Некоторые модели злокозненно налагают жестокие ограничения на размножение себе подобных. Делают они это, мастеря для власть предержащих алгоритм, с выхода которого снимается аксиологическая оценка ближних своих. Если оная оказывается ниже еретического порога, то следуют карательные меры. Как минимум, это планомерный разгром рейтинга, после коего полка желающих флиртовать с опозоренной особой сильно убывает. Как максимум, это аборт — оперативное вмешательство, хирургическая ампутация зараженных неугодной идеей членов общества, дабы те не распространяли заразу далее. Хуже того, те же вредные менталки, с другой стороны, всячески поощряют приплод, но в строго определенном бестолковом меметическом направлении. Так, в далекие времена моей юности, когда социализм развился до регулярных полетов в космос и колбасы по талонам, нельзя было высказываться против руководящей роли компартии или за прекращение пролетарской помощи братскому афганскому народу. Зато повсеместно приветствовались сочинения, прославлявшие диалектическое единство и борьбу противоположностей или обнажающие зияющие раны загнивающего капитализма. Каждому верующему в меру очевидно, что и в российской современности балом правят подобные существа, разве что их гранд-нарративы несколько мутировали. Стоит ли тогда удивляться тому, что в католической Европе в далекие темные века на свет Божий повылазило такое же змеиное отродье?! Они безжалостно жалили своими раздвоенными ядовитыми языками костров Святой Инквизиции всех тех, кто отличался неортодоксальной трактовкой вопросов веры. И милостиво разрешали подсюсюкивать себе всем тем, кто присоединялся к их божественно прекрасному шипению…

Так говорил Блаженный Августин: «Даже те [люди] намного более приемлемы, что твердят о судьбоносном влиянии звезд, чем те, кто отрицают [возможность] знания будущих событий. Ибо признавать, что Всевышний существует, и в то же время отрицать, что Он является Всеведущим по отношению к будущему, суть самая очевиднейшая глупость… Тот, кто не обладает знанием будущего, не является Богом. Посему наша воля имеет в точности столько власти, сколько даровал ей Господь и сколько предназначил, что должна иметь; и посему какую бы власть она не имела, она имеет ее в самых четких пределах; и что бы она не совершала, она совершенно точно должна была это совершить, поскольку Тот, чье Всеведение безошибочно, знал заранее, что у нее достанет на это сил и что она это сделает. Поэтому, если я бы должен был хоть что-либо назвать судьбой, то, скорее, сказал бы, что судьба слабее воли, каковая имеет ее в своей власти, чем то, что свобода нашей воли исключена тем порядком причин, который, необычным применением слова свойственного им самим, стоики называют Судьбой». Беда была не только в том, что общепринятый главный теоретик католической партии тем самым обрек ряд весьма перспективных моделей на прозябание в глупейшей луже с нулевым рейтингом. Помимо того, он взвалил на плечи многих грядущих поколений теологов тяжелейшую ношу и неблагодарную задачу разруливать очевиднейший логический раздор Божественного Всеведения со свободной волей. Сам-то он ограничился заливанием пламени разгорающегося конфликта водицей риторических рулад. Вдохновенный Боэций, будучи осужденным на жестокую смерть, мидрашил-мидрашил старую проблему, ан так и не размидрашил. Фома Аквинский, будучи обреченным на святую жизнь, сочинял-сочинял новую сказку, да так и не сочинил. Дунс Скотус, будучи избранным в лидеры францисканцев, бился-бился над тончайшими distinctionibus-отличиями, но так их и не разбил. И вот тут-то на авансцене истории… нет, не мышка с ловким хвостиком появилась, а всего лишь Doctor Magnus, мыслитель по имени Petrus Aureoli или Петр Ауреоли – герой нашего сегодняшнего времени.

Чем же не устроили дипломированного парижского богослова многочисленные готовые решения общепризнанных авторитетов?! То не был скандалист, подобно сонному Иоанну из предыдущей статьи. Более того, весьма вероятно, что он, земляк Папы каорец, обласканный им деньгами и чинами, стал бы законопослушным штрейкбрехером в намечавшемся бунте миноритов против Святого Престола, кабы не отдал душу Господу до издания печально знаменитой буллы Quia nonnunquam. Нет! Скорее всего, он просто испытывал нечто похожее на чувства слепого кота Базилио, всматривающегося в лоснящееся в предвкушении поживы лицо лисы Алисы. Эта модель его обманула! Запутала! А запутаться было немудрено. Блаженный Карабас-Августин подарил глупеньким Буратино первый золотой тезис, выпихнув Всевышнего за пределы шкалы времени, вдаль от поганого подлунного мира генерации и коррупции. Его Бог узревал все сразу, и прошлое, и будущее «одним вечным, неизменяемым и непостижимым видением». Другими словами, события не проходили мимо Него, подобно тому, как это происходит с простыми смертными, но представлялись ему единым целым «безвременным настоящим». Наличие этого удивительного свойства у Вседержителя он объяснял особенностями Его божественной натуры. Но как же быть со свободой воли, разве она не превращается при этом из реальной способности живых существ творить будущее в виртуальную, в банальный самообман?! Боэций, ощутив подвох, добавил в ментальную копилку универсально спасительное соображение о том, что человеческое соображение беспомощно, т.е. пути Господни неисповедимы, и каким-то хитрым образом Он все-таки может обладать знанием не только необходимого, а и бытьможного грядущего. Ансельм Кентерберийский и Петр Ломбардский пытались произвести существенный вклад в общий клад, но лишь сгустили вербальный туман над страной умников-схоластов. Свой христианский теологический долг пятым номером честно пытался исполнить Фома Аквинский. Он обратил внимание аудитории на отличие между непосредственными и удаленными причинами. Так, растущее дерево непосредственно зависит от собственной «генерационной мощи», но удаленно еще и от солнечного света. Первую можно подавить или ограничить, она бытьможна, а вот последняя необходима. Бог – все равно что центр, вокруг которого по окружности течет время. Он словно наблюдает за дорогой, по которой плетутся, влекомые могучими порывами времени, люди, с удаленного красивого холма, не принимая в этом участия, не вмешиваясь и не управляя процессом.

Мы потихоньку добрались до эпохи, описанной на страницах нашего романа, и, хотя философская позиция Джио не была зарегистрирована в анналах истории, многие его знакомые ломали копья на том же интеллектуальном ристалище. Так, Дурандус из Сен-Пурсена, следуя учению другого видного анти-томиста Иакова из Метца, подверг модель своего именитого предшественника сокрушительной критике. Возьмем непосредственные причины некоего бытьможного события, то бишь такого, которое можно подавить или ограничить. Но ведь все эти причины тоже можно знать, и вся их совокупность определит в точности то, что случится. Следовательно, отрицая наличие подобного знания у Всевышнего, мы нечестиво подавляем или ограничиваем Его Всеведение. Кто же вступился за честь обиженного главного теоретика доминиканской партии?! Внимательным читателям нетрудно догадаться, что то был еще один персонаж Post Omnia — Гервей Наталис. И победа, как мы знаем, была на его стороне – вредная модель издала ряд нормативных документов запретительного характера и постепенно задушила голоса меньшевиков. Что же в это время происходило в стане могучей францисканской оппозиции?! Там было, пожалуй, еще побольше теологов, и с большим запасов самым влиятельным из них на пороге 14-го столетия стал Дунс Скотус. Мог ли он не поправить ошибки возлюбленного брата Фомы?! По его мнению, ничто не существовало в вечности, помимо многочисленных ‘сейчас’. Геометрическая аналогия Аквината с окружностью не работала, поскольку в любой данный момент времени наличествовала лишь одна бегущая по ней точка, а не их совокупность. Совершенной ахинеей являлось и деление причин на непосредственные и удаленные. Бог, как необходимая первопричина, определял всю цепочку дальнейших каузальных связей, следовательно, являлся первоисточником всех бытьможностей.

Нет бытьможностей, негде и свободной воле проявиться. Неудовлетворение всеми вышеперечисленными моделями, скорее всего, и обусловило решение Петра Ауреола в очередной раз попробовать затащить на гору ортодоксии ее краеугольный теологический камень. Он не был готов рискнуть стать диссидентом-еретиком и послушно вторил Августиновой вредной мантре-аксиоме – Всеведение суть общепринятая «концепция разума», строго необходимая для Божественного совершенства, свойство Его натуры. А вот со старшим товарищем по партии, Дунсом Скотом, он как раз не согласился, его Господь вообще не творил бытьможностей, из Божественной неизменности следовала необходимость последствий Его волеизъявления. Он попросту перечислил все, что Всевышний знает: «quidditates-чтотности, т.е. эссенции всех вещей, их текущее состояние существования, будущее естественно-природных явлений, таких как дождь или ветер, будущее проявлений свободной воли, таких как повадки людей, их добродетели и грехи, необходимые свойства вещей, такие как «треугольник имеет три стороны», бытьможные свойства вещей, такие как «Сократ сидит», наконец, временную последовательность событий, например, «Цезарь уже был» или «Антихриста еще не было». В отличие от нас или Гугла, Бог обладает всей этой гигантской кучей когнитивного мусора, не меняясь, однако, при этом «неудаленно и абстрактно» одновременно. В этом последнем, риторически хитрющем обороте, «красноречивый доктор» и вознамерился спрятать возможность мирного сосуществования Всеведения со свободной волей. Прошлое и будущее только кажутся далекими друг от друга, по сравнению же с вечностью они на равных правах. Абстрагируясь от «раньше» и «позже», Бог, подобно базе данных всевозможных моделей, обладает знанием, выражаемым в схожести с бытьможными состояниями мира. Это знание ввиду его «неудаленности» не предшествует грядущему и, тем самым, не мешает проявлению свободной воли.

Ой ли?! Петр Ауреол, ловко лавируя между Сциллой томизма и Харибдой скотизма, сотворил свою более-менее оригинальную модель. Но привела ли она корабль его богословия в благословенную гавань Истины?! Увы, его могучие интеллектуальные усилия привели все к тому же пустому результату. Пускай знание бытьможностей Всевышним не предшествует их осуществлению. Пускай ему удалось абстрагироваться от «раньше» и «позже», сохранив интимную близость Божественных познаний с каждым мгновением. Пускай даже Господь нисколько каузально не виноват в тех прегрешениях, которые мы совершаем. Тем не менее, из самого наличия и предполагаемой истинности этой информации, хоть и лишенной ярлыка времени, следует, что никакое грядущее нам, сотворенным из праха земного, своей свободной волей сотворить не дано. И мы, хотим того или нет, обречены болтаться в цепких клешнях судьбы, испытывая лишь обманчивое виртуальное ощущение способности повлиять на ход событий. И все же, Сизифов труд видного францисканского богослова не пропал зря. С каждой новой неудачной попыткой втащить краеугольный камень христианской теологии на гору ортодоксии становилось все более очевидным, что модель, заставляющая своих поклонников схоластических мыслителей это раз за разом делать, насквозь залгалась и попросту вредничает.

Сонные модели у нас в гостях были, со вредными мы тоже сегодня повстречались. Не пора ли нам свести знакомство с более приятными, а самое главное, ментально полезными и плодовитыми дамами?! Прекрасное недалеко – в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание: В статье упомянуты некоторые теологи, принявшие участие в размидрашивании проблемы Божественного Всеведения. Однако, далеко не все. Пополните список.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Так говорил Антти Ревонсуо: «Несколько теорий утверждают, что сновидения суть случайный побочный продукт физиологии REM (БДГ)-сна и что он не служит какой-либо естественной функции. Феноменологический контент сновидений, однако, не является настолько дезорганизованным, как следовало бы из таких взглядов. Форма и содержание сновидений не случайны, но организованы и избирательны: во время сновидений мозг конструирует сложную модель мира, в которой некоторые типы элементов, будучи сравнены с бодрствованием, представлены недостаточно, тогда как другие чрезмерно. Более того, содержимое сна последовательно и существенно модулировано определенными типами событий периода бдения. На основании этих свидетельств я выдвигаю гипотезу, что биологической функцией сновидений является симуляция угрожающих событий, репетиция восприятия сей угрозы и того, как ее избежать. Чтобы оценить эту гипотезу, следует рассмотреть изначальный эволюционный контекст сновидений и возможные следы, которые он оставил на контенте сновидений нынешней популяции людей. В среде наших предков человеческая жизнь была коротка и полна угроз. Любое поведенческое преимущество в преодолении опасных событий увеличило бы вероятность репродуктивного успеха. Механизм произведения сновидений, который стремится выбрать угрожающие в бодрствовании события и симулировать их снова и снова в различных комбинациях был бы ценным для развития и поддержания умения избегать опасности. Эмпирические свидетельства из нормативного контента снов, сновидения детские, повторяющиеся, кошмары, пост-травматические и сновидения охотников-собирателей показывают, что наши механизмы произведения сновидений на самом деле специализированы на симуляции угрожающих событий и таким образом поддерживают гипотезу симуляции угрозы как функции сновидения».

Не знаю как Вас, а меня в вышеприведенном дискурсе пуще всего прочего привлекает слово «симуляция». Давайте представим себе шахматиста, рассчитывающего варианты в той или иной позиции. Типа «если он туда, то я сюда» и т.д.. Скажу вам по секрету, для этого ему вовсе не надо передвигать фигурки на доске. Даже смотреть на нее не обязательно. Вполне реально воспользоваться моделью происходящего в голове. Более того, не скажу за всех, а конкретно у меня эта менталка вообще ничего общего со зрительной картинкой не имеет, это, скорее, символы какие-то в извилинах копошатся. Так, готово, представили? А теперь чуть усложним правила древней забавы королей по направлению к странной игре по имени жизнь. Пускай те ладьи, слоны или кони ходят не по утоптанным простейшими алгоритмами дорогам, т.е. прямо, по диагонали или буквой «Г», а как им Каисса на душу положит – практически непредсказуемо, в зависимости от их внутреннего психического состояния. Как вы предлагаете тогда искать несчастному шахматисту путь к победе?! Да будь он самым выдающимся гроссмейстером, даже чемпионом мира, никакой расчет теперь ему не поможет, без практической «симуляции» прямо на доске ему не обойтись. Ему придется пользоваться методом тыка, причем, в буквальном смысле – опрашивая каждого носителя свободной фишечной воли, куда тот намеревается в данной ситуации прыгнуть. И запланировать оптимальную для искомой цели последовательность тычков можно будет, только закончив этот хитроумный процесс. Назовем его сновидением и отметим, что в отличие от гипотезы известного финского философа, наша модель находится на более высокой, каузальной фазе развития – ведь она предсказывает необходимость наличия сего физиологического феномена, а не всего лишь объясняет его присутствие. Обогатив вас сим ультрасовременным наблюдением за человеческой природой, я предлагаю вам обратить свои очи светлые на темные века. Сегодня у нас в гостях нищенствующий монах-доминиканец по имени Иоанн, по местообитанию Парижский, а по прозвищу Соня (Quidort), грезам коего не досталось подобающего его влиянию на судьбы человечества внимания на страницах романа Post Omnia.

История начала 14-го столетия произвела странную короткую рокировку главными религиозными Орденами того времени. Францисканцы, для которых главной заповедью всегда являлась евангельская бедность, а спиритуалы в их рядах и вовсе прославились постыдной непокорностью апостольскому престолу, отчего-то отчаянно протестовали против произвола светских властей. За что и были наказаны ссылками в места, столь отдаленные от Парижа, что свет их разума, в том числе от таких звезд теологии первой величины, как Дунс Скотус, не был более заметен в университетской столице католического богословия. В то же время якобинцы, ставившие во главу угла послушание викарию Христа на земле, почему-то чуть не поголовно подчинились восставшему против тирании Бонифация VIII-го королю франков Филиппу. Потому не кажется удивительным, что синфазно с прочими братьями-проповедниками вибрировала и душа магистра Иоанна. Однако, этот факт все же заслуживает внимания, поскольку он, несмотря на мирную кличку, имел репутацию забияки и активно искал стычек со своими ближними схоластами. Так, его перу принадлежала Correctorium corruptorii ‘Circa’, работа, только на поверхности предназначенная для защиты Фомы Аквинского от нападок Уильяма де ла Мара, в глубинах же изобиловавшая чудо-юдо-рыбинами весьма неортодоксальных воззрений. В Tractatus de Antichristo он пустился в эсхатологические спекуляции. В De confessionibus audiendis не убоялся вступить в горячую полемику с секулярной профессурой. Не менее четырех епископов были возмущены его трактовкой таинства Евхаристии. И в политической философии его предписания плохо противоречили хорошо известному рецепту ангельского доктора: «Все христианские короли должны подчиняться Первосвященнику, наследнику Св. Петра, викарию Христа, Римскому Понтифику, как самому Господу Иисусу Христу». А именно, в своем самом известном опусе De potestate regia et papali – «О власти королевской и папской» он не пошел проторенными путями.

Что за бредятина ему пригрезилась, когда он отказал папству базировать свои претензии на Даре Константина? Во всяком случае, диаметрально противоположная точке зрения Марсилио из Падуи. В его ментальной модели никакого переноса империи с Востока на Запад как раз не приключилось. Византия была и все еще являлась правопреемницей Древнего Рима, а королевство франков – образование новое, никак не связанное с Вечным Городом. Следовательно, ни малейших законных оснований его подчиненности Апостольской Столице из старинного документа вытянуто быть не может. Более того, еще знаменитый юрист Аккурсио доказал, что дело императоров – растить свои владения, ведь augustus – августейший владыка -имеет тот же корень, что augere – увеличивать (обратите внимание, типичный для средних веков этимологический вывод, основанный на модели богоданности языков). Мог ли тогда Константин свершить действие прямо противоположное заповеди Господней, отдав свой доминион церкви?! Получился значительно более правдоподобный против сына Антенора нарратив, не так ли?! Заметим, что у Иоанна не было ни малейших побудительных мотивов защищать германский рейх, его идеалом являлось национальное государство типа царства Филиппа Красивого. Он даже выдвинул несколько аргументов в пользу своего предпочтения. Во-первых, по воле Бога, все люди разные и отличаются друг от друга местом пребывания, языком и обычаями. Следовательно, естественным является разделение тела Христова на множественные органы, т.е. по природе своей человек – гражданин того или иного отдельного социума. Во-вторых, светская власть, в отличие от вербально-духовной, физически не в состоянии управлять подданными, находящимися на значительном удалении. Наконец, в-третьих, королевства являются более мирными образованиями, нежели империи. Это последнее спорное утверждение он защитил не столько экскурсом в историю, как авторитетом Бл. Августина, некогда отметившего, что римляне были значительно менее воинственными, пока не расширили свои границы за пределы традиционных мест обитания латинских племен…

История вообще не была мускулистым местом Сони. Для написания своей книги он возлег на произведениях популярных в среде доминиканцев авторов – энциклопедическом «Speculum majus» Винсента из Бове, «Зерцало» особенно кривое в той его части, что отражала былое, а также столь же фантастичных летописях другого брата-проповедника Мартина из Опавы. Если первый из них подвизался при дворе Людовика Святого и поддерживал претензии Капетингов, то второй, наоборот, кормился при папской курии. Вместе же они представляли собой богатый источник разноцветно интерпретированных, пусть и ложных, фактов. Потому не стоило большого труда выудить в этих анналах золотых рыбок прецедентов для сотворения искомых выводов. Так, обсуждая мифическую Папессу Иоанну, Иоанн подметил, что несмотря на то, что ее выбрали строго по чину, легитимность ее правления была никакая ввиду персонального дефекта оной, а именно скандально женского пола. Стало быть, даже правомерное восхождение на трон Петра и Павла не гарантирует их обладателям безоговорочную поддержку Господа. Обсуждая Троянское происхождение собственного королевства, виртуозно отмидрашил галлов от франков, что позволило заявить о независимости Парижа от Рима на протяжении всех средних веков. Другой легендарный Папа, Кириак, в общепринятой трактовке якобы отрекся от высочайшей должности, несмотря на всеобщие увещевания, дабы принять мученический венец вместе со Святой Урсулой и 11 тысячами девственниц. Эгидий Римский базировал на этом основании утверждение, что понтифик, такой как Целестин V-й, имел право отказаться от своей должности без соответствующей визы Царя Небесного. А вот Quidort-у приснилось по прочтению той же сказки нечто совершенно иное – обезумевший старец, отправившийся развлекаться с толпой развеселых молодух. За каковое преступление тот был совершенно правильно низложен кардинальской коллегией – значит, и с Бонифацием VIII-м имел право подобным образом расправиться церковный собор…

И привиделся Иоанну Мастер Тех, Кто Знает. И раскрыл он пред ним свою великую книгу «Политика». И поведал ему о совершенстве общественного устройства древнегреческих полисов-государств. И пригрезился ему Гуго Сен-Викторский. И раскрыл он пред ним великую книгу Соломоновых Притчей. И поведал ему о совершенстве мирового устройства, когда господство над оным передается от народа к народу словно мяч, нынче и вовсе разорванный. И осознал Иоанн, что приснилось ему как раз то, что он вожделел найти. То не Всемогущий Всевышний обнаружил победный тык, но его собственные пламенные молитвы, расплавив все преграды, проложили путь к идеальному будущему, словно Великий Комбинатор, обнаружили выход из лабиринта неведения. В нем он обрел прекрасную и мирную, хоть и несколько сонную, модель. В ней ни Папа, ни император, ни короли не обладали верховной властью. В ней вообще ни один земной владыка, самый могучий, не стремился подчинить своей воле всех прочих. В ней никто не пытался экспроприировать или денацифицировать соседей, но каждый занимался повышением плодородия в своем винограднике. В ней каждый шел своим путем, занимался своим делом и честно менялся со своими ближними продуктами своего физического и ментального труда…
Все, довольно, к дьяволу политику! Повернемся-ка мы лучше теперь передом к возлюбленным моделям средневековых схоластов. Лицом к лицу Бога увидать — можно только в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание 1: «Мастер Тех, Кто Знает», как очевидно из контекста — это, конечно же, Аристотель. Но кто его так назвал и в каком именно произведении?

❓Домашнее задание 2: Итак, Иоанн защищал независимость церкви от государства, тогда как Марсилио проповедовал верховенство светской власти над папством. Кто из их современников пошел еще дальше, требуя организации на базе империи единого мирового правительства? В каком именно произведении?

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Коль скоро мы с вами изучаем историю моделей, то, пожалуй, нас пуще всех прочих должны привлекать модели истории. Впрочем, эта тематика может интересовать наших читателей и по другим причинам. Что, как не грандиозные нарративы, меняющие интерпретацию и оценки общеизвестных событий и личностей, так потрясающе, порой, в буквальном смысле, влияют на нашу жизнь?! Библия во многом обязана своей популярностью не только священной, но и второзаконческой истории, избранными «фактами», а, точнее, толкованием их происхождения, «доказавшим» руководящую роль партии Господней во многоважных деяниях Сынов Израилевых. Именно исторический, а не диалектический материализм привел к победе коммунизма в отдельно взятой стране, ведь он полностью перевернул все привычные понятия о том, что такое хорошо и кто такие плохиши. Да и нынешний русский мир вовсе не из философских материй сшит, а лыком многочисленных, пусть и неуклюже выкромсанных из анналов истории, информационных лоскутков. Недаром Карл Поппер предупреждал всех желающих об опасности историцизма – без веры в меру ко столь щекотливым вопросам лучше не приступать. Отчего это так?! Все вышеупомянутые модели имеют одну общую черту характера – четкие политические пристрастия, каковые, собственно, и обуславливают их сиюминутное, но крайне эффективное влияние на умы людей, в особенности на больных, хронически отравленных наркотическим зельем самоизбранности.

Модель, что я пригласил сегодня посетить астероид БГБ, относится к тому же семейству гранд-нарративщиков. Однако, в отличие от вышеупомянутых признанных титанов духа, ей, меньшей сестричке великих и ужасных, не удалось свернуть шею неугодным и вытянуть за уши приятных себе персонажей. Она произвела порядочный скандал, но не смогла возглавить бал. Возможно, причины относительного неуспеха стоит искать в мета-контексте, в генетическом коде ее создателя. Марсилио из Падуи, похоже, что еще с детства отличался самобытным нонконформистским характером. Происходя из видного рода юристов, судей и нотариусов, предпочел пойти учиться на врача. Проживая в гвельфском городе, сблизился с капитанами гибеллинов — делла Скала из Вероны и Маттео Висконти из Милана. Став ректором университета в Париже, вскоре забросил академическую карьеру. Наконец, решительно отказавшись от ортодоксальных воззрений, вместе со своим приятелем Иоанном Жандунским погряз в опасной трясине аверроистских верований. Его первое, сразу же крайне полемическое, одновременно самое прославленное и ославленное сочинение, Defensor pacis («Защитник мира»), поначалу распространялось методом самиздата в виде анонимки, написанной от лица некоего сына Антенора (т.е. уроженца Падуи). То была разумная предосторожность, ведь в трактате разбиралась природа светской власти, утверждалась ее зависимость от народной поддержки и развенчивались претензии Апостольского Престола на всякое ею обладание. Имя настоящего автора трактата спустя пару лет всплыло-таки при невыясненных обстоятельствах, что заставило его нырнуть под теплое крылышко императора, как раз пребывавшего в состоянии холодной войны с Иоанном XXII-м. Там-то, при дворе короля Людовика, он и написал De translatione Imperii («О переносе империи»), сотворил модель истории – тему сегодняшней статьи.

“Общеизвестные летописи … говорят нам, что Эней, беженец после разрушения могучего града Трои, отправился в Италию по морю и основал Римскую Империю там, где сейчас стоит Рим, бросив семена в том месте, поскольку оно ему понравилось. Эти семена, как говорится, превратились со временем в великолепнейшее растение, что разбросало свои ветви по всем регионам земли, подобно тому, как крошечное горчичное зерно чудесным образом становится больше всех злаков, и в его тени все короли, принцы и вельможи каждой эпохи со своими народами отдыхают и наслаждаются благами мира. Ибо римляне, произошедшие от Энея, смогли подчинить весь мир своей власти при помощи оружия, воинской дисциплины, ратных упражнений, мирной свободы, культивации справедливости, уважения к законам, альянсов с соседними нациями, зрелым советам, возвышенным речам и благородным деяниям. На протяжении 700 лет от царствия Ромула до цезаря Августа они посылали свои армии по всему миру с такой смелостью и мощью, так сокрушив все королевства мира своей силой, что те, кто читает об их величественных достижениях нынче, внимают словно бы не свершениям отдельных мужей, а всей человеческой расы, и верится, что Мужество и Удача соревновались в установлении их империи».

Несложно заметить, где именно сын Антенора, соратника Энея, установил краеугольный камень своей ментальной модели. Вечный Город был призван заменить Петра и Павла христианской церковной истории в качестве отправной точки гранд-нарратива. Теперь, и в этом состояла основная задача его произведения, ему надлежало показать на манер «два Рима падоша…» и объективно на столь же шатких основаниях, что все имперские блуждания на протяжении долгих столетий были легитимными, сохранившими в целости исходный небесный мандат благосклонности госпожи Фортуны. Византия была в этом ряду наименее спорной первой остановкой, ведь приказ о переносе столицы исходил от законного кесаря. Однако, здесь на пути мешался «Константинов дар» Папе Сильвестру, на котором Апостольский Престол базировал свои собственные претензии на мирскую власть. Поскольку Марсилио был человеком темного века, несведущим в истории и тем паче в стилометрии, то доказать подложность сего документа ему не светило, по каковой причине от него ему пришлось аккуратно отмидрашиваться. С этой задачей он, в принципе, справился еще в Defensor pacis, направив удары своего остроумия на камень преткновения с неожиданного направления. Помогло тонкое, в фирменном схоластическом стиле, distinctio-отличие: «… существует два сорта судей, и лишь один из них образованный учитель, а, может быть, и практик по отношению к определенным вопросам, очевидным в каждой дисциплине. О том же пишет знаменитый философ по имени Аристотель, говоря, что «каждый является хорошим судьей в тех вопросах, в которых сведущ, и он в состоянии их хорошо рассудить», например, врач в вопросах здоровья и болезни. Другой же сорт судей правильно называть правителями, им дана власть и сила принуждения над теми, что преступают закон, посредством наказаний. Это в самом деле судья в соответствии с человеческим законом, о коем Апостол сказал [Рим. 13:4], что «он не напрасно носит меч:», т.е. имеет принудительную и военную силу, «ибо … он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое». И тоже верно, что он не должен быть особым экспертом в человеческом законе». Так вот, оказывается кардиналы и сам верховный понтифик заслуживали свою власть исключительно благодаря выполняемой работе – проповедям, почитанию святых, крещению, исповедям, прочим обрядам — что, конечно же, не могло войти ни в какое сравнение с божественным правом королей распоряжаться безо всякого на то основания.

Как же теперь длиннющим пасом отфутболить империю обратно на Запад? Не было бы счастья, да мусульмане помогли. По замыслу Марсилия во всем был виноват василевс Ираклий, который своим нечестивым тираническим правлением просадил восточную половину империи. Народы, ослепленные колдовством злого волшебника Мухаммеда, так просто в лоно истинной веры было теперь уже не вернуть, потому бразды правления миром перешли во владение европейцев. При этом роль Папы Захария, помазавшего на царствие Пипина Короткого, свелась всего лишь к ритуальным услугам, потому как избрали нового самодержца принцы и вельможи королевства, а последний из Меровингов постригся в монахи по собственной инициативе. Колымагу истории из греков во франки переволок другой Папа, Стефан. Однако, окончательный перенос империи состоялся только при Карле Великом, когда понтифик Адриан жаловал ему звание патриция и – внимание, важно! – якобы, предоставил право распоряжаться апостольским троном, равно как назначать епископов и архиепископов, при этом отняв сии права у самого себя. Для пущего эффекта Марсилио отправил новоиспеченного непобедимого Августа в Святую Землю, где Всевышний даровал тому очередной триумф и освобождение Гроба Господня от нечестивых сарацин. Тем самым, равно как и коронацией с рук Льва III-го в Вечном Городе было подтверждено образование Третьего Рима из второго, Константинопольского…

Дальнейшее развитие сюжетной линии до финальной точки принесло опытному чертежнику Марсилио лишь чисто технические проблемы. Подобно тому, как Адриан растворился в тени Карла Великого, Папа Лев VIII смиренным рыком одарил германского короля Оттона пред синодом священников и прочего народа теми же чинами и привилегиями, что и первого из Каролингов. Ну, а поскольку спустя еще лет сорок была учреждена и формализована процедура выборов, то после этих знаковых событий последующие императоры Священной Римской Империи избирались курфюрстами-электорами уже на самых законных основаниях. Что и требовалось доказать: «Из предыдущего нарратива совершенно ясно, что во времена короля Пепина и Стефана, римского Папы, перенос Римской Империи от греков к франкам был осуществлен посредством вышеуказанных обстоятельств. Во времена же Адриана I-го Карл Великий был назначен патрицием, распорядителем римской церкви, ее епископов, архиепископов и обладателя Апостольского трона. В понтификат Льва III-го Карл Великий был произведен в титул Римского императора, вот в это-то время и произошел фактический перенос империи от византийских василевсов к европейским королям. Наконец, по прошествии многих лет, во времена Папы Льва VIII-го, произошла передача Империи от франкских или галльских правителей к германским».

Аминь или сгинь?! Сотворенная модель наверняка вызвала прилив самых нежных чувств у императора, возможного заказчика работы и определенного кормильца ее автора. Ведь тем самым легитимизировались его претензии на господство если не над всей Европой, то над католической церковью. Однако, далеко не все, хуже того, весьма немногие ученые современники разделили его увлечение красотой получившегося гранд-нарратива. И вовсе не потому, что Марсилио слишком неосторожно жонглировал своими информационными источниками, порой откровенно путаясь в кеглях разбрасываемых им исторических фактов. И не таких слоновьих скелетов в шкафу в те легковерные и жестокосердные времена не замечали. Скорее всего, на фоне могучих французских государей жалкие потуги германских кесарей просто-напросто выглядели потешными. Уж и об их претензиях на итальянские владения к тому времени стали подзабывать. Ах, как давно это было — Фридрих I-й, Барбаросса, Фридрих II-й, stupor mundi! Сам Людовик отправился за Альпы, скорее, с церемониальной, чем с военной целью. Нацепил, как водится, на себя по пути пару корон, пополнил казну продажей чванливым итальяшкам имперских титулов – и назад в свою баварскую берлогу, пиво сосать. Ну, а западная версия модели Третьего Рима, которую тщился породить скандальный теоретик гибеллинской партии, пала смертью забытых жертв аборта. Не пора ли околеть ее восточной сестричке, нераскаявшемуся продавцу наркотика самоизбранности?!

Вышеупомянутое несоответствие высокой теории с приземленной практикой было не единственной причиной безвременной кончины малышки-модели. Еще наличествовали альтернативные гранд-нарративы, отбиравшие у ослабленной конкурентки симпатии аудитории. Вперед в прошлое – с Блогом Георгия Борского.

Домашнее задание: В викиальности Марсилио построил свой комментарий на фундаменте одноименного труда итальянского автора Ландольфо Колонна. В реальности же он возводил здание своей модели не на одном, а, по крайней мере, на трех китах «общеизвестных летописей». Известны ли они вам?!

Cherchez la femme – любят повторять французы. Я же предлагаю улучшить известный литеральный перевод этой фразы до риторически более элегантного «Нет дыма без дамы». И делаю это не без корыстного умысла, подразумевая под пресловутыми женщинами, которых требуется искать, свои излюбленные сущности – ментальные модели. Помимо этого, нам настоятельно требуется выяснить происхождение того дыма, что укутал поля баталий францисканцев, поддерживаемых Священной Римской Империей, со Святым Престолом в двадцатых-тридцатых годах четырнадцатого столетия. Свершилось, казалось бы, немыслимое – не какие-то маргиналы-спиритуалы, а самые что ни на есть наипреданнейшие благочестивейшие сыновья Христовы повздорили с викарием Христа на Земле – Папой Иоанном XXII-м. Да и повод, казалось бы, был ерундовым – не сошлись во мнениях о евангельской нищете. Это тебе не три перста против двух. И даже не две натуры богочеловека в ипостасном соединении против одной без оного. Пожалуй, только средневековые схоласты своим тренированным богословским нюхом могли учуять столь тонкое, на нюансах отличие между спасением и погибелью, ортодоксией и лжеучением.

Первые, едва различимые в дымке грядущего раскаты грома грянули, когда в 1321 году доминиканский инквизитор по имени Жан де Бон арестовал в Нарбонне некую бегинку по подозрению в ереси. Помимо прочего вздора, та осмеливалась утверждать, что Иисус и апостолы, стремясь к совершенству, не имели никаких вещей индивидуально или сообща по праву proprietas-собственности или dominium-владения. Заблудшую в клешни Диавола даму спалили бы без малейших последствий для Западной Европы, кабы на судебном заседании не присутствовал ученый минорит Беренгер Талон. Так вот, сей профессор местного studii не усидел на месте, а встал и во всеуслышанье объявил суждение несчастной женщины доктриной «здравой, католической и верной». Более того, защитил свои воззрения при помощи папской буллы Николая III-го Exiit qui seminat. Дым скандала быстро поднялся до самой верхушки трона в Авиньоне, и восседавший на нем Иоанн, будучи не в состоянии принять столь важное решение самостоятельно за отсутствием надлежащего образования, отдал вопрос на рассмотрение признанным авторитетам – университетским магистрам, равно как и всем прочим добрым христианам, желавшим высказаться на злобу дня. И заполыхали жаркие споры:

— Святой Отец, я могу доказать, что прежде, чем минориты оказались в Тартарии, Папа Иннокентий послал туда двух доминиканцев.
— Святой Отец, а я могу доказать, что францисканцы уже 80 лет пребывают в Тартарии и построили аж 40 храмов, в то время как братья-проповедники имеют только 5, да и те у моря.
— Минориты присваивают все себе, при этом уверяя, что ничего не имеют. Они, якобы, только пользуются благами жизни, но при этом хотят иметь прекрасные церкви, удобные одежды, много книжек и просторные конвенты. Они продают и покупают свои вещи, как и все прочие Ордена, что имеют совместную собственность.
— Сами минориты ничего не продают и не покупают, но делают это только через кураторов. Святой Престол держит в своем dominium-владении все, чем пользуются братья.
— О, да?! Сколько раз ты сам покупал и продавал без куратора?!
— Если я это и делал, то грешил. В Ордене же в целом лишь кураторы заведуют денежными вопросами.
— Разве не приказывал Иисус апостолам взять loculi – мешки и сумы? Разве не сказано о них в Писании: «всё у них было общее»?
— Как пример и модель для будущей церкви, мирские блага были общими для общины верующих. Апостолы же к ним не относились, ибо недаром сказал Петр: «серебра и золота нет у меня». Весь Восток и особенно греки принимают это учение, дарованное Святыми Отцами. А именно, они утверждают почти как статью символа веры, что Христос, Пресвятая Дева и ученики Спасителя, следуя за Ним, обладали такой нищетой, что не имели proprietas-собственности или dominium-владения индивидуально или сообща.
— Святой Отец, сей брат пребывал в Греции, может быть, 15 дней, тогда как я проживал там 40 лет. С детства воспитывался и обучался у них, но никогда не слышал, чтобы греки отрицали, что Христос и апостолы имели совместную собственность.
— Святой Отец, он жил 40 лет в Греции в роскоши и ни разу не проповедовал там слово Божие. Я же был там не 15 дней, но 22 года в странствиях между Грецией и Тартарией, проповедуя без устали, даже в имперском дворце в Константинополе…

Какая же ментальная модель оказалась победителем в войне за dominium-владение душой понтифика, когда дым дебатов рассеялся? «Минориты приносят больше бед и страданий Церкви и прелатам, нежели все прочие Ордена. Францисканцы – жулики, лжецы и лицемеры, желающие жить в довольстве, но выглядеть более совершенными, нежели другие монахи. Их Правило – одна профанация, нежизнеспособная теория и фантазия, а Николай III издал свой декрет Exiit, не посовещавшись с кардиналами». Взял Иоанн XXII-й и отменил запрет, содержавшийся в этой булле, производить любые небуквальные толкования своего содержимого под страхом отлучения при помощи своей Quia nonnumquam. Exiit уподоблял францисканцев семенам, упавшим на добрую землю, защищал их от дьявольских козней конкурентов, которые, движимые завистью, злобой и невежеством, облаивали Правило как незаконное, невозможное для соблюдения, ненавистное. Теперь же подобные утверждения вполне могли подвергаться сомнению. Из трубы поезда истории повалил густой черный дым, события пролетали мимо с ускорением. На ближайшем же генеральном капитуле в Перудже минориты осудили попытки курии отпилить с древа конституции церкви тот сук, на котором они сидели. Воинственный Папа под восемьдесят в ответ не раскаялся, но утвердился в своем мнении. Последовала череда новых указов с апофеозом в виде Cum inter nonnullos, где утверждение бегинки — дамы из Нарбонны -окончательно было объявлено еретическим заблуждением.

Нет такого «окончательно», после которого не случилось бы очередное начало. На следующий же год ментально-идеологическая борьба перетекла в материально-военную плоскость. Новый император Людовик Баварский получил свой престол в результате спорных выборов в жестокой вооруженной конфронтации с Фридрихом Красивым из дома Габсбургов, коему благоволил Святой Престол. Решительный и амбициозный владыка не упустил свой шанс объявить врага в тиаре еретиком, и нашел желающих короновать себя в базилике Святого Петра в Риме. Символично, что среди них был тот самый Шьярра Колонна, что некогда стащил за бороду с престола Бонифация VIII-го. Ставшее неизбежным дальнейшее обострение отношений привело к пленению генерала францисканцев Михаила из Чезена, избранию минорита Пьетро из Корваро анти-папой Николаем V-м и побегу нескольких арестованных монахов из Авиньона. То были видные богословы, которые, пристроившись при дворе короля Людовика, принялись теоретически обосновывать его политические претензии – издавать ученые трактаты, рассылать бунтовские письма, готовить подметные грамоты, не стесняясь при этом публично сжигать чучело еретика, предтечи Антихриста. Непосредственной опасности для Иоанна XXII-го, впрочем, вся эта рекламная кампания не представляла, ведь он находился под теплой мантией могучих французских монархов. Тем не менее, эти происки были серьезной угрозой для дальнейшего счастливого жития ментальных моделей и здоровья эмбриона науки в чреве матушки Европы. Ведь если бы победила имперско-францисканская партия, это сделало бы реальным выкидыш всего, что уже учинил нечестивый понтифик, включая, не дай Бог, канонизацию Фомы Аквинского. Да-да, почему бы и нет?! Развенчание ранее признанного святого – событие, конечно, беспрецедентное, но ведь и папские буллы в католической церкви на ровном месте не отменяют?

За микро-чудо можно признать долгий, чуть не двадцатилетний, понтификат Жака Дюэза, ведь кардинальская консистория предпочла его прочим кандидатам во многом как раз за немощность и болезненность. Его своевременная смерть дала бы протестному движению реальные шансы на успех. Вовне же этих бы-миров он не только выжил, но и нашел среди францисканцев штрейкбрехеров, поддержавших его линию партии. Булла Quia vir reprobus и прочие декреты расставили теоретические точки над надоевшим спором – апостолы некую собственность все-таки имели, а претензии миноритов на то, что каждая корочка хлеба в их руках принадлежит не им, а церкви, попросту курьезны. Однако, за макро-закон следует признать быстрое, всего лишь за год-два, возгорание нездорового интереса Папы к пересмотру, казалось бы, фундаментальной католической догмы. Это явление дыма народу было естественным следствием повышенного интереса Иоанна XXII-го к прелестям модели евангельской нищеты в редакции его возлюбленного Аквината, т.е., по существу, побочным эффектом все той же канонизации. Вот как говорил св. Фома: «… совершенство христианской жизни не состоит по сути своей в добровольной нищете, но добровольная нищета содействует инструментально совершенству жизни. Потому из того, что где-то есть больше нищеты, не следует, что там больше совершенства; воистину наивысшее совершенство совместимо с великим богатством, ведь об Аврааме, о котором было сказано (Быт. 17:1) «Я Бог Всемогущий; ходи предо Мною и будь совершенен», утверждается, что тот был богат (Быт. 13:2).» Безусловно, это утверждение о совершенстве, отвечавшее интересам умеренного крыла доминиканцев, было совершенно несовместимо с кредо францисканцев. Неслучайно, что оно в числе прочих «ошибок» подверглось уничтожительной критике в Correctorium Fratris Thomae Уильяма де ла Мара.

Итак, этот костер братской францисканско-доминиканской ненависти разгорелся не на пустом месте. Дровишки в него подбрасывала модель томизма, томным видом обольстившая престарелого понтифика. Пусть пламя удалось-таки затушить героическими усилиями многих мыслителей и долголетием Папы, БГБ уполномочен заявить — всего этого дыма без дамы не было бы.

Да не примут мое следующее утверждение за сексизм, в четырнадцатом веке таких дам-поджигательниц поддерживали своим интеллектуальным весом почти исключительно мужчины. Не обязательно облаченные в монашеские рясы. И порой даже оснащенные непокорными головами, готовыми восстать против самых укоренившихся мнений света. Темные века постепенно рассеиваются – в Блоге Георгия Борского.

Домашнее задание: Диалог, приведенный в статье, с незначительными изменениями позаимствован мною из известной летописи. Какой именно?!

Что есть жизнь человеческая, если не бурный поток проблем? И мы плывем в нем, влекомые безжалостным течением лет, тщетно надеясь выбраться на берег, обретя прочную почву под ногами. На самом же деле, достижение любой, самой важной цели, суть лишь призрачный промежуточный ориентир, что скроется с панорамы сознания за ближайшим же поворотом. Люди, вдоволь намозолившие себе шкуру перипетиями странной игры по имени жизнь, по-разному осмысляют это ее самобытное правило. Те, для кого полупустой стакан почти полон, рады тому, что любые житейские передряги непременно завершатся. Все же прочие страдают от того, что всякий триумф приносит лишь леденец кратковременной эйфории, а не ледяное спокойствие райского счастья. Tempus fugit – сетовал божественный Вергилий, и с древнеримских времен время нисколько не изменило своей небожественной привычке куда-то постоянно лететь, мельтеша перед глазами. Сколько не лови мгновение, хоть самое прекрасное, все одно оно сгинет в небытии былого. Вот и я, вглядываясь в недавнее прошлое, с некоторым сожалением переворачиваю последнюю страницу написанного исторического романа. Однако, при этом, понимая, что обречен двигаться дальше, с нажитой болезненным опытом осторожностью переступаю порог будущего. Не бывает такого всего, после коего исчерпалось бы всякое после. БГБ возобновляет хорошо знакомое подписчикам последовательное движение вниз по течению истории моделей. Ну, а предназначение конкретно этой статьи – осмотреться по сторонам и набросать эскиз менталок Западной Европы Post Post Omnia – по завершению канонизации Фомы Аквинского, т.е. в двадцатых годах четырнадцатого столетия.

Куда, собственно, добралась госпожа история, что я отметил сей промежуточный ориентир столь знаковым, будто бы праздничным, флажком?! Подумаешь, очередной святой был принят в католический Пантеон, скажете вы?! Нет, друзья мои, бурный поток проблем забросил корабль человеческих менталок на недоступную прежде вершину. Сама по себе модель Аквината была дщерью сомнительной философии и подозрительной теологии — Альберт Великий был более оригинальным ученым, а Дунс Скот более остроумным богословом. Однако, именно благодаря своей посредственности ангельский доктор смог-таки сделать древнегреческую языческую прививку в податливо мягкую часть монотеистических верований, обаристочив тем самым христианство. Умствования средневековых схоластов, при всей их кажущейся бестолковости, засеивали семенами будущего огромное поле принципиально нового пласта вопросов, и теперь их модели могли жить не Богом единым на законных основаниях. Анафемы 1277 года епископа Темпье не то, чтобы отменили или позабыли – правящая партия по определению ошибаться не может. Нет, попросту сделали вид, что они к Фоме не относились. Тем самым, изучение Книги Природы, пусть и томившейся в застенках томизма, стало вполне легитимным занятием, более того, чуть ли не религиозным долгом людей образованных, экспоненциально размножаемых в чревах университетов.

Опрометчиво будет не аплодировать этому интеллектуальному достижению человечества. Вспомним, как множественные попытки вскарабкаться на пик Аристотеля завершались кровавым исходом в ущельях забвения. Ранняя поросль платонической любви Отцов Церкви к метафизическим спекуляциям увяла в христологических спорах. Зрелая красота синтеза Авиценны на мусульманском Прямом Пути была искажена кривым зеркалом Аль-Газали. Поздние плоды мышления Аверроэса и Маймонида сгнили в условиях быстро наступившей геополитической зимы. Вот как раз, учитывая то, что весь этот болезненный процесс занял больше тысячелетия, я и посчитал его завершение за важную веху в развитии эмбриона науки. Подчеркну еще раз – важную, но всего лишь веху. Учение Иисуса-Аристотеля, в точности, как и Маркса-Энгельса, было всесильным вовсе не потому, что было верным, но поскольку его поддерживала вера без меры. Псевдо-объяснительные, как все модели начальной фазы развития, субстанциальные и акцидентальные формы, неприкрытое презрение к количественному описанию феноменов, грубые ошибки в базовых понятиях физики и космологии непроходимыми чащобами и бездонными пропастями стояли на пути дальнейшего прогресса. Лишь слабый свет знаний вдалеке лучезарно оптимистичным эпистемологическим маяком влек людей за собой, в светлое научное будущее. По существу, все остальное древнегреческое модельное наследие было бесполезным балластом, который следовало безжалостно выбросить за борт. А затем сотворить наш, новый ментальный мир, дабы ничто стало всем. Обратите внимание на то, что тогдашние менталки представляли собой законченное мировоззрение, ничуть не менее цельное, стройное и последовательное, нежели современное физикалистское кредо. Вот этот-то догматический стальной орех и требовалось разгрызть, эту-то экспоненциально-сложную задачу и предстояло решить грядущим поколениям мыслителей.

Но что же представляла собой панорама средневекового сознания непосредственно по достижению вышеупомянутого чрезвычайно важного, но тоже промежуточного ориентира?! По отношению к самому Аквинату исполнилось пророчество ученого Мартина из аббатства Фоссанова: «над Вечным Городом воссияет звезда истинного отечественного святого — Фомы Аквинского». Ничего необыкновенного в этом, правда, нет, ведь сей выдуманный герой черпал свое вдохновение в известном его литературному творцу будущем. Однако, еще в непризнанном церковью состоянии кости усопшего теоретика католической партии пользовались особой популярностью среди многочисленных страждущих. Сказывают, что особенно эффективным считалось их применение против опухолей, в частности, шейных. Кто-то додумался оттяпать его голову из мавзолея в отдельную раку, дабы иметь возможность удовлетворить больных женщин, вынося им чудодейственное лекарственное средство к дверям монастыря. Благодать требовалась не только в Италии, но и в прочих странах Европы. Вот как, например, выпрашивал ее факультет свободных искусств Парижского университета: «Но сейчас мы просим вас, из нашей благодарности и благоговейной преданности к памяти столь великого священника, столь великого отца, столь великого магистра [Фомы Аквинского], в щедрости вашей даровать нам мощи того, кто нынче мертв и кого мы не могли сохранить живым; ибо было бы в наивысшей степени неправильным и недостойным, если бы любой другой город или место, помимо Парижа, сего благороднейшего из всех университетских городов, сохранял бы останки того, чья юность была вскормлена, взлелеяна и обучена здесь, в Париже, где впоследствии проявилась невыразимая польза его учения. Разве ошибочно Церковь почитает реликвии святых? Тогда разве это не разумное и благочестивое желание, что мы стремимся оказать постоянную честь телу такого мастера? Так пускай же тот, чья слава зеленеет среди нас в его писаниях, присутствием своих останков в нашем городе вечно живет в сердцах потомков».

Сей запрос не мог быть удовлетворен хотя бы потому, что был направлен по ошибочному адресу – к руководству доминиканцев. Черная братия проповедников сама не могла отобрать у цистерцианцев их загробную добычу, несмотря на многочисленные попытки очернить нечестивое обращение с нею монахов Фоссанова. Ситуацию кардинально изменила канонизация. Post post omnia стоимость костей общепризнанного святого многократно возросла, да и влияние Ордена, составлявшего костяк Инквизиции, значительно выросло. Потому, хоть и не сразу, исполнилось другое пророчество Мартина: «отнимут у нас мощи и ополовинится доход монастырский». С чуть не столетним опозданием оставшиеся останки Фомы Аквинского по приказанию Папы отправили в Тулузу, в самое логово Псов Господних. К тому времени те уже давно выводили свои рулады под Луной по точным нотам Суммы – сочинения Аквината превратились в учебные пособия решением капитула еще во времена Post Omnia. Однако, теперь они получили рейтинг приближенный к сакральному, ведь и сам Фома стал вторым по порядку святым Ордена, упоминаемым в литаниях непосредственно после отца-основателя св. Доминика. Соответственно, распространение моделей томизма по планете тоже резко ускорилось благодаря совместным усилиям команды незаурядных политработников.

В оппозиции к ним оказались давние заклятые друзья – францисканцы. Никто ведь не отменял решение их генерального капитула, постановившего запретить изучение сочинений Фомы Аквинского в studiis Ордена, по крайней мере, без душеспасительных коррекций Уильяма де ла Мара. По всей видимости, отдельные минориты немало сделали для того, чтобы праздник на соседней доминиканской улице не состоялся. Агиографическая литература недаром сохранила для потомства трогательную историю некоего брата, который поклялся, что скорее умрет, чем увидит Аквината святым. И тогда милосердный Всевышний исполнил его горячую молитву, призвав к себе на суд непосредственно перед канонизацией. Наиболее правдоподобно предположение, что генералитет самого влиятельного в недавнем прошлом Ордена, будучи поглощен борьбой со спиритуалами, попросту закрыл глаза на неугодное им, но казавшееся не столь важным, событие. Ослабленные внутренним расколом, отодвинутые на вторые позиции францисканцы не были готовы отстаивать свои теологические позиции в прямой конфронтации со Святым Престолом. Немаловажное значение в победе томизма сыграл и сам Папа Иоанн XXII, который необыкновенно хитро и умело разыграл свою партию. Луи Тулузский по его вдохновенному замыслу был своего рода quid pro quo – дабы иметь возможно бросить кости Аквината в пасть Псам Господним, он предварительно удовлетворил чаяния нищенствующих сыновей св. Франциска.

Главными бенефициарами канонизации Фомы Аквинского стали, конечно же, не минориты, но и не доминиканцы, а, довольно неожиданно, университеты. Профессора, секулярные и монашеские, теперь получили возможность предаваться теологически-философским спекуляциям без опасения быть призванными к ответу за излишнюю любовь к моделям языческого Аристотеля. Не то, чтобы им было разрешено все, что угодно – их вполне могли привлечь, да и привлекали по еретической статье. Однако, ментальное пространство, в котором они могли чувствовать себя комфортно, значительно расширилось. Более того, именно университетские магистры богословских наук, особенно Парижские, хоть и лишенные мощей Аквината, теперь получили мощь конечной инстанции, способной вынести приговор тому или иному суждению, оправдав его ортодоксальность или обосновав ошибочность. В мире Post Post Omnia позади остался не только идол Аквината. Человечество пересело в принципиально новую непотопляемую лодку, влекомую бурным потоком проблем в научное будущее…

Как-как?! Непотопляемую?! Это утверждение происходит из модельного семейства ответов в конце учебника, а они все поголовно страдают хронической анахроничностью. Как раз в изучаемые нами времена лодка истории проплывала в области повышенной турбулентности. Бренные останки Папы Бонифация VIII-го едва избежали кола еретика, а для Иоанна XXII-го подобная карьера была еще вполне возможной. А ведь его менталки плыли наперерез самым ортодоксальным верованиям. Водоворот моделей грядет в Блоге Георгия Борского.

Домашнее задание: Разрешение заниматься аристотелевской философией было явным образом декларировано университетскими нормативными актами. Какими именно?!