Задача задаче рознь. Эта элементарная моделька, знакомая каждому первоклашке, научившемуся отличать «двойку» от «пятерки» и «на раз-два» от «хоть убей», давно развита математиками в могучую теорию вычислительной сложности. Стройная иерархия, насчитывающая десятки — пожалуй, уже сотни — различных классов, постоянно растущее множество лемм и теорем, тем не менее, не оказывают должного влияния на ход мышления сторонников гипотезы т.н. сильного искусственного интеллекта. Из того, что Ваш калькулятор с легкостью жонглирует гигантскими числами, а мобильник обыгрывает Вас в шахматы, логически не следует то, что робот когда-либо станет чемпионом мира в странную игру по имени жизнь. Сей вывод – ложь, многократно повторяемая и потому все более смахивающая на истину, типичная ошибка индукции. Но что еще хуже того – весьма вероятно, что традиционному компьютеру не стоит и замахиваться на эту задачу. И причина тому проста – она принадлежит принципиально другому классу сложности. Да что там жизнь! Возьмем хотя бы те же шахматы, как я это некогда сделал ранее, и рассмотрим вместо традиционной проблемы «найди сильный ход», отлавливаемой в банальные нейронные сети, казалось бы, ее ближайшую соседку по 64-м клеткам: «почему найденный ход сильный?» Представьте себе, в общем невырожденном случае, вместо спокойно проходимой за т.н. полиномиальное, т.е. приемлемое время дороги, мы попали с Вами в непроходимые джунгли категории NP-hard, а в определенной формулировке и EXP-hard (т.е. со сложностью, растущей экспоненциально вместе со входными данными). Тем не менее, при астрономических размерах фазового пространства возможных позиций, наши с Вами сородичи, простые двуногие и бесперые смертные, пусть и обладающие горделивым званием мастеров или гроссмейстеров, но не имеющие полупроводникового быстродействия в мозгах, замечательно с ней справились. Причем, сравнительно небольшим творческим коллективом в несколько тысяч человек за смешные по расчетным меркам считанные десятилетия.

Что же делает эту задачу столь особенной? Дело в том, что здесь речь идет об открытии законов природы Вселенной, но не нашей, а той, что зовется «шахматы». Требуется ведь не только выиграть, а понять причину произошедшего и сделать корректное, релевантное обобщение, вербализировав его по дороге. Другими, нашими словами, создать модель. Результирующая рекомендация, в некотором отличие от физических формул, получается не слишком точной, типа ceteris paribus (при прочих равных) – т.е. правила, из которого существует множество исключений. Тем не менее, нетрудно продемонстрировать, что она весьма полезна на практике. Как автоматизировать этот процесс? Последовательной генерацией адекватных гипотез и последующей проверкой их на сгенерированных эмпирических данных, в данном случае, партиях – по-иному никак не получится, поскольку фазовое пространство чересчур негладкое, скалистое. Беда в том, что этих гипотез экспоненциально много, а с вычислением предиката адекватности-релевантности дело и вовсе труба – углы в непроходимых джунглях никакими алгоритмами не срезать. Несложно подметить фамильное сходство вышеописанной процедуры с другим популярным занятием человека разумного – наукой. И впрямь, деятельность ученых весьма похожа на работу шахматных теоретиков, разве что она еще более трудоемка, поскольку значительно объемнее, да и наполнение базы фактов сопряжено с серьезными практическими затруднениями. И опять хуже того – прежде, чем проверять любую гипотезу, требуется догадаться, какую именно следует выдвинуть. Для этого в свою очередь необходимо первоначально определиться с тем, какие именно факторы являются в данном случае релевантными и адекватными для предполагаемо каузально зависимой переменной. Но в самом-самом начале начал придется решить какой именно феномен нас интересует, какие именно вопросы по этому поводу будем задавать и в терминах каких именно понятий будем их исследовать. Успешно пройти одну эту, т.н. нулевую фазу развития менталки, по крайней мере, экспоненциально сложно. Сегодня мы с Вами проследим за тем, как неразгрызаемые неразрешимые орехи этого класса щелкал средневековый схоласт родом из захолустного Бетюна по имени Жан Буридан…

Тривиум отнюдь не тривиален. В частности, серьезного внимания заслуживает его интегральная часть под названием логика. Ни трепетное отношение к этой модели, ни попытки ее приодеть, а, скорее, раздеть на номиналистский вкус не были инновациями. Однако, умение разглядеть во внешности многократно запрещаемого к преподаванию радикального оккамизма новый широкий путь к светлому будущему – via moderna — многого стоило. Поставить многочисленные вопросы к общепринятому учебнику Петра Испанского и тщательно разобрать на них ответы. Написать комментарии настолько обширные, что они в несколько раз превысили объем изначального тернисто-терминистского опуса. Наконец, реабилитировать осужденную конкурсами средневековой красоты еретичку, заретушировав у нее на лице теологические морщины и вздыбив у нее на голове прическу в стиле томистского реализма. Казалось бы, эклектическая смесь двух конкурирующих менталок не может быть жизнеспособной. Но, если требуется вырезать из тела схоластического дискурса раковую опухоль избыточных сущностей, то зачем же сразу бритвой по горлу?! И в самом деле, в абстрактном философском смысле любое понятие нашего естественного ментального языка – результат работы многошагового алгоритма. Мы обнаруживаем в сенсорном хаосе мира формы определенных объектов, поскольку их сначала до нас доносит квантовая механика света, а затем для нас распознает зрительная система головного мозга. Мы расточительно развешиваем на окружающие предметы предикаты цвета, звука или запаха, не задумываясь о том, какую вычислительную цену за них заплатили. Соответствуют они один в один чему-то там, снаружи нас?! Можем ли мы, скажем, быть наивно уверенными в том, что пространство является тем самым картезианским ящиком, каковым мы себе его воображаем, а не чем-то виртуальным?! Пожалуй, все, что мы вправе утверждать, так это то, что наши ментальные модели полезны в целях выживания, а некоторые из них, может быть, лучше соответствуют реальному состоянию дел, чем другие. Примерно ту же доктрину, пусть и оставаясь на примитивно логическом уровне, защищал Буридан. Из истинности пропозиции «Сократ – богат» вовсе не следует наличие «богатства», — говорил он. Это всего лишь отношение между человеком и другими вещами, обычно именуемыми деньгами. Следовательно, древние древеса, представляющие подобного рода сущности, могут, если не должны быть безжалостно выкорчеваны из глухого бора неведения, оставляя место для культурных насаждений.

Квадривиум не только квадратура круга. В рамках этих четырех математических дисциплин можно задать бесконечное количество вопросов. В том числе тот, что остро заинтересовал Буридана в Questiones octavi libri physicorum – комментариях на восьмую книгу «Физики» Философа. Стрельба шла на поражение нашей хорошей знакомой – почитай, что самой плохой здоровьем модели Аристотеля: «движется ли снаряд, выпущенный рукой, при помощи воздуха? Если нет, то благодаря чему?» Но конкретно эта стрела направлялась не в теологическое молоко, как virtus derelicta Франциска из Марке, а норовила попасть точно в яблочко. Заметим вовне скобок – победный рост грядущих менталок динамики напрямую зависел от успешного выкорчевывания на делянке науки древних зарослей заблуждений. Аристотелевский воздух не в состоянии обтекать летящий снаряд и затем подпихивать его с тыла по ряду причин. Поставим, например, такой Gedanken- или самый настоящий experiment – запустим юлу. Даже закроем ее для верности в небольшом замкнутом пространстве какой-нибудь перегородкой. Очевидно, что она будет крутиться и после того, как мы отпустим от нее руку. Стало быть, дети обязаны продолжением своей забавы чему-то иному, нежели воздуху. Назовем эту штуку импетус. Что это такое? Осторожный магистр искусств искусно избегает ловушку врагов номинализма. Для него это некое вновь обретенное предметом «качество», а не реалистская акцидентальная форма. Обладает она и количественными атрибутами – при одинаковой скорости импетуса больше у тяжелого, т.е. более плотного при том же объеме тела. Да, он тоже заинтересован прикрутить к новорожденной модели как можно более привлекательных и полезных свойств. Как еще убедить современников ее полюбить?! Однако, в отличие от своих монашеских предшественников, он отказывается водрузить на голову хрупкой дамы груз постижения таинства Евхаристии. И причины угасания эха славословий Всевышнему в Эмпирее его тоже не интересуют. Впрочем, он тоже обращает свой ментальный взор ввысь и обнаруживает там хоровод небесных светил. Для его организации, по единодушному мнению Философа и Комментатора, необходимо было припахать на работу звездо-движителями команду интеллектуально одаренных персонажей, впоследствии идентифицированных христианами с ангелами. А ведь можно и сэкономить на их зарплате, если позволить Богу при сотворении мира снабдить планеты все тем же импетусом! Конечно же, не без благочестивого поклона в библейскую сторону: потому-то и сказано, что почил Он от всех дел Своих в день седьмый, впрочем, «я только попрошу господ богословов научить меня как это могло случиться».

Ткнул пальцем в небо, а получил прямое экспоненциально сложное попадание в искомую цель! Ведь, коль скоро хрустальные сферы все еще продолжают крутиться, подобно детской юле, стало быть, их импетус до сих пор не израсходован. У него нет срока годности! Но почему тогда на бренной Земле летящий снаряд в конечном итоге падает? А это от того, что он расходуется на преодоление сопротивления воздуха, который, следовательно, отнюдь не помогает, а мешает движению. Заключение совершенно правильное и диаметрально противоположное выводу, сделанному Франциском из Марке. Помимо того, отсюда недалеко до постулата единства законов природы подлунного и надлунного миров, ведь импетус и там наверху, и у нас внизу, тот же самый. Дух захватывает — количественные атрибуты оного предполагают наличие у небесных тел обыкновенной тяжести, объема и плотности. Так, может быть — страшно подумать! – Земля все-таки вертится?! Кажется невероятным, но эту безумную, чудну́ю модель уже в двадцатых годах 14-го столетия выдвигал оставшийся неизвестным герой, вероятнее всего, тоже какой-то парижский магистр свободных искусств. Увы, сорвать с нее смирительную рубашку правящей парадигмы науки, сдвинуть с мертвой точки юдоль печали простых смертных смелому опровержителю Аристотеля не удалось. Причины неудачи удачно объяснил Эдуард Ян Дяйкстерхаус: «Когда дело доходит до произведения заключения, Буридан, кажется, что больше подвержен влиянию Аристотелевской физики, нежели привлекательным упрощением картины мира, каковое позволила бы гипотеза вращения Земли, и потому продолжает в результате смотреть на Землю как на неподвижную массу в центре [Вселенной]. Его выбор полностью понятен: в те времена … речь шла не о деталях, но о вопросе, жестко связанным с основаниями Аристотелевской науки. Кто бы ни принял это решение и желал оставаться последовательным, был обязан отречься от всей натурфилософии и космологии, не имея возможности ничего предложить на их место. Какой-нибудь астроном мог позволить себе роскошество принять новую теорию, не заботясь о ее следствиях для принятых представлений о мире, ради того упрощения, что она предоставляла; от философа же, который должен был рассмотреть проблему в свете метафизики и позитивной науки нельзя было разумно ожидать, что он сделает такой шаг».

В одном замечательный голландский историк был неправ. Когда с высоты познаний третьего тысячелетия мы бросаем взгляд на первые детские шаги схоластов, то впадаем в грех т.н. NP-ляпа. Выдвижение адекватной гипотезы, в данном случае «привлекательного упрощения картины мира» только мерещится простой задачей в шаговой доступности — по той причине, что нам уже известен правильный ответ в конце учебника. На самом же деле, то был экспоненциально сложнейший гигантский прыжок через пропасть неведения, очередное чуднóе чудо…

И ожидать его осуществления измученному безнаучным прозябанием человечеству оставалось еще пара веков. Однако, конечно же, люди не сидели, сложа менталки. Руки моделей простираются к вам – в Блоге Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Спрыгнешь со стула – весело, а с десятого этажа – грустно, хоть уже и не тебе самому. Так что же, и не прыгать вовсе? Съешь кусочек торта – вкусно, но если обожраться, то тошно. Так что же, и не лакомиться? А так говорил Парацельс: «дозировка делает снадобье ядом или лекарством». Банально высказался, да? А вот одному моему знакомому, даже подопечному, талантливому юному шахматисту Ивану Букавшину пришлось убедиться в истинности этого утверждения на собственном опыте. Увы, то был опыт не только печальный, но и бесполезный – со смертельным исходом, при вскрытии в желудке обнаружили слишком много таблеток но-шпы. Наверное, все должно быть в меру, в том числе, как не устает напоминать Ваш преданный слуга, вера. Несложно подметить, что пропозиция «я ни во что не верю» логически отрицает самою себя. Излишняя же доверчивость чревата если не фанатизмом, так безысходным модельным рабством. Выбор срединного эпистемологического пути, вымощенного эмпирическим кирпичом, казалось бы, был самоочевидным, но на самом деле дался человечеству не задарма. Немало пришлось набить шишек, а то и вырыть могил, сигая с платоновских небес или прочих философских высот на грешную землю. В самом общем смысле странная игра по имени жизнь для мыслящих существ представляет собой последовательность выборов. Если делать ходы случайные, то получится как всегда – либо сдохнешь сразу, либо проиграешь партию чуть позже. Задача накопления опыта и повышения квалификации в условиях наличия регулярных законов природы элементарна и решается за полиномиальное время – искомая стратегия отменно отлавливается в нейронные сети. Однако, следующая по порядку задача – по концептуализации и вербализации обнаруженной стратегии, чтобы можно было передать знания ближнему своему, принадлежит совершенно иному, экспоненциальному классу вычислительной сложности. Таким образом, для успешного возникновения науки требовалось не только высвободить от борьбы за существование надлежащие интеллектуальные ресурсы, но и приложить сей ментальный рычаг к правильной, чуть ли не волшебной точке опоры…

Другими словами, следовало прежде всего вообразить себе, что странная с практической точки зрения деятельность по приобретению знаний имеет некое сакральное значение. А для самого-самого начала, хотя бы не является совершенно бессмысленной и бесполезной. И здесь кораблю науки, отправляющемуся в океан неведения на поиски нового мира, требовалось протиснуться через узкий эпистемологический пролив между Сциллой теизма и Харибдой скептицизма. Первое страшное чудовище пожирало путников абсолютной уверенностью – пошто праздное любопытство, коли все необходимые истины уже получены от Господа, разжеваны и расфасованы Святыми Отцами?! Второе же стихийное бедствие затягивало незадачливых мореплавателей водоворотом глубокомысленных рассуждений в пучину отчаяния, убивая всякие чаяния. Подтвердим эти теоретические положения историческими примерами. Харибда была повинна в гибели античных ментальных аргонавтов усилиями академических и пирронических скептиков. Ну, а Сцилла до тошноты обжиралась в пещере темных веков, набивая свое брюхо тайными агентами дьявола — еретиками. Канонизация Ангельского Доктора Фомы Аквинского прописала древней зверюге строгую диету. Отныне ей запрещалось питаться схоластами, аккуратно следующими в кильватере Философа. Однако, вырвавшимся на бескрайние просторы натурфилософских вопросов мыслителям следовало теперь осознать, что штурман Аристотель направлял их в модельный тупик полностью ошибочного, пусть и системно построенного мировоззрения. Именно поэтому пару статей тому назад мы похвалили Николая из Отрекура за то, что он вырвался из оков смирительной рубашки Великого и Ужасного, а затем удрал в пампасы вольнодумства. Но не переборщил ли он, отрицая всякую возможность обретения знаний? Разъяснить 14-му столетию этот наиважнейший для своего времени вопрос взялся парижский магистр Жан Буридан…

Напомню – Николай из Отрекура, несмотря на свое образцовое христианско-схоластическое воспитание, каким-то хитрым ментальным прибором поймал волну вражеских скептических голосов, никогда, впрочем, не прекращавших свое вещание на род человеческий, вплоть до поныне. И поплыл по ней прочь от доктрины Аристотеля, чересчур оптимистично оценивавшей возможность познания вещей-в-себе, субстанций. Предполагалось, что всемогущие оккультные формы, излучаемые предметами в пространство, помогают нашим органам чувств принять, а затем интеллекту познать их сущность без серьезных искажений. Это кредо звучит несколько наивно, но воспринимается легко — если ты встречаешь нечто черное и мерзкое или белое и пушистое, то таковым оно и является. Но, позвольте, ведь каждый современный ребенок, вкусивший сладкий яд игр виртуальной реальности, скажет вам, что это далеко не всегда так. Оказывается, те же заключения люди, правда, взрослые, делали за столетия до изобретения компьютеров, при помощи философских размышлений, теоретически. Из наличия сенсорных ощущений чего бы то ни было некорректно сделать логический вывод даже о существовании этого предмета, поучал своих корреспондентов вышеупомянутый средневековый Юм. Пожалуй, с ним трудно не согласиться, но следует ли из этой прискорбной оценки нашей позиции немедленная эпистемологическая капитуляция, т.е. невозможность обретения хоть каких-либо знаний?! Пускай весь мир – это кромешная или частичная иллюзия, но, коль скоро она ведет себя с нами регулярным образом, то имеет смысл построить ее адекватную, т.е. достаточно развитую ментальную модель, каковая хотя бы позволяла людям предсказать что произойдет в ответ на те или иные их действия – успех затеянного предприятия или провал, удовольствие или страдание, жизнь или смерть…

Не знаю как вам, а мне лично удивительно, что Жан Буридан подметил именно эту срединную модель в дальнем углу темного средневекового коридора лабиринта неведения. С одной стороны, он согласился с доводами Николая из Отрекура, назвав свою раннюю версию Декартовского демона именем Бог: «некоторые люди, занимаясь теологией, отрицали, что мы можем обладать знанием о природных и моральных феноменах. Например, мы не можем знать, что небесные сферы движутся, Солнце — яркое, а огонь — горячий, поскольку это не вполне очевидно. Ведь Бог мог бы уничтожить все эти явления, и тебе неизвестно, соизволит ли Он это сделать, стало быть, неясно, существуют ли они. Всевышний также мог бы остановить небеса или отнять свет у Солнца, а тепло у пламени. И, наконец, они утверждали, что не может быть бесспорным, является ли камень, кажущийся белым, на самом деле таковым, ибо даже без камня и белизны Бог в состоянии создать в твоем глазу образ, в точности соответствующий тому, что ты имеешь от объекта; и тем самым ты произвел бы тоже самое суждение, что и сейчас, а именно, что вон там лежит белый камень. И это суждение было бы ложным…» С другой же стороны настаивал на доверии сенсорной информации: «[В какой-то момент] … вы могли бы спросить, истинно ли утверждение, что Сократ бежит, когда я четко вижу Сократа бегущим, или же это всего лишь мое мнение по этому поводу. И я отвечаю, что в этом случае это не просто мнение, но и знание. Ибо всякий человек говорит подобным образом: ‘Я знаю, что это железо горячее, поскольку я ясно чувствую, что оно меня обжигает и, [аналогично], ‘Я определенно знаю, что Сократ вчера был на пробежке, поскольку я видел, как он бежал’».

Какими же хитрыми фокусами непрофессиональному богослову, но заслуженному артисту удалось отмидрашиться от вышеуказанного логического противоречия, а заодно и от излишнего внимания Святой Инквизиции?! Конечно же, хорошо известным нашим подписчиком патентованным схоластическим приемом – distinctio. Он ловким движением мысли разрезал вожделенное яблоко знаний на две половинки — непоколебимо истинные, то бишь математические и богословские, и все прочие, естественно-научные: «мне кажется возможным заключить … что мое знание, оставаясь тем же самым, может быть сверхъестественно превращено в незнание. Ибо, покуда Солнце и небеса движутся в соответствии со своей природой, согласие, с которым я твердо принимаю пропозицию ‘Солнце — яркое’ за истинную, очевидно… Я утверждаю затем, что, если это согласие, являющееся знанием в настоящем времени, остается во мне на целый день, а в 9 часов Господь отнимает незаметно для меня свет у Солнца, тогда это мое согласие перестанет быть знанием… Аналогичное отличие можно произвести относительно очевидности и уверенности. Ибо некоторые человеческие очевидные истины … не могут быть сделаны ложными никакой силой, но таковые не требуются для натурфилософии… Ей же присущи такие истинные пропозиции, которые не могут быть фальсифицированы естественным образом, но могут сверхъестественно…» И пояснил еще раз в другом месте: «[Излишняя уверенность не нужна] для естественных наук или метафизики, свободных искусств или этики. Для них вполне достаточно иметь другой вид человеческой уверенности, когда истинная пропозиция не может быть фальсифицирована никакой силой природы … но может сверхъестественной силой и чудесным образом.»

Весьма кстати в мутноватой водичке многотомных сочинений Философа был выловлен соответствующий оказии однострочник: «математическая точность требуется не во всех случаях, но только для тех вещей, которые не касаются материи; по сей причине математический метод не применим к естественным наукам», причем, вкупе с пассажем Комментатора, подтверждавшим, что для веры в натурфилософские пропозиции демонстративные доказательства не требуются. Что и требовалось доказать. Что и было сделано Жаном Буриданом. Что и открыло перспективу не доверять Философу и его Комментатору. Что и позволило нам сегодня с научных высот подивиться на красоты рожденной в средние века срединной модели. Итак, ее кардинальным решением было прочно закрыть за собой калитку виноградника Господня, позволив его обитателям упиваться до обалдения нектаром Божественных истин. Всем же прочим простым смертным, занимающимся вещами качества уровнем ниже библейского, предлагалось расчистить себе делянку в глухом доселе бору эмпирики. Там они могли бы, засеяв свою пот и кровь, со временем пожать скромный урожай. Из собранных плодов невозможно было приготовить одурманивающее варево, вселяющее в сердца людей абсолютную уверенность в собственной непогрешимости. Но и его, пусть и фальсифицируемых, питательных качеств было вполне достаточно для пропитания, а затем и организации процветания населения. Сциллу и Харибду нельзя уничтожить философскими методами, но вполне реально загнать в полагающиеся им по нормам норы. Скептицизм — горькое, но крайне эффективное лекарство от наркотического отравления избытками веры, вот только и его следует употреблять в точности по предписаниям докторов, причем, не теологии, а эпистемологии – в меру.

В середине аристотелевского космоса прозябала земля. В середине дантовской земли располагался ад. В середине христианского ада горели еретики. Ну, а что творилось в середине головы самого опасного неразоблаченного еретика средневековья? Конечно же, буридановские модели! Выудить их оттуда соцсетями поможет Блог Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Плох ли тот солдат, который не думает быть генералом? Дурак ли тот чиновник, каковой не мечтает о вилле на Лазурном берегу? Слабак ли тот президент, что не хочет стать императором? Ответ на подобные риторические вопросы в разных точках пространства-времени люди давали разные. В Российской Федерации, где, несмотря на тысячелетние христианские проповеди смирения, пышно процветает культ напористости и амбициозности, он, как правило, уверенно утвердительный. Что тому виной? Какие-то ошметки хромосом стародавнего национального генома?! И впрямь, к россиянам в этом суждении с возможными оговорками присоединились бы многие славянские соседи. Но и не только они. Немало европейских и прочих народов в разные времена обожали воспевать в своих сказаниях резкий рост рейтинга – от распятого преступника до Бога, от Золушки до принцессы, от узника до графа Монте-Кристо. Тем не менее, история знает достаточно и контрпримеров, не позволяющих осторожному мыслителю сотворить округлым обобщением слишком пузатую модель. Распространены пацифисты, прославляющие отказ ополченцев участвовать в чересчур специальных военных операциях. Многочисленны идеалисты-проповедники, ни в грош не ставящие нечестно приобретенное денежное изобилие. Находятся летописцы, восторгающиеся отречением кесарей, предпочётших наркотику власти вкус собственноручно выращенной обыкновенной капусты…

А что насчет ученых? Неужто среди них найдутся такие, что не вожделеют быть захороненными у Нобелевской стены?! Ну, это уж, наверняка, кромешные паразиты от науки, которые только толстые зады в НИИ отсиживают, скажете Вы? Им ведь чуть не по определению полагается стремиться истину найти. Сегодня я постараюсь убедить вас в том, что это утверждение ложно не только по отношению к нынешним безбожникам, но и к усерднейшим богобоязненным средневековым схоластам – у нас в гостях величайший философ 14-го столетия Жан Буридан. Так вот, величайшим он стал только для нас, в ретроспективе. А для своих современников то был самый обыкновенный профессор факультета артистов, пусть и знаменитого Парижского университета. Кажется, я еще не освещал для вас пирамиду ценностей интеллектуалов темных веков. Это сейчас мы не находим принципиальных отличий между докторами наук условной физики или истории. В стародавние же жестокосердные времена на самом возвышенном рейтинговом троне восседал царь-богословие. Мастера теологии не только получали наибольшую пребенду, но и оказывали непосредственное влияние на решения сильнейших мира сего, а при удаче могли и использовать свое положение как трамплин к вершинам церковной и светской иерархии. Несколько пониже от них рангом располагались юристы, подразделявшиеся на легистов и декретистов в зависимости от сводов законов, на которых специализировались, и медики. Им так не светило солнце монаршего или папского благоволения, но и они могли сытно пристроиться на господских харчах, подрабатывая оказанием практических услуг тем или иным вельможам. Подготовительной ступенью для вскарабкивания на вышеупомянутые высоты являлся факультет артистов, т.е. людей, занимавшихся семью свободными искусствами – septem artibus liberalibus. Подчеркиваю – подготовительной. Ибо так научали неученых еще с древних времен: «debet scholaris ire per viam ad puteum, id est per scientias adminiculantes ad theologiam» — схоласт должен идти к колодцу по дороге, т.е. через вспомогательные науки к теологии. Соответственно, вакансии доцентов на этом поприще зачастую заполнялись бывшими студентами, недавно получившими степень магистра, а то и всего лишь бакалавра. Более того, в некоторых университетах одним из условий обретения диплома было требование отработать впоследствии год-другой на преподавательской барщине. Немудрено понять почему. На полагающуюся по этому званию зарплату не так-то просто было свести концы с концами, а репертуар возможностей подшабашить ограничивался репетиторством богатым балбесам да сдачей в аренду комнат и без того малометражной квартиры нищим студентам.

И вот представьте себе этакого упрямого осла, который встал на одном месте и ни туды, и не сюды идти не желает. То есть, не делает даже попыток взобраться на близлежащие кочки юриспруденции или медицины, на коих расположены два весьма аппетитных пучка сена, не говоря уже о поднебесном рае теологии, где промеж кисельных берегов текут молочные реки. Представили? Тогда Вы только что узрели на авансцене театра своего сознания весьма адекватную ментальную модель Жана Буридана – уроженца Бетюна, т.е. то ли француза, то ли фламандца. И в самом деле, этот весьма незаурядный мыслитель, имея в своем распоряжении выдающиеся интеллектуальные мощности, предпочел их направить отнюдь не на цели собственного карьерного роста – он не только в богословы не пошел, но и беспартийным остался, не записавшись в ряды правящих доминиканцев или оппозиционных францисканцев. Тем не менее, в анналах истории науки – это, безусловно, знаковый персонаж, давший могучий импетус развитию моделей на многие столетия вперед. Сей великий артист без публики почти не занимался самостоятельными оригинальными импровизациями. При всем при этом, он завоевал искреннее уважение окружения, дважды облачаясь в мантию ректора университета, и сумел по-новому представить множество произведений современных ему модельных писателей. Например, спас от забвения пьесы-менталки Оккама, скомпрометированного отлучением от церкви. Словами американского философа Теодора Кермит Скотта: «Что Уильям Оккам начал, то Жан Буридан продолжил, но даже с более четким осознанием того, к чему следует стремиться… Если Оккам только обнаружил новый путь для философии, то Буридан был уже человеком, уверенно следующим по этому новому пути. Если Оккам был евангелистом новой веры, то Буридан бесстрастно ее практиковал… Он тоже был номиналистом (намного более радикальным, нежели Оккам), но значительно меньше озадаченным защитой номинализма и уделявшим основное внимание его [практическому] применению. Разработка общего философского подхода была у него заменена на заботу о важных философских подробностях.»

В популярном народном дискурсе имя Буридан прежде прочего ассоциируется с ослом, который подыхает от голода, будучи не в состоянии предпочесть одну из двух одинаково аппетитных охапок сена. Люди вообще, как правило, бросают в свою копилку мемов потешные, пусть и злые, пародии более охотно, нежели скучную, хоть и добрую, правду. Вот и здесь запомнилось сделанное много позже облыжное обвинение ненавистников схоластических мудрствований в адрес неповинного магистра артистов. Все, что можно найти в его сочинениях, так это признание логической непротиворечивости утверждения о том, что свобода воли может выражаться в борьбе с самим собой и в отсутствии действия, т.е. в ее способности отложить до будущего рассмотрения те суждения, адекватность или истинность которых неочевидна сразу с раздачи. Так, в кривом зерцале критиков прославление людской рассудительности превратилось в высмеивание ослиной глупости. Но не этим ли пылким осуждением поспешных суждений объясняется удивительная холодность французского философа к благам ученой жизни?! Навряд ли. У него было больше, чем достаточно — несколько десятилетий — времени, дабы сформировать свое мнение. К тому же он наверняка, как и прочие смертные, смерть как жить хотел, причем, как можно лучше. Нет, то был вполне зрелый и сознательный выбор. В пользу чего? Давайте взглянем на то, как резко изменился ментальный ландшафт планеты Земля за прошедшие 7 без малого столетий. Титанические усилия человечества по добыванию богатой руды знаний подкопали и вконец обрушили древнюю пирамиду ценностей с теологией на самом пике. Да так, что и прочие кочки стали едва заметны – ученые всякие нужны, ученые всякие важны. Соответственно, по современным меркам своим нетрадиционным карьерным решением парижский профессор предпочел будущее, и потому сделал выбор вполне адекватный.

Более того, с точки зрения развития науки весьма и весьма полезный. Буридан не только подхватил падающее знамя номинализма из рук простреленного навылет в войне с Иоанном XXII-м Оккама, но и сумел прочно водрузить его на твердой земле, у самого начала большого пути – via moderna. И по оному не замедлили пойти многие его ученики, герои будущих статей Блога Георгия Борского – Николай Оремский, Марсилий Ингенский, Альберт Саксонский, каковые в свою очередь повели за собой многие полки студенческих поколений позднего средневековья. А ведь в конце дороги той располагалась плаха с топорами для многих Аристотелевских суеверий. Равным образом Буридану удалось вытащить из грязи и недооцененную, охаянную тем же Оккамом модель virtus derelicta своего старшего современника Франциска из Марке, отмыв и приодев ее в респектабельное платье «импетуса». И та, нарядная и пригожая, смогла привлечь к себе интерес многих поклонников, а спустя пару столетий и вовсе забеременеть от Галилео и подарить миру замечательное ментальное потомство – теорию инерции. Вообще, если оценивать творческое наследие этого схоластического артиста целиком, то не оставляет впечатление, что после умеренной косметической обработки – перевода с латыни и замены терминологии – оно вполне могли бы сойти за произведения современного аналитического философа. Прежде всего, в отличие от условных Аквината, Бонавентуры или Дунса Скота, он, похоже, что сознательно воздерживался от любых шагов в направлении скользких богословских материй. Более того, в сферу его интересов входили именно те вопросы и проблемы, которые занимают нынешних ученых – полностью номиналистская интерпретация семантики и языка, парадоксы самореференции, суть логических выводов, теория корректной аргументации и т.д. Характерно и его настырное нежелание отвечать на многие схоластические вопросы, и на самом деле в большинстве своем полностью маразматические. Вместо этого его интересовали другие, реальные проблемы – те самые пресловутые модели нулевой фазы развития, что являются необходимым фундаментом для возведения на их основе небоскребов знаний.

Каким же образом артист давным-давно погорелого театра сумел отловить в окружавшей его липкой схоластической каше крохи здравого смысла, семена грядущего?! Где раздобыл ментальные очки, с помощью которых узрел окружавшие его ценности в истинном свете?! Кто помог ему в толпе отвергнутых современниками идей и учений обнаружить релевантные для науки, потенциально привлекательные, перспективные модели? Нет, то был вовсе не осел, а орел. Орел, который, взмыв под небеса, а то и повыше, своим зорким оком пронзил не только пространство, но и время. Орел, что, бросив вниз тренированное тело, неотразимым ударом заклевал на смерть мирскую гордыню. Орел, кой, воспарив над миром средневековой мысли, по праву стал ее властелином. Орел, наглядно показавший, что достойны уважения солдаты, отказывающиеся убивать, что теоретически возможны и желательны чиновники, не берущие взяток, а некоторым королям лучше было бы отправиться на пенсию в какую-нибудь банановую республику…

Сегодня мы бегло взглянули на модели Жана Буридана с высоты птичьего полета. Не пора ли нам спуститься пониже и познакомиться с этими во всех отношениях приятными дамами поближе?! Лицом к лицу их лица увидать можно только в Блоге Георгия Борского…

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

По крайней мере, со времен изобретения Вольтером профессора метафизико-теолого-космолонигологии Панглосса просвещенная часть человечества поднимает модели цели на смех. Люди созданы для воссоединения с Господом не более, чем переносица для ношения очков, — убеждена современная наука. Телеологические менталки, в принципе, вполне заслуженно пользуются сомнительной репутацией — за очевидный антропоморфизм и скрытый антропоцентризм. Тем не менее, эволюционные биологи, пусть и с многочисленными оговорками и почтительными реверансами в сторону физикалистского консенсуса, находят объяснения в скомпрометированном аристотелевском стиле «от-целевой-причины» весьма полезными. Отчего так? Когда гроссмейстер находит сильный ход, то он его делает потому, что какие-то нейроны в его мозгу возбудились и передали другим нейронам нервные импульсы. Однако, альтернативно можно сказать «чтобы посредством форсированного варианта через 10 ходов достичь приятного эндшпиля». Трудно оспорить заключение, что последнее описание гораздо информативнее и полезнее для всех практических целей. Обобщая из этого примера, кажется разумным утверждать, что любой вычислительный процесс, умеющий просчитывать оптимальный путь к некоему идеальному будущему, может вполне адекватно быть характеризован при помощи того самого счастливого финала, к коему стремится. Дабы не грешить против общепринятых правил ученого дискурса, я буду сегодня политкорректно отображать эту семантику несколько корявой комбинацией слов «потому-чтобы».

Левый уклон. Потом правый. А затем снова левый. Сии социальные явления суть неизбежные спутники-преступники любой установившейся монополии на торговлю Истиной. Четко прочерченные рукой святых отцов мавзолейного уровня руководящие линии партии не терпят и малейших погрешностей исполнения, объявляя оные греховной контрабандой. Врагов трудового, христианского или любого иного народа изобличают, изолируют, а то и уничтожают по хорошо известным нехорошим алгоритмам. Стоит ли обвинять в этом скандальном поведении модели, включающие в себя отдельным модулем уничтожение конкуренток?! Или все же людей, каковые легковерно продают себя в рабство ортодоксии?! Давайте сегодня абстрагируемся от этической стороны проблемы возникновения и последующего преследования инакомыслия, а заинтересуемся ее потому-чтобы. Эмпирические данные для последующего анализа мы, как обычно, выудим очередным погружением в зловонную историю темных веков. Событийный анамнез известен всем усердным читателям Post omnia – это чудесная канонизация Универсального Доктора, каковая премного способствовала вынашиванию в чреве матушки Европы эмбриона науки. Принятие языческого Аристотеля в католический Пантеон позволило все возрастающему количеству философов безопасно рассуждать на темы, считавшиеся ранее подспудно сомнительными, а то и явно запретными. Однако, с точки зрения искоренения ересей мало что изменилось. Болото сакральных истин всего лишь расширилось на новые территории, но окружала его все та же непреступная дамба догмы.

Святая Инквизиция, как и любая сотворенная человеком социальная машина, настоятельно требовала бензина для продолжения функционирования. Питалась же она не только пеплом не до конца сожженных бегинок или катаров, но и потом с кровью нонконформистских мыслителей, осмеливавшихся гнуть свои извилины вбок от руководящей линии партии. Был бы спрос, а предложение даже в условиях монопольной торговли организовать не так уж и сложно. Пускай кончились аппетитные спиритуалы и ароматные тамплиеры. Почему бы не сожрать своего собственного брата-проповедника?! Поймали с поличным и разоблачили идейного контрабандиста с давним стажем — Майстера Экхарта. Нетрудно обнаружить потому-чтобы этой специальной операции. Из Ордена доминиканцев хотелось вырезать инородные тела, потенциально способные убить идеальное будущее вселенского торжества томистской ортодоксии. А ну как они превратятcя в раковую опухоль сомнений?! Еще учитель знаменитого мистика Дитрих Фрайбергский активно критиковал теологию тогда еще не святого Фомы. Ученик же, хоть и послушно исполнял все декреталии генеральной капитулы, тщательно избегая войти в прямую оппозицию к Аквинату, отличался изрядной самобытностью воззрений. Заклятые друзья-францисканцы попросту над ними издевались. Что можно сказать о человеке, который полагал, что каждый праведник присовокупляется к Божественности, помогая Всевышнему создавать звезды, или что все твари Господни суть чистое ничто, — потешался Уильям Оккам. Дурачок какой-то, болтун, да фантазер, не более того. А вот его настоящим недоброжелателям не составило труда составить несколько списков его доктринальных ошибок – десятки отвратительно пахнущих ересью пассажей. Как и подобает нищенствующему монаху, бывший знаменитый профессор, а теперь престарелый преступник отправился на папский суд в Авиньон из Кельна пешком. Оправдаться не удалось – Госпожа Смерть решительно вставила свои костлявые конечности в шестеренки рассматриваемого дела. Само оно, впрочем, продолжалось, ведь требовалось пригвоздить к позорному столбу истории не столько творца подозрительных моделей, как созданные им менталки. И завершилось решительным вердиктом Папы Иоанна XXII-го – уничтожить дьявольское семя, засеянное нечестивцем In Agro Dominico!

А судья-то кто?! Древность лет не помешала понтифику опорфуниться на весь христианский свет своим собственным ошибочным учением. Поищем сначала одинокое потому. На поверхности лежит широко известное дилетантство Его Святейшества в богословии. Однако, аккуратный юрист до того имел хорошую привычку консультироваться с узким кругом дипломированных теологов по всем доктринальным вопросам прежде, чем выносить свои суждения на суд широкой публики. Отчего в этот раз не воспользовался испробованным алгоритмом, проигнорировав заодно весьма четко сформулированное мнение столь высокочтимого им Фомы Аквинского?! Другое правдоподобное потому — головокружение от разгрома гасконских врагов и францисканской оппозиции. Однако, к моменту рождения у Церкви, невесты Христовой, внебрачной менталки исход сражения за апостольский престол еще далеко не был определен. Отчего в этот раз опытный осторожный политик поступил столь бесшабашно?! Истоки его ужасной ереси заключались в разночтениях по поводу некоторых красот модели т.н. Блаженного видения. Христиане тогда верили, да и до сих пор верят в то, что главной наградой за праведное житие святым является способность воочию, без всяких препон, наблюдать Божественную сущность. Но в какие сроки ангелы доставляют каждому с небесного склада сей богоскоп, вожделенную visionem beatificam? Несмотря на то, что в булле канонизации Луи Анжуйского была выражена уверенность, что тот уже счастливо наслаждается видом Господа с открытым лицом, спустя 14 лет после того Папа стал внезапно утверждать, что усопшим придется подождать этого счастья до Второго пришествия. На каком основании? На вполне обычном – в Библии вкупе с сочинениями Святых Отцов однострочников ох, как богато, а волшебная палочка полиомии помогает каждому нищему духом превратить их практически в произвольное кредо. В частности, Псалмист (114:7, 8) не обещал мертвым большего благодеяния, нежели возврат «в покой», избавление очей от слез и ног от преткновения. Евангелист Матфей (25:34) даровал праведникам наследие Царствия только после явления Сына Человеческого во славе Своей. Наконец, еще св. Бернард вместе с Апокалипсисом (6:9) обнаружил души убиенных за слово Божие «под жертвенником» и заключил из этого, что до Страшного Суда им придется торчать под алтарем, довольствуясь там видом Христа в его человеческой ипостаси, и только после торжества дела Всевышнего во всем мире им будет дозволено вылезти наружу. Как мог воспринять подобную перспективу средневековый истинно верующий?! Нетрудно догадаться. Я, значит, тут молюсь денно и нощно, земные поклоны без устали бью, плоть безжалостно умерщвляю, посты и целомудрие блюду, а мне и лик Господень зажилили показать? Томись, понимаешь ли, до после дождичка в самом конце времен? Так не бывать же этому! Вывод напрашивался сам собой – Царь Церковный ненастоящий! Вот мы и обнаружили потому-чтобы всей этой неприглядной истории. В вожделенном идеальном будущем многочисленных идейных противников Иоанна XXII-го настоятельно требовалось явление христианскому миру новых свидетельств его обнаженного дьявольского естества…

Особый случай представляет собой история преследования французского вольнодумца Николая из Отрекура. Процитирую фрагмент из его формального отречения: «Я говорил, что мне приходили в голову многие вещи, из которых по зрелом размышлении я заключил, что будет определенно хорошим делом написать этот трактат [Exigit ordo] и что дальнейшая задержка будет неугодна Господу. Я отрекаюсь от этого изречения как дерзкого, подозрительного и опасного.
Что практически невозможно получить [полную] уверенность о вещах посредством того, как они нами ощущаются. При этом, что небольшую уверенность можно-таки получить и за короткое время, если люди направят свой интеллект на сами вещи, а не на соображения Философа и его Комментатора. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного и ошибочного.
Что невозможно демонстративно вывести одну вещь из другой вещи или из несуществования одной вещи заключить несуществование другой с очевидностью первых принципов. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного, ошибочного и подозрительного.
Что пропозиции «Бог существует» и «Бог не существует» означают полностью то же самое, но по-разному. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного.»
Ввиду форсированного Инквизицией варианта — сожжения автором своих собственных сочинений — мы не в состоянии нырнуть на изначальную глубину его мыслей. Тем не менее, их общая интерпретация вполне очевидна. Ярлык «средневековый Юм» был наклеен современными учеными на раскулаченного схоласта неслучайно, ибо сквозь вышеприведенные строки на нас сильно дует свежим ветром философских сомнений в адекватности руководящей линии партии аристотелевской ортодоксии. На горизонте лучезарного эпистемологического оптимизма христиан, убежденных в том, что основные истины уже у них в карманах дамбы догмы, укрепленной цементом системной самоуверенности перипатетиков, появилась черная туча неприкрытого скептицизма. Ее освежающий дождь вполне мог промыть мозги мракобесам, создавая место для проживания новым ментальным моделям. На сей раз гроза прошла стороной, но спустя пару столетий повторная атака благополучно разразилась победным рождением науки. Откуда же она прилетела?! Не потому ли, чтобы реализовались кумулятивные чаяния всего человечества?!

Николай из Отрекура пал жертвой экзистенциального страха в надежде провести остаток бессмертной жизни в уюте под алтарем Всевышнего. Однако, среди его современников нашлись и такие смельчаки, что презрели сусальное счастье Блаженного видения и геройски пошли вперед на сиятельный свет рампы театра модельных действий. В Блоге Георгия Борского грядет премьера с участием лучших средневековых артистов.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

26-е мая 1328-го года от Рождества Христова, полночь. Тьма! Плотное покрывало хмурых облаков почти полностью закрыло загадочное мерцание благородных звезд. Только в келье усердно отмаливающего свои и чужие грехи монаха горит свеча. Тишина! Душные испарения земли задушили музыку небесных сфер. Только из-за приоткрытых дверей трактира раздаются пьяные голоса, да стражники, лениво переругиваясь, обходят дозором град святого Агриколы Авиньон. А это что за сгустки мрака образовались в углублениях крепостной стены?! Дьявольские отродья, посланные князем мира сего на погибель добрым христианам?! Но почему тогда ветерок разносит раздающиеся от них шепотом Pater Noster и Ave Maria?! Нет, это люди, несколько человек, и они, чуть только стихли мерные шаги охраны, тишком бредут куда-то по направлению к Роне. Опущенные капюшоны скрывают лица, руки что-то нервно сжимают, а какой-то тип все время идет впереди — должно быть, атаман. Лихие ребята, злоумышленники, отправляющиеся на убийство и разбой?! Но почему тогда они пробираются прочь от богатых кварталов города?! Нет, да это же настоящие хиляки, совсем не похожие на дюжих парней разбойников. Набитый мешок за плечами, крадущаяся походка, напряженные взгляды по сторонам. Воровская шайка, возвращающаяся с добычей в свое логово?! Но почему тогда все канальи, как один, облачены в пепельно-серые хабиты праведников-францисканцев?!

Нет, это всего лишь беглецы, спасающиеся от слишком пристального надсмотра папской курии. Направляются они к реке потому, что там поджидает лодка, что должна переправить их вниз по течению. А потом их путь лежит в порт Эг-Морт, откуда они надеются отплыть в Неаполь, под защиту славного короля Роберта Анжуйского, родного брата их брата во Франциске святого Луи Тулузского. Ну, а в поклаже у них всего лишь несколько священных книг, да ничуть не менее священная печать миноритов. Не подумайте, что они стащили ее или захватили не по праву. Во главе небольшого отряда шествует Михаил Чезенский — несмотря на все интриги Иоанна XXII-го, так и не переизбранный, а, значит, и легитимный нынешний глава Ордена. Но вот они уже в относительной безопасности, на значительном расстоянии от городских стен, и можно возобновить прерванный по необходимости нескончаемый разговор:

— Отец наш серафический, когда жители Ассизи построили для братии дом, недаром немедленно взобрался на крышу, стал сбрасывать на землю черепицу и приказал всем присоединиться к разрушению сего жуткого соблазна – ибо он был несовместим с постулатом апостольской нищеты. Иисус Христос пришел в этот мир, дабы разорвать цепи так называемых материальных ценностей, освободить людей от рабства у Маммоны. А этот нечестивый понтифик намерен отстроить себе дворец, подобного которым нет у императора!

Сей сын ростовщического Каора всегда так относился к нам, почитая наш Богоданный Устав за лицемерный и невозможный для исполнения. Еще задолго до Quia nonnumquam неоднократно облаивал нас так в кругу своих излюбленных Псов Господних. Ну, а окончательно продал душу Дьяволу в Ad Conditorem. Что это за аргумент – не признавать того, что Римская церковь владеет всей францисканской собственностью только на том основании, что мы иногда кое-что из нее поглощаем, вкушая яичко, кусочек сыра или корочку хлеба?! Мыслимый ли для профессионального юриста?! Когда я указал ему на его детские ошибки, раскаялся ли он?! Нет, пошел еще дальше в Cum inter nonnullos!

-Воистину, брат Бонаграция! Недавно, по просьбе своего генерала, я прочитал и тщательно изучил эти три буллы. И нашел в них множество утверждений, являющихся еретическими, ошибочными, глупыми, смешными, фантастическими, безумными, порочащими и полностью противоречащими ортодоксальной вере, хорошим нравам, здравому смыслу, непререкаемому опыту и братской любви…

Вы, должно быть, уже догадались, что последнее слово о бедной модели замолвил карбонарий-любитель Уильям Оккам. Да не останется ни у кого и тени сомнения, что непобедимый Doctor Invincibilis, успешно отстояв свои тезисы против теневых злопыхателей его менталок, не отправил свой гусарско-бунтарский дух в отстой. Его фундаментальное кредо осталось несломленным: «В вопросах веры и науки я придаю большее влияние одному очевидному доказательству или одному авторитетному правильно понятому пассажу Священного Писания, нежели общему хору всего человечества. Я не стыжусь быть убежден посредством истины. Более того, я полагаю самой полезной для себя вещью иметь истину победителем над собой. Однако, я никогда не желаю быть поверженным многочисленностью толпы. Ибо считаю откровенной ересью популярное утверждение, что я не должен противостоять большинству. И впрямь, посреди высказываний святых есть такие, в коих можно прочитать, что большинство, как правило, заблуждается, и что очень часто один единственный человек может обратить в бегство всех остальных». А посему «да не подумает кто-нибудь, что ввиду множества людей, поддерживающих этого псевдо-Папу или ввиду аргументов, общих для еретиков и схизматиков, я пожелал бы оставить общепризнанную истину. Ибо я предпочитаю Божественные Писания профану в священных книгах и я предпочитаю учение Святых Отцов, царствующих со Христом, заявлениям тех, кто живет сей смертной жизнью… Но если кто-нибудь в состоянии мне ясно продемонстрировать, что декреталии и проповеди этого псевдо-Папы не отступают от католической истины или, альтернативно, что следует подчиняться еретическому Папе, зная, что он еретик, то я не замедлю присоединиться к тем братьям, кто его поддерживает. Никто, однако, из тех, кто не может доказать эти вещи логически или посредством авторитетного высказывания, не должен быть враждебен ко мне или к тем, кто не покоряется сему вероотступнику».

Философия и политика – все равно, что день и ночь. Могут ли мирно сосуществовать сыновья света и тьмы?! Они будто две ревнивые дамы — когда влюбляешься в одну из них, другая вынуждена немедленно подать на развод. Примерно это и случилось с Оксфордским вольнодумцем. С момента вышеописанного удачного побега из логова Его Святейшества через Пизу в Мюнхен и до самой смерти он не добавил ни единой строчки к нарядам своих метафизических, логических или этических моделей. Зато Людовик Баварский приобрел в лице Уильяма Оккама ключевого офицера, способного не только на манер всей прочей гвардии обстреливать его врага низкорейтинговыми эпитетами типа «предтечи антихриста», «ангела бездны» или «царя саранчи», но и сочинять слитные нарративы, с помощью которых можно было переубеждать людей знатных и мыслящих. Для начала знаменитая отточенная в многочисленных диспутах-баталиях бритва помогла ему нарезать необходимые понятия тончайшими ломтиками. Dominium (владычество над чем-либо) предлагалось разделить на эксклюзивное – как над вещами или рабами — и неэксклюзивное — как над воздухом или водой. Соответственно ius (закон) расщеплялся на юридический – записанный в книгах – и божественный – отражающий естественные права людей. С помощью последней пары менталок можно было объявить францисканцев, полностью уничтожающих в процессе питания яичко, кусочек сыра или корочку хлеба, пользователями небесной разновидности законов. А церковь несложно было вообразить попросту отказывающейся от своего эксклюзивного обладания сими предметами в тот момент, когда она передавала их монахам для употребления в пищу. Тем самым, минориты могли сколь угодно близко приближаться к нищенскому совершенству Иисуса Христа и нисколько не нарушать своего Устава. Главным аргументом Иоанна XXII-го против этой линии рассуждения был однострочник книги Бытия (1:26), в коем милосердный Господь щедро даровал Адаму владычество (dominium) «над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле», тем самым сотворив первого частного собственника. Нет, старательно размидрашил проблему Venerabilis Inceptor, та допотопная собственность была неэксклюзивной, и потому лишь временно принадлежащей первому человеку по причине текущего отсутствия всех прочих двуногих и бесперых.

А затем вооруженный доверием Людвига Баварского Оккам посчитал нужным атаковать не только данного конкретного плохого батюшку-царя Папу, но и сам институт папства. Однако, в отличие от своего воинственного и несколько наивного камрада Марсилио из Падуи он отнюдь не ратовал за то, чтобы собрать все бразды правления католического мира в единых императорских руках. Внимание средневекового схоласта привлекли прелести иной модели – в его представлении духовная и светская власть представляли собой строго параллельные, но взаимно полезные вертикали. Где-то когда-то в неевклидовом начале начал они пересекались, исходя из дланей единого Бога. Теперь же они были обязаны представлять из себя две отдельные руки, последовательно контролирующие друг друга. Как иначе держать общество в надежных руках? Как избежать тиранических режимов, безумных деспотов, попирающих справедливость и заставляющих своих подданных воплощать в жизнь свои, зачастую дьявольски смертоносные, специальные операции?! Скажем, Иоанн XXII-й своим авторитетным весом понтифика подавил весь католический мир, выжав из него принятие своей интерпретации модели бедности в Священном Писании. Имел ли он право заставлять замолчать, принуждать к подчинению и, тем паче, карать инакомыслящих, не являющихся атеистами, схизматиками, иудеями или мусульманами, до того, как истинность его воззрений была продемонстрирована непреложными аргументами?! Пускай Иисус Христос пожаловал апостолу Петру и его наследникам особую власть: «дам тебе ключи Царства Небесного: и что́ свяжешь на земле, то́ будет связано на небесах, и что́ разрешишь на земле, то́ будет разрешено на небесах». Но из этого, как и из любого иного, правила должны были существовать исключения. Сказано же в Библии и такое: «дети, будьте послушны родителям вашим во всем», «рабы, во всем повинуйтесь господам вашим», «жены, повинуйтесь мужьям своим». Однако, во многих житейских ситуациях эти предписания приходилось нарушать, причем, безгрешно, когда они входили в конфликт с другими основополагающими законами — естественным этическим или Божиим. Соответственно, и небесная поддержка судьбоносных решений апостольского, равно как и царского, престола тоже была обязана иметь свои пределы. А именно, в тех случаях, когда Его Святейшество попросту грешил, должны были наличествовать инстанции, способные поставить его на надлежащее для покаяния место.

О бедном схоласте замолвили слово, да не одно, многие историки. Чего только они не нашли в вышеописанной модели! Явные черты фамильного сходства с Реформацией, ведь она призывала не доверять авторитету Папы, полагаясь лишь на sola scriptura. Средневековую вариацию на тему мотива разделения церкви и государства, ведь она настаивала на независимости двух мечей власти — духовного и светского – друг от друга. Неожиданную мутацию, приведшую в тридевятом поколении к появлению генотипа современной демократии, ведь была явно озвучена ключевая мысль внедрения социального контроля различных рук власти друг над другом. Увы, все эти заключения анахроничны. Дум высокое стремленье нескольких беглецов из папского пленения в Авиньоне пропало в пыли полузабытых манускриптов. Бунт на корабле христианства 14-го века был жестоко подавлен, Уильям Оккам разоблачен как враг католического народа и отлучен от церкви. Лишь одно счастливое обстоятельство спасло его философию от забвения и помогло приблизить солнечный день науки – тот факт, что он посвятил ревнивой даме политике темную ночь своей жизни. Тьма! Тишина! Ее выход!

-Еретик! — Ересь слышу! Насколько бессмысленными ругательствами нам кажутся эти восклицания сейчас, настолько в средние века они определяли кому жить вечно, а кому гореть в геенне огненной. Когда-нибудь наши потомки точно так же будут насмехаться над нынешними популярными перепалками — Фашист! — Рашист! Выучим уроки истории – с Блогом Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Возьми любой плюс и ты обнаружишь, что он произведен из минусов. Не обязательно является продуктом отношений одной пары, порой образуясь из значительно большего их количества. Возьми любую модель и ты обнаружишь, что она отбрасывает тень. Почти никогда она не падает безобидно на пол, но, как правило, на многих конкуренток. Такова уж суровая ложь жизни — те из них, кого мы так почитаем, что награждаем лаврами победителей конкурсов красоты, оставляют без короны всех прочих соискателей небесного рейтинга. А ведь многие из них были ранее кавалерками различных орденов и медалей. И теперь они должны терять все шансы на спокойную старость в благословенной тиши учебников?! Неудивительно, что реакция на наглую вертихвостку от обделенных лучами славы может быть самой неблагоприятной. Они так и норовят, подкравшись в темноте, ужалить ее побольнее, лучше насмерть. Вспомним, как геодинамическая космология Коперника встала костью поперек горла гигантскому количеству ментальных нахлебников человечества. А ведь Большие авторитеты за столом сидели – Философ, Комментатор, Святые Отцы, Профессора… Дружной командой цельного общепринятого кредо пировали, смакуя мед веры людей и настоятельно требуя продолжения банкета. И тут у них чуть ли не буквально землю из-под ног выдрали! Лети себе с третьей сферой, покуда не ударишь лицом в грязь болота древних заблуждений. Это что же за ересь такая?! Ату ее! Божие чудо, что вконец не замордовали. Схожее чудо, хоть и значительно меньших масштабов, приключилось с радикальным номинализмом Уильяма Оккама из предыдущей серии. И эта модель, хотя, казалось бы, всего лишь навела тень на плетень схоластических умствований, на самом деле омрачила светлый путь не только язычникам культа Языка, но и ряду других весьма респектабельных вельмож своего времени…

В чем-то виноват был сам францисканский мыслитель из туманного Альбиона. Уж слишком последовательно хотел рассеять туман неведения, стремясь построить из зыбких эфемерных посылок прочное здание системного мировоззрения. Через это набедокурил в самой общественно-полезной практической части философии – этике. Вот как описал его поведение известный философ Арманд Маурер: «Схоласты до Оккама смотрели на добро как на атрибут существования. Св. Фома [Аквинский], например, говорит о добре как о совершенстве существования, которое делает его желаемым. Поскольку Всевышний полностью совершенен и в высшей степени желаем, то Он максимально благ. Тварь же Божия хороша настолько, насколько она достигает совершенства, требуемого ее натурой. Моральное совершенство состоит в том, что человек действует в соответствии со своей природой, с целью достижения своего предназначения (счастья), каковое является идентичным с совершенством его существа. Для Св. Фомы, таким образом, нравственность имеет метафизический фундамент, и она соединяет человека с Богом, предоставляя ему долю в Божественной благодати и совершенстве. Оккам, с другой стороны, разрывает связь между метафизикой и этикой и базирует нравственность не на совершенстве людской натуры (чью реальность он отрицает) и не на телеологическом отношении между человеком и Богом, но на обязанности человека следовать законам, произвольно установленным для него Господом». То есть, оттолкнувшись от отрицания наличия «человекости», водолаз темных веков нырнул в весьма неортодоксальные глубины, где водились светящиеся рыбы весьма диковинных выводов. В частности, его маршал-Всевышний мог дать своим двуногим солдатам самые произвольные приказы, в том числе те, что заставляли бы их красть, убивать или заниматься развратом. Законы Божии более не опирались на особенности человеческой натуры и структуры мира реалистов, но были волюнтаристским, необсуждаемым решением небесного главнокомандующего…

Многим, ох, многим дипломированным теологам такие терпкие инновации пришлись не в терпеж. Но это еще ладно. Ему бы на том ограничиться, да Оккама понесло. Не исключено, что, именно пытаясь оправдать интуитивно спорные изречения своей менталки, он привлек ей на помощь доктрину так называемого абсолютного и подпорядоченного могущества Бога. Сие фирменно схоластическое distinctio было использовано еще его знаменитым францисканским предшественником Дунсом Скотом. В изначальной трактовке речь шла о том, что Бог не стремился всякий раз нарушать правила игры установленного им же самим миропорядка. Так, своим подпорядоченным могуществом Он помогал Моисею убедить фараона отпустить его народ. Да, наколдовал десять казней египетских, но ведь оные вполне могли бы приключиться и по естественным причинам. Тогда как, задействовав свое абсолютное могущество, Всевышний был бы в состоянии решить тот же вопрос значительно быстрее более действенными средствами, то есть сигая через голову законов природы. Именно так Господь поступил, когда заставил воды Красного моря сперва расступиться пред сынами Израилевыми, а затем поглотить армию их преследователей. В творчестве оксфордского богослова особое значение приобрели добровольно обрезанные силы Господа. Не склонностью ли к их применению объяснялся тот факт, что Он хранил незыблемыми свои некогда выданные нравственные предписания?! Беда в том, что эта на первый взгляд безобидная модель бросала на номиналистов тень сомнения в ереси. Для начала, это что же, у метафизически принципиально простого Всевышнего обнаружилось две различные составляющие-функции?! Потом, в последовательно бескомпромиссном изложении модели подпорядоченности Бог иногда не мог обойтись без своих подопечных тварей для осуществления целого ряда схоластических фокусов особой категории важности. Скажем, как бы Он сделал Сократа отцом Платона без наличия первого?! Сдюжил бы написать речи Цицерона, если бы тот не существовал?! Сумел бы попустить многострадальной России угодить в путы путинизма, кабы нынешний демократический помазанник умер в младенчестве?! Наконец, и к ее абсолютной сестричке хватало неприятных вопросов. А ну как неограниченному в своих возможностях Творцу неба и земли придет в шальную голову отправить своей Божественной властью всех скопом святых и праведников прямиком в адское пекло?!

Вот такие и подобного рода боевые кличи собирали злопыхателей модели в длинные шеренги. Прежде всего, в своем отечестве. Ведь в оном не только не бывает пророка местного разлива, но и в изобилии обитают ниспровергатели выскочек. Впереди полка тех, кто не желал оставаться в тени, маршировал бывший студент Оккама, он же его возлюбленный брат-францисканец по имени Уолтер Чаттон. Вот как он издевательски рассуждал: «[Если вырезать ненужные понятия по-номиналистски], то нет убедительного способа показать, что Бог и Дьявол не являются одним и тем же существом – ни посредством Священного Писания, ни через церковные декреталии, ни пользуясь изречениями Святых Отцов. Причина сего в том, что если вообще возможно показать, что Бог не является Дьяволом, то единственно через высказывания определенных авторитетов, утверждающих однозначно, что ‘Бог — не Дьявол’. Однако, доказать, что дело обстоит именно так посредством самих авторитетов невозможно, если без меры использовать коннотативную редукцию. Дело в том, что мы могли бы, используя теорию коннотаций, заявить, что ‘Бог’ и ‘Дьявол’ — суть названия одной и той же сущности [назовем ее ‘Богодьявол’], ведь различные слова не обязаны означать различные вещи. И могли бы еще добавить, что имя ‘Бог’ обозначает ‘Богодьявола’, когда речь идет о причине благих событий, тогда как имя ‘Дьявол’ обозначает того же самого ‘Богодьявола’ как непосредственную, пусть и частичную, причину дурных. И таким образом можно будет объяснить почему может быть истинно, что одна и та же вещь является благой и дурной одновременно — просто по причине того факта, что используются различные коннотационные аспекты слов ‘Бог’ и ‘Дьявол’… [Более того, тогда] люди не имели бы уверенности вообще ни в чем…»

И впрямь, пресловутая номиналистская бритва оказалась слишком универсальным и чересчур остро заточенным оружием. С ее помощью несложно было не только вжик по горлу и зарезать преступно разжиревшие за народный счет модели, но и безжалостно отправлять в колодец небытия самых добропорядочных налогоплательщиц. Давайте рассмотрим произвольное высказывание «Б – не А». Совсем несложно сочинить по мотивам алгоритма Уолтера Чаттона занимательный нарратив, который объявит А и Б различными коннотационными аспектами одной и той же вещи ‘БА’. Следует ли отсюда, что человечество обнаружило волшебного Геракла, с помощью которого в состоянии избавиться от авгиева завала на складе сущностей?! Из вышесказанного становится очевидным, что исключительно языковыми средствами невозможно установить, является некое слово всего лишь языковой фикцией, рабом ментального мира, или же полноценным гражданином метафизического рейха. Скажем, пару статей тому назад мы убедились в том, что virtus derelicta, если почитать ее не по-средневековому акцидентальной формой, а по-современному информацией, вполне заслуженно и даже с пользой может представлять нечто существующее. Для Оккама же, все творчество которого, возможно, было вызвано к жизни аллергической реакцией на сие схоластическое изобретение Франциска из Марке, даже само «движение» не имело ничего общего с реальностью. Он в целом занял слишком бескомпромиссную позицию, сначала разозлив коллег по Оксфорду, а затем, в азарте пытаясь натравить свою возлюбленную нахалку-менталку на сакральные теологически-этические проблемы, растревожил и змеиное гнездо ортодоксальных магистров богословия, в том числе континентальных. Стоит ли удивляться тому, что закулисно-теневые интриги его недоброжелателей привели к анонимкам и доносам, обвинявшим его в жуткой ереси?! Через них-то незадачливый инноватор и был вызван на инквизиционный ковер к хорошо известному нам по Post Omnia понтифику Иоанну XXII-му.

В каждом минусе содержится потенция произвести плюс, по крайне мере, если удастся удачно спариться с другим минусом. В данном случае номиналистские достижения Оккама от сожжения и забвения спасла, скорее всего, банальная трусость. Под угрозой разоблачения как врага католического народа, недавний бесстрашный герой начал нервно мидрашить свое кредо, обтесав менталку до состояния такой тонкой палки, что тень от нее перед сиятельным Святым престолом попросту исчезла. И свершилось чудо Божие – вконец не замордовали! Заметим, что подобное, разве что значительно большего масштаба, чудо произошло и с геодинамической космологией Коперника, главный опус которого удивительным стечением обстоятельств был издан с чужим предисловием, полностью перечеркивавшим верования самого автора, но зато обеспечившим ему выживание, а спустя пару поколений и окончательный триумф. Тень модели расширилась и сгустилась, рассеяв мрак неведения, а его заплесневелые обитатели были подпорядоченным могуществом разума переселены на авгиев склад заблуждений истории науки…

Следует отметить, что, получив счастливое nihil obstat, Уильям Оккам отнюдь не отправился на заслуженный отдых, но распоясался снова, присоединившись к восстанию против нечестивого Папы своих братьев-миноритов. Отделим зерна веры в меру от плевел государства – с Блогом Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Пардон, прекрасные дамы, я сегодня в кровожадном духе, потому, не обращая внимание на приличия, буду резать уродливую правду-матку. Вот так: возводить язык в культ – все равно что воспевать сексуальные оргии. Это отчего же? Дело в том, что эта штука не что иное, как часть, причем, важная, репродуктивной системы ментальных моделей. С его помощью эти твари размножаются, проникая посредством аристотелевского антиперистасиса звуковых волн или оптического отражения от закорючек на бумаге в головы намеченных жертв. Некоторые из мемотозоидов затем, успешно оплодотворив материнские клетки, прикрепляются к стенкам извилин мозга. После чего они, подпитываемые верой своего биологического носителя, вырастают во взрослые, способные к дальнейшему приплоду особи. Если же говорить серьезно, то, хотя homo sapiens может по праву гордиться своей достаточно изощренной против других живых организмов системой информационного обмена, не стоит преувеличивать ее значение. В том числе для великого и могучего не стоит. Кстати, поворчу на тему своей нелюбимой мозоли — это ведь мой рабочий инструмент, и качество его заточки сильно влияет на итоговый литературный результат. Призываю всех желающих изучить хотя бы с десяток чужеземных наречий, дабы удостовериться в том, что русский ничем принципиально на их фоне не выделяется. Согласен — скорее более, нежели менее развит. На чей-то вкус, может быть, поэтичен и напевен. Однако, кое-где за кордоном понятийно-синонимическая база значительно богаче и динамичнее, недаром приходится оттуда слова массово импортировать. Философски полезные артикли тоже в нем напрочь отсутствуют. А чем оправдать безумную, даже против ближайших славянских соседей, степень загрязнения иностранщиной и матерщиной? Фи, папа, руглиш – это же дурной скус! Наконец, кому нужны все эти избыточные склонения и спряжения на допотопном уровне?! Они ведь не добавляют тексту ровным счетом никакую выразительную силу, зато эффективно аннигилируют силы бедных школьников, студентов и блогеров.

Как бы то ни было, сакральное отношение к языку – типичное верование темных веков. Почитай, что каждый ученый схоласт был совершенно убежден в том, что Господь неслучайно выбрал те или иные комбинации буковок и звуков для обозначения вещей, по крайней мере, на богоданных латыни, греческом … ну да, и на иврите. В большой моде были псевдо-логические выводы «от этимологии» – если слова по произношению или писанию казались похожими, то это свидетельствовало о наличии оккультной симпатической связи между соответствующими сущностями. Именно на этом, по чуть не всеобщему убеждению, основывалась эффективность работы заклинаний в запрещенных магических искусствах или разрешенных христианских ритуалах. Потому никого не должно удивлять, что средневековые мыслители усиленно занимались изучением лингвистики за тысячелетие до широко разрекламированного поворота, осуществленного в западной аналитической философии усилиями Фреге, Рассела и Витгенштейна. И, к слову сказать, не были так уж неправы. Предложения и слова естественных языков – суть закодированные ментальные модели, которые в свою очередь отражают собой внешнюю реальность. Причем, весьма успешно отражают. Значит, они, как минимум несут важную информацию о нашем внутреннем мире, а, как максимум, и о метафизике снаружи него. Именно этого мнения придерживался великий авторитет древности Аристотель, который в своей книге «О категориях» произвел исторически важнейшую попытку классификации предикатов, т.е. описаний действительности, встречающихся в обыкновенной речи.

Возьмем в качестве иллюстративного примера следующее высказывание: «Шел первый год 95-й Олимпиады [6], в Афинах [5] престарелый [3] Сократ [1], находившийся под судом [4], сложив обе [2] руки на груди [7], с мужеством [8] слушал [10] обвинения [9] врагов». В нем, по ортодоксальному консенсусу, присутствовали следующие категории предикатов: субстанция [1], количество [2], качество [3], отношение [4], пространство [5], время [6], состояние [7], обладание [8], действие [9] и претерпевание [10]. Собственно, этими десятью категориями и должно было исчерпываться то, что в принципе можно о чем-либо сказать. Спустя несколько веков эта модель была удачно развита неоплатоником Порфирием, который узрел в ее скелете древовидную структуру. Скажем, из корня [Субстанция] ему показалось логичным отрастить ветку [Материальная] – [Одушевленная] – [Разумная] – [Человек], к каковой на самом конце аккуратно прикреплялся индивидуальный листочек [Сократ]. «Почему именно эту?» —спросите Вы, и будете по-своему правы. Например, современная биология предпочитает иную классификацию: [Млекопитающие] – [Приматы] – [Гоминиды] – [Homo] – [Homo sapiens]. Однако, для средневекового философа лишь его версия отражала глубинную эссенцию двуногих и бесперых, была единственно правильной. Или, скорее, они, вероятно, могли бы допустить, что ошиблись, но с непременным условием, что идеал где-то существует, пусть и в небесной шкатулке познаний Всеведущего Господа. Аналогично воспринималось отсутствие подробной карты оставшихся 90 процентов категорической поросли – никто и не пытался разработать скетч Порфирия до детального уровня, удовлетворяясь тем, что Бог его знает. Зато вовсю кипел и булькал слюной спорщиков вопрос о природе т.н. универсалий – нетерминальных узлов вышеупомянутых веток. Схоласты разделились на два основных лагеря. Реалисты постулировали их реальное существование. То есть, коль скоро Сократ – это Человек, то сие означает, что внутри его собственной субстанции содержится кусочек другой субстанции — Человекости. Для номиналистов же все это были не более, чем имена – nomina. К началу 14-го века явный перевес был на стороне первых. И тут на исторической сцене появился новый кровожадный персонаж – Уильям Оккам, оригинальный францисканский мыслитель из Оксфорда, Venerabilis Inceptor, Почтенный Инноватор.

Режьте, братцы, режьте! – призывал он кондукторов поезда науки. Но давайте сначала разберемся с направлением, в котором тот тогда двигался. В наших терминах речь шла о призыве разобрать завалы на его пути, восстать против поработившей человечество менталки, в свою очередь обязанной своим возвышением обожествлению идола по имени «язык». Напомню, что с точки зрения господствующей доктрины гилеморфизма, интегральной части аристотельщины, существование всякой вещи объяснялось напяливанием на материю т.н. субстанциальной формы, а любое изменение оной добавлением в общий котел эссенции в виде приправы ее акцидентальной коллеги. В нашей собственной классификации то была модель начальной фазы развития, обманывавшей своих поклонников на манер хитрого фокусника. А именно, она давала псевдоответы на абсолютно произвольные вопросы, эффективно подавляя стремление к приобретению каких-либо других знаний. Положим, почему Сократ престарелый? Это к нему прибавилась соответствующая форма. По той же причине впоследствии состарился Платон. Если два знаменитых философа стали через это друг на друга похожи, то это было следствием обретения ими «похожести». Беда была не столько в избытке сущностей – Всемогущий Бог справится и не с такими людскими фантазиями — как в нехватке внимания, уделяемого учеными по-настоящему информационно емким атрибутам тех же феноменов.

А теперь вспомним virtus derelicta из предыдущей статьи. Мы похвалили идею Франциска из Марке, как полезную предшественницу инерции Галилео, как инновацию в контексте современной цифровой физики. А ведь, как это не покажется парадоксально, для своего времени то была еще одна акцидентальная форма, тормозившая дальнейшее движение к станции «наука». Судя по дате рождения модели Оккама, она вполне могла быть дщерью аллергической реакции именно на эту, еще одну ненужную сущность, постулированную коллегами-реалистами с континента. Пожалуй, что все знают боевой клич воинственного брита – брить к чертовой матери. Однако, давайте сначала подробнее разберемся с конструкцией пресловутой бритвы. Вот какие определения давал он сам: «

1. Pluralitas non ponenda est sine necessitate — Многообразие не следует предполагать без необходимости.

2. Когда пропозиция становится истинной благодаря тем или иным вещам, если двух вещей достаточно для ее истинности, то избыточно предполагать третью.

3. Никакое многообразие не следует предполагать, за исключением тех случаев, когда оно может быть доказано (а) разумом или (б) опытом или (c) неким бесспорным непогрешимым авторитетом».

Последняя из вышеприведенных цитат свидетельствует о том, что бескомпромиссный номиналист-революционер призывал своих товарищей по партии резать осторожно — так, чтоб доволен был инквизитор дорожный. А две первые о том, что свою атаку на завал из избыточных сущностей он повел с логического направления. И в самом деле, его главным оружием стали отточенные в фирменном схоластическом стиле тончайшие лезвия логический отличий. Каждому студенту, изучавшему «Summulae Logicales» Петра Испанского, было очевидно, что из того, что «Человек – это вид животных» и «Сократ – человек» не следует то, что «Сократ – это вид животных». Это называлось внеязыковым ложным выводом. Уильям Оккам всего лишь обобщил и усилил это наблюдение за природой естественного языка, тщательно описывая все те случаи, когда условный Человек был ‘Человеку’ рознь. Соответственно, когда реалисты рассуждали, что для истинности пропозиций «Сократ – человек» и «Человек – субстанция» требовалось наличие «Человекости», то делали критическую ошибку, ведь в первом случае речь шла о физических, а во втором о ментальных вещах. По его убеждению, никакие универсальные сущности вообще существовать не могли, и вот почему. Положим, Бог в своем неограниченном Всемогуществе милосердно уничтожил всех людей. Разве тогда сохранится соответствующая универсалия?! А можно ли, наоборот, оставить нас, грешных, в живых, избавившись от «Человекости»?! Не верую, ибо абсурдно!

А теперь я поясню, на кого именно английский инноватор поднял свою дерзновенную длань. Он вовсе не пытался сокрушить Бога, как ненужную гипотезу, ведь Его реальное наличие было для него гарантировано бесспорным непогрешимым авторитетом Библии. Нет, бритва Оккама была занесена всего лишь над ветвями вышеописанного дерева Порфирия. В его представлении большинство из них было попросту ни к чему, точнее, не символизировало ничего сущего. Избавиться от ненужных сущностей предлагалось при помощи теории т.н. коннотаций. В случаях, когда для того или иного понятия удавалось подыскать определение, выражающее его в терминах прочих понятий, оно полагалось онтологически бестелесным. Скажем, «похожесть» можно было постулировать, когда нечто имело такое же качество, как и какая-то другая вещь. И тем самым сэкономить для нее на акцидентальных формах. «Качество» и «Вещь» в последнем примере говорят о том, что Уильям Оккам был вынужден сохранить ветки «Качество» и «Субстанция». Не рискнул он расправиться и с «Отношением», которое полагалось строго необходимым теологически ради существования Божественной Троицы. А вот все остальное заплесневелое порождение темных веков – подчистую под самый корень!

Чего же удалось добиться Уильяму Оккаму? Несмотря на наличие влиятельных оппонентов, он смог не только наломать дров из бритого дерева Порфирия, но и бросить тень сомнения на все капище культа языка, на котором оно произрастало. Сочиненная им привязчивая речевка «Режьте, братцы, режьте» вирусным мемотозоидом распространялась в схоластической речи. Из обрезанного материала схоласты мастерили шпалы. То был современный путь, via moderna, по которому поезд науки мог осуществить исход из модельного рабства…

Не бритвой единой жив живодер. Вот и Уильям Оккам отметился своим импульсивно-взрывным характером и в других областях философии. Подкоп под дамбу догмы продолжается — в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание: «А вот все остальное заплесневелое порождение темных веков – подчистую под самый корень!» Расправьтесь на конкретных примерах со всеми семью упраздненными Оккамом категориями дерева Порфирия.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Богатые данными ученые тоже плачут. Какой там! Рыдают! Голосят! Стенают! Тщетно бьются они умной головой о стенки своего эпистемологического окопа в эпицентре комбинаторного взрыва, напрочь уничтожающего способность моделей к произведению себе подобных. Проблема науки во все времена была вовсе не в нехватке проводимых экспериментов, а в избыточных возможностях их организации. В щелочку оракула физического мира можно бросить бесконечное множество монеток вопросов, но только считанные счастливчики вытаскивают потом с выхода этой лотереи такие ответы, на которых начертаны стоящие внимания законы природы. А ведь лишь эти гордые стяжатели нобелевских премий и профессорских зарплат могут обеспечить ментальное потомство беззаботным теплым местечком в благодатной райской тиши учебников. Где же именно залегли золотоносные руды великих открытий?! В каком направлении копать, дабы найти хоть самую завалящую истину?! Какие исследования являются релевантными для искомой цели?! Впрочем, создание гениев — дело умов самих гениев, в недавнем прошлом самых обыкновенных людей. И реклама – движитель научного рейтинга, как и в любой другой разновидности человеческой деятельности. Потому подавляющее большинство тружеников коллайдера и микроскопа попросту следует установленным примерам-парадигмам. Логика проста и на удивление эффективна – если где-то выбросили тележку дефицитного успеха, то именно в этом магазине и надо поскорее занимать очередь. Удивит ли кого-нибудь тот факт, что процессы, схожие с современными, происходили и в средние века?! Им прежде всего предназначается сегодняшняя статья.

Что интересовало в первую очередь человека образованного в период расцвета схоластической науки в конце тринадцатого века? Всем читателям Post Omnia и слушателям моих лекций совершенно очевидно – то было самое дорогое, чего у них не было – Всевышний. Теология – царица тогдашних наук, державно ржавой рукой правила там бал, отправив на кухню разгребать золу свою служанку по имени Философия. В бесчисленных облаках Utrum обсуждались туманные темы, казавшиеся важнейшими для дела спасения человеческих душ – об особенностях триединого существа возлюбленного Господа, Его Всемогуществе, Всеведении, Всемилостивости и т.д. и т.п.. И тут случился если не сдвиг, то поворот парадигмы к темному лесу богословия задом. С подачи Фомы Аквинского языческого Аристотеля приняли-таки в христианский Пантеон работать главным оракулом по всем прочим натурфилософским вопросам. Соответственно, повернулись и головы ученых ловцов птицы цвета ультрамарин. Происходил, однако, этот процесс не одним резким рывком, а постепенно, пошагово. В частности, забавна история рождения модели virtus derelicta – оставленной силы — из черепного чрева известного нам с прошлой серии персонажа Франциска из Марке. Prima facie, то был важный промежуточный этап развития менталок на пути к галилеевской инерции – идея, помимо прочего, позволявшая звездам блуждать в безвоздушно-эфирном пространстве без помощи мускульной силы ангелов. Но вот известный немецкий историк науки Аннелиз Майер придерживалась диаметрально противоположного мнения: «Критическое отличие между принципом инерции и теорией импетуса лежит в … идее о том, что движение само по себе остается неизменным в отсутствии любых внешних или внутренних сил, и что, как следствие, существуют (насильственные) толчки, в ответ на которые движущееся тело не выказывает тенденции к возвращению в состояние покоя. Эта идея сигнализирует кардинальный отказ от Аристотелевского принципа omne quod movetur ab aliquo movetur (все, что движется, чем-то сдвинуто), и тем самым разрушения фундамента схоластической механики, каковой теория импетуса все еще сохранила и на которой покоилась. Это отличие во всяком случае было настолько сильным, что новая идея не могла быть развита на базе старой теории, но только в оппозиции к ней».

Упомянутый в вышеприведенной цитате «импетус» был всего лишь альтернативным названием все той же модели virtus derelicta, которому, во многом благодаря будущему гостю БГБ Жану Буридану, посчастливилось пробиться в викиальность. Речь шла о самом заметном косяке перипатетической науки – кинематической теории движения. Только слишком ленивый или чересчур ортодоксальный не сомневался в истинности идеи антиперистасиса – стрела, будучи выпущенной из лука, якобы, продолжала свое движение за счет воздуха, подталкивавшего ее сзади. В далекие раннехристианские времена над сей откровенной глупостью с мудреным названием издевался оригинальный мыслитель Филопон. Схожее порицание на ее счет выписали многие арабские ученые, включая Авиценну. Находились отдельные критики великого авторитета древности и в ранне-схоластической католической среде. Франциск из Марке подошел к данному вопросу системно. Будучи профессиональным теологом, он, конечно же, все еще не мог оторвать ментальный взор от основного предмета своей дисциплины — Всевышнего. Среди прочего, его внимание притягивало таинство Евхаристии и соответствующая доктрина транссубстанциации. Аксиома, принимаемая на веру каждым христианином, настоятельно требовала объяснение механизма ее работы — как получается, что в самых обыкновенных с виду и на вкус хлебе и вине содержатся тело и кровь Спасителя?! Должно быть, существует общий метафизический закон природы, позволяющий определенным качествам сохраняться в предметах скрытым оккультным образом?! Doctor succintus был готов перевести взгляд на грешную землю, рассматривая проблематику длящегося полета стрелы только ради аналогии, дабы указать своей аудитории на возможность существования подобного феномена. Pace Аннелиз Майер, эта штука, спрятанная внутри Святых Даров или летящего предмета, для него вовсе не являлась Аристотелевской или любой иной физической силой. На современном языке это, скорее, была некая информационная начинка, превращавшая сухие коржи материи в великолепное пиршество, в нематериальный божественный пирог.

Что же происходило с этой заключенной в застенках катапультированной вещи волшебной субстанцией, а точнее, на схоластическом языке, акцидентальной формой, дальше, со временем?! Оставалась она там на вечное поселение, лишь по мере необходимости будучи расходуема на преодоление сопротивления окружающей среды?! Или же постепенно умирала в соответствии с ненапечатанным на упаковке сроком годности?! Вывод Франциска из Марке снова оказался обусловлен чисто богословскими соображениями. Надлунный мир, как известно, был заспиртован Аристотелем в эфире и тем самым освобожден от круговерти рождений и смертей, генерации и коррупции бренной Земли. Означало ли это, что святые, блаженствуя на самой верхотуре небесных сфер, в райских кущах Эмпирея, были не в состоянии что-либо сказать, не породив при этом бесконечно длящееся эхо?! Успокойтесь, товарищи верующие, хвалу Господу его верные поклонники воспевают не только ментально-духовными органами, но и самой банальной глоткой. И производимые ими звуки глохнут со временем в точности, как и у нас. Почему?! Все по той же причине – virtus derelicta и там присутствует, капелька по капельке исчерпываясь. В точности, как гончарный круг, вращаясь, постепенно замедляется и останавливается, так и голосовые вибрации потихоньку сходят на нет. Вот так универсальная амбициозная модель, пытавшаяся разом объяснить гигантский спектр феноменов – от таинства Евхаристии до полета стрелы – пала жертвой благочестивых соображений о житии святых. Дай virtus derelicta свойство неисчерпаемого источника инкорпорированной силы, и мы получили бы, если еще не первый закон Ньютона, то уже импетус Буридана.

Отсюда очевидным становится заключение о том, что бабулечка-модель отнюдь не конфликтовала со своими собственными внучатками. Более того, вполне достаточно было умерить ее фамильные аппетиты, запретить обжираться теологическими тортами, обтесать домен применения, как девица обретала прекрасную стройную фигурку. Собственно, как раз это и произошло в котелке Галилео Галилея, сварившего из средневековых ингредиентов идею инерции — интегральную часть современной науки. Важнейшую! Фундаментальную! И к тому же весьма шаткую, интуитивно противоречащую житейскому здравому смыслу. В самом деле, спросите кого угодно, кто еще не учился в школе или уже напрочь позабыл содержимое учебников — наш повседневный опыт настоятельно твердит о том, что никакой движитель постоянно за бесплатно тарахтеть не станет, а уж, коль скоро какая-нибудь вещь сдвинулась с мертвой точки, то, как правило, за счет мускульной силы живых существ. Не исключено, что философское переосмысление именно этого простейшего принципа когда-нибудь приведет и к новому прорыву — в пост-физикалистскую физику. Для этого строго необходимо, чтобы люди задались вопросом о возможной реализации того, что мы бездумно и напыщенно величаем законами природы…

Но, пока в фокусе их внимания находятся совершенно другие вопросы, богатые на данные ученые будут продолжать плакать, рыдать, голосить и стенать. Они ведь обречены плестись как-нибудь и куда-нибудь, держась за хвост клячи текущей парадигмы. Нам же остается на сегодня поаплодировать их тоже богатым, но на другие данные предкам, прилежно искавшим Бога, но почему-то нашедшим науку. Каким волшебством средневековые теологи, витавшие в облаках эфемерных utrum-ов, смогли-таки нащупать релевантные темы, обнаружить золотоносные руды великих открытий, откопать далеко не самую завалящую истину?! Смотрите-ка — да они попросту смеются над нами, просвещенными и образованными физикалистами! Хохочут! Гогочут! Улюлюкают! Нет, это мы сами разрезали этой модели рот, чтобы вдоволь попотешиться над дремучими схоластами. На самом же деле она тоже плачет. Она рыдает, голосит и стенает, взирая на своих заблудших в безбрежном океане информации безбожных потомков. И мы не имеем права спокойно улыбаться ей в ответ до той поры, пока не обнаружим другие, метафизические законы природы, которые превратят их невероятно удачные случайные тыки, чудесным образом опрокидывающие все постулаты теории вероятности, в самые заурядные и закономерные явления мира ментальных моделей…

Может быть, те слезы на совести Госпожи Гордыни?! Или каких иных Господ Грехов? Не Дьявол ли, случаем, попутал?! Модели этой категории вопросов непроходимыми завалами преграждали путь человечества к сокровищам знаний. К счастью, нашлись люди отчаянные — бритвой их по горлу и в колодец истории. Джентльмены науки приглашаются в Блог Георгия Борского.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Баланс добра и зла в нашем бренном мире кажется критически нарушенным в пользу последнего. Пожалуй, все, что люди больше всего ценят и любят – себя самих, котиков-собачек и прочих милых зверюшек, произведения искусства и архитектуры, удобства, артефакты и порой даже ландшафты – суть образования крайне хрупкие. Хрупкие в том смысле, что на их первоначальное создание и последующее поддержание в рабочем состоянии требуется значительно больше усилий и времени, чем на варварское уничтожение. Для того, чтобы объяснить этот феномен, не нужно пробуждать к существованию легионы бесов во главе со врагом рода человеческого. Да и физические модели наподобие второго закона термодинамики вполне можно оставить почивать на лаврах в перинах учебников. Достаточно вместе с философами или математиками сообразить, что любая из вышеперечисленных благих для нас сущностей – суть крайне редкая комбинация элементарных первокубиков бытия, что бы они из себя не представляли. Простейшая пермутация немногих, весьма немногих ноликов и единичек в этих гигантских последовательностях мгновенно убивает то, что мы почитаем за их полезные потребительские качества.

Я согрешил очередным воспроизведением столь банального соображения не без корыстной цели. Мне чертовски захотелось его противопоставить несколько менее очевидному наблюдению за ангельской природой идей. Баланс истины и лжи в мире логики кажется существенно нарушенным в пользу первой. То, что ученые больше всего ценят и любят, — леммы и теоремы, корректные обобщения и догадки, доктрины и теории, одним словом, модели — суть образования крайне стойкие. Стойкие в том смысле, что, будучи первоначально созданными, они всегда остаются в истинном состоянии, более того, пользуясь органами дедуктивного размножения, производят многочисленное подобное себе, т.е. столь же истинное потомство. И в самом деле, опираясь на фундамент выверенных посылок, попросту невозможно построить здание ошибочных выводов, конечно же, если при этом аккуратно пользоваться цементом общеизвестных правил. Напротив, комбинация ложных посылок запросто может породить неожиданно корректный результат. В качестве иллюстрации возьму, скажем, заведомо фейковые пропозиции «Сократ – осел» и «Все ослы – философы». Нетрудно убедиться, что элементарное применение к ним силлогизма Barbara первой фигуры производит несомненное «Сократ – философ». Это все теория, а как насчет практики?! Разве такое в настоящей жизни случается?! Дабы в этом убедиться, сегодня я приглашаю Вас на очередную экскурсию вглубь веков. В перископе нашей субмарины времени Reverendus Frater – благочестивый брат-минорит Франциск из Марке.

То был представитель племени младого и незнакомого читателям Post Omnia. Вышеупомянутая асимметрия добра и зла в применении к древним историческим личностям выражается в том, что обычно нам достоверно известны лишь даты их смерти, а вот данные о рождении навсегда остаются закрыты чередой темных веков. Посему можно только догадываться, что Франциск впервые увидел свет Божий где-то в районе 1290-го года. Случилось это радостное для науки событие в итальянском городе Аппиньяно дель Тронто (неподалеку от Асколи, в области Марке). Надев хабит своего знаменитого тезки, он получил образование в учебных заведениях Ордена, в том числе в Париже. Отработав некоторое время в провинциальных studio, заслужил возвращение в стольный град католического богословия. Там он и пристроился читать лекции по «Сентенциям» Ломбарда примерно в то самое время, когда Петр Ауреол занимал почетное кресло францисканского магистра-регента теологии. Посему неудивительно, что в круге тех Utrum, которыми он интересовался, были многие модели его старшего товарища по партии, в том числе «вредная особа» Божественного Всеведения из предыдущей статьи. Однако то был мыслитель самобытный, заслуживший у современников почетное звание Doctor Succinctus – лаконичный, емкий доктор. И захотелось ему почему-то высказаться на необычные, младые и незнакомые темы…

Вот Вы как думаете, звезды они какие? Далекие? Блестящие? Загадочные? Полагаю, что трудно найти такого современного человека, который, отвечая на этот вопрос, в своем перечне ответов упомянет «благородные». А между тем, в средние века именно этот, на теперешний вкус, несуразный предикат пришел бы на память ученым схоластам самым первым. То было вообще чуть ли не самое универсальное определение, применяемое практически ко всему – Божии твари были более или менее благородными в зависимости от местоположения на Великой Лестнице Бытия. Не только каждый камешек знал свой шесток, на той же шкале были упорядочены и нематериальные вещи, такие, как добродетели или совершенства. Что же касается звезд, как неподвижных, так и блуждающих, нынче именуемых планетами, то предпочитались те, что располагались ближе к седалищу Всевышнего – высокому Эмпирею. Соответственно, самым поганым местом в космосе являлась наша грешная Земля, как наиболее удаленная от Божией Окраины центральная точка сферы. Эти верования были замечательно когерентны моделям древнего Аристотеля, который из своих соображений наполнил надлунный мир великолепной квинтэссенцией-эфиром, предоставив подлунному гнить в антисанитарных условиях кромешной мешанины из прочих четырех первоэлементов.

Эта насквозь завравшаяся менталка долго зловредно вставляла палки в колесницу науки. Однако, оказалось, что и сию ложную модель можно приспособить для производства детей Истины. В частности, наш Франциск из Марке обратил внимание на то, что ее требования к благородности небесной материи противоречили самим себе. С одной стороны, Аристотелевский эфир бесспорно располагался в весьма и весьма благолепном, залитом светом Божественной благодати месте. С другой же был неспособен принять никакую, кроме как неодушевленную, субстанциальную форму, что, по другой расхожей догме, свидетельствовало о его низкородном происхождении – ведь разумная форма жизни в божественной иерархии стояла на несколько ступенек выше неживой. Следовательно, единственный выход из тупика абсурда – это вход, то бишь вернуться назад к посылкам и предположить, что благородность всех первоэлементов, не исключая волшебную квинтэссенцию, строго одинакова. А не может ли такого быть, — подумать страшно, аж волосы встают дыбом! – что Сам Философ ошибался, и никакого существенного отличия надлунного мира от подлунного вовсе не существует?! Нет покоя молодым и рьяным — продемонстрировать это должны были другие аргументы.

Предположим вместе с Аристотелем, что неразрушимые небесные сферы сшиты из принципиально другой материи, нежели вечно портящиеся и гниющие во прахе черви земные. Стало быть, и субстанциальные формы у них особые, которые можно напихать лишь нетленным веществом. Но, позвольте, разве возможно уничтожить землю, воду, воздух или огонь?! Всемогущий Всевышний, пожалуй, с этой задачей справился бы, но и то при помощи какой-нибудь волшебной аннигиляции. А уж обыкновенным силам природы тут точно не сдюжить! Итак, и с точки зрения разрушимости между земной и небесной материей категорического отличия быть не может. Нисколько неудивительно, добавляет Франциск, разве все первоэлементы в соответствии с доктриной самих перипатетиков не являются производными одной и той же первичной материи?! Но тогда искомая разница между ними, должно быть, заключается в каких-то количественных параметрах?!

Для того, чтобы Вы по достоинству могли воспринять красоту его следующей модели, мне придется еще раз расплеваться с ложными уродливыми порождениями древнегреческой философии. Предполагалось, что такие атрибуты вещей, как запах, вкус или цвет, обеспечиваются в них т.н. акцидентальными формами, которые, в отличие своих субстанциальных сородичей, являются вторичными добавками к основной функциональной начинке. К этой же маловажной категории относились любые числа, описывающие эти предметы. Но как же весь этот разношерстный коллектив форм умудрялся произвести на аудиторию впечатление целостного хора?! В представлении последователей Аристотеля они все были развешаны у субъектов внутри, будто игрушки на елке. Но что же представляла собой эта елка? Конечно же, это материя, — ответил Франциск из Марке. А, коль скоро это так, то из применимости одних и тех же количественных параметров, читай, акцидентальных форм, к феноменам надлунного и подлунного миров следует единство их фундаментального естества. Человек — белый и камень — белый, разве отсюда следует то, что они сотворены из одного и того же вещества, — возразите Вы?! На современном языке речь шла о микрочастицах, спрятанных под покровом различных химических элементов. И, в конечном счете, именно их единство обусловливает то, что одни и те же алгоритмы измерения по отношению к ним производят схожие числа – аргумент дремучего схоласта работает!

Итак, представитель племени младого незнакомого не пожелал со всеми удобствами расположиться в стане Аристотеля, который с таким трудом удалось построить его предшественникам, но соизволил немедленно отправиться еще дальше, в страшные неведомые эпистемологические дали. Мир, безжалостно распиленный Аристотелем пополам, воссоединился, повсюду над одной и той же материей хлопотали и работали одни и те же законы природы. Отсюда прямая дорога, правда, пересекаемая непроходимым каньоном Коперника, шла к применению точных знаний, полученных в астрономии, к феноменам обыкновенного физического мира, к великому ньютоновскому синтезу механики Галилея с моделями Кеплера. Полку открытых человечеством истин прибыло – и то был неистребимый, неразрушимый подобно мифическому эфиру полк. Почему же долгожданная победа не была достигнута? Почему рождение науки в Европе не случилось на два-три столетия раньше прописанного в учебниках истории срока?! Почему хорошо обоснованная модель высокорейтингового автора, опубликованная в стольном городе Париже, не первенствовала на конкурсах средневековой красоты?!

Обращу Ваше внимание на определенное свойство характера модели, которое антропоморфно назову добродушием. Она не орала по-базарному во всю глотку, распинаясь в любви к распятому Богу. Она не требовала и пригвоздить несогласных к позорному столбу еретиков и безбожников. Она не стращала противников муками ада, не привлекала сторонников предвыборными обещаниями вечной жизни. Она вообще не была вредной особой. Она всего лишь тихонько смастерила изо лживых посылок скромную истину. Еще одну из многих и многих, без соответствующего ярлыка и хрустящей яркой упаковки. Чтобы на такую мышь серую обратили внимание в свете темных веков, университеты должны были сформировать в своих недрах критическую массу мыслителей, способную запустить цепную реакцию приобретения знаний. Ту единственную реакцию, что может изменить баланс добра и зла в нашем бренном мире в пользу первого…

Я тебя породил, я тебя и оздоровлю. Так, должно быть, решил Франциск из Марке, отчаявшись найти дельных соратников в деле развития своей полудохлой модели. И нашел для этого спрятанные резервы сил. Virtus derelicta — в Блоге Георгия Борского.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Некоторые модели злокозненно налагают жестокие ограничения на размножение себе подобных. Делают они это, мастеря для власть предержащих алгоритм, с выхода которого снимается аксиологическая оценка ближних своих. Если оная оказывается ниже еретического порога, то следуют карательные меры. Как минимум, это планомерный разгром рейтинга, после коего полка желающих флиртовать с опозоренной особой сильно убывает. Как максимум, это аборт — оперативное вмешательство, хирургическая ампутация зараженных неугодной идеей членов общества, дабы те не распространяли заразу далее. Хуже того, те же вредные менталки, с другой стороны, всячески поощряют приплод, но в строго определенном бестолковом меметическом направлении. Так, в далекие времена моей юности, когда социализм развился до регулярных полетов в космос и колбасы по талонам, нельзя было высказываться против руководящей роли компартии или за прекращение пролетарской помощи братскому афганскому народу. Зато повсеместно приветствовались сочинения, прославлявшие диалектическое единство и борьбу противоположностей или обнажающие зияющие раны загнивающего капитализма. Каждому верующему в меру очевидно, что и в российской современности балом правят подобные существа, разве что их гранд-нарративы несколько мутировали. Стоит ли тогда удивляться тому, что в католической Европе в далекие темные века на свет Божий повылазило такое же змеиное отродье?! Они безжалостно жалили своими раздвоенными ядовитыми языками костров Святой Инквизиции всех тех, кто отличался неортодоксальной трактовкой вопросов веры. И милостиво разрешали подсюсюкивать себе всем тем, кто присоединялся к их божественно прекрасному шипению…

Так говорил Блаженный Августин: «Даже те [люди] намного более приемлемы, что твердят о судьбоносном влиянии звезд, чем те, кто отрицают [возможность] знания будущих событий. Ибо признавать, что Всевышний существует, и в то же время отрицать, что Он является Всеведущим по отношению к будущему, суть самая очевиднейшая глупость… Тот, кто не обладает знанием будущего, не является Богом. Посему наша воля имеет в точности столько власти, сколько даровал ей Господь и сколько предназначил, что должна иметь; и посему какую бы власть она не имела, она имеет ее в самых четких пределах; и что бы она не совершала, она совершенно точно должна была это совершить, поскольку Тот, чье Всеведение безошибочно, знал заранее, что у нее достанет на это сил и что она это сделает. Поэтому, если я бы должен был хоть что-либо назвать судьбой, то, скорее, сказал бы, что судьба слабее воли, каковая имеет ее в своей власти, чем то, что свобода нашей воли исключена тем порядком причин, который, необычным применением слова свойственного им самим, стоики называют Судьбой». Беда была не только в том, что общепринятый главный теоретик католической партии тем самым обрек ряд весьма перспективных моделей на прозябание в глупейшей луже с нулевым рейтингом. Помимо того, он взвалил на плечи многих грядущих поколений теологов тяжелейшую ношу и неблагодарную задачу разруливать очевиднейший логический раздор Божественного Всеведения со свободной волей. Сам-то он ограничился заливанием пламени разгорающегося конфликта водицей риторических рулад. Вдохновенный Боэций, будучи осужденным на жестокую смерть, мидрашил-мидрашил старую проблему, ан так и не размидрашил. Фома Аквинский, будучи обреченным на святую жизнь, сочинял-сочинял новую сказку, да так и не сочинил. Дунс Скотус, будучи избранным в лидеры францисканцев, бился-бился над тончайшими distinctionibus-отличиями, но так их и не разбил. И вот тут-то на авансцене истории… нет, не мышка с ловким хвостиком появилась, а всего лишь Doctor Magnus, мыслитель по имени Petrus Aureoli или Петр Ауреоли – герой нашего сегодняшнего времени.

Чем же не устроили дипломированного парижского богослова многочисленные готовые решения общепризнанных авторитетов?! То не был скандалист, подобно сонному Иоанну из предыдущей статьи. Более того, весьма вероятно, что он, земляк Папы каорец, обласканный им деньгами и чинами, стал бы законопослушным штрейкбрехером в намечавшемся бунте миноритов против Святого Престола, кабы не отдал душу Господу до издания печально знаменитой буллы Quia nonnunquam. Нет! Скорее всего, он просто испытывал нечто похожее на чувства слепого кота Базилио, всматривающегося в лоснящееся в предвкушении поживы лицо лисы Алисы. Эта модель его обманула! Запутала! А запутаться было немудрено. Блаженный Карабас-Августин подарил глупеньким Буратино первый золотой тезис, выпихнув Всевышнего за пределы шкалы времени, вдаль от поганого подлунного мира генерации и коррупции. Его Бог узревал все сразу, и прошлое, и будущее «одним вечным, неизменяемым и непостижимым видением». Другими словами, события не проходили мимо Него, подобно тому, как это происходит с простыми смертными, но представлялись ему единым целым «безвременным настоящим». Наличие этого удивительного свойства у Вседержителя он объяснял особенностями Его божественной натуры. Но как же быть со свободой воли, разве она не превращается при этом из реальной способности живых существ творить будущее в виртуальную, в банальный самообман?! Боэций, ощутив подвох, добавил в ментальную копилку универсально спасительное соображение о том, что человеческое соображение беспомощно, т.е. пути Господни неисповедимы, и каким-то хитрым образом Он все-таки может обладать знанием не только необходимого, а и бытьможного грядущего. Ансельм Кентерберийский и Петр Ломбардский пытались произвести существенный вклад в общий клад, но лишь сгустили вербальный туман над страной умников-схоластов. Свой христианский теологический долг пятым номером честно пытался исполнить Фома Аквинский. Он обратил внимание аудитории на отличие между непосредственными и удаленными причинами. Так, растущее дерево непосредственно зависит от собственной «генерационной мощи», но удаленно еще и от солнечного света. Первую можно подавить или ограничить, она бытьможна, а вот последняя необходима. Бог – все равно что центр, вокруг которого по окружности течет время. Он словно наблюдает за дорогой, по которой плетутся, влекомые могучими порывами времени, люди, с удаленного красивого холма, не принимая в этом участия, не вмешиваясь и не управляя процессом.

Мы потихоньку добрались до эпохи, описанной на страницах нашего романа, и, хотя философская позиция Джио не была зарегистрирована в анналах истории, многие его знакомые ломали копья на том же интеллектуальном ристалище. Так, Дурандус из Сен-Пурсена, следуя учению другого видного анти-томиста Иакова из Метца, подверг модель своего именитого предшественника сокрушительной критике. Возьмем непосредственные причины некоего бытьможного события, то бишь такого, которое можно подавить или ограничить. Но ведь все эти причины тоже можно знать, и вся их совокупность определит в точности то, что случится. Следовательно, отрицая наличие подобного знания у Всевышнего, мы нечестиво подавляем или ограничиваем Его Всеведение. Кто же вступился за честь обиженного главного теоретика доминиканской партии?! Внимательным читателям нетрудно догадаться, что то был еще один персонаж Post Omnia — Гервей Наталис. И победа, как мы знаем, была на его стороне – вредная модель издала ряд нормативных документов запретительного характера и постепенно задушила голоса меньшевиков. Что же в это время происходило в стане могучей францисканской оппозиции?! Там было, пожалуй, еще побольше теологов, и с большим запасов самым влиятельным из них на пороге 14-го столетия стал Дунс Скотус. Мог ли он не поправить ошибки возлюбленного брата Фомы?! По его мнению, ничто не существовало в вечности, помимо многочисленных ‘сейчас’. Геометрическая аналогия Аквината с окружностью не работала, поскольку в любой данный момент времени наличествовала лишь одна бегущая по ней точка, а не их совокупность. Совершенной ахинеей являлось и деление причин на непосредственные и удаленные. Бог, как необходимая первопричина, определял всю цепочку дальнейших каузальных связей, следовательно, являлся первоисточником всех бытьможностей.

Нет бытьможностей, негде и свободной воле проявиться. Неудовлетворение всеми вышеперечисленными моделями, скорее всего, и обусловило решение Петра Ауреола в очередной раз попробовать затащить на гору ортодоксии ее краеугольный теологический камень. Он не был готов рискнуть стать диссидентом-еретиком и послушно вторил Августиновой вредной мантре-аксиоме – Всеведение суть общепринятая «концепция разума», строго необходимая для Божественного совершенства, свойство Его натуры. А вот со старшим товарищем по партии, Дунсом Скотом, он как раз не согласился, его Господь вообще не творил бытьможностей, из Божественной неизменности следовала необходимость последствий Его волеизъявления. Он попросту перечислил все, что Всевышний знает: «quidditates-чтотности, т.е. эссенции всех вещей, их текущее состояние существования, будущее естественно-природных явлений, таких как дождь или ветер, будущее проявлений свободной воли, таких как повадки людей, их добродетели и грехи, необходимые свойства вещей, такие как «треугольник имеет три стороны», бытьможные свойства вещей, такие как «Сократ сидит», наконец, временную последовательность событий, например, «Цезарь уже был» или «Антихриста еще не было». В отличие от нас или Гугла, Бог обладает всей этой гигантской кучей когнитивного мусора, не меняясь, однако, при этом «неудаленно и абстрактно» одновременно. В этом последнем, риторически хитрющем обороте, «красноречивый доктор» и вознамерился спрятать возможность мирного сосуществования Всеведения со свободной волей. Прошлое и будущее только кажутся далекими друг от друга, по сравнению же с вечностью они на равных правах. Абстрагируясь от «раньше» и «позже», Бог, подобно базе данных всевозможных моделей, обладает знанием, выражаемым в схожести с бытьможными состояниями мира. Это знание ввиду его «неудаленности» не предшествует грядущему и, тем самым, не мешает проявлению свободной воли.

Ой ли?! Петр Ауреол, ловко лавируя между Сциллой томизма и Харибдой скотизма, сотворил свою более-менее оригинальную модель. Но привела ли она корабль его богословия в благословенную гавань Истины?! Увы, его могучие интеллектуальные усилия привели все к тому же пустому результату. Пускай знание бытьможностей Всевышним не предшествует их осуществлению. Пускай ему удалось абстрагироваться от «раньше» и «позже», сохранив интимную близость Божественных познаний с каждым мгновением. Пускай даже Господь нисколько каузально не виноват в тех прегрешениях, которые мы совершаем. Тем не менее, из самого наличия и предполагаемой истинности этой информации, хоть и лишенной ярлыка времени, следует, что никакое грядущее нам, сотворенным из праха земного, своей свободной волей сотворить не дано. И мы, хотим того или нет, обречены болтаться в цепких клешнях судьбы, испытывая лишь обманчивое виртуальное ощущение способности повлиять на ход событий. И все же, Сизифов труд видного францисканского богослова не пропал зря. С каждой новой неудачной попыткой втащить краеугольный камень христианской теологии на гору ортодоксии становилось все более очевидным, что модель, заставляющая своих поклонников схоластических мыслителей это раз за разом делать, насквозь залгалась и попросту вредничает.

Сонные модели у нас в гостях были, со вредными мы тоже сегодня повстречались. Не пора ли нам свести знакомство с более приятными, а самое главное, ментально полезными и плодовитыми дамами?! Прекрасное недалеко – в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание: В статье упомянуты некоторые теологи, принявшие участие в размидрашивании проблемы Божественного Всеведения. Однако, далеко не все. Пополните список.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.