисканцам подобает нести слово Божие людям. Тем не менее, не правильнее ли будет это делать не столь навязчиво и агрессивно, а только по запросу, на манер восточных схизматиков?! Такие и им подобные размышления долго отравляли его существование. Когда же он не выдержал и передал суть их яда Луллу, это наповал убило всякое дальнейшее сотрудничество. Старец сразу же заявил, что не намерен тратить свое время на бесполезную аргументацию, ибо с нечистой силой не поспоришь. Осенив на прощание обуянного демонами крестным знамением, неудачливый учитель и воитель Господень отправился сражаться со вселенским злом в Геную с намерением оттуда выплыть за мученическим венцом в Тунис. С тех пор мысль Джованни, составлявшая сердце его жития, пульсировала в такт прочитанным манускриптам. Да и изредка доносившееся извне в его сознание далекое эхо окружающих событий, как будто подчинялось тому же ритму…

וַיָּמָת שָׁם מֹשֶׁה עֶבֶד-יְהוָה, בְּאֶרֶץ מוֹאָב—עַל-פִּי יְהוָה. И преставился Николай, Servus Servorum Dei, в земле Римской, по слову Господню. Но, в отличие от Моисея, первый Filius Beati Francisci на апостольском престоле не принес ни urbi, ни orbi серафической благодати своего духовного отца. Этот слепой поводырь покорно плелся позади длинной вереницы своих политически близоруких предшественников. Так стоит ли удивляться тому, что он только углубил яму, разверзшуюся перед церковью?! Мог пролить животворящий дождь мира на иссохшую от страданий Сицилию, но вместо этого чуть ли не насильно вкладывал меч в руки хромавшего боевым духом Карла II-го. Злополучный неапольский венценосец, выпущенный на свободу после уплаты контрибуций под залог трех своих сыновей и множества провансальских вельмож, последовательно старался сдержать свое слово рыцарской чести и добиться завершения затянувшейся конфронтации, удовлетворив все заинтересованные стороны. Ведь, в конечном счете, корона венгерских Арпадов для его старшенького, украшенная блистательным бриллиантом святости Елизаветы Венгерской, интересовала его намного больше, нежели мятежный остров. Но Его Святейшество, освободив короля властью, дарованной Всевышним, от выданной клятвы, не дал погаснуть углям кровавого пожарища и щедро подбросил в разгоравшийся костер дровишки церковной десятины. Суд Божий свершился во время его правления – пали последние христианские твердыни в Земле Обетованной. Не потому ли, что изменил идеалу апостольской нищеты, испачкав душу грязью золота, погрязнув в болоте роскоши нового дворца?! Или то было наказанием за внесение плохим миром сора ссор в общий дом европейских монархов?! Разве не грешно было побуждать арагонского Альфонсо отправиться в крестовый поход, предав забвению интересы брата Хайме?! Не за то ли Господь покарал того преждевременной смертью?! Разве не следовало остановить растущую неприязнь французского Филиппа к английскому Эдуарду?! Но и эти распри светских владык меркнут перед тем хаосом, что он оставил после себя в курии. Озабоченный скорее увеличением влияния своего семейства, чем назначением дельных кардиналов, скорее сохранением собственной власти, чем ее дальнейшей передачей, скорее текущими, чем грядущими проблемами, он вверг тело Христово в череду длительных и мучительных родовых схваток…

πάντες ἄνθρωποι τοῦ εἰδέναι ὀρέγονται φύσει. Все люди по природе своей вожделеют знать, и, в особенности, свое будущее. Кого же изберут новым Папой?! Еще свеж был в памяти предыдущий, чуть ли не трехлетний мучительный interregnum после кончины Климента IV-го, и тут опять! Из двенадцати членов Sacri Cardinalium Collegii половина была из Рима, четверо – из прочих областей Италии и еще двое — французы. Дьявольскими кознями конклав раскололся в точности на две примерно равные по количеству партии, сгруппировавшиеся вокруг могущественных кланов Орсини и Колонна, и никак не мог собрать воедино необходимые две трети голосов. Пришло жаркое южное лето, и их преосвященства разъехались по загородным резиденциям. И была осень, и наступила зима, а затем и весна. А когда зной явился повторно, то адское августовское пекло унесло в более прохладный лучший мир одного престарелого выборщика. Возникший дисбаланс сил вкупе с некоторыми отпусками породил надежду на скорый исход из запертого помещения, но и эта потуга завершилась бесплодно. Проломить стену безвыходной ситуации своим списком из четырех кандидатов попытался Карл Хромой, специально явившийся для этого из Неаполя в Перуджу. Но и анжуйский самодержец споткнулся об упрямое сопротивление интеллектуального столпа одной из фракций Бенедетто Гаэтани. Тем временем, оставленное без попечительства население Вечного Города предалось своему излюбленному занятию – борьбе за свои мимолетные интересы посредством вооруженных стычек. Беспорядки заполонили и Орвието с окрестностями. Молитвы непрестанно возносились к небесам — срочно требовалось вмешательство свыше. И вот в этот-то критический момент Латино Малабранка получил судьбоносное письмо…

الْأَرْضِ وَإِلَى اللَّهِ تُرْجَعُ الْأُمُورُ. Всевышнему принадлежит то, что на небесах и на земле. В своих непостижимых целях Всемогущий Бог сокрушает в бездну небытия гордыню могучих валов моря людского и возносит самые его ничтожные капельки на высокий гребень волны истории. Жил да был простой и малообразованный бенедиктинский монах Пьетро, прозванный Морроне за гору, в пустоши которой искал спасение. Икона Иоанна Крестителя в углу крошечной пещеры — власяница с узлами и железные вериги на теле — изможденная постами на хлебе и воде плоть — молитвы, молитвы и еще много раз молитвы. Хворые, алчущие чудесных исцелений — монахи, желающие разделить блаженное житие — паломники, приходящие за наставлениями и благодатью — люди, снова люди и еще многие, многие люди. Вокруг него бушевала буря в безбрежном океане страданий человеческих, а он, мятежный, вожделел лишь штиля и одиночества. Убежал прочь раз, другой, третий – но повсюду толпы страждущих настигали его, уже глубокого старца, и заставляли вести за собой. Вещие сны, великие знамения, таинственные видения – в ту памятную ночь ему явился сам разгневанный Господь. Если за четыре месяца кардиналы не изберут пастыря для паствы Его, то страшная небесная кара обрушится на земную церковь христианскую! Вот об этом-то Откровении святого отшельника и поведал Латино Малабранка запарившемуся в прениях конклаву. Да исполнится воля Всевышнего! Но чью же, чью голову увенчает папская тиара?! Ту самую, на кою указал перст Божий! Ту самую, что уведомил Он о соизволении своем! Ту самую, что не склоняется ни к Колонне, ни к Орсини! Он сам, влиятельный сын римского сенатора из этого могущественного рода, кардинал Остии, декан коллегии, выбирает именно его! И тогда исполненное Духа Святого, изумленное неожиданным предложением собрание единодушно проголосовало за избрание самого необыкновенного понтифика в тысячелетней истории католичества…

Попалась Джованни в руки и уже давно перемещенная из тайника учителя в память «Liber XXIV Philosphorum». Сколько страстных желаний бросил он когда-то на штурм каждого определения Бога в этой книге! Сколькими слоями мудреных мыслей обволок каждое слово! Скольких эмоциональных красок не пожалел, запечатляя восторг понимания! Вот, например, это — Deus est vita cuius via in formam est veritas in unitatem bonitas. Божественная Истина, придающая жизни формы, достигнув пика земного существования, возвращается к единению со Всемилостивым Создателем. Так и ангельский Папа был призван повести церковь назад к ее истокам – ad fontes! Да будут смыты с лика невесты Христовой ее былые болячки и болезни, прегрешения и грехи, да сгинут язвы и раны душевных потрясений! Да очистят нищенствующие монахи потускневшее от мирских соблазнов злато евангельского совершенства! Да исполнятся пророчества блаженного Иоахима Флорского, Жерара из Борго-Сан-Доннино и прочих провидцев! Да настанет век, провозглашенный серафическим Франциском, тысячелетнее Царствие Духа Святого! Но согласится ли обремененный веригами отшельник принять на себя эту непосильную ношу?! Примет ли смиренный раб Божий, разговаривающий с посетителями через железную решетку, столь неслыханную честь?! Соблаговолит ли стать капитаном стонущего на дьявольских ветрах, тонущего посреди гигантских волн корабля, дабы привести его в безопасную гавань?! И вот уже делегация городских вельмож, сопровождаемая бесчисленными толпами, спешит на гору к скромной пещере своего героя. Они ликуют! Они поют! Они взывают! То глас Господень! Он должен пожертвовать личными интересами во имя спасения человечества! И вот уже сам Карл Хромой приковылял из Неаполя вместе с сыном своим Карлом Мартеллом, монархом венгерским, дабы оказать почести тому своему подданному, что может — нет, должен! — стать самым влиятельным человеком христианского мира. Да! Да! И еще раз да! Тот прослезился, помолился, испрашивая волю Всевышнего, и … принял долю свою! и понес крест свой! И вот он уже на молодом ослике, что ведут под уздцы два короля, под крики «Осанна!» триумфально въезжает на покрытую зеленью и цветами мостовую Акуилы. И вот он уже у алтаря базилики Санта-Мария-ди-Коллемаджо, венчанный папской тиарой! Свершилось! Aquila — орел, небесный Целестин, взлетел на непреступную скалу, на трон Петра и Павла!

❓Домашнее задание: Книги, прочитанные Джованни в папской библиотеке, определяются элементарным гуглением. Но сегодня я выдам задание творческое – требуется прикрутить к тем же четырем абзацам цитаты из «Мойдодыра». Подсказка – используйте волшебную палочку полиомии.

Ответьте на пару вопросов
К каким истокам следует возвратиться?

Описание скалы жизни. Францисканский голубь припадает к роднику мудрости. Христианство – единственный остров спасения? Нет мира ни urbi, ни orbi. Мучительные родовые схватки тела Христова. А он, мятежный, ищет штиля. Небесный орел взлетает на трон Петра и Павла — в Блоге Георгия Борского.

Глава XXXIV. Мудрость познается в горе

Раннее лето 1291-го года от Рождества Христова. Глубокой темной ночью на постоялом дворе, переполненном ввиду изобилия паломников перед Pentecoste, Ахмед непокрытой капюшоном головой впитывал в себя лучи небесных светил. На следующий день ему с Никколо предстояло вкусить дух Флоренции, сорвать желанный плод их почти двухлетних скитаний. Вероятно, потому нынче, несмотря на убаюкивающие прикосновения ветерка, не спалось. Наблюдая за загадочным хороводом проводников Аллаха вокруг полярной звезды, он вспоминал об оборотах своего короткого жизненного пути. Когда он только впервые узрел белый свет, Майорку уже прочно держали за горло черные щупальца реконкисты, но в памяти его матери, беженки с Сицилии, и отца, выходца из Валенсии, еще ярким бриллиантом сиял великолепный аль-Андалуз. И они, проклиная свое теперешнее рабское нищенское прозябание, щедро делились славным прошлым со своими детьми, в том числе с ним, третьим ослабленным ребенком большой семьи. Почему кафиры не желают жить с нами в мире, зачем захватывают чужие земли?! – не мог понять он. От присущей им жадности, а, самое главное, спеси! – всякий раз отвечал униженный и оскорбленный родитель. И впрямь, он и сам воочию не раз наблюдал, как заносчиво христиане относились к правоверным, сгоняя их, будто скотину, хлыстами своих мечей с лучших земель острова. Разве я виноват тем, что принадлежу по факту рождения к арабской семье? — рассуждал он. — И что плохого в том, если мы верим в того же Единого Бога немного по-другому, чем они?! Но еще малым ребенком он уразумел, что сетования на горькую судьбу не приносят ни малейшей пользы — ему надо было научиться выживать в неприязненном окружении. Будучи по натуре человеком прямым и порядочным, он не мог пойти на святотатство, преступить границы, установленные его предкам Пророком, предать Священный Коран. Но он мог стать полезным для неверных — врожденные лингвистические способности помогли ему быстро выделиться в среде своих ровесников…

От матери Ахмед унаследовал сицилийское наречие, от отца — арабский язык, в мечети обрел искусство читать и писать, а затем, ненасытной губкой впитав из окрестностей каталонский и некоторые полезные крохи латыни, поступил на службу к богатому купцу переводчиком. Торговая экспедиция из Магриба в Англию стала для него первым далеким путешествием вдалеке от дома, а заодно первым серьезным испытанием. Никколо привлек его внимание заметным отличием от прочих латинян – несмотря на командную должность, перед ним носа не задирал. Придавленный личным горем, тот, если и не был готов продать душу дьяволу, то уж в том, чтобы поделиться своей тяжестью с участливым сарацином, не видел ничего зазорного. И тогда он заболел сопереживанием, проникся искренним сочувствием к закованному в кольчугу воину с нежным сердцем. Не только потому, что уважал его за почитание родственных связей, каковые заповедал не разрывать Аллах. Он различил в христианине человека, и это казалось ему гораздо важнее, нежели их религиозные разногласия. Когда же этот до омерзения наглый капитан их галеры, что давно искал с ним ссоры, начал издеваться над Священной Книгой мусульман, а он не вытерпел и плюнул ему в лицо ответными оскорблениями, то грозный рыцарь, вступившись за него, спас его от неминуемой гибели. И зеркально-чистая душа Ахмеда не могла не отразить столь светлое деяние ответной благодарностью. Став оруженосцем, формально он превратился в ничтожного слугу, фактически же ощущал себя преданным праведному делу полноправным соратником…

Вот потому-то, когда злые вести открылись им закрытой перед ними дверью конвента Кордельеров в Париже и Никколо в растерянности предложил расстаться, он не покинул его, но, вдохновленный Аллахом, предложил конкретный план действий. Рамон Лулл еще к Богу не мигрировал, еще не исчез из бренного мира. Рано или поздно обязательно подаст весточку о себе в монастырь Мирамар, каковую несложно будет получить и переслать им силами его родственников. А пока же, чтобы не сидеть без дела, стоит продолжить искать иголку каорского работорговца в стоге основных коммерческих центров Европы. Да и мудрец с Майорки, наверняка, тоже не отправился в безлюдную пустошь. Судя по всему, он последовательно посещал мирских владык — глядишь, повстречается. И они отправились в далекий путь — сначала в богатые города Ги де Дампьера, графа Фландрии, потом в стольный Нюрнберг Рудольфа Габсбурга, короля Германии, и достигли даже земель поляков и тевтонцев, окунувшись в кипучую деловую жизнь у последнего холодного моря. Не было им счастья в долгих и безуспешных исканиях, да безденежье помогло. Всевышний, должно быть, благосклонно отнесся к тяжелому решению неудачливого сицилийского землевладельца продать свои угодья на острове, окончательно поднять якорь, удерживавший его на родине предков. Возвращаясь с негостеприимного севера на благословенный юг, в миноритском конвенте Санта Мария Глориоза в Венеции они напали на еще не испарившийся в головах людей след преподававшегося здесь Искусства. Кто, как не сарацинский пес, лучше мог учуять куда он вел?! С помощью его расспросов они определились с направлением дальнейшего преследования. В Падуе разминулись со странствующим лектором на полгода, в Болонье всего лишь на два месяца, и вот завтра, во Флоренции, вожделенная встреча должна-таки состояться. Принесет ли она успокоение исстрадавшейся душе … кого?! Его христианского друга — именно так теперь осмеливался Ахмед называть в своих мыслях своего господина. А мог бы выразиться и вслух, ведь они, столь непохожие внешне, давно объединились в единый организм, страдавший от общей душевной боли…

— Настал День Гнева Господня! Ибо негде более христианам добрым в безопасности преклонить главу свою на Земле Святой! Выблюдки антихриста торжествуют! Ибо алтари осквернены, церкви испоганены, кресты с них сорваны, хоругви обесчещены! Пред дьявольскими полчищами бесчисленными пал последний оплот праведников в Палестине – твердыня Акра, считавшаяся неприступной! Горе нам, Богом оставленным и проклятым!
— О, святые угодники! А ведь я помню, Рамон … будто сейчас наяву вижу … как много лет назад предрекал в разговоре со мною сие бедствие Иоанн Пармский, исполненный Духом Святым. Не только сказывал, что захватят нехристи оставшиеся in Terra Sancta крепости, но и что … тамплиеры будут уничтожены, мы, францисканцы — разделены, а доминиканцы предадут … идеал апостольской бедности. И что появится новый Орден братьев… скованных одной цепью…
— Что же ты, Джованни, раньше мне ничего об этом не говорил?! То не просто пророчество, то Перст Божий! На тебя и меня указующий! Ибо не случайно явились мы с тобою в курию папскую в то самое время, когда стал известен позор крестоносцев. Ибо воистину надлежит очистить ряды и храмовников, и госпитальеров от пакости смрадной грехов смертных! Ибо доподлинно следует объединить всех воинов и миссионеров в едином порыве благочестивом! Ибо цепи те – цель благая спасения, обращения всего человечества в веру истинную! И достичь ее позволить сможет лишь Искусство, Всевышним мне дарованное!
— А что же Его Святейшество?! Что намеревается предпринять?! Не Pontifex ли Maximus, по значению самого слова сего, должен возводить мосты к душам всех людей, в том числе к тем, что проживают за морями?!
— Пусты папские сундуки, истощила их бессмысленная война братоубийственная Анжу с Арагоном. Нечем заплатить и тем наемникам, что уже снаряжены в поход. Но потому уверен – теперь мы быстро получим аудиенцию. Ибо нет у Николая никакого выхода, кроме как прислушаться к тем людям, что узрели иные pontos на Восток. Мне самому туда Господь уготовил путь — на Кипр или даже к самим сарацинам, за венцом мученическим. А вот тебя бы здесь неплохо пристроить, ибо чувствую — потребуется мне союзник верный. Семья твоя, часом, в узах кровных с родом Колонна не состояла, пусть и в самых далеких?!

Сердце Ахмеда лишенной свободы птахой билось о клетку плоти в тревожном ожидании. На нем еще не затянулась рана того разочарования, когда во Флоренции им сообщили, что они снова разминулись с неуловимым мудрецом, и опять на считанные часы. Но он с честью выдержал очередное испытание, посланное Богом. В двухголовом существе, каковое образовывал он с Никколо, неведомой алхимической трансмутацией к нему перешла былая напористость рыцаря, тот же теперь с явной неохотой и неуверенностью применял свои богатырские силы. И ему удалось добраться до гвардиана конвента, несмотря на окрики братии, протестовавшей против осквернения поганым сарацином священной земли Санта Кроче. И он узнал в какую сторону продолжать их погоню за малышкой Беатриче. И теперь он приближался к указанному им дому в холодном поту страха Божиего и горячей дрожи молитвенной надежды. Но вот и отворилась вожделенная дверь:

— Здесь ли проживает Рамон Лулл, великий мудрец с острова Майорка?!
— Да, но не соблазняй гордыню мою, ибо приветствует тебя слуга Господний смиренный… Постой-постой, ты отчего в ноги ко мне повалился?!
— Свершилось, Никколо! Вот он – благодетель наш, коего два года разыскивали по всему миру!
— Иисусе Мария! Позволь облобызать сандалии твои!
— Благодарение Аллаху за день сей светлый! Барака ллаху фикум – благодать тебе!
— Ва фика — и тебе, басурманин. Но что привело вас ко мне и отчего рыдает сей чужестранный рыцарь?!
— От горя, ученый старец, что потерял дочь свою малую, возлюбленную, украденную и проданную нечестивцами в рабство! И от радости, что здесь может обрести вспомоществование!
— У меня?! Но не ошиблись ли вы адресом?! Я ведь не Всевышний Всеведущий, чем же смогу помочь?!
— На весь белый свет идет слава о твоем Божественном Искусстве. Соизволь применить его во благое дело, разыскать невинную крошку!
— Ars?! Я называю его universalis, но это же не универсальное средство от всех житейских проблем, не богомерзкая магия, алхимия или астрология, не гуща для гадания! С его помощью можно научиться понимать и любить Господа, пристраститься к добродетелям и возненавидеть пороки, а, самое главное, разоблачать заблуждения неверных, таких как ты. Это наука наук, позволяющая постичь все премудрости за короткое время, формулировать и разрешать различные вопросы, но отнюдь не произвольные. Вот посмотри-ка, например, на эту таблицу. Положим, я хочу знать, вековечен ли мир. Достаточно взглянуть на столбец B C D и отрицательный ответ станет очевидным. Ибо в разделе B C T B ты обнаружишь, что в таком случае существовало бы много вечностей разного рода, и они были бы совместимы в части B C T C против BC T D, что абсурдно. Схожим образом несложно доказать истинность Троицы, Евхаристии, Инкарнации и прочих христианских таинств! Готов ли ты, сарацинский юноша, отказаться от ошибочных воззрений, коими соблазнил рабов плотских утех и невежественных сынов пустыни лжепророк Мухаммед?!
— Что он поведал, Ахмед?! Перетолмачь шибче! Али Биче в арабской пустыне?
— Как?! Тебя… Зовут… Ахмед?!

Буря, шторм и ураган! Громы и молнии человеческих эмоций величайшего накала разорвали безмятежную тишь гавани покоя Рамона Лулла. Сам он в безмолвном ужасе воззрился на поразившего его своим именем молодого мусульманина, узрев в нем призрак того адского аспида, что некогда был раздавлен его пятою, но коему он более всех прочих людей обязан обретением Божественной миссии. Ему ничего не оставалось, кроме как закрыться от болезненных воспоминаний, поспешно напяливая броню учтивого безразличия. Никколо же безуспешно пытался уловить обрывки известных ему слов в быстрой каталонской речи. Он глубоко страдал от одновременного ощущения важности момента и неспособности преодолеть физической силой немощность своих интеллектуальных способностей. Однако, самое значительное потрясение испытывал его переводчик, пред стопами которого внезапно открылась безнадежная бездна. Он бы не медлил с ответом, если бы ему было чем утешить друга, не приводил бы его в отчаяние знаками подождать. Коли мог бы отдать свою жизнь за него, то не раздумывая, бросил бы ее на жертвенный алтарь. Не исключено, что он согласился бы и погубить свою бессмертную душу, предав ислам, кабы неверный прямо здесь, на его глазах, сотворил чудо и указал им местонахождение Беатриче. Но чем, как не издевкой, могли ему показаться нападки на Пророка, мир Ему, когда тот всего лишь вожделеет совратить его с Прямого Пути, при этом отказывая им в том, за чем они пришли?! Крик душевный не услышать без слов — он снова встал на колени и слезно взмолился:

— Не тот раздел нам надобен, не B C Т D и не все творение, а Б И Ч Е и единственный ребенок. Что толку в таком знании, если бесплодно, коли удовлетворяет лишь праздное любопытство и беспомощно помочь человеку?! Именно это абсурдно!
— Сразу видно, что ты – rusticus невежественный и душа заблудшая. Вот для того, чтобы повернуть таких, как ты, от мрака лжи сатанинской к свету правды Божией, и было явлено мне сие Искусство. Ибо спасение мусульман, иудеев и язычников угодно Всемилостивому Господу!
— Ведаю, что в глазах христиан я – всего лишь быдло, ничтожный еретик. Но не за себя прошу, а за своего господина. Он — благочестивый католик и непобедимый воин. И ему являлись удивительные видения. И его деяниям сопутствовали небесные знамения. И он мужественно сражался за Всевышнего. Помилосердствуй, великий мудрец, возлюбив ближнего своего как завещал Иисус из Назарета! Ведь столь жестокая отповедь означает для него немедленную и мучительную смерть! Всего лишь одна капелька участия, один добрый совет мог бы ее отвратить!
— Не печалиться ему подобает, а склонить выю гордыни своей пред волей Божией. Не горевать о дочери своей ему пристало, а нещадно крушить врагов Отца своего Небесного. И тебе не упорствовать в своих заблуждениях долженствует, а обрести веру истинную!
— Истина! По какому праву вы, идолопоклонники и многобожцы, присвоили себе ее?! Зачем загоняете всех иноверцев в свои церкви, как стадо неразумное, кое презираете из чванливости?! На что дались вам наша и Святая Земля, каковые опустошили и покрываете реками крови?! Думаешь, ты в состоянии хоть кого-нибудь убедить своими мертвыми буковками?! Если нет живого тепла в сердце твоем, кто пожелает согреться твоими проповедями?! Коли не развевается знамя сострадания над тобой, кто захочет пойти за тобой?! Кабы не страшился Аллаха, плюнул бы тебе сейчас в глаза. Но я очень, очень рад, что высказал давно наболевшее. Тебя же не боюсь — ударь, свяжи, повесь, убей меня!

Слова изреченные суть деяния. Ахмед инстинктивно сжался в комок, прикрывая голову руками, готовясь к побоям и вожделея смерти. Оскорбленный и раздраженный главный жрец Искусства и впрямь произвел некие угрожающие движения, как будто собирался пнуть нечестивца. Никколо, уразумевший смысл происходившего, мертвенно побледнел и, замерев в ужасном предчувствии, не делал никаких попыток защитить своего оруженосца. И вот в этот напряженный момент из дальнего неосвещенного угла комнаты донесся нарочито бесстрастный голос:
— Рамон, ты … ты ли это?! Опомнись! Не следует гневом человеческим … гневить Господа!
— Ты прав, Джованни, не стану мараться об эту мразь сарацинскую, ибо однажды уже тем согрешил в прошлом. Попросту выставлю его вон…
— Подожди, не спеши… Расскажи-ка мне, юноша, историю … твоего хозяина, а заодно и своего собственного жития. Да поподробнее…

Ответьте на пару вопросов
Что познается в беде?

Рекомендуется прочитать статью…

Почему кафиры захватывают чужие земли? Зеркально-чистая душа отражает светлое деяние благодарностью. Сарацинский пес берет след Искусства. Настал День Гнева Господня! Ars universalis – не универсальное средство. Истина присвоена идолопоклонниками и многобожцами. Бесстрастный глас мудрости раздается в Блоге Георгия Борского…

Глава XXXIII. Ordo et connexio

DEUS EST OPPOSITIO NIHIL MEDIATIONE ENTIS.
Бог суть противоположность небытия при посредничестве сущего.

Сфера – совершенная геометрическая фигура. Творец – столь же совершенная Божественная сущность. Потому подходяще и гармонично было миру иметь именно эту, и никакую другую, например, пирамидальную, форму. Свет и тьма – добро и зло — жизнь и смерть – бытие и небытие. Преступников сажают в подземелье, усопшим закрывают глаза, ненужные вещи уничтожают. Потому Всемилостивый Всевышний, ангелы Его небесные и святые излучают сияние, а Дьявол, исчадия ада и грешники пребывают во мраке преисподней. Но почему Бог обитает на далекой периферии шара, а не находится в его единственном особом месте, в точном центре?! Разве не подобало бы Ему, подобно императору или понтифику, расположиться на троне в самой середине, будучи окруженным бесчисленными слугами и придворными?! Разве не приличествовало бы Ему, подобно светильнику или очагу, освещать и обогревать свой прекрасный дворец из места, расположенного в самом сердце мироздания?! Высоко и низко – гора и пропасть — левитация и гравитация – грехопадение и возвышенные чувства. Моисей на Синае и Христос на Фаворе, серафический Франциск, окруженный сестрами своими, птицами – всяк, кто благ, взмывает наверх, прочь от инертной Земли, мотыльками летит на далекое сияние рая. Но разве не мог Всемогущий Господь устроить все прямо наоборот, перевернуть с ног на голову, направить Scalam Naturae, Свою Великую Лестницу, в обратном направлении?! В чем смысл именно такого, а не любого иного, устройства Вселенной?! Может быть, генерация новых сущностей почему-то обязана происходить в сырости темницы материнской утробы?! Может быть, неслучайно затем тварям Божиим надлежит стремиться ввысь, к блаженному воссоединению со своим Создателем?! Может быть, вообще каждое горнее «нечто» должно появляться исключительно из бездны «ничто»?! Не здесь ли где-то сокрыто сакральное таинство бытия?!

Джио, превратившись в Джованни, не изменил своим прежним привычкам. Его продолжали преследовать схоластические dubia – те самые сомнения, превращающиеся в размышления, что составляли мучительное счастье его существования. Щедро напоенный живительным вниманием благодарной аудитории учеников, его разум более не страдал от неурожая мыслей. Напротив, в нем как будто бы ниоткуда прорастали семена все новых вопросов, которые, развившись и окрепнув от попыток поиска ответов на них, украшали своими причудливыми формами его душевный ландшафт. Да, ему удалось живописать такую панораму мира, каковая, по его суждению, непротиворечиво описывала все известные христианам факты. Однако, при этом он был хорошо знаком с альтернативными философскими мнениями, каждое из которых тоже претендовало на адекватное отображение действительности. Скажем, странное местонахождение нагромождений тяжелой земли над более легкой водой в семи обитаемых климатах зачастую объясняли вовсе не низвержением Сатаны, а обыкновенным несовпадением центров соответствующих сфер первоэлементов. Будучи честным перед самим собой и перед Господом, он вовсе не рвался отстоять свою правоту. Но неужели не было возможности продемонстрировать истинность хоть какой-нибудь одной теории, опираясь на самоочевидные аксиомы, как у Евклида?! Помимо того, немыслимо, чтобы Всеведущий Творец соизволил произвести те или иные сущности, не имея для того достаточных оснований. Милосердный Всевышний, вероятно, позаботился о том, чтобы простые смертные их постигли, пусть и непростым путем. И ведь недаром сказано ordo et connexio idearum est ordo et connexio rerum – порядок и связь идей соответствуют порядку и связи вещей. Следовательно, тщательное изучение Его Книги Природы, могло позволить познать натуру Божию, возможно, не менее эффективно, чем при помощи Библии.

Непослушная посоху воли стая мыслей разлеталась по сторонам, упрямо не желая собираться на той голубятне, куда направлял ее пастырь Джованни. Дни сменяли ночи и лето прогнало зиму, но засовы той затворенной двери, за которой, как ему чудилось, брезжил свет истины, так и не поддавались его напору. Впрочем, он отнюдь не предавался отчаянию, но терпеливо ожидал того счастливого часа, когда его молитвы о знаниях будут услышаны на небесах. И свершилось! В то блаженное утро какой-то брат в сером хабите белоснежным ангелом известил его о прибытии в Санта Кроче из Парижа арагонского мыслителя по имени Рамон Лулл. Какой-то Ars, сказывают, что богоданный?! Отчего тогда не остался преподавать его в Сорбонне?! Тот самый Учитель, что предсказан ему Иоанном Пармским?! Нет, он уже повзрослел настолько, чтобы не поддаваться искушению чрезмерной веры, избегая боли последующих разочарований. Поразмыслив подобным образом, он не спешил знакомиться с иноземцем, и посетил его лекцию только по оказии, через пару недель…

— В сем Искусстве мы имеем девять субъектов, как указано в Алфавите. Они включают в себя все сущее, ибо вовне них не существует ничего. Первый субъект – это Бог, буквой B обозначенный. Второй субъект – ангел, обозначаемый C. Третий субъект – небо, обозначаемое D. Четвертый — человек, E. Пятый — воображение, F. Шестой субъект – чувственное, буква G. Седьмой – растительное, обозначенное H. Восьмой — элементы, I. Наконец, девятый субъект – инструментальность под литерой K…
— Хм, необычное деление на genera, неужели и впрямь исчерпывающее?! Пускай элементы-вегетативное-чувственное-разумное — мир подлунный. Под небом, должно быть, понимается квинтэссенция, хрустальные сферы и звезды. Бог и ангелы, включая падших, — банальность, согласен. Воображение наверняка потребовалось для мыслей и идей, реализм?! Но что же такое инструментальность?! Ну, да ладно, послушаю, что дальше будет излагать…
— … Воображение – это такая сила, чья функция – воображать.
— Про Бога с ангелом, жаль, прослушал. Неужто их функция была божить и ангелить?!
— … Чувствительное – это такая сила, чья функция — чувствовать.
— Блестяще! Так я и думал!
— … Инструментальность может быть рассмотрена двояко – естественно, как глаза, каковые являются инструментом для зрения, или молоток — для производства вещей, и морально, как справедливость – средство для вынесения суждений…

Джованни так и не понял необходимости постулирования этой категории сущего. Позволив увлечь себя прочь привычному потоку мыслей, отключился от происходящего в аудитории. И все же по ее окончании ему показалось неудобным уйти, не сказав на прощание коллеге какой-нибудь любезности.

— Egregius! Весьма … весьма оригинальная трактовка, брат Рамон! Сожалею, что пропустил несколько первых лекций. В чем же смысл и конечная цель Вашего … Искусства?!
— Благодарю! Господь соизволил возложить на меня миссию спасения язычников, мусульман и иудеев. И сподобил уразуметь, что если вера католическая недоказуема интеллектом, то не может быть истинной. Будучи sapientes, даже души заблудшие не смогут отрицать доводы рассудка, логику…
— Пожалуй, Вы правы. Но ведь до сих пор … никто истинность христианства философскими методами не продемонстрировал.
— Именно эту задачу и решает дарованный мне Божественный ars universalis.
— В самом деле?! Так что же, с его помощью можно и таинство Троицы раскрыть?!
— Нет ничего проще. Если ты пожелаешь, то буду счастлив все тебе объяснить сегодня же после вечерни в келье своей…

Пылкая уверенность Лулла быстро растопила лед еще не вконец окоченевшего мнения Джованни. Мозоли от прошлых промашек давно отболели, закрывая его душу броней огрубевшей кожи от страха признания в новых ошибках. К тому же заинтриговал размах замысла и направление душевных движений чужестранца, столь близкое его собственным чаяниям. К назначенному часу он решительно отворил дверь, за коей, возможно, брезжил свет искомых знаний:

— Salve! Как видите, я пришел, влекомый … чудесным ароматом истины.
— И, даст Бог, ты не разочаруешься в пиршестве грядущем, брат досточтимый. Я к твоему приходу подготовил тут дерево волшебное, на коем произрастают комбинации идей. Давай сорвем с него вот эти три цветка прекрасных – Могущество+Мудрость, Могущество+Любовь и Мудрость+Любовь. Солнцу уместно давать свет, а огню тепло, ибо они черпают сии свойства из своей собственной природы. Подобно тому Всевышний, да святится имя Его, суть Его собственное Могущество, Его собственная Мудрость и Его собственная Любовь. Если, как я только что сказал, приличествует использовать для произведения света и тепла Солнце и огонь, являющиеся сущностями сотворенными, то насколько же более подходящи сии цветы, дабы Господь мог применить свои Могущество, Мудрость и Любовь! Коли бы то было не так, то Солнце и огонь согласовались бы с совершенством лучше, нежели Господь с Могуществом, Мудростью и Любовью, что абсурдно…
— Подождите, не надо так … так спешить. Ваше искусство владения … Искусством не имеет себе равных, но я не успеваю следить за ходом … нет, полетом рассуждений. Насколько я понимаю, Вы начинаете с определенных атрибутов Господа, полагая их реально существующими универсалиями. Пусть так, но их выбор мне кажется … неочевидным. Почему именно Мудрость, Могущество и Любовь, а не, скажем, … Вечность, Праведность или Слава?! Затем Вы формируете из них некие сочетания. Но отчего у каждого цветка ровно два лепестка, а не, например, три?! И вообще я опасаюсь, как бы этот путь не вел в пучину какого-нибудь греховного савеллианства. Мне видится, что для дела обращения еретиков и схизматиков аргументы должны обладать таким … весом, чтобы опрокинуть их любые заблуждения, а Ваша логика не обладает … железной дедуктивной силой. Прежде всего, нечестивый неверующий в Святую Троицу спросит о том, как три отдельные Божественные персоны могут составлять единство, обладать неделимой природой?!…
— Замечательно! Я, похоже, недооценил твою, сын мой, теологически-философскую подготовку, перейдем к самой сути. Композиты могут быть составлены только из вещей обыкновенных и ограниченных, тогда как для сущностей, обладающих безграничным Могуществом, Мудростью, Любовью или Вечностью, они невозможны. Ибо простота немыслима по отношению к вещам составным и конечным, но качества бесконечные могут сливаться в одну единую эссенцию божественную без какой-либо сложной структуры. Никакое тело не могло бы существовать без длины, ширины и глубины и оные размерности не имели бы смысла без вещей отдельных и единичных. Таким образом, цифры один и три присущи созданиям Божиим. Тогда они, a fortiori, уместны для сущности Всевышнего, ибо она более совершенна, нежели у любой твари. Ибо, если бы это было не так, то отсюда бы следовало, что сущность и число лучше гармонируют в сотворенном, чем во Творце. Но это абсурдно, и тем самым показано то, что Бог должен иметь одну эссенцию и три личности-персоны, не больше и не меньше. Ибо, если бы то было не так, то не было бы согласия в цветах древа волшебного и его условия, ordo et connexio не соблюдались бы…

Словно хищная птица, разинувшая свой острый клюв в истошном крике стремительной атаки, потрясал почтенный старец своей раздвоенной на два треугольника бородой. Смутное ощущение нависшей опасности усиливала его манера быстро расхаживать вокруг собеседника, размахивая при этом костистыми крыльями рук. «Торопыга» – Джованни невольно навесил на него не самое уважительное прозвище. Удивительное дело, но этот человек, годившийся ему по меньшей мере в отцы, был его на порядок энергичнее и напористее. Не было ли то свидетельством особой благосклонности Господней, знаком возложенной на него высокой миссии?! С одной стороны, его манера убеждать производила отталкивающее впечатление. Вместо обоснования спорных утверждений он попросту повторял их сызнова. Одна линия аргументации, не будучи доведена до искомого вывода, на полпути безветренно падала, сменяясь запуском стрелы с иного направления. Логика безнадежно хромала, опираясь на клюку сомнительных рассуждений по аналогии, не в состоянии обрести твердую поступь силлогизмов. Изобильные «ибо» никак не избавляли от «либо» — выбора защищаемой им пропозиции либо ее отрицания. И вместе с тем, в фанатичной уверенности Рамона, в его агрессивной целеустремленности, во всех его риторических пируэтах было что-то завораживающее, ошеломляющее, притягивающее, увлекающее душу за собой. Поражало прежде всего потрясающее сходство их мотивации познать самые основы бытия, ordo et connexium, обнаружить не еще одно вероятное философское мнение, но единственно возможную истину, их общее убеждение в ее принципиальной доказуемости. Не было никаких сомнений в том, что это не просто случайное совпадение, но знамение. Только чей то был зов, правды Божией или же сатанинского обмана?!

Джованни поначалу неохотно и, скорее, из вежливости предлагал Луллу систематизировать и упростить его учение, дабы сделать оное доступным не только для него самого, великого мудреца, но и для обыкновенных студентов. Но со временем во все возрастающем темпе участившихся встреч и под влиянием умелых комплиментов закружился сам в различных фигурах Artem, в бесчисленных сочетаниях букв Алфавита, в таблицах, принципах и правилах, в их смешении и применении, в вопросах и ответах – словом, заговорил на родном языке Рамона – Искусстве и каталонском наречии. Поначалу его глубоко впечатлила история получения Откровения на горе Ранда. Затем ему весьма кстати пришло на память, что Бог суть противоположность небытия, но при обязательном посредничестве сущего. И он узрел какую-то высшую красоту в самой идее рассматривать комбинации неких элементов, подсчитывать их количество, изучать их получающиеся свойства. А уж коль скоро Всемогущий Творец позволил первоосновам создавать композиты, то они просто-таки обязаны были занять всю полноту лестницы бытия, не пропуская ни единой возможной ступеньки, ведь недаром сказано «natura saltus non facit» – природа не делает скачков. И тогда ему стало казаться, что помочь торопыге-путанику привести свои многочисленные, пусть и богоданные, но явно скороспелые идеи в идеальный порядок – суть благое дело и, кто знает, возможно, уготованное ему жизненное предназначение, сокровенный Путь к Истине…

Между тем, их отношения с Луллом не только окрепли, но и приобрели причудливую форму. Они так и не стали друзьями – слишком велика была разница в возрасте. Не получилось из них и Учителя с Учеником – слишком мала была разница в образовании. Однако, старец с видимым удовлетворением принимал внимание, оказываемое ему самому и Искусству. При этом, и его уважение к молодому соратнику с виду только росло, несмотря на критические комментарии, которые он отпускал в адрес некоторых умопостроений, а может быть, и благодаря им. Джованни быстро понял, что наиважнейшим для мыслителя с Майорки был успех его миссии по христианизации всего мира, а все остальное служило лишь средством для достижения сей великой цели. Именно поэтому, услышав от него очередное негативное замечание, тот спокойно сетовал на отсутствие времени и обильно хвалил его за конструктивные предложения. Но спустя пару недель в их гармоничном аккорде появилась первая диссонансная нотка – Рамон почему-то стал отмалчиваться, эпизодически бросая на него задумчивый взгляд. Разрешение неожиданно возникшего напряжения не заставило себя долго ждать:

— Я говорил с гвардианом конвента, он поначалу противился, но потом согласился отпустить тебя вместе со мной. Поедешь ли?!
— Вот как?! Куда же?!
— В курию к Папе Николаю. Ибо настала пора приступить к решительным действиям. А ты ученостью своей поможешь мне его, брата своего минорита, в этом убедить.
— Ох, как бы Вы не просчитались. Плохая из меня пешка, слабая. Репутация испорчена общением с … со слишком усердными поклонниками Госпожи Нищеты. Бежал, нарушив обет послушания. Был пойман, сидел в темнице. Только чудом получил … мягкое наказание.
— Сие мне ведомо. Но ты же знаешь, что нынче все переменилось. Да и я сам спиритуалам симпатизирую, ибо только они являются подлинными духовными сыновьями Франциска. И было мне видение от Духа Святого. На то деяние — воля Божия, каковую тебе надлежит исполнить. Ибо таковы ordo et connexio

❓Домашнее задание: Natura saltus non facit – в викиальности авторство данного высказывания приписывается то Лейбницу, то «французскому философу Фурпье», то «шведскому естествоиспытателю Карлу Линнею». Не ошибся ли автор, позволяя его использовать персонажу тринадцатого века? Проследите историю этого однострочника.

Ответьте на пару вопросов
Что познается в беде?

Рекомендуется прочитать статью…

Приличествует ли Богу находиться на периферии? Книга Природы круче Библии. Обнаружены 9 субъектов, включающие в себя все сущее. Продемонстрирована истинность христианства. Обнаружено волшебное древо, на котором произрастает Троица. «Ибо» не избавляет от «либо». Открыт сокровенный Путь к Истине. Диссонанс в отношениях разрешает воля Божия — в Блоге Георгия Борского

Глава XXXII. Один мудрец, два горя

Поздняя осень 1289-го года от Рождества Христова. Последние мгновения безжалостного времени уже истекают из сумрачной пустоты вечернего часа. Но последние лучи заходящего Солнца еще втекают через высокие витражи в колодец церкви францисканского конвента Кордельеров. И последние молитвы уже не сильного мужа, но богатого духом старца, бьющего земные поклоны перед чудотворной иконой Божией Матери, снова и снова взмывают к самому престолу Всевышнего в небесную высь. Спустя всего несколько минут ему предстоит одеваться и отправляться в далекий путь, а сейчас ризы торжественной печали укутали душу Рамона Лулла. Напрасно источал он патоку высокопарных похвал в адрес Парижского университета. Спесивые магистры теологии давно заложили булыжниками обманчивых силлогизмов Аристотеля былой источник божественной доктрины, накрыли колпаком лживых комментариев Аверроэса лампаду священной истины и с высоты своих профессорских стульев с презрением взирали на его неученые опусы. Впустую читал он студентам лекции по основам Искусства, дарованного ему Господом, добыв на то специальное разрешение канцлера Берто из Сан-Дени. Один лишь юный socius Сорбонны по имени Томас ле Мезьер выказал желание изучать оное вглубь, стать его учеником. Зря корпел он по ночам, сочиняя все новые и новые книги. Эти манускрипты наверняка истлеют прежде, чем на них падет свет человеческих очей. Ничем завершилась и его с таким трудом полученная частная аудиенция с королем Филиппом. Христианнейший монарх был, по всей видимости, слишком озабочен забавой очередной охоты или, что вероятнее, второй беременностью любимой жены. Жанна, подруга его детских игр, от которой он некогда наварил Наварру, распечатал Шампань и закусил Бри, наконец-то достигла детородного возраста. И вот теперь по вычислениям астрологов с нее можно было снять сливки в виде долгожданного наследника мужеского пола. Прорастут ли когда-либо семена, брошенные им в недра сей неподвижной статуи?!

Рамон имел богатый опыт общения с представителями арагонского королевского дома, умел выстроить отношения, добиться благосклонного взгляда на свои прошения. Но, если загадочный самодержец франков и был человеком, то где-то глубоко внутри себя, на поверхности сохраняя величественно невозмутимое спокойствие, поддерживая непреодолимую дистанцию с подданными. Он никак не отреагировал на его пламенные воззвания организовать studia для изучения арабского, иудейского и татарского языков, дабы богоданный ars мог сделать свое богоугодное дело. Его надменную холодность не затронула даже страшная угроза превращения свирепых степных кочевников, пока еще язычников, в упрямых фанатичных приверженцев мусульманской ереси. И только когда он, тяжело напрягая легкие, вострубил дифирамбы на тему божественного происхождения монархий, ему показалось, что какая-то живая струнка дрогнула в мраморном лице. Развивая успех, он изложил свои взгляды на особую роль потомков праведного Людовика в деле освобождения Гроба Господня. Продемонстрировал пагубность разделения авангарда армии церкви на несколько рыцарских Орденов. Сии псевдо-монахи не только прожигали свои жизни в распутстве, содомии и прочих смертных грехах, но и пребывали в постоянных преступных междоусобицах, лишенные общего командования. Лишь объединенные под началом великого государя, хранителя нравственности и носителя Божественной благодати, могли они сокрушить несчетные легионы врага рода человеческого. Но он тут же почувствовал, что ядра его проповеди не в состоянии сокрушить каменные бастионы, окружавшие высочайшего собеседника. Оставят ли его слова хоть какие-нибудь следы в душе Филиппа для далекого будущего?!

То было ему, смиренному рабу Божию, неведомо, и это составляло настоящее горе его настоящего. Ведь главным делом и смыслом всего его существования давно стала сложнейшая, но славнейшая задача — спасение сарацинов и прочих еретиков, обращение их в веру истинную. Он обратил свой ментальный взор к прошлому — ему захотелось вспомнить, как милосердный Господь соизволил возложить сею благородную миссию на него. Пожалуй, все это началось намного раньше Откровения на горе Ранда. Еще сопливым мальчишкой он, сверкая босыми пятками в узких переулках кварталов мусульман и иудеев, с отвращением наблюдал за их чуждыми, чудны́ми одеяниями, повадками и ритуалами, с увлечением следил за ловкой работой носильщиков и ремесленников, за пышным бездельем негоциантов и банкиров. В городе их было ох, как много, пожалуй, ничуть не меньше, чем добрых христиан – неудивительно для острова, где лишь недавно восторжествовала реконкиста. Впрочем, в те времена это его не только не заботило, но и нисколько не волновало – он принимал правила игры по имени жизнь такими, какими они были. В воздухе запахло фимиамом Святого Духа только тогда, когда он, повинуясь странному импульсу, без особой на то необходимости приобрел на невольничьем рынке раба с задумчивым взором миндалевидных глаз. Ахмед оказался образованным человеком, притягивавшим к себе магнитом экзотических познаний. С его помощью он одолел премудрость арабского языка, прочитал Коран, ознакомился с некоторыми философскими произведениями, среди которых на него особое впечатление произвела логика Аль-Газали. С видимым наслаждением вкушая запретный плод, он, тем не менее, тайком изрыгал его дьявольские флюиды на помойку. Эта сладкая отрава была ему нужна только с одной целью – для нахождения противоядия…

Опасная дорога на самом краю адской бездны едва не привела к смертельному падению. Прошло девять лет, и как-то при случае Ахмед стал насмехаться над Божественностью Христа. Тогда Рамон, оскорбленный святотатством, не смог сдержаться и трижды ударил его по лицу. Осознав, что ученик не имеет намерения становиться правоверным, но желает стать ниспровергателем пророка Мухаммеда, раб в припадке безумной ярости решился убить своего хозяина. Раздобыв меч, пронзил его с диким безумным криком «Ты мертв!» Но Всемогущий Господь отвел удар в сторону, труп, на самом деле раненый в живот, сумел одолеть убийцу, а подоспевшая челядь связала нечестивца. И вот тут-то перед ним встал тяжелый моральный выбор – свершенное злодеяние требовало возмездия, но разве мог он казнить своего учителя?! Что же делать?! Три дня и три ночи без устали вопрошал он об этом Спасителя в аббатстве неподалеку. Не получив никакого ответа, со скорбной болью в сердце плелся назад – Бог не соизволил услышать его. Вот и сарай, в котором содержится преступник. Но почему тот не откликается на его зов?! Тяжелый замок. Скрипучая дверь. Кромешный мрак. Заплесневелые стены. Но где же сам узник?! И что это за темный силуэт?! Хилая фигура человека. Слезы благодарности — внезапно он осознал, что случилось. Нечестивый мусульманин удавился той самой цепью, коей был прикован. А праведный христианин освободился от того самого долга, коим был связан. Слава тебе, Иисусе, слава Тебе! Он отслужил благодарственный молебен. И осознал – его смертельный бой с исламом отнюдь не завершен, но только начинается. То было небесное знамение! Нет, неслучайно Господь даровал ему знание арабского языка. Теперь ему надлежало использовать оное для достижения Его целей! Именно ему было суждено возглавить армию спасения заблудших душ! На его и ничьи другие плечи был возложен сей благородный крест!

Но что может он, простой смертный, если даже подкованные в Библии францисканцы и доминиканцы не в состоянии поколебать основы мусульманских заблуждений, если даже закованным в железо тамплиерам и госпитальерам не по силам освободить Гроб Господень?! Порой его атаковали бесы сомнений, шипя змеиным жалом на ухо – погибнеш-ш-шь! Иной раз ему являлись сновидения, в коих он, а не Ахмед, гнил в темнице или губил свою душу самоубийством. А когда он пробуждался, парализованный страхом, то все тело ломило и болело от ударов каменьями, каковые метали в него толпы сарацин. Но что неподвластно воле Божией?! С Его помощью он обрел Великое Искусство! И теперь он напишет самую важную, самую лучшую книгу на свете, ту, что прольет живительную воду небесной мудрости на иссохшую от невежества землю. Как ошибался почтенный Рамон из Пеньяфорта, как заблуждались прочие братья-проповедники, когда утверждали невозможность доказательства основных постулатов христианства! Что толку в демонстрации существования Всевышнего, пусть и Единого, Всемогущего и Всемилостивого, если все эти банальные истины и без того известны и мусульманам, и иудеям?! Следует логически обосновать таинства Троицы, Евхаристии, Инкарнации, причем вывести их из тех фундаментальных принципов, что безоговорочно принимаются всеми конфессиями. Только тогда удастся зажечь вечный огонь веры в Христа в сердцах прожженных еретиков! И, наперекор мнениям заумных и чванливых магистров теологии, сие чудо возможно – при использовании волшебного artis! Нет, он не был философом. Нет, он не был ученым. И его совершенно не интересовало большинство схоластических вопросов. Да, он был верующим. Да, он был мыслителем. И его полностью занимало несколько практических вопросов…

Прошло уже почти три года, как он приступил к воплощению в жизнь грандиозного небесного плана. Увы, на его, и без того многотрудном, пути Князь мира сего возводил злые препятствия, одно за другим. Сначала он чуть опоздал в Рим, не застав Папу Гонория в живых. Как обычно, воцарению нового понтифика предшествовал мучительно долгий interregnum. Он не стал дожидаться результатов у конклава кардиналов и пошел на самый яркий свет богословской мысли – в Париж, отправился за помощью к самому могучему властелину христианства – королю франков. Но и здесь, хоть и по другим причинам, ему сопутствовала горькая неудача. А ведь он так спешил, радея за праведное дело! Не за горами старость и дряхлость, а ему еще столько надо свершить! И потому сейчас липкая едкая грусть затопила и никак не покидала его душу. И потому просил он Господа о новом чуде, об избавлении от сего горя, как на горе Ранда или в тюрьме Ахмеда. И потому молил Богородицу заступиться за него. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда в его сердце наконец-то взошла звезда новой надежды. Он внезапно вспомнил о недавно полученном разрешении генерала Ордена францисканцев Рамона Гофреди читать лекции по его Искусству в studiisменьших братьев в Италии. То была не просто мысль, то был ангел Господень! Туда-то и собрался нынче направить свои стопы Рамон Лулл, смиренный раб и избранный миссионер Божий, свято веруя, что эта обходная извилистая тропа приведет его к преданным его делу соратникам, а потом, может быть, и к апостольскому престолу, занимаемому теперь миноритом Николаем IV-м. Последние мгновения безжалостного времени окончательно утекли в свечной полумрак колодца церкви. Пусть все еще не сильный муж, но уже исполненный решимости старец встал с холодного пола, сбросив с себя ризы торжественной печали, и отправился одеваться и собираться…

На самой заре следующего дня дверь конвента Кордельеров сотрясли удары могучего кулака, а воздух восклицания на неведомом наречии. Пестро одетый смуглый толмач переводил.
— Буде спать-то! Слава Господу нашему Иисусу Христу!
— Во веки веков! Pax et bonum! Чем нищенствующие монахи с крестным знаком тау на челе могут быть полезны тебе, чужестранный рыцарь?!
— Брата вашего Рамона Луллия ищу. Дело к нему имею нарочитой важности… Что?! Аль не знаешь его?! Кладу голову порукой, он тута. Ты уж расстарайся…
— … правда твоя, проживал у нас такой терциарий, и довольно долго, да вот сказывают, не далее, как этой ночью, уехал куда-то прочь. Неведомо по какой дороге.
— Иисусе Мария! Паки упредил Сатана меня, горемычного! Аще бы знал через какие ворота…

Увы, и эту отчаянную мольбу о помощи привратник не смог удовлетворить. Цель без напора недостижима, но и напор без цели бессмысленен. Никколо почувствовал уже знакомую предательскую слабость в ногах. Ту самую, что ощутил сначала в Каоре, а затем в конвенте Мирамар. Если бы враг, самый грозный, самый многочисленный, в самых непробиваемых доспехах, стоял перед ним, он бы без страха и колебаний скрестил с ним свой прославленный в кровавых битвах меч. Кабы крепость, самая удаленная, самая высоченная, самая неприступная, скрывала за своими стенами его родимую Беатриче, он бы без требушетов и осадных башен побежал к ней на решительный приступ. Но что делать, когда злодеи подло прячутся в неизвестных далях – не обойти же ему весь мир!

… Год назад на Майорке он сумел удержать себя в руках, не упал в пропасть апатии, не вскипел на порывах бешенства. Он понимал, что рано или поздно бродячий мудрец передаст с какой-нибудь оказией весточку о себе на родину, в основанный им монастырь. И видел, что верный конь состарился, что кольчуга проржавела, что сам он отощал и одет в лохмотья — какие уж там дальние странствия. Спех человека – Дьявола утеха, — провозгласила народная мудрость устами его собеседника-монаха. И Никколо геройски дерзнул остаться в одной компании со своим безутешным горем, не пытаясь немедленно от него избавиться. Как некогда по возвращению в Сицилию, он и здесь пристроился шагать под неспешный ритм островной жизни. Не входя в соприкосновение с коренными мусульманскими и иудейскими жителями, вошел в круг общения новых поселенцев из Каталонии, Монпелье и Марселя. Особенно интересовали его общины иноземных негоциантов. Но ни среди коммерсантов из Каора, ни в генуэзских и пизанских торговых факториях он не обнаружил ни малейших следов его маленькой Биче. Тем временем, деньги окончательно подошли к концу. Тогда он решился продать единственное, что имел — свое умение убивать людей. Господу было угодно, чтобы местный богатый купец снаряжал караван в далекую Африку. Следовало везти золото из Сиджильмасы, по каковой причине в экипаже наличествовали арабоязычные проводники. Продавать же сей солнцеликий ходовой товар планировалось сразу за Геркулесовыми столпами, в туманном Альбионе. Хитрый контрабандный маршрут позволял избежать дележки с таможенниками, но на всем его протяжении хрупким галерам требовалась защита от железных челюстей пиратов. Тут-то и была по достоинству оценена репутация бывшего офицера арагонского флота, нанятого начальником над охранниками. Всевышний был милостив к экспедиции, и его боевой опыт за все время пригодился лишь раз, когда вдали остроконечными плавниками замаячили верхушки парусов берберийских корсаров. Приналегли на весла, а к вечеру он приказал вывесить на мачтах дополнительные фонари, как некогда Руджеро Лаурийский в Лас Хормигас. Уловка сработала и на этот раз – хищники отправились искать себе более легкую добычу…

В долгом пути Никколо неожиданно для себя сошелся с молодым сарацином, почти юношей с грустными миндалевидными глазами по имени Ахмед. Тот выгодно выделялся на фоне всей прочей команды знанием сицилийского языка. Внимательно выслушал историю несчастного отца и, проникнувшись странным для еретика состраданием, стал ему всемерно помогать в поисках Биче. Вместе они облазили все невольничьи базары в Марокко, а, когда добрались до Лондона, то он, с невероятной скоростью овладев местным говором, служил ему поводырем по подворьям Каорских банкиров. Пять раз в сутки он уединялся для молитв Аллаху, но со временем так привык к своему христианскому знакомому, что стал благосклонно относиться к его присутствию, и неведомые слова, произносимые пронзительной музыкой нараспев, словно магические заклинания, ранили дамасскими клинками нежное сердце сурового воина. Конечно же, он был страшно далек от ислама, но различал в басурмане человека, и это казалось ему важнее, нежели их религиозные разногласия. И он был даже готов вступиться за него, защищая от своих собственных собратьев по вере. Как-то раз капитан их корабля, коему надоел бесполезный в его хозяйстве нахлебник, решил поиздеваться над Кораном. В ответ правоверный стал сначала огрызаться, а затем насмехаться над Божественностью Христа. Пес окаянный! Кованые сапоги. Тяжелый удар. Стальной блеск. Что же сам богохульник?! Смертная тоска. Но что это за светлый силуэт?! Богатырская фигура рыцаря. Слезы благодарности…

Это происшествие стоило Никколо по возвращению на Майорку его грязной работы, зато принесло чистую прибыль в виде преданного оруженосца. И он возблагодарил Всевышнего! И отслужил благодарственный молебен! Ибо осознал – его бой за освобождение дочери возобновляется! То было небесное знамение! То был не сарацин, а ангел Господень! Нет, неслучайно Господь даровал ему, негораздому в языках, слугу с такими лингвистическими способностями. Теперь он мог нести благородный крест своих поисков по всему миру! Благие вести из Мирамара утвердили его во вновь обретенной вере и перенесли, окрыленного надеждой, в Париж. Но теперь, перед затворенной дверью конвента Кордельеров на него накатила липкая едкая грусть, горе вновь затопило и никак не покидало его душу.
— Прогневил я чем-то Бога, Ахмед, инда закончилась твоя служба. Что ныне делать будем?!

Ответьте на пару вопросов
Что познается в беде?

Рекомендуется прочитать статью…

Источник божественной доктрины заложен булыжниками обманчивых силлогизмов. Обнаружена живая струнка в мраморном сердце Филиппа Красивого. Рекомендации по вкушению запретных плодов. Милосердный Бог убивает сарацина. Волшебное Искусство обосновывает истинность христианского учения. Обходной маневр смиренного раба и избранного миссионера Божиего. Цель без напора недостижима, напор без цели бессмысленен. Спех человека – Дьявола утеха. Человек обнаружен в басурмане. Ахмед не убоится бед — в Блоге Георгия Борского…

Глава XXXI. Cum divisione et habitu

DEUS EST SEMPITERNITAS AGENS IN SE, SINE DIVISIONE ET HABITU
Бог суть вечность, действующая в себе, без разделения и изменения состояния.

Кап-кап-кап! Обрадованные возможностью доставить добрые известия утомленным жарой людям посланцы летнего дождя барабанили по дверям конвента за окном, но – тук-тук-тук! — Джио чудилось, что они, проникая в него, крошечными молоточками стремятся расколоть голову изнутри. О, Иисусе, Сыне Божий, напои небесной росой Своей Божественной мудрости мой истомленный жаждой познания разум! О, Пресвятая Дева, сердобольная заступница, замолви словечко о преданном рабе своем пред Духом Святым, способным оживотворить мертвые буквы схоластических трактатов! Таких тусклых ментальных ощущений измученный отсутствием ярких идей мыслитель не испытывал со времен своего отшельничества. Казалось, что проклятая германская пустошь распространилась в благословенную Тоскану и заполнила, заполонила все его естество без остатка. Единственная мысль – как избавиться от сей напасти? – разжиревшим аспидом лениво ворочалась в воспаленном от молитвенных бдений мозгу, распугивая прочь все остальные. Уже прошли положенные ему добрым Болонским гвардианом Матфеем два года епитимьи. Теперь он мог окончательно сбросить с души вериги былых грехов, но вместо этого обрел иную непосильную ношу. Он более не был обязан сидеть на хлебе и воде, но, подобно святому Бернарду Клервоскому, потерял всякий интерес к пище и лишь изредка удивлялся, случайно обнаружив потерявшие вкус сыр или молоко у себя на губах. И он мог покинуть конвент Santa Croce во Флоренции, отправившись ко гробу Господню или еще дальше к Марко в далекие красочные страны, но разве можно было убежать от стука собственного сердца в глухонемом бессмысленном существовании?!

Он снова и снова переживал то радостное событие, что облачило его в пепельно-серый хабит нынешнего печального состояния. Пьер Жан, так и не ставший для него искомым Учителем, но превратившийся в Соратника по поиску света Истины в пещере неведения, указом вновь избранного генерала Ордена Рамона Гофреди, сочувствовавшего спиритуалам, возвращался к преподаванию во францисканском studio в Монпелье. Хоть тот и не особо страдал от итальянской ссылки — мягкого наказания, наложенного другим милосердным пастырем Матфеем из Акваспарты — по получению разрешения вернуться сразу же заспешил в родные места. Нет, само расставание для Джио не стало столь же душераздирающим, как потеря его первого друга-путешественника. Ut unde mors oriebatur, inde vita resurgeret – для того приходит смерть, дабы жизнь воскресала – всего-то и сказал Оливи ему на прощанье. И да, судя по тоскливому настоящему, значительная часть его существа была с кровью вырвана из души, отправившись в погребенное прошлое вместе с сим удивительным человеком. Он свято следовал его благочестивому совету, ежедневно ощущая себя распятым вместе с Христом разумом и телом. Но вожделенное спасение, возрождение к новому будущему так и не наступало, ни на третий, ни на тридцатый день. Ну, что ж, видно, его мучения были угодны Господу, потому, не ропща и не выказывая своих переживаний, он смиренно склонил выю пред волей Его, продолжая исправно, хоть и механически, исполнять свои обязанности в монастыре. С некоторых пор его назначили лектором, и он благодарил Создателя за то, что Он наградил его памятью и прочими интеллектуальными достоинствами, компенсировавшими отсутствие душевных сил.

— Ангелы формируют три иерархии: высшую, sive эпифанию, среднюю … гиперфанию и низшую — гипофанию. Первая, по свидетельству блаженного Дионисия, включает в себя Серафимов, Херувимов и Престолы, вторая – Господства, Силы и Власти, последняя – Принцев, Ангелов и Архангелов. Дабы понять сею … сею премудрость, следует обратить ментальный взор к королевскому двору. Подобно тому, как камергеры, советники и министры имеют прямой доступ … к ушам самодержца, так и верхние ангельские чины находятся в непосредственном контакте со Всевышним. Другие официальные лица занимаются управлением на уровне всей страны – к этому классу относятся … капитаны гвардейцев или верховные судьи – они соответствуют гиперфании. Наконец, в каждом государстве есть и провинциальные чиновники, например, префекты или … или судебные приставы, каковые отвечают лишь за строго ограниченную территорию, и они похожи на последнюю категорию посланников Божиих… «Серафим» означает «пылающий от любви», «Херувим» — «совершенное знание», «Тронам» же Бог даровал … привилегию поддерживать Его во время отдыха. Следующие три небесных сана предназначены править миром людей в его целостности. «Господа» распоряжаются прочими чинами, и пример их … их команды мы находим у пророка Захарии: «иди скорее, скажи этому юноше: Иерусалим заселит окрестности по причине множества людей и скота в нем». «Силы» оные распоряжения исполняют, и нет таких … чудес, что были бы невозможными для них. «Власти» же должны преодолевать препятствия и побеждать … врагов рода человеческого, что и сделал Рафаил, связавший демона в верхних странах Египта в книге Товита. «Принцы» управляют отдельными странами, скажем, Персией, как муж в льняной одежде и чреслами, опоясанными золотом из Уфаза, в … 10-й главе Даниила. Некоторым доверено руководство … многими, положим, целым городом, и их называют «Архангелами». Наконец, те, кому поручена забота за единственной персоной, служат обыкновенными «Ангелами».
— Неужто все они сотворены ради нас, грешных?! Сколько же их всего в нашем мире?! Почитай, больше, чем людей?!
— Как … песчинок на морском берегу. Как … капелек в проливном дожде. Как … пылинок в луче света. И еще столько же злых духов, прислужников hostis antiqui, древнего врага, Сатаны…

Почему же вся эта неисчислимая небесная братия так старательно избегала Джио, отчего не наполняла божественной амброзией его иссякший источник мыслей?! Хоть бы какой завалящий рядовой вестник его посетил, а то ведь попросту пусто. Но в тот удивительный день к нему прилетел по меньшей мере архангел Гавриил в облике гвардиана: «Благие вести! Твой учитель, Пьетро из Фоссомброне, освобожден распоряжением Рамона Гофреди! Вместе со всеми своими товарищами! С очевидного молчаливого согласия Папы Николая, первого, но, верю, не последнего минорита на апостольском престоле! Это после девяти-то лет темницы! Воистину над гнездом серафического Франциска задули новые свежие ветра! И взлетят на их порывах непорочные голуби в высь совершенства евангельской нищеты – по воле Божией! Знаю, знаю, что чаешь объятий своего духовного отца. Потому и предоставляю тебе своей властью двухнедельный отпуск – до Анконы и назад». Кап-кап-кап! Наскучившие утомленным дождем людям посланцы темных туч снова стучались в двери конвента за окном, но – бац-бац-бац! — Джио почувствовал, как они, проникая в него, острыми топориками разбивают оковы на его душе. И в освободившееся пространство хлынул настоящий ливень из боли воспоминаний и наслаждения мечтаний, сумерек сомнений и зари надежд, огня любви и льда отчуждения. Но прежде всего прочего поднявшийся шторм страстей стремился обрушить некогда возведенные им ограждения вокруг самой большой неразгаданной тайны его короткой жизни:

— Скажите, praeceptor clarissimus, что Вы хотели мне сказать … что показывали знаками в тот злополучный день, когда … когда я вернулся и когда … когда Господь разлучил нас?!
— Ох, много воды с тех пор утекло, я уж все и не упомню, сын мой. Впрочем… Тогда, как я увидел в толпе… ты рвался ко мне … обжег меня стыд … стыд за то, что не смогу более ничем помочь … что оставил тебя … пасынка в твоей собственной семье … без опеки, круглой сиротой. И тогда я молча взмолился Спасителю, препоручая тебя заботам … Духа Святого. Жестами же … хотел успокоить, утешить, благословить…

Только и всего! Всего за час до долгожданной встречи Джио, давно не зеленый юнец, но зрелый муж, теперь не скача вприпрыжку по мощеной мостовой Анконы, но степенно прохаживаясь по ней, более не плыл под всеми парусами навстречу будущему, а боролся с нахлынувшими на него волнами прошлого… Беззвучная команда «Иди». Тупик, смрадные помои, вылитые на черную кошку. Благодатный холод моря, троекратное омовение. Проглоченный голыш, чернобородый демон со зловонным ртом. Волшебный цветок лилии, зажатый в кулаке. Семикратное заклинание Invisibilis. Гулкий отклик одного из камней. «DEUS ESTTENEBRA IN ANIMA…» И все это … все эти непостижимые таинства … оказались обыкновенным благословением?! Еще несколько лет тому назад он взвыл бы, оскорбленный самообманом, от бессильного отчаяния, но сейчас на том месте его сердца, что производит сии душевные движения, зияла черная дыра, залатанная пластырем горького опыта…

— Я нашел в тайнике в нашей келье… Две рукописи. Одна о Боге, двадцать четыре определения Его сущности. Другая была написана твоей рукой, о, Учитель. И я … у меня их больше нет. Так получилось… Но пропали только сами манускрипты… Все же слова их … от первого до последнего … бережно храню в памяти своей…
— То был черновик … будущей книги. О нас, братьях меньших, о гонениях на правду и необходимости перерождения … матери-церкви. То были всего лишь первые страницы той священной истории, … каковая еще грядет, что пишется прямо здесь и сейчас … нашей кровью. Так что не кручинься, не заботься о потере. Тебя, должно быть, потрепало жизнью за эти годы?!
— Да, и сумой путника насладился вдоволь, и тюрьмой … пришлось закусить. Но и замечательных людей повстречал немало – блаженнейшего Иоанна Пармского, умнейшего Сигера Брабантского, ученейшего Пьер Жана Оливи…
— О, Иоанн! О, Оливи! Боже, как я рад, что истинные праведники … заменили тебе меня, недостойного! Значит, услышал милосердный Иисус мои молитвы! Воспоем же славу Всевышнему! Ибо … на одежде и бедре его написано имя: «Царь царей и Господь господствующих!» Ибо Он наш Учитель благий! Ибо Он — тот единственный, кто в … последние дни поведал сердцам смиренных … божественнейшую и высочайшую мудрость евангельской бедности! Обретя плоть, он … взял Госпожу Нищету в невесту себе и соединился с нею на кресте, возвращаясь к Отцу! И это она … устлала розами с благословенными шипами путь пред тобою! И это через нее мы сливаемся с Ним, восседающим одесную Бога, с Тем, кто … уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек! Он смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной, освятив бедность посредством распятия! Умирая, увенчал Себя покорностью Отцу, … дабы и мы освятили нашу волю, облачаясь в послушание, наш разум, нарядившись в нищету и нашу память, надев ризы смирения! И тот, кто носит сей благословенный хабит, претерпевший до конца, спасется!
— Аминь! Воистину счастлив я его обрести! Но что же мне делать, … как приблизить Царствие Небесное?! Куда пойдешь сам, Pater meus?! Камо грядеши, Пьетро из Фоссомброне?
— Зови меня теперь … Анджело Кларено. Ибо боятся правды нечестивцы, отсылают меня в Армению миссионером. Но жди, настанет час, вернусь я из того далекого края, … где взойдет Солнце Истины, и привезу с собой на крыльях легионов ангелов Божиих лучезарно чистую веру!

Джио с тревогой почувствовал приближение нового приступа ментального бессилия почти сразу же после расставания с учителем. Лишь несколько посланцев небесных, причем, весьма неприятной природы, еще витали невидимыми мотыльками вокруг его быстро погружающейся во мрак безмыслия души. То было разочарование ребенка, замки детских фантазий которого обрушились в соприкосновении с жестокой реальностью большого мира. То было отвращение юноши, распознавшего приторный привкус проповедей Убертино и прочих спиритуалов. То было несогласие взрослого, подметившего опытным схоластическим взглядом в логике собеседника один non sequitur на другом сидящим и ошибкой погоняющим. Похоже было, что его духовный отец, его дражайший наставник, самый уважаемый человек на свете почил для него вместе со своим прошлым именем. Осталась лишь скорбь о прошлом и разрывающие сердце на куски бесы в настоящем. Впрочем, в ближайшем будущем была еще летняя ночь накануне дня Святого Христофора. Вечером он усердно молился, дабы Всевышний даровал его незабвенному другу содействие Духа Святого в дальних странствиях. И тогда привиделся ему удивительный сон. Будто из земли бил родник, ан не водой, а жидким маслом, да с такой силой, что сотня, нет, тысяча кораблей о четырех мачтах и двенадцати парусах загружали его одновременно. И было там озеро, в коем рыбы появлялись только в Великий Пост и бесследно исчезали на Пасху. А еще узрел он праведного христианина-сапожника, выколовшего себе глаза, дабы избавиться от искушения, вызываемого ножками своих заказчиц. И был тот так угоден Господу, что сподобился передвинуть гору на виду у изумленных сарацин и их халифа. И представилась ему проклятая земля, каковая заставляла ступивших на нее людей ссориться и драться друг с другом. И послышались ему непрерывные стенания жен, оплакивавших своих погибших мужей. И поднялся тогда могучий ветер, столь горячий, что спастись от него он смог, только нырнув в воду с головой. И тогда он, очнувшись от сего кошмара, впервые за долгое время почувствовал радость от пробуждения…

Джио удалось сохранить в целости хабит нового состояния, которому он, sine dubio, вне всякого сомнения, был обязан Марко, вплоть до возвращения в Санта Кроче. Воодушевленный открывшимися ему чудесами, он некоторое время увлеченно занимался своим любимым делом — рисовал в воображении общую панораму света Божиего. Увы, постепенно сии порывы ослабли, и флаг корабля его души все чаще повисал безжизненной тряпкой в нечеловеческих условиях кромешного штиля. И тогда он в отчаянии от приближающейся духовной смерти решился напоследок поделиться своими интеллектуальными достижениями со студентами, снова изменив, если не францисканскому долгу, то утвержденной учебной программе. Он описал подлунную элементарную область generationis et corruptionis, последовательно надетые на кочерыжку Вселенной сферы земли, воды, воздуха и огня. Он объяснил существование непокрытой морем суши низвержением Дьявола, вспучившего при падении окрестности. Он спустился по конусу пылающего подземного ада к самой его сердцевине — к тому месту, куда провалился Сатана, к поганому трону Князя мира сего. И он продолжил движение насквозь по диаметру, перебравшись на сторону антиподов. И там, взобравшись на высоченную гору Чистилища, достиг Эдемского сада, где насладился блеском созвездий, коих никогда не видели смертные. А затем взлетел ввысь на хрустальные orbibus caelestibus, небесные орбы. Влажная Луна очистила его, стремительный Меркурий укутал познаниями, щедрая Венера одарила надеждой. Затем, словно царь, окруженный свитой из прочих планет, жгучий диск Солнца наделил его силой. От пылкого Марса повеяло мужеством, благородный Юпитер пожаловал великодушие, холодный Сатурн закалил волю. Еще выше оставались лишь загадочно мерцающие неподвижные звезды и благословенное Царство Всевышнего — Эмпирей. На каждой из девяти сфер, в соответствии со своим чином, обитали ангелы — в самом низу Ангелы, за ними Архангелы, Принцы, Власти, Силы и Господства, Престолы, Херувимы и, наконец, Серафимы…

Джио приостановился, шестым чувством ощутив на себе чей-то горящий взор. То был тот самый discipulus, что намедни спрашивал его о числе ангелов. Необычная тема, видимо, чем-то заинтересовала пытливого юношу, и образовавшуюся пустоту паузы заполнил его чуть дрожащий голос: «Так это они движут Солнце и светила?». Странным образом волнение студента вызвало неожиданный прилив душевных сил у лектора. Он, конечно же, знал правильное determinatio, но почему-то не пожелал немедленно ответить утвердительно, а вместо этого задумался. В считанные мгновения перед ним прошла вся его жизнь, со всеми ее падениями и мучительными состояниями, cum divisione et habitu. И он внезапно осознал, кому был обязан последующим подъемам – Якопоне и Иоанну Пармскому, Марко и Свободному Духу, Маргарите и Пьер Жану Оливи, а нынче, возможно, и этому смышленому пареньку. И ему показалось, что негоже поддерживать совершенную механику Творца мускульной силой его тварей. И тогда уже не Джио, а, скорее, Джованни вымолвил: «Нет, не они… Любовь!»

Домашнее задание читателям после прочтения главы: Слащавое славословие нищете за частоколом восклицательных знаков от Анджело Кларено – почти цитата в свободном переводе автора. Но оно в свою очередь обильно приправлено медовыми однострочниками из других первоисточников. Каких именно? Найдите 10 неотличий.
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!

Ответьте на пару вопросов
Что познается в беде?

Рекомендуется прочитать статью…

DEUS EST SEMPITERNITAS AGENS IN SE, SINE DIVISIONE ET HABITU
Бог суть вечность, действующая в себе, без разделения и изменения состояния.
Кап-кап-кап! Обрадованные возможностью доставить добрые известия утомленным жарой людям посланцы летнего дождя барабанили по дверям конвента за окном, но – тук-тук-тук!

Модели идут на войну (По итогам 6-го пятиглавия)

Как мы только в БГБ не сортировали ментальные модели, как не классифицировали! Но вот, кажется, со степенью их агрессивности еще не разбирались. А ведь именно эти пакостные нематериальные особы в озлобленном состоянии толкают нормальных добрых людей на безумно нехорошие поступки по отношению к своим ближним. Для этого им необходимо заиметь аксиологическую составляющую, т.е. оценки чего-нибудь или кого-нибудь. Начинают они обычно исподволь, исподтишка, например, с какого-нибудь обидного, но, в принципе, безобидного эпитета, то есть в наших терминах с занижения чужого рейтинга. Однако, со временем и под влиянием конфронтации эти суждения зачастую проваливаются дальше в инфернальную бездну, пересекая ту невидимую грань, за которой требуют от нас учинить распятие, казнь, расстрел или, как нынче стало модно выражаться на руглишевском политкорректном новоязе, денацификацию. Для меня, как историка, кажется забавным то наблюдение, что сии ястребы нападают на беззащитное человечество синхроничными стаями, распутно размножаясь в головах, кровожадно поражая и заражая целые популяции. Вот как раз такое-то вторжение дьявольской нечисти на территорию матушки Европы случилось на водоразделе 13-го и 14-го веков. Нет, конечно же, и ранее случалось, что отдельные персонажи, скажем, император и Папа безбожно антихристили друг друга, но это обычно ограничивалось локальной перепалкой и банальными баталиями силами наемников. Тут же приключился настоящий массовый психоз. Отчего-то определенные мнения по обоюдоострым, но с просвещенного взгляда тупым богословским вопросам некоторых групп мыслителей, самых праведных христиан, монахов из самых респектабельных Орденов, стали настолько полярно отличаться друг от друга, что запылало адское пламя взаимной ненависти, плавно перешедшее в костры инквизиции. Вы уже догадались – я опять говорю о конфликте между францисканцами: повстанцев-спиритуалов с конформистами-конвентуалами. Но, как я постараюсь продемонстрировать в дальнейшем, не только о нем. Война моделей в результате охватила самые различные слои общества и привела к неожиданному исходу — Исходу из мистически-религиозной Земли Обетованной Писаний в логически-философское мировоззрение язычника Аристотеля. По вышеупомянутому алгоритму процесс сползал в пропасть медленно, по каковой причине на его описание мне потребовалось пять глав…

«Mendacia officiosa» на поверхности кажется посвященной драматическому побегу Никколо из неапольской темницы. На самом же деле, значительно большее значение для дальнейшего представляют отеческие наставления вымышленного Феррандо, которого я заставил работать с настоящим подрастающим поколением как cursor biblicus и cursor Sententiarumодновременно, т.е. лектором по Библии и Сентенциям. Здесь стоит упомянуть, что Гервей Наталис вряд ли на самом деле находился в это время в конвенте якобинцев, кличка Иоанна Парижского Quidort в переводе означает «кто спит», а вопросы, на которые столь блестяще отвечает другой Иоанн-Джованни, Неапольский, были мной позаимствованы из bona fide доминиканских учебных материалов. Из достоверных первоисточников известно, что именно эти исторические персонажи спустя десятилетие-другое оказались на передовой жестокой войны между братьями-проповедниками за утверждение учения Фомы Аквинского в качестве основополагающей доктрины Ордена. Идеологические битвы им приходилось вести с оппозицией из весьма влиятельных теологов, упомянутых мною, равно как и с некоторыми другими выдающимися мыслителями, которым еще предстоит вскарабкаться на страницы романа. Итак, скорбный труд приора монастыря в Палермо не пропал с его героической смертью зря – он оставил за собой интеллектуальное потомство, способное осуществить приход желанной поры падения тяжких модельных оков. Заодно я попросил его напоследок освободить нашего бравого рыцаря, могучая стать которого мне еще пригодится, дабы поддать пыла в будущие сражения. Мне слышится упрек из аудитории — а затем беспощадно избавился от приглянувшегося вам, чуть ли не главного действующего лица?! Дело не только в том, что фра сделал свое дело, фра может уходить. Внезапно проснувшуюся пламенную любовь Псов Господних к Аквинату я с его помощью действительно худо-бедно объяснил. Но теперь мне потребовалось как-то прикрутить к своему нарративу столь же неожиданный длительный спад накала борьбы по реабилитации будущего святого…

В «Процентах на дочь» я стремился чуть поближе познакомить читателей с альтернативной христианству формой средневековой жизни. Парадокс заключался в том, что теологический консенсус, ярким представителем которого являлся все тот же Фома Аквинский, весьма враждебно относился к традиционной банковской деятельности – ростовщичеству, почитая ее за греховную. Тем паче, она казалась несовместимой с идеалом апостольской нищеты. Несмотря на это, усилиями иудеев и некоторых прочих отщепенцев она не только выжила под обстрелом жестокой критики, но и развивалась. Обратите внимание на то, что ее наличие было условием sine qua non для процветания коммерции, прежде всего морской торговли, ведь то был единственный способ для начинающих с нулевым рейтингом вступить в сею популярную социальную игру. Типичнейшей и, вероятно, крупнейшей игровой площадкой тех времен была Генуя со всеми соответствующими пороками – войнами, пиратством и работорговлей. Но и менее известный в викиальности Каор настолько славился своими купцами, что слово Caversins/de Cadurcis стало именем нарицательным для обозначения торговцев во всей Европе. Примечательно, что именно из этой среды вышел Жак Дюэз, тогдашний студент юридического факультета и грядущий Папа Иоанн XXII. Мог ли человек с такими корнями восхищаться совершенством евангельской бедности?! Спойлер – мог, но почему-то не стал. Наконец, Бернар Делисьё – еще один важный исторический персонаж, и снова незаслуженно обделенный вниманием Рунета. Представьте себе, у него действительно был родственник Рамон, храмовник. И родом он был на самом деле из Монпелье…

И в этом важном коммерческом центре французского Миди, принадлежавшем тогда королевскому дому Арагона, как следует из «Одного горя, двух мудрецов», происходили схожие общественные процессы. Я сфокусировался на знаменитом средневековом враче Арнау де Вилланова, а мог бы познакомить вас с другими знаковыми выпускниками тамошнего знаменитого университета. Например, тут же профессорствовал небезызвестный юрист Гийом де Ногаре. Готов исправиться и прикрутить его к сюжету по желанию почтеннейшей публики. Ну, а пока я вкрадчиво обогатил модельный ряд самоуверенного знатока оккультных наук пресловутым видением Никколо. По легко прослеживаемому замыслу автора именно оно станет той крошкой дрожжей, на котором поднимется тесто очередного самобытного апокалиптического кредо. Каковое в свою очередь окажет существенное влияние на развязывание грядущей войны менталок. В той же главе я представил вам его современника, другого видного мистика – Рамона Лулла. Опора на полученное божественное Откровение – существенный ингредиент карьерного успеха типичной средневековой модели. И по этому критерию красочная история получения от Духа Святого таинственного искусства на горе Ранда – поближе к Всевышнему – выгодно выделяла на фоне всех прочих мечтателя из Майорки. Мало обрести интересную идею – нужно ее раскрутить. Вот поэтому-то незадолго до описываемых мною событий он и отправился в свой первый европейский тур. Именно с этой целью посетил Рим – неудачно, Папа Гонорий к его приезду уже скончался, а нового еще не выбрали – и Париж, где ему на самом деле удалось повстречаться с Филиппом Красивым. И я попросил его немедленно огласить то, что он почитал за свою богоданную миссию — обращение сарацин в христианство двумя путями – агит/политработой на основе его собственного инновационного учения и изучения иноземных языков, а также организацией крестового похода для физического устранения особо закоренелых еретиков. И в этом, последнем, на злобу жестокосердного дня начинании, он отличался оригинальностью. Так, известно, что он ратовал за объединение двух крупнейших военных Орденов – тамплиеров и госпитальеров — под общим началом единого христианнейшего монарха. Как знать, может быть, как раз эти семена, упавшие на плодородную почву амбициозной души короля франков, дали впоследствии столь кровавые всходы?!

Наконец, на параллельную Джио-ветку, если не считать блиц-экскурсии по другому бизнес-центру Европейского масштаба Флоренции, я посадил одного единственного человека. Кто-то посчитает данный фрагмент этой линии повествования куцым, но, поверьте мне, Пьер Жан Оливи заслужил две главы. Первой из них в «Non clauditur» сей мыслитель с собственным уникальным лицом высказал свои соображения по поводу толкования ряда важных теоретических постулатов францисканского бытия. В частности, огромное значение имела формулировка принципа usus pauper. Ну, а при помощи «Дитя смирения» он на фундаменте Откровения Иоанна Богослова построил ментальную модель истории, прошлого, настоящего и грядущего. Типичный бунтарь, он не искал проторенных путей, по каковой причине не получил почетных должностей и звания доктора теологии. Порой его доктрины осуждали отдельные недоброжелатели и целые пленумы партии миноритов. Тем не менее, ему удалось избежать репрессий при жизни и мирно скончаться в своем конвенте. Но после смерти он, по существу, стал главным теоретиком сторонников революционного преобразования христианского общества, этаким Карлом Марксом спиритуалов. С особенным благоговением они водрузили на свои хоругви его комментарий на Апокалипсис. Вот как описывала процесс Louisa A. Burnham: «Не каждый апокалиптический комментарий был принят всей церковью, а комментарий Оливи от 1297 года был спорным с самого начала. Последователи Оливи приравнивали его к Евангелиям, в то время как для его противников он был опасно полон еретических утверждений». В чем же заключалась агрессивность этой с первого взгляда безобидной менталки? Она не более как предложила слитный гранд-нарратив. Она лишь возвела евангельскую бедность на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Она только намекнула на возможность появления пап и королей с нечестивым рейтингом. Она всего-навсего предсказала возникновение все более жестоких гонений на истинных праведников. Она просто-напросто разослала повестки моделям – идти на войну…

Напоследок по сложившейся традиции я попрошу всех своих соавторов высказать свои пожелания по направлению закручивания сюжета следующей пятиглавки.

Ответьте на пару вопросов
Кого добавить в повествование?

Рекомендуется прочитать статью…

Как мы только в БГБ не сортировали ментальные модели, как не классифицировали! Но вот, кажется, со степенью их агрессивности еще не разбирались. А ведь именно эти пакостные нематериальные особы в озлобленном состоянии толкают нормальных добрых людей на безумно нехорошие поступки по отношению к своим ближним.

Глава XXX. Одно горе, два мудреца

Ранняя весна 1288-го года от Рождества Христова. Щедрое южное Солнце уже начинает расточать тепло на неприкрытые одеждой людских строений бока причудливого фрукта, что сравнительно недавно созрел на лысой горе, на древнем древе Окситании. Нувориш Монпелье не может похвастаться благородной родословной греческого или римского прошлого как Каркасон или Нарбон. Вызывает удивление, переходящее в сомнение, и происхождение его богатства. Город лишен того непосредственного контакта с морем или судоходными реками, что подпитывает Марсель или Тулузу. Вокруг него нет залежей золотоносных или хотя бы медных руд, но изобилуют бесполезные леса, заросли гариги и заболоченные озерца. Однако, теперь, к концу тринадцатого века на его скромном холме взошла бесспорная звезда первой величины на небосклоне не только Арагона или Франции, но и всей Европы, почитай, столица бывшего короля Майорки Хайме в изгнании. Благоденствие населения в несколько десятков тысяч человек покоится на перекрестии веток трех дорог. По одной из них обремененные грехами, но окрыленные надеждами пилигримы, волоча ноги, летят душой в Сантьяго-де-Компостелла. Другая, некогда именуемая Via Domitia, следуя небесным сферам, воссоединяет восток с западом. Последняя, соляная, передвигает своими колесами-шестеренками товары первой средневековой необходимости. Но все эти жизненно-важные артерии были бы беспомощны образовать столь важный урбанистический орган тела Христова, если бы в сердцах его обитателей не изобиловала смелость первопроходцев-предпринимателей, а их головы не освещали бы блестящие штучки под названием идеи. Местные купцы прославились богопротивно бесстыдной малиново-алой материей, но успешно занимались не только текстилем, а и прочим горячим импортным товаром, в особенности специями, эффективно превращая былое захолустье в центральный рынок всего Миди. Иммигранты же иудеи, бежавшие от реконкисты, привезли с собой из бывшего Аль-Андалуса другие опасные, но дьявольски привлекательные для добрых христиан невещественные вещи – знания. На их-то интеллектуальной базе и была основана ставшая знаменитой медицинская школа, которая со временем и добавлением факультета юристов превратилась в процветающий университет…

Душа Никколо, неустрашимая во многих жестоких сражениях, по мере приближения к цели все сильнее боязливо трепетала в такт его шагам. Сердце тревожно билось в предвосхищении встречи с Арнау де Вилланова. Он хорошо помнил, как почтительно расступались королевские придворные перед сим великим целителем во дворце Вильяфранка-дель-Пенедес. Однако, вовсе не избыток пиетета вызывал нехватку пружинистости в его походке. И ему не было чуждо уважение перед ученостью, инстинктивно возникающее у людей простых и малограмотных. Но алхимия его персональной натуры не превращало оное ни в озлобление, ни в преклонение перед авторитетом. Волновало его иное – сможет ли человек, тщетно пытавшийся спасти Педро, найти для него возлюбленную дочь, составлявшую единственный смысл его существования, являвшуюся последней тонкой нитью, державшей его в бренном мире?! Поникшие паруса его бесплодных поисков еще не были окончательно покинуты порывами ветров надежды. Неужто не обратит милосердный Господь внимания на заступничество усопшего праведника Феррандо, на его собственные молитвенные челобитные?! Ведь чем, как не Провидением Божиим, можно было объяснить нахождение знаменитого мага в том самом Монпелье, куда его самого привела странная цепочка событий?! Да и сопровождающий его просвещенный францисканец Бернар Делисьё был убежден в исключительных познаниях и способностях маститого профессора. И вот уже проницательный взор глубоко посаженных глаз светит в прямодушное лицо рыцаря…

— Так, понятно, негодяи украли, а потом продали девочку, требуется ее отыскать. Ну, что ж, молодые люди, буду счастлив услужить в сем богоугодном деле. Без ложной скромности, если не я, то какой еще смертный сможет вам помочь?! Так что извольте рассказать о своей беде поподробнее! Ибо истинно умным людям мельчайшие детали помогают сделать величайшие открытия. Располагайтесь! Как говорится, festina lente — поспешай медленно… Итак, место рождения известно – Мессина, это, дай Бог памяти, градусов 25 от меридиана Толедо, ergo … час сорок. Но нужно точное локальное время ее появления на свет, еще лучше зачатия. С точностью до минуты! Соблаговолите сообщить?
— Иисусе Христе, сыне Божий! Я и дату-то точную не ведаю. Когда то приключилось, дела имел особливой важности, пребывал в воинском стане в Мессине и сражался в Калабрии. Да и вообще – я по счетной части не горазд. Ужель без того никак?!
— Другие астрологи и разговаривать бы с тобой не стали. Но ты пришел не к невежде или плуту какому-нибудь, а к настоящему обладателю occultae scientiae, сокрытых знаний! И недаром говорится, abundans cautela non nocet – излишняя осторожность не мешает. Потому, как только вы пришли, я обратил внимание на то, что звонили к вечерне. А вопрос ты свой задал минут пять спустя того. Я могу, igitur, построить для того момента хорарную figuram coeli, а затем взглянуть на то, что происходит в сем гороскопе в пятом небесном доме. И его управители, равно как и некоторые прочие звезды, блуждающие и неподвижные, помогут нам обрести правильный ответ. Велик храм науки и могучей силой располагают жрецы его! Не правда ли? Приходи-ка завтра вечером, я как раз завершу вычисления…

Под влиянием большого научного светила слабые ветры надежды превратились в душе Никколо в разрушительный ураган и он, будучи не в состоянии выносить напор мыслей, бросил якорь неподалеку у земного дома магистра на улице Кампно еще с утра. И лишь с наступлением темноты осмелился преобразовать сердечный стук в дверной. О, ужас! Арнау, уже поджидавший вчерашнего посетителя, не излучал былого оптимизма:

— Пятый дом пришелся на самое начало Aquarii. И да будет тебе известно, что управителем оного, igitur, сигнификатором твоего вопроса является Сатурн. Холодная, сухая, старая, злая планета. И расположена не больно удачно – in Piscibus, в не самых благополучных termino и facie. Хуже того, бросает она свои вредоносные лучи на Луну. Делу мог бы поспособствовать Юпитер, да он сожжен Солнцем. Но пуще прочего меня заботит другая несчастливая звезда — Марс, расположившаяся в точности ad gradum ascendentem. Она поражает и Меркурий, и Венеру — ex oppositionem…
— Пресвятая Дева! Лихо, лихо мне! Нешто нет спасения моей кровинушке?! Тогда не умедлится и мне покинуть юдоль земную…
— Иные шарлатаны, дабы заработать деньги и твою благосклонность, стали бы тебя обманывать, рассказывать разные байки. Я же, будучи человеком ученым, богобоязненным и честным, открыл тебе правду святую, хоть и горькую. Но при этом скажу вместе с мудрецами: Astra inclinant, non obligant — звезды влияют, а не заставляют. И еще добавлю: Audentes fortuna iuvat — фортуна благоволит смелым. Твой восходящий Марс может означать борьбу, к которой ты, должно быть, привычен. И, судя по его знаку Зодиака Libra, проистекать оная будет во Франции. Это все, что я могу сказать тебе из-под остроконечного колпака астролога. Если же желаешь получить совет философа, то расскажи мне историю всей твоей жизни…

И бравый рыцарь, не успев опомниться от полученного удара судьбы, отбросил в сторону бесполезный щит робости и открыл мягкую сердцевину своей души перед участливым глашатаем недобрых вестей…

Не прошло и получаса, как исчерпались неполные тридцать лет его жизни. Арнау, придавленный грузом воспоминаний своего собеседника — странных видений и великих свершений, славных побед и жестоких поражений, страшных ранений и невыносимых мучений — некоторое время молчал, затем встал и в эмоциональном порыве, необычном для бесстрастного, уверенного в себе эксперта, с дрожью в голосе молвил:

— Воистину, Acta non verba – дела, а не слова – о тебе сказано. На острие твоего меча покоились судьбы всей Европы, да что там, всего христианского мира! Жаль только, что сон твой вещий у мощей Аквината никто тебе правильно так и не истолковал. Ну, да я, Божией милостью наделенный пророческим даром, всю правду доложу. Спору нет, то было откровение свыше, но вовсе не о тебе в нем шла речь. Голубь – это, безусловно, символ Духа Святого, а в наш век пребывает оный на духовных детях серафического Франциска, братьях-миноритах. Нет-нет, конечно же, не на доминиканцах, коих в народе обзывают воронами. Потому и испила птаха сея небесная живой воды, scilicet, совершенство апостольской нищеты. Ну, а орел, и это тебе всякий скажет, суть блаженный евангелист Иоанн Богослов, сын Зеведеев. И реки крови, что от того пролились, описаны в его богоданном Апокалипсисе. Ибо наступают последние времена! И начались уже гонения на истинных праведников! И грядет великая битва с Антихристом — Армагеддон!

Волнение провидца оставило душу Никколо почти безучастной, ведь на ее просторах и без того бушевал шторм личных переживаний. Укрыться от него в относительно спокойной гавани ему удалось лишь поздней ночью, благодаря сострадательному Бернару. Тот, выслушав вердикт знаменитого врача, сказал:

— Арнау де Вилланова — величайший мудрец, но, слава Тебе, Господи, не единственный… Живет на острове Майорка один святой старец. И обрел он милостивым соизволением Господа удивительное великое искусство – ars magna. Сказывают, что с его помощью может узнать сокрытое, даже постигнуть естество Всевышнего. Величают же его Рамоном Луллием. Попытай-ка ты счастья со своим горем у него.

Поздняя весна 1288-го года от Рождества Христова. Усталое Солнце уже только скупо поблескивает последними багровыми лучами из-за щербато-зеленоватых гребней Трамонтаны. Рожковые деревья, болью несъеденных сластей напоминающие Никколо Сицилию, с обоих сторон обильно окаймляют тропинку. Там, за еще далеким перевалом, на пустынном скалистом северо-западном берегу острова, расположился Мирамар, конвент-школа, в которой францисканцы изучают арабский язык. Туда-то и держит путь безутешный, но неутомимый отец в поисках своей возлюбленной дочери. Ведь именно там, по словам повстречавшихся ему советчиков, должен-де находиться мудрый Рамон Лулл, основатель монастыря:

— Да, мил человек, он у нас часто бывает, но уж, почитай, год как уехал, сначала к Папе Гонорию в Рим, ныне почившему во Христе, а потом, по слухам, куда-то еще, возможно, ко двору короля франков Филиппа. Ибо желал продемонстрировать владыкам церковным и земным свое divam artem, с коей помощью собирается обратить сарацинов и иудеев в веру истинную.
— Иисусе Мария! Паки всуе я странничал! Но что это за человек и что за искусство такое? Зело много слышал о нем, да ничего толком не уразумел…
— Охотно поведаю тебе о том, любезный и любознательный рыцарь… Рамон родился на этом острове, в столице Ciutat de Mallorques, в благородном каталонском семействе. И тридцать первых лет, подобно блаженному Августину или святому Франциску, прожигал жизнь свою в геенне огненной мирских соблазнов. Хоть женился и имел двух детей, но продолжал распутствовать, сочиняя для своих пассий нечестивые любовные вирши. Однажды, преследуя приглянувшуюся ему замужнюю женщину, конным въехал за ней в церковный притвор, но та открыла ему истерзанную гнилыми язвами грудь, а заодно и глаза на мерзости тленной плоти. И было ему несколько ночей подряд видение, в котором распятый Христос взывал к нему. И тогда пробудившаяся совесть сказала ему, что он должен оставить мир и полностью посвятить себя служению Богу. И привел его Всевышний в базилику миноритов, где услышал он проповедь евангельской бедности. И продал он затем все свое имение за исключением малой части, оставленной семье. И раздал деньги нищим, а сам отправился в паломничество с намерением никогда более на родину не возвращаться. Но Сантьяго Компостельский сподобил ему повстречать Рамона из Пеньяфорта, бывшего генерала Ордена доминиканцев. И сей святой угодник, что некогда убедил Фому Аквинского написать «Сумму против язычников», исполненный Духа Святого, узрел для нашего благодетеля великое будущее в Майорке. И он последовал сему зову Господню. И, вернувшись в Ciutat, стал упорно молиться и учиться, готовясь к своему предназначению. И взошел как-то на гору под названием Ранда неподалеку от дома своего, дабы там в тишине пустоши размышлять на богоугодные темы. Не прошло и восьми дней, как он, подняв взор свой на небеса, вдруг узрел чудесное видение. Озарило его, будто длань Божия отдернула пред очами пелену неведения. И понял он первоосновы всех вещей, и показал ему Создатель две божественные фигуры, что составляют искусство нахождения истины. И с тех пор зовут его doctor illuminatus, ибо теперь учит он всех людей, сочиняя все новые и новые книги. И в том видит миссию свою, ибо с их помощью желает Господь избавить мир от ошибок неверных. Но самою суть его учения никто лучше его тебе не объяснит. Ежели впрямь так желаешь постичь таинство сие, отправляйся-ка ты, мил человек, к нему…
— Ваше христианнейшее величество! Я счастлив пребывать в сей столице благословеннейшей — не только Франции, но и всего мира! Счастлив припасть к сему источнику сверхъестественной мудрости, что напоил доктриной чудеснейшей великих учителей! Ибо блажен сей университет, что воспитал стольких защитников веры! Ибо блажен сей город, чьи солдаты, вооруженные набожностью Христа, способны покорить варварские народы для Царя Небесного! Но сейчас я покорнейше прошу разрешения зачитать отрывок из моего опуса недавнего «Феликс или Книга Чудес», каковой намереваюсь посвятить Вам, о, государь!
— Ну, что же, Рамон, милостиво соизволяем.
— В некотором городе жил да был король поведения весьма порочного. Однажды, когда он проезжал по главной площади, то встретил там пилигрима, каковой не пожелал поклониться ему, как это сделали остальные. И осерчал тогда властелин раздосадованный на него за это. Но тот ответил ему так: «Два паломника уезжали из Иерусалима в тот день, когда я туда прибыл. Они оба оплакивали позор, который обладание сарацинами Гроба Господня представляет для всего христианства, ибо еретики сии превыше всего почитают своего пророка Мухаммеда, кто не постыдился заявить, что Иисус Христос не был Богом. И один из них сквозь слезы сказал другому, что в мире есть шесть самодержцев, способных вернуть верным Святую Землю, кабы они того пожелали. Но заботит их честь своя собственная, а не Спасителя, по каковой причине они недостойны почитания». Ты, мой господин, один из тех королей, вот поэтому-то я и не желаю склонять перед тобой свою выю…
— Что за дерзости ты позволяешь себе сочинять?!
— Сии слова, о благочестивейший из государей, не относятся к Вашему величеству! Напротив, Вы, внук праведнейший святого Людовика, заслуживаете уважения всяческого и поклонения! А прочитал я их нынче потому, что хочу указать Вам на два направления атаки на крепость поганой веры, каковые были открыты мне самим Господом. Первое из них — сила убеждения, ибо оружием можно победить лишь тело, а мудрость способна завоевать, спасти души людей. Об этом тебе наверняка не перестает напоминать твой духовник, доминиканец. Ибо братья-проповедники, как никто другие, отлично понимают — нет ничего полезнее для разоблачения ошибок богословских, нежели знания. Так вот, ars universalis божественный, каковой обрел я милостью Всевышнего на горе священнейшей Ранда, суть тот меч остроконечный, что способен разрубить все путы Дьявола, разрушить его укрепления неприступные. Вот только вложить его следует в руки бойцов наиспособнейших – и для того повсеместно потребно организовать обучение наречиям языческим.
— Да, мне уже доложили об этой твоей петиции. Пьер Флот примет соответствующее решение…
— По второму пути в Святую Землю должны пройти наши могучие рыцари. Но столь важнейшее дело святейшее нельзя поручать падшим в бездну греха тамплиерам. И обсуждать его следует в тайне строжайшей. Потому прошу доложить о том на аудиенции частной…

Домашнее задание читателям после прочтения главы: О каком духовнике Филиппа Красивого шла речь?
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!

Ответьте на пару вопросов
Что познается в беде?

Рекомендуется прочитать статью…

Ранняя весна 1288-го года от Рождества Христова. Щедрое южное Солнце уже начинает расточать тепло на неприкрытые одеждой людских строений бока причудливого фрукта, что сравнительно недавно созрел на лысой горе, на древнем древе Окситании.

Глава XXIX. Дитя смирения

DEUS EST CUIUS VOLUNTAS DEIFICAE ET POTENTIAE ET SAPIENTIAE ADUEQUATUR
Бог суть тот, чья воля равна и Всемогуществу, и Всеведению.

«Люди по природе своей чают знаний» — так говорил Аристотель, так начиналась «Метафизика». Джио не надо было убеждать в верности этого высказывания. Ведь это его существо сгорало от пламенной страсти к познанию Бога. Ведь это он совсем недавно умирал от жажды в сенсорной пустоши. Ведь это ему посчастливилось воскреснуть от живительного света нахлынувших мыслей впоследствии, вырваться на свободу в оковах темницы. Сколько он помнил себя, это стремление всегда было с ним, неизменно наполняя восхитительным нектаром смысла сухую чашу пресного бытия. А вот его отношение к обучению с годами поменялось. Детское горячее желание найти того Учителя, который заменит для него родителей, бережно возьмет за руку и отеческими наставлениями приведет к возвышенному трону Истины, постепенно поостыло. Пронзительная боль от кинжального удара утраты Пьетро, постыдная дрожь от жестокой ласки увещеваний Якопоне, приторный привкус от назойливой лжи жалоб Убертино, горькая правда разочарований многих других встреч на его жизненном пути – все это превратило прежнюю розовую надежду на чудо в нынешнее мрачное предвосхищение очередного краха доверия. И лишь памятные ощущения божественных дуновений Духа Святого с уст Иоанна Пармского поддерживала тепло угольков былого костра веры в дальнем уголке его души. Он продолжал ожидать исполнения пророчества блаженного старца и пусть более не вожделеть, но все еще осторожно хотеть этого. И, казалось, что Пьер Жан, как и он, попавший во Флоренцию с далекой Окситании по замысловатой событийной траектории, был ему послан самим Провидением Божиим. Многие суждения Оливи благозвучным аккордом резонировали с его собственными мнениями, другие целебным бальзамом избавляли от застарелых ноющих мозолей приобретенных им логических противоречий. Но вот решительное осуждение его спрятанной платонической любви к Маргарите острой занозой поразило его сердце. Как ни старался, он не смог избавиться от сего непозволительного монахам чувства, что спасло его из пучины отчаяния, вытащило из петли смертного греха, а теперь влекло в неведомые креативные дали – он увлекся высокой поэзией. И, исполненное животворящей силы, оно перевешивало убийственную тяжесть слов большого авторитета.

Должно быть, то просто зрелость стучалась в дверь. Множественные семена жизненного опыта, брошенные на добрую интеллектуальную почву, проросли ростками невиданных деревьев, и на их извилистых ветвях уже появлялись первые, хоть и еще неспелые плоды. Джио в общих чертах сформировался как мыслитель и теперь любое воздействие со стороны могло лишь поспособствовать его дальнейшему росту в определенном направлении, но не кардинально его изменить. Он стал осознавать, что его больше всего интересует не только Создатель, но и общая картина Его мира. Ему хотелось воспарить в небеса и оттуда, с философских высот, обозреть всю панораму, слить в едином мировоззрении все отдельные башни, все бесчисленные схоластические quaestiones. Как-то раз, взлетев таким образом ввысь, он обнаружил лежащий на поверхности блестящий вывод, что святость отнюдь не превращает человека в родник чистейшей истины. Не о том ли гласили строки вдохновенного Горация — quandoque bonus dormitat Homerus – и великий Гомер порою спал?! Если даже апостол Петр трижды отрекся от Христа, то что же говорить о всех прочих людях, даже самых праведных?! Значит, и Пьер Жан, будучи совершенно прав в определенных умозаключениях, мог вполне ошибаться в других?! Тогда он вгляделся в привидевшийся ему некогда подземный лабиринт неведения и сообразил, что неразумно запирать слепой верой за собою ранее отпертые двери, ведь иначе можно угодить в тупик, из которого не будет выхода. Не грешно ли смертным уподоблять себя Всевышнему, чье знание равно Его воле и могуществу, воображая себя обладателями непогрешимой ортодоксии?! Не дьявольская ли то гордыня?! Стало быть, сомнение – чадо смирения?! Посетившие его соображения свободолюбивой птицей рвались из тайников его души наружу и как-то при случае он открылся перед Оливи. Тот, внимательно выслушав его, после раздумий заявил, что, постоянно оглядываясь назад, далеко не уйдешь. Потому-то, стремясь к познанию, к единению с Господом, следует опираться на твердый посох Слова Божиего. Тем не менее, не согласившись с учеником, он с тех пор начал общаться с ним на равных…

И в один прекрасный день, когда места, закрываемые ими от Солнца, уже ожили от полуденной спячки и потянулись серыми пятнами к своему ночному соломенному лежбищу у стены, поделился с ним своими собственными сокровенными мыслями:

— Ты, должно быть, слышал, что блаженной памяти Эгидий Ассизский, коего Святой Франциск называл Рыцарем нашего Круглого Стола, часто повторял: «О, Париж, Париж, ты погубил наш Орден». Я сам учился в тамошнем университете и могу засвидетельствовать, что он a capite ad calcem, от головы до пят покрыт язвами аристотелевской проказы, не имеющей ничего общего с субстанцией совершенства евангельского жития. Дух Христов воистину вопиет там, страдая под ударами самых высокопоставленных, самых высокоученых и наименее религиозных, тех, кто погряз в пучине земных наслаждений, курьезных доктрин языческих философов и их сарацинских комментаторов. Подобно жабам нечистым, выходящим из уст дракона, зверя и лжепророка, прислуживают сии духи бесовские Антихристу. Фома Аквинский, Боэций Дакийский, Сигер Брабантский шли впереди них, но истинное имя им легион — nomen illis legio.
— Сигериус … Брабантский… жаба нечистая? Дух … бесовский? Нет ли здесь какой ошибки?!
— Все они одной мерзостью мазаны. Осмеливаются утверждать, что одной философской этики достаточно для нравственного руководства человеком, что Бог сам по себе не может произвести ничего нового, что мир существовал вечно, что нет свободы воли, что у всех людей единый интеллект и единственная субстанциальная форма…
— О, я сам участвовал в disputatione по последнему вопросу. И братья-проповедники горой стояли за сие еретическое учение…
— И все то было в точности предсказано в Откровении Иоанна Богослова. Потому, если Новый Завет по сравнению с Ветхим все равно что Солнце против Луны, и их удивительная concordia была обнаружена вдохновенным Иоахимом Флорским, то сия книга a fortiori, тем паче озарена сиянием Божественной Истины. И в ней следует искать свет маяков грядущего.
— Насколько знаю, многие уже пытались найти, но никому не раскрыла всех секретов…
— Вот поэтому-то столь важно ее тщательно изучать, дабы обнаружить путь обновления всей жизни христианской!

И он возбужденно, от чего немного сбивчиво, поведал Джио о своих великих открытиях:

— Как есть семь церковных таинств, семь дней творения, семь звезд на небе, семь святых даров и семь печатей Божиих, так насчитывается и семь стадий церкви. Первая, соответствующая крещению, началась с сошествия Духа Святого или, может быть, с проповедей Иисуса. Вторая, миропомазания — с преследований нечестивого Нерона или, возможно, с Креста Господня или забивания камнями Стефана Первомученика. Третья, приличествующая священству — с мудрости императора Константина, папы Сильвестра или Никейского собора. И, поскольку знание порождает любовь, то затем наступила эпоха четвертая, причащения, с отшельническим радением Антония Великого и прочих монахов. Пятую эру, покаяния, следует отсчитывать от Карла Великого. А вот шестую от отца нашего серафического, носившего славную стигмату — знак распятия Бога Живаго, знак его чудесной трансформации, преображения во Христе и в Христа. И по сей день длится она подобно законному браку людей с идеалом нищенского бытия, уже почти столетие. Первым четырем периодам в Апокалипсисе соответствуют животные, исполненные очей — лев, ибо имеет власть как апостолы; телец, ибо приносится в жертву; человек, ибо разумен как учитель; и орел, что созерцает мир, проживая в возвышенном уединении. И согласуются они с четырьмя совершенствами Всевышнего — Всемогущество с могучим львом, смирение с послушным тельцом, благоразумие с разумным человеком и Всеведение с зорким орлом. И с четырьмя достоинствами Христа – царственностью, жертвенностью, мудростью, божественностью. И с четырьмя смыслами Писания – историческим, моральным, аллегорическим и анагогическим. И с четырьмя Евангелиями. И с четырьмя чинами святых. Пятая же стадия подобна трону, посреди которого находились сии твари. Ну, а в шестую благословенным Франциском, ангелом шестой печати, обновителем и верховным хранителем в своем Уставе и Завещании жития евангельского совершенства, была проклята вавилонская блудница и запечатлено священное воинство Христово.
— И в седьмой случится … крах Антихриста, что будет выдавать себя за Бога и мессию иудейского, и Страшный Суд?!
— Воистину! И тогда же, после окончательной победы над князем мира сего, властелином тьмы все совершенно преобразится по образцу жизни Спасителя. И иудеи обратятся в веру христианскую, и весь Израиль спасется. Да-да, не удивляйся! Знаю, многие веруют, что сын погибели явится из этого, ныне проклятого всеми народа. Но ведь и Христос, и Пречистая Его Мать по крови своей происходили из него. И для Сыновей Израилевых благовествовали пророки, и с ними Господь заключал Завет в самом начале церкви, и обетованиям тем надлежит быть исполненными. Потому и подобает концу времен быть уделенным для евреев, дабы мы, все прочие племена, оказались заключенными в середине, будто малая посылка силлогизма. И наступит тогда Третье, а не Второе Пришествие, ведь в Первом явился Сын во плоти, способной страдать, потом преобразил Бог Духом евангельской жизни братьев-миноритов, а грядет Он во славе Отца судить живых и мертвых!
— Но что же Антихрист?! Кто его в короне императора ожидает, а кто и в тиаре римского понтифика. За кем правда?! И известно ли когда учинится зло сие?!
— Иоахим Флорский полагал, что явление лже-папы на престоле Петра и Павла весьма вероятно. И даже пророчил, что произойдет это в тот момент, когда шестой ангел вострубит, в 1200-й год от Рождества Христова. Хоть предсказание сие не сбылось, следует понимать, что блаженный аббат порой говорил, не претендуя на окончательную истинность, а всего лишь выражая собственное мнение. Помимо того, сначала явится мистический Антихрист, предтеча настоящего. Языческая философия Аристотеля, а не манихейство, развенчанное бл. Августином, строит дворец для Соблазнителя человечества. Ибо звезда, падшая с неба на землю, коей даден был ключ от кладязя бездны, суть не что иное, как грехопадение ученейших мужей в пучину греха и ужасных ошибок. Представь себе, они осмеливаются думать, что их умствования способны затмить Солнце христианской мудрости, что возвышенная бедность является всего лишь инструментом для достижения совершенства и наименьшей из монашеских добродетелей после послушания и целомудрия! Какое кощунство! Что до срока, то о том снова говорит Откровение. Недаром Бог уготовил для жены, облеченной в солнце, такое место, чтобы питали ее там ровно 1260 дней. Ибо число сие содержит в себе 42 тридцатидневных месяца, из коей цифири прямо в глаза бросается свет совершенства и шестерки, и семерки. И потому сыны Израилевы миновали не абы сколько, а 42 стана в Исходе из Египта. И оттого прошло в точности 42 поколения от Авраама до Христа, что было замечено в Евангелии от Матфея. Помимо того, оно содержит в себе достоинства 40, означающего покаяние и работу, с добавкой двоичности любви. И сорокадневный пост Иисуса в пустыни отражает сие таинство, и многое другое. И, конечно же, поскольку у пророка Иезекииля беззакония домов Иуды и Израилева в 40 и 390 лет обозначаются соответствующим количеством дней, то на языке Библии 1260 тоже означают годы.
— Господи! Не от Рождества ли Христова сия дата?! Но ведь то … ведь это прямое указание на наши времена?! Я и сам появился на свет ненамного позже.
—И ты начинаешь прозревать! Открыл сию мистерию еще исполненный Духом Святым Иоахим, и посвятил тому божественному числу целую книгу. Потому как догадался о сокровенном смысле тех слов, что ангел произнес, клянясь Живущим вовеки, обращаясь к пророку Даниилу: «к концу времени и времен и полувремени все свершится». И о том же «времени уже не будет» говорит Иоанн Богослов, «когда возгласит седьмой ангел». И означает это 42 колена по 30 лет – в Ветхом Завете рождений плотских, а в Новом спиритуальных, ибо недаром сказано «рожденное от Духа есть дух». И потому в начале 41-го поколения явилась удивительная комета и видна была на небесах аж три месяца. И в то время Манфред, бастард Фридриха, самонадеянно держа королевство в Неаполе против церкви, был сражен рукой Карла Анжуйского, а немного позже за ним пал последний Гогенштауфен, юный Конрадин, сын Конрада. А затем в 42-м поколении Педро, король Арагона, вторгся в Сицилию, и с тех пор бурлит промеж королей и королев адский котел ненависти, готовя миру великое зло…

Страсти вскипели и в душе у Пьер Жана, переполняя порог благоразумия и выплескиваясь наружу. Он замолчал и, желая совладать с эмоциями, отправился воскрешать совсем уже было сгинувшие в лунном полумраке силуэты дрожащим мерцанием свечи. Передышка позволила Джио тоже остановить трепещущее в полете благоговейного ужаса тело, остудить воспаленный величественной божественной панорамой рассудок, и, собравшись с мыслями, подобрать с тяжелой бренной земли то, что ему показалось весомым контраргументом.

— Но позволь, разве не сказал Иисус, что о дне и часе Его пришествия даже ангелы небесные ничего не ведают, а известен он только Богу-Отцу. Уместно ли нам, простым смертным, своим скудным умишкой пытаться проникнуть в сии божественные материи?!
— Sapere aude – дерзай знать! Такой уж сотворил Создатель натуру человеческую – обречены мы на вечные поиски истины в пещере неведения. Как иначе служить Господу, как отличить добро от зла, Антихриста от Христа?! И задача та кажется неразрешимой, но тот же Гораций верно заметил: dimidium factiqui coepit habet – кто сделал первый шаг, одолел уж половину пути. Иоахим, сравнивая Новый Завет с Ветхим, не мог не заметить их отличий, но при этом утверждал, что они будто два древа, похожие друга на друга стволом и отличающиеся ветвями и листвой. Честно говоря, я тоже иногда обнаруживаю нестыковки в своих выводах. Может статься, что следует довериться иудеям, что положили 4000 лет от Адама до Христа, и тогда, коль скоро у Бога один день как тысячелетие, то кажется логичным, если конец времен наступит в конце шаббата, значит, через 700 лет…
— Получается, примерно в 2000-м году?! Или, если считать от распятия, в 2030-х?!

Впитав в себя тени всех вещей, густая ночь давно укутала плотным теплым покрывалом сна людей, но взбудораженная холодным ментальным душем душа Джио упрямо скидывала его с себя. Он закрывал глаза и видел шестерки, семерки и прочие цифры, облагороженные совершенствами или лишенные оных. Они выстраивались в стройные ряды и маршировали под флагами, на коих были начертаны их суммы и произведения, то ли к гробу Господню, то ли к трону князя мира сего. В этом торжественном шествии им сопутствовали львы, тельцы и орлы, а также люди, ловко жонглировавшие разноцветными цитатами из Священного Писания и языческих поэтов. А рядом с ними прыгал в обличии нечистой жабы мудрый Сигер Брабантский. Джио раскрывал очи и видел многочисленных пап и императоров, объявленных антихристами или их предтечами. И, навострив уши, слышал глас блаженного Иоанна Пармского: «Бог – это куда, а не когда». И, поймав в парус разума ветер мыслей, пересекал бушующий океан свободной воли, протестующий против ледяной могилы определенного будущего. И, отперев тайник сердца, выпускал прекрасной звездой в благословенные небеса спрятанную там любовь. И в какой-то момент в памяти внезапно воскресла смерть его безумия в день ареста учителя. И он вдруг осознал, что, в точности как в Анконе, когда ему была жутко приятна жуть нахождения в эпицентре борьбы добра и зла, так и нынче ему хочется считать себя живущим в особые судьбоносные времена. И тут он понял, что подобному же дьявольскому искушению гордыней были подвержены и прочие люди. И призвал на помощь сомнение, чадо смирения. И, прогнав прочь крикливую обманчивую веру, сложил умозаключения Пьер Жана на хранение в свою шкатулку для неогранённых ценных идей. Наконец, возблагодарив Господа за науку, абстрагировался от самого себя, успокоился и заснул как дитя…

Домашнее задание читателям после прочтения главы: Оливи стоял на плечах Иоахима Флорского, а кого можно считать предтечей последнего?*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!

Ответьте на пару вопросов
Что познается в беде?

Рекомендуется прочитать статью…

DEUS EST CUIUS VOLUNTAS DEIFICAE ET POTENTIAE ET SAPIENTIAE ADUEQUATUR
Бог суть тот, чья воля равна и Всемогуществу, и Всеведению.
«Люди по природе своей чают знаний» — так говорил Аристотель, так начиналась «Метафизика».

Глава XXVIII. Проценты на дочь

Январь 1287-го года от Рождества Христова. Красота нежизнеспособна без уродства. Грубой кладкой из грязных булыжников за спиной обеспечена сохранность ажурного изящества золотистого двухголового трона Всевышнего на небесной лазури впереди. Мысли фра Феррандо, не спеша прогуливавшегося от конвента св. Иакова, расположенного у самой городской стены Филиппа-Августа по направлению к Нотр-Даму, плавно текли по привычному руслу. И даже встретившиеся ему по дороге шумные студенческие кампании Латинского квартала, казалось, не могли взволновать гладь его душевного спокойствия. Давно завершилось памятное заседание капитулы ордена, угасли восторги свидетелей истинного чуда Божия, столь волшебным образом в одночасье изменившего судьбы учения Фомы Аквинского. Враждебные ему посрамленные Псы Господни, поджав ядовитые языки, разбрелись по своим кельям зализывать раны. Теперь, после полученного хозяйского окрика постерегутся они облаивать богоданную доктрину. Да и францисканцам придется расхлебывать прогорклую кашу, ведь посеянные Джоном Пэкхэмом ветры гонений породили за Ла-Маншем настоящую бурю в стакане теологической воды. Впрочем, будущее отнюдь не казалось безоблачным многоопытному сицилийскому политику. Он отлично понимал, что до окончательной победы разума томизма во всем христианском мире еще безумно далеко. Даже в своих доминиканских стенах послушники продолжали изучать сочинения Блаженного Августина, а не Суммы Ангельского Доктора. Положение благосклонного к выработке единой идеологической платформы Ордена генерального магистра Муньо де Самора оставалось весьма шатким. Да и Иаков из Метца с Дитрихом из Фрайбурга, конечно же, не перестанут втихую точить зубы на Аквината, свои собственные и своих многочисленных учеников. Что же тогда говорить о всей католической церкви?! Ричарду Кнапвеллу, благословенному ангелу, ниспосланному Провидением, досталась горькая участь выпрашивать милости у подножия апостольского престола. А ведь там, в папской курии, как никогда, сильны неприязненные минориты. Университетские же богословы отнюдь не забыли длинный список анафем епископа Темпьера. Так, может быть, именно поэтому приор конвента в Палермо не спешил возвращаться на родину?!

Щит веры бессилен без меча воинов. И эта нехитрая истина была отлично известна фра Феррандо, но он боялся додумывать ее до дна, ибо там, в потаенной глубине его души жила тоскливая тревога. Что там случилось с его другом, бравым рыцарем Никколо, в жажде мести бросившимся в самое пекло анжуйского ада?! С тем самым человеком, что своим вторжением в его монашеское житие мощно толкнул его в то место, где он находился ныне?! С тем самым провидцем, что своим вещим сном у мощей Аквината пробудил в нем осознание его божественной миссии?! С тем самым героем, что своими богатырскими подвигами изменил судьбы Сицилии, Европы, а, может быть, и всего мира?! И потому теперь, на поверхности показывая самое безмятежное спокойствие, в недрах он ощущал, что его засасывает в трясину самообмана, что он болеет жестокой атрофией воли и постыдно грешит перед Господом. И по той же причине периоды апатии сменялись у него эпизодами лихорадочной активности, когда он сжигал все свое время без остатка, сдувая подальше от себя пепел тяжких раздумий. И тогда он целыми днями преподавал в studio как обыкновенный cursor biblicus и cursor Sententiarum одновременно, не забывая disputationes и repetitiones. Вечера он заполнял общением с полюбившимися ему благовестником Гервеем и его несколько сонным товарищем Иоанном по соответствующему прозвищу qui dort, поощряя их стремление вскарабкаться на самый пик учености, стать магистрами теологии. Ночами же отмаливал содеянное бездеяние.

Фра Феррандо не знал этого наверняка, но почему-то ощущал и предвосхищал, что по возвращению домой ему придется ловчить, хитрить и изворачиваться, притворяться и лгать, а ведь, как учил Divus Thomas, всякая неправда суть грех. Нет, он страшился не смерти, но жизни, в которой спасение Никколо обернется для него погибелью души. Но путь к чистоте не бывает без грязи. И он отверг бы самую белоснежную праведность, купленную за счет фарисейского предательства друга. И потому теперь, распечатав по возвращению с прогулки послание от своего викария, в коем, помимо прочего, сообщалось о пленении несчастного рыцаря, он нисколько не удивился, ибо злые вести о неудавшейся мести его сердце уже получило напрямую от Всевышнего. И по той же причине в строках того письма ему послышался глас трубы Господней, призывавшей его на бой, так что он более не колебался и стал немедленно собираться в путь. И, едва взойдя на борт генуэзской галеры, он уже наблюдал под ритмичный аккомпанемент бесцветно-сизых зимних волн за пируэтами пестрого балета большой политики. Вот Карл Салернский, истомившись в неволе, готов перепрыгнуть через голову, чтобы освободиться – он слишком хороший семьянин. А это Эдуард Английский, сколотивший себе репутацию европейского миротворца, словно цапля, спешит на своих длинных ногах его поддержать – пригласили овцы волка себя рассудить. Но понтифик Гонорий уже протянул к ним из своего нового дворца в обветшавшем Риме измученные подагрой руки, ведь его дело чести — никогда не допустить подобный кульбит. Почему же за кулисами спрятался могущественный король франков Филипп – по молодости или из хитрости?! Всем известно, что он был против Арагонского похода, вопреки желанию отца. Но теперь ему, должно быть, было выгодно сохранить церковную десятину, выделенную на крестоносные цели, дабы залечить финансовые раны обескровленной казны…

Казалось, что из набухающих почек мирных переговоров могли народиться те цветы, что благоухали бы на нужный богоугодному делу лад. Что, если частью сделки станет освобождение не только одного принца крови, но и всех проливших оную за время войны рядовых рыцарей?! И вот, задержавшись на несколько недель в Палермо за сбором необходимых сведений, фра Феррандо отправился напрямую ко двору короля Хайме и королевы-матери Констанции. Он ловчил, хитрил и изворачивался, притворялся и лгал, но никакие интриги и никакие аргументы не обладали достаточным весом, чтобы склонить мнение венценосцев в пользу того самого безвестного Никколо, кому они были обязаны своим возвышенным положением. И тогда он понял, что теперь ему надлежит отправиться в самое логово неаполитанского зверя, куда тот утащил его друга, в тот самый конвент San Domenico, в коем некогда преподавал магистр теологии по имени Фома Аквинский. И вот он уже правдами слагает с себя полномочия приора. И вот он уже полуправдами раздобывает рекомендательные письма. И вот он уже неправдами проникает в цитадель мирового зла: «Разве мог я подчиняться монархам, отлученным от груди матери-церкви?! Разве мог проповедовать народу, преданному анафеме Его Святейшеством?! Разве мог забыть о пролитой крови своих братьев?! Разве мог ходить по земле, пропитанной ядом ереси и мятежа?!» И Божиим соизволением ему поверили, вверив его попечению послушников. И началась знакомая рутина:

— Кто назовет нам третье обоснование благолепия нищеты?! … Господи, какой неуч – это же четвертое! Четыре дня на хлебе и воде! Так, кто еще хочет отличиться?!

— От творения. Подобно тому, как Солнце, Луна и прочие звезды, а также воздух и дождь принадлежат каждому, и все наслаждаются их благами, так и люди должны содержать все вещи в общем пользовании.

— Браво, Джованни, замечательно! Следующий вопрос – какова вторая причина того, что рождению Христа предшествовало Благовещение?!

— От ангельского служения. Ангел – слуга Божий, а Пресвятая Дева была избрана стать Богородицей, ergo, и его госпожой. Потому он и должен был ее оповестить.

— И снова все верно, молодец! Подойдешь ко мне после repetitionis.

Фра Феррандо терпеливо выдерживал время, дабы улеглись круги подозрений, которые вполне могли возникнуть после его резкого прыжка в застоялую воду незнакомого монастыря. Ведя беспорочно-бесполезное существование, он ограничивал исполнение своей миссии прямыми обязанностями – сеял семена томизма в души подрастающего поколения. Ментальная почва отличника Джованни представлялась ему особенно плодородной. И он поведал еще одному юноше историю чудесного видения Никколо, опустив некоторые кровавые подробности, связанные с сицилийской вечерней. И рассказал ему о своих удивительных теологических откровениях. И о богоданной победе на недавнем заседании капитулы. И благословил того на дальнейшую учебу, порекомендовав studia в Болонье и Париже. Тем временем, приближалось жаркое лето, а вместе с ним, несмотря на кончину Папы, разгорался питаемый его прежними горячими молитвами и холодными монетами новый костер бесконечной войны. Случилось то, чего более всего опасался Руджеро Лаурийский – апулийский флот соединился с провансальским. Высаженный с объединенной эскадры десант овладел восточной крепостью Августа, а сами недобрых 80 кораблей готовили нападение на запад Сицилии. И, хотя прославленный адмирал прибыл-таки со всеми своими галерами из огня Каталонии да в полымя Неаполитанского залива, соотношение сил было один к двум. Цвет французского дворянства — графы д’Артуа, де Монфор, Авеллы, Бриенна, Монпелье, многочисленные бароны — возглавляли грозное анжуйское войско. Со знакомой тоскливой тревогой внутри и показным спокойствием снаружи ожидал тайный агент Господа злых вестей. Но случилось невероятное! То ли легионы ангелов, то ли неукротимые альмогавары, то ли непревзойденное искусство флотоводца снова принесли Арагону сногсшибательную победу! Чуть ли не половина неприятельских судов захвачена, чуть ли не 5000 пленных, среди них многочисленные графы, бароны!

Но отчего же медлит решительный Руджеро, почему не развивает успех, не занимает оставшийся беззащитным Неаполь?! Почему не спешит освободить или хотя бы обменять пленников Кастель-дель-Ово?! Ах, если бы он знал, что в тех застенках томится его старый боевой товарищ Никколо! Боже милосердный, что это?! Ужели все французские вельможи выпущены на волю?! За выкуп?! Приказ короля Альфонсо, вот что это такое. Барселоне нужны золото и серебро, а не земли и не люди. Отныне фра Феррандо оставалось надеяться лишь на себя самого. И он продолжил вести хитроумную партию, пополняя своими ходами ряд mendaciorum officiosarum, вынужденной лжи. Да, он обосновался у самых врат ада, но ведь даже не знал наверняка, не умер ли его друг за ними. Солнце озарения опять взошло на его ментальном горизонте после ночных молитвенных бдений. Святая инквизиция – вот кто вымостит ему дорогу вовнутрь! Обосновал ее в своем стольном граде еще Карл Анжуйский в благочестивом стремлении истребить огнедышащих драконов безбожия Гогенштауфенов, а на самом деле она прозябала на неверных иудейских собаках, упорно возвращавшихся к блевотине своих заблуждений. Познакомиться с братом Джузеппе, возглавлявшим местное отделение борьбы со вселенским злом, не составило большого труда. Убедить простодушного служаку в своей ненависти к врагам Царствия Небесного на сицилийской земле было немногим сложнее. И использовать красноречие тренированного проповедника, дабы разукрасить блестками идею отличиться перед престолом Петра и Павла путем обличения тамошних еретиков оказалось ему вполне по силам…

Но вот когда до искомой цели было уже рукой подать и ногой ступить, фра Феррандо оставило хладнокровие. Ему предстояло спуститься в неугасимый огонь преисподней, терзающий его друга. Каким то найдет он там некогда могучего Никколо?! Избавился ли он ценой телесных мучений от душевных страданий?! Не выдаст ли его неосторожным жестом или восклицанием?! И что принесет эта встреча?! Чем поможет освободить пленника?! Все, к чему он стремился до сих пор, вдруг представилось ему подлинным сумасшествием. Неужто все его благие греховные жертвоприношения были впустую?! Ужели все его видения и откровения были дьявольским наваждением?! И лишь когда он нашел в себе мужество щитом «нет!» отразить удары этих остроконечных вопросов, в его душу вернулась нежная надежда на чудо и твердая вера в милосердие Господне. И тогда он отправился в инфернальную клоаку, сопровождаемый тюремным стражником и бесстрашием ратника Божиего. Его душила смрадная вонь склизких ям. Его давила тяжелая толщь каменных стен. Его слепила беспросветная тьма черных дыр. Но больше всего его ужасали лица узников – не человеческих, а звериных, не разумных, а диких, не живых, а застывших. Он долго вглядывался в них, пытаясь разгадать под отвратительными масками грязной коросты знакомые черты, но всякий раз отворачивался со странной смесью разочарования и облегчения. Наконец, его провожатый звякнул своей внушительной связкой ключей и глухо молвил: «Это все!». Но этого не может быть! Ведь о пленении несчастного рыцаря ему рассказали очевидцы из его ватаги! Или он уже умер под пытками и его тело растерзано рыбами на дне Неаполитанского залива?!

— Я не нашел здесь самого опасного главаря мятежников. Здесь точно нет других камер?!

— Только для буйных. Но входить туда небезопасно.

— Мне непременно требуется осмотреть их все до единой!

Он сразу узнал Никколо, хотя тот, черневший длинными волосами и многочисленными кровоподтеками, походил теперь скорее на дряхлого старика, нежели на молодого воина. Но больше всего его поразила не его внешность, ведь он уже ожидал увидеть нечто подобное, а поведение. Тот сидел в дальнем углу в немыслимой скрюченной позе, уставившись в стену прямо перед собой, и даже не повернул голову на проникший в его мир свет фонаря и скрип двери.

— А ты говорил, что здесь особо опасных держат. А этот и не пошевелился на наш приход.

— Двадцать третий номер?! Нынче присмирел, а то ох, как буянил. Два раза цепи голыми руками разрывал, моего товарища едва не придушил. Теперь уже неделю ничего не жрет, скоро околеет.

— Вот он-то мне и нужен!

Необходимо было спешить, и целый табун замечательных идей разом прискакал в голову Феррандо, когда он возвратился на свет Божий. Тотчас пристроив некоторые из них в свою упряжку, он отправился претворять их в жизнь. Первым делом следовало убедить Джузеппе в необходимости вызова именно этого узника, как зачинщика бунта, убийцу доминиканцев и закоренелого безбожника. Затем подпоить кустодия и изготовить восковые оттиски нужных ключей. Подготовить все необходимое для побега. Наконец, под предлогом личного знакомства потребовать остаться с еретиком наедине для допроса. И молиться, молиться и молиться денно и нощно…

— Никколо, ты что, не узнаешь меня?! Это же я, Феррандо!

— Где … где я?! Ахти мне! Фер… Феррандо?! Иисусе! Я еще жив или … или ужо на небесах?!

— Жив-жив, родной, слава тебе, Господи! А скоро и свободен будешь! Жаль, цепи твои не могу снять, но мы их раскуем на лодке, что ждет в гавани. Сюда-сюда, через эту комнату!

— Не … некуда мне бежать. И незачем. Наипаче … наипаче всего сдохнуть хочу.

— Да ты что?! Не греши против Всевышнего. Ему решать, когда призывать раба своего. Тебе же еще многое надлежит свершить во имя Его! Идем же, идем скорее! Не то охранники подслушают и прибегут!

— Пущай… бегут. На все воля Божия. А я … я весь вышел… Ничего не чаю. Даже … даже мести.

— Я столько всего перетерпел, чтобы все устроить! Отказался от должности приора! Ловчил и хитрил, притворялся и лгал! Но не предал тебя! А ты?! Смотри, они уже стучатся!

— Не держи … сердца на меня… Ан … ан не могу я. Умереть … тщусь гораздо.

Запертая дверь не выдержала напора и в залу вбежали двое караульных. Конец?!

— Биче! Дочь твоя! Она не погибла! Но уцелела и увезли ее генуэзцы!

— Что … что ты сказал?! Врешь?! Поклянись … на распятии!

— Ей … ай… ах!

Копье, брошенное издалека, пронзило навзничь честное сердце Феррандо. Он обмяк и белым мешком рухнул на землю. Никколо же, узрев это, издал страшное нечеловеческое рычание и, воздев скованные длани к небу, распрямился во весь свой богатырский рост. А затем, отмахнувшись от подбежавших стражников двумя легкими движениями, проломившими тем черепа, осторожно поднял тело друга, будто малого ребенка, на руки и зашагал прочь, по направлению к морю и воле…

Домашнее задание читателям после прочтения главы: Какие функции выполняли cursor biblicus и cursor Sententiarum в доминиканском studio?
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!

Ответьте на пару вопросов
Что познается в беде?

Рекомендуется прочитать статью…

Январь 1287-го года от Рождества Христова. Красота нежизнеспособна без уродства. Грубой кладкой из грязных булыжников за спиной обеспечена сохранность ажурного изящества золотистого двухголового трона Всевышнего на небесной лазури впереди.

Глава XXVII. Non clauditur

DEUS EST CUIUS POSSE NON NUMERATUR, CUIUS ESSE NON CLAUDITUR, CUIUS BONITAS NON TERMINATUR.
Бог суть тот, чье могущество неисчислимо, чье существование неограниченно, чье милосердие бесконечно.

Джио не шел по дороге во Флоренцию, но парил над ней. Не только с его бренного тела, а и с бессмертной души спали железные оковы, кандалы греха. Не прежним безучастным к миру ментальным затворником, но изголодавшимся по впечатлениям свободным человеком жадной губкой впитывал он в себя окружающий пейзаж. Не былым наивным мальчиком, вожделевшим покровительства и ожидавшим чуда, а многоопытным мужем, покрытым шрамами страданий, всматривался в будущее. Что ему была наложенная на два года епитимья – он был готов всю оставшуюся жизнь прожить на хлебе и воде! Что ему была неизвестность запечатанного конверта, адресованного в незнакомый конвент – он был рад любой службе Господу! Что ему были происки приспешников Сатаны – когда он четко различал в лабиринте жизни впереди себя сияние неугасимой лампады Духа Святого. И у него не было попутчика, но он не был одинок, ведь в такт его сердцу в самой его потаенной глубине пульсировала малышка-любовь к Маргарите. И это чувство, далекое и спрятанное, подавленное, но не раздавленное, тоже рвалось наружу, стремясь заполнить собой все пространство от голой земли под босыми ногами до наряженного в лазурную тунику неба над покрытой капюшоном головой. Какой там! Коли бы то было угодно милосердному Богу, оно не остановилось бы и на возвышенных небесных сферах, но продолжило бесконечное расширение в счастливые трансцендентные дали. Да, он был выпущен на волю и в тот момент его существование казалось ему столь же блаженно безграничным, как у самого Всевышнего — non clauditur.

Но по мере приближения к цели Джио все же стала одолевать тревога – что ожидает его впереди?! Вот и показалась ползущая в зелени берегов под арками Ponte Vecchio и прочих мостов жирная ленивая змея реки Арно. Он с удивлением вглядывался в раскрывшуюся перед ним за воротами San Pietro городскую панораму. Ему надлежало идти во францисканский монастырь, но нахлынувшие воспоминания понесли его совсем в ином направлении. Перед его ментальным взором предстала Болонья в памятный день его первой встречи с Марко, и набежавшие волны тоски еще больше раскачали уже обеспокоенную душу. Ему отчего-то страшно захотелось, чтобы кто-нибудь представил ему новую загадочную форму жизни, как это некогда сделал его друг. Поэтому он нисколько не удивился, когда в исполнение его невысказанной просьбы к нему подошел молодой человек в облачении торговца и бойко, хоть и тихо, неслышно для окружающих, забормотал ему на ухо:

— Если досточтимый брат желает поменять деньги, то можно оформить сделку совершенно безопасно, незаметно и по самому выгодному курсу. Повсюду 37 серебряных сольдо за золотой флорин, но я отдам за 34. Курс только для миноритов в богоугодных целях.
— Ты разве не знаешь, что нам Уставом святого Франциска не разрешено прикасаться к монетам?! Я верен обету нищеты, а если здесь стою, то потому, что … что дивлюсь на hoc urbem. Вижу, что ты местный, не покажешь ли мне Florentiam из … из человеколюбия?!
— Известны мне ваши запреты, но я здесь много разных людей повидал, нередко случаются и весьма зажиточные нищенствующие монахи. Вижу, что Господь сподобил меня сегодня повстречать истинного праведника. Говоришь, желаешь наш город посмотреть?! Ну, что ж. День нынче все равно уже пропащий. Только не забудь помянуть меня, раба Божиего Дино, в молитвах своих!

И они отправились прочь, утлой лодочкой поплыв вниз по течению узеньких улочек. Джио, с удивлением осматривавшийся по сторонам, некоторое время рассеянно внимал своему проводнику, разглагольствовавшему о далеких истоках Флоренции — Энее и прочих троянцах, Фьезоле и таинственных этрусках — а затем заметил вслух:

— Совсем нет высоких башен, как в Болонье. И очень много деревянных домов…
— И у нас были кланы боевые, и какие! Донатти, Росси, Барди, Моцци, Скали, Магалотти, Манчини! Кстати-кстати, самый древний род у нас знаешь какой?! Барончи! Это несложно доказать. Их сотворил Благой Господь на самой заре времен, когда еще был юн и плохо умел рисовать, вот оттого-то они так уродливы! Ха-ха-ха! Так вот, все-все-все эти семьи испокон веку строения свои возводили до самого неба, да! В сотню или даже в тысячу braccia! Но потом власть взяли простые люди. Потому как горожане так решили — quod omnes tangit debet ab omnibus approbari – что касается каждого, то должны одобрить все. А среди вельмож к тому же тогда много было еретиков-катаров. И приказали тогда primo popolo их жилища урезать до пятидесяти аршин, дабы укротить спесь сих безбожников и прекратить кровавую междоусобицу. Ну, а что до прочих домов, то не потому из камня не построены, что денег не хватает. Нет-нет! Просто так повелось еще с незапамятных времен. Как только случится следующий пожар, все переменится. Помяни мое слово. Да!
— Боже мой, как он говорит! Это же второй Марко! Или может быть … тот самый, первый?!
— Что-что-что?! Я сказал – чего-чего, а богатства здешним жителям не занимать-стать. Нет! Тут они, наипервейшие банкирские дома во всем христианском мире! Вот ты думаешь, на чье золото Карл Анжуйский победил Гогенштауфенов?! Все-все из здешних сундуков. Да! Но не потому, что осерчали на Манфреда за то, что некогда приказал сравнять город с землей и спасло оный лишь заступничество уроженца здешних мест капитана Фарината. Нет! И тогда было достаточно гибеллинов, и по сей день не перевелись они у нас. Это Папа Урбан пригрозил освободить всех должников от оплаты по их обязательствам. А у них были они по всему-всему свету, включая королей Франции и Англии. Да-да!
— Неужто на одном греховном ростовщичестве так нажились, будто иудеи?!
— Нет, отчего же, здесь еще фламандскую шерсть и сукно в наилучшие ткани и одеяния перерабатывают. Да и прочих гильдий хватает — Calimala, Cambio, Medici, Speziali! А негоцианты здесь какие! Ничуть не уступят Венеции, Пизе или Генуе! Специями и зерном промышляют. А недавно объединились в universitas mercatorum. Да!
— А что же scholastici?! Так и не образовали здесь universitatem?!
— Вот-вот-вот – давно пора нам завести свой университет! Да! А пока есть только школы-studia, францисканская в Santa Croce и доминиканская в Santa Maria Novella. Но почти все поголовно, даже женщины, за исключением деревенских неучей из контадо, грамоте обучены, хоть и не всегда латинской. Наш тосканский язык, чай, не хуже. Нет! Вон Гвидо Кавальканти такие вирши на нем сочиняет, заслушаешься! А братья-проповедники Ремиджио деи Джиролами и Джордано Пизанский самыми-самыми простыми словами так народ пробирают — почище любого Цицерона! Да!

Уже расставшись со своим проводником, допоздна бродил Джио по опустевшим улицам. Флоренция не произвела на него столь ошеломляющего впечатления, как некогда Болонья. Но в первых башнях ее будущей обширной крепостной стены, в строящихся храмах и базиликах и даже в задорном напоре горожан он ощутил могучую силу стремительно развивающегося общественного организма. И подумал, что прав был то ли Дино, то ли дух Марко, пророчествовавший его устами, когда утверждал, что град сей был угоден Всевышнему, и суждено ему царствовать подобно новому Риму. Но — добавил он от себя — править тот будет не над народами, морями и сушей, а, скорее, над умами и сердцами. И не видно было предела тому росту – nonclauditur

Со скрипом отворилась тяжелая дверь и в келью, почуяв возможность удрать из скучной тьмы, весело ворвалась стайка легких блаженно колючих солнечных лучей. Один из них, изловчившись, разогнался, подпрыгнул и копьем навылет пронзил сердце Джио. И ему вдруг припомнился студеный зимний вечер в Греччо. И послышалось горячее дыхание святого отшельника: «Но вижу … истинно, истинно говорю тебе … вижу, что найдешь ты того человека … тех людей … что помогут тебе прийти к Господу». Он встрепенулся и увидел в великолепном сиянии венца света на голове серый силуэт монаха-францисканца. Тот приблизился к нему и спокойно молвил: «Salve! Pax et bonum!». Но почудилось ему «Vade mecum!» и торжественный глас Иоанна Пармского: «Воззри на того, за кем тебе надлежит идти!» Petrus Joannis Olivi, а именно так величали незнакомца, по замыслу гвардиана Santa Croce и в самом деле должен был наставить недавнего преступника на путь истинный. И теперь, присев прямо на пол рядом с подопечным, рассказывал о себе. Он и сам только что прибыл в конвент с юга Франции служить здесь лектором. Оказалось, что все то же событие — избрание генералом Ордена на заседании капитулы в Монпелье Матфея из Акваспарты – каковое вызвало отбытие из Болоньи злополучного Бернардо, послужило причиной прибытия во Флоренцию благословенного Пьер Жана. То была скорее амнистия, чем ссылка, перемещение скорее вверх, нежели вниз по карьерному склону. Однако, он уже давно не полагался на милости Госпожи Фортуны. Вступив в ряды миноритов в возрасте двенадцати лет, был гордостью и надеждой Парижского университета, но пик magisterii так и не покорился человеку, предпочитавшему расчищать непроходимые ментальные заросли вдалеке от протоптанных авторитетами троп ортодоксии. Потом был studium Нарбонны и многочисленные теологические комментарии, но были и нападки завистника, брата Арнольда, на его «богословские ошибки». Была отчаянная защита своих взглядов и их несправедливое осуждение комиссией из семи магистров…

Джио, полагаясь на полученное Божественное знамение, сразу же проникся симпатией к новому наставнику. Со временем росток инстинктивной приязни превратился в древо осознанного доверия к излучавшему сияние зрелых воззрений мыслителю. Оно постепенно набирало силу и крепло, будучи поливаемо живительной водой уважения перед непорочным житием истинного праведника. И тогда Джио стал раскрывать перед ним свою душу, прочищая темные закоулки мучивших его вопросов светом его поучений:

— Бернардо вменял мне в вину сочувствие к спиритуалам, поскольку … поскольку был я учеником Пьетро из Фоссомброне и сопутствовал фра Убертино, когда тот столкнулся с ним в придорожной таверне. Но неповинен я в том, ибо никогда не был готов отказаться от обета послушания даже … даже в защиту благословенной нищеты. Если бежал, то от … от несправедливости, а не от соблюдения богоугодных законов. С другой стороны, Divus Franciscus был словно восковым отпечатком Христа. Так разве мы не должны, стремясь к евангельским идеалам, следовать каждой букве его устава и завещания?! А ведь многие братья позволяют себе … себе излишества. В мой самый первый день во Флоренции я повстречал менялу, который рассказал мне, что … что частенько обслуживал – да простит их Господь! — миноритов…
— Всегда ощущай себя распятым вместе с Христом разумом и телом, и тогда никогда не ошибешься. Всегда следуй высоким порывам возлюбленного Иисуса, его пресвятой матери и маякам истин Священного Писания, и тогда никогда не заблудишься. Всегда помни, что Бог стремится к духовному, а не материальному, и тогда никогда не погубишь бессмертную душу, как то делают последователи Аристотеля, ислама или арианства. Презренны те, что надевают хабит цвета праха земного и не отказываются от мирских соблазнов. Немало есть таких фарисеев в наших рядах, но особенно много их у доминиканцев, ведь некоторые из них, например, Фома Аквинский, осмеливались утверждать, что нищенское существование является инструментом для достижения совершенства, а не целью per se, самой по себе. Хуже того, они полагают, что для достижения апостольской бедности вполне достаточно, если права собственности на недвижимое и движимое имущество Ордена принадлежат церкви. Но суть ведь не в формальном владении, а в реальном использовании. Что толку в правилах, кои позволяют вкушать обед из двух блюд, иметь несколько туник, создавать запасы в погребах или путешествовать верхом?! Потому основополагающим принципом, каковой мы обязуемся исполнять нашей клятвой, является usus pauper – бедное потребление жизненных благ… Но грешат и те, кто пытаются разрушить главный столп монашеского бытия – субординацию и повиновение. Или те, кто на основании неправильно понятых слов святого Франциска запрещают любое толкование его заветов. И булла Exiit qui seminat, что издал Его Святейшество Николай III-й не без моего участия, была важным шагом в правильном направлении. Но для кардинального обновления жития христианского, для спасения мира от грядущего Антихриста идти следует гораздо дальше…

Так Джио продолжал наполнять свою душу божественным эликсиром идей Пьер Жана, пока однажды не почувствовал, что более не в состоянии держать от него под замком рвущуюся на свободу птицу своей страшной тайны. И тогда он поведал ему сначала о книге сестры Мехтильды и полученных ею Откровениях, а затем и всю историю своей счастливой неудовлетворенной любви к удивительной девушке по имени Маргарита. Позволительно ли францисканцу, не нарушая обет воздержания, испытывать хоть какие-либо чувства к существу неправильного пола?!

— Я встречал многих бегинок в Нарбонне и Монпелье. Почитай, все они вели богоугодный образ жизни, стремились к апостольскому совершенству нищеты. А некоторые из них еще и пророчествовали, причем, так, что от этого трепетало все мое естество, будто от прикосновений Духа Святого, каковые порой ощущаешь во время молитвы. И вижу высокий промысел Божий в том, что Всемогущий Господь выбирает слабых или убогих орудиями своего Провидения. Повсюду пребывает Он и нет для Него преград. Да что там говорить, я встречал даже заблудших иудеев, в мутной водице чьих речей наблюдал крупицы злата истины! Потому не вижу греха в том, что приглянулось тебе учение сие.
— Значит… значит, могу не скрывать сие благородное знание, могу воспевать свое чувство… и ее?! О, благодарю тебя, мой учитель!
— Подожди, не спеши с выводами. Следует отличать непреходящее драгоценное ожерелье от его бренного носителя. Нельзя переносить восхищение Словом на тех, кто его произносит. Женщины — соблазн дьявольский, сосуд немощнейший. Потому не спасутся те, кто погряз в плотских утехах. Я тебе больше скажу — даже законный брак суть не что иное, как lupanar privatum, частный бордель.
— Но я отнюдь… отнюдь не стремлюсь к плотским наслаждениям. Мои отношения с нею были и навсегда останутся высокодуховными, платоническими и возвышенными… Да и она никогда не узнает об этом…
— Допускаю, нет, даже верю тебе. Но недаром сказано — не сотвори себе кумира. Ты называешь это любовью, а на самом деле обожествляешь человека. Обрати-ка ты свои помыслы и восторги лучше к небесам, ко Всевышнему.

Веселая стайка легких солнечных лучей вдребезги разбилась об унылую тяжелую дверь. Холодом могильной плиты повеяло на Джио от решительного суждения мудрого наставника. Одна из двух недавно обретенных, но уже нераздельных частей его души должна была быть похоронена под ней. Коли прав Пьер Жан, то вырвать с мясом из сердца придется любовь к Маргарите. Если же не достанет у него сил превозмочь сею нечеловеческую боль, то проститься придется с Учителем, обетованным Духом Святым чрез уста Иоанна Пармского. Он чувствовал, что, едва обретя, безвозвратно потерял точку опоры и перед ним снова лежала бескрайняя пустота неизвестности, non clauditur.

❓Домашнее задание читателям после прочтения главы: Откуда автор позаимствовал историю об уродливости как признаке древности рода?
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!

Ответьте на пару вопросов
Кого следует любить?

Рекомендуется прочитать статью…

Над дорогой во Флоренцию. Лучший курс валют – для Бога. Сказ о том, как Благой Господь учился рисовать. Серый силуэт в сиянии света на голове. Распятый вместе с Христом разумом и телом. В мутной водице речей иудеев обнаружены крупицы злата истины. Законный брак – частный бордель. Бескрайняя пустота неизвестности грядет в романе Георгия Борского.
Top