Глава XLII. Лев и гнев

Краткое содержание предыдущих серий: Рыцарь Никколо, герой Сицилийской вечерни и последующей войны, разыскивает любимую дочь Биче, по слухам, проданную в рабство. Увы, ему не может помочь ни обладатель загадочного Искусства Рамон Лулл, ни гадалки и колдуны, ни каббалист Абулафия. Бесстрашный воитель не в состоянии справиться с собой и отправиться за новым Откровением к мощам Фомы Аквинского, но вещий сон сам приходит к нему оттуда при помощи доминиканца Джованни. Ему надлежит отправиться в разверстую пасть льва Фландрии…

Февраль 1300-го года от Рождества Христова. Мутно-грязное, давяще-смурное угрюмо-печальное небо привычно оплакивает судьбы обитателей седьмого климата подлунного мира, но его падающие на порывах ветра скупые слезы не в состоянии утихомирить разбушевавшееся, жадное до жратвы пожарище. Горит фламандский городишко Невеле и с десяток других селений в предместье Гента. Полыхает, дабы устрашить и принудить к повиновению укрывшихся за стенами бурга бунтовщиков, а заодно чтобы скрыть под покрывалом пепла следы недавнего грабежа и насилия. Тут же, неподалеку от быстро возникающей серо-мертвой пустоши расположился неторопливым лагерем самый цвет блестящего французского воинства. Теперь рыцари отдыхают от своих праведных ратных трудов. И некоторые из них отнюдь не прозябают в разбитых прямо на слякотной земле палатках. Не все раздолье огню — разрушений избежал небольшой придорожный трактир, принадлежащий семейству лилиардов – верных лилии и Филиппу IV-му местных жителей. Здесь, за грубо сколоченными столами победители играют в кости, обмениваются скабрезными анекдотами и распевают залихватские развеселые песни. Пиво гостям разносит юная хозяйская дочка – хоть не особо миловидная и еще нераспустившаяся, словно робкий цветочек ранней весной, но уже привлекающая раздевающие взгляды набухающими женскими формами. Внезапно в дверь вошла новая группа людей – какой-то офицер со своими оруженосцами. Будучи уже изрядно навеселе, он не стал тратить время на трапезу, но с пьяным упорством пожелал тут же прорваться в самый малинник: «Эй, селянка, бо, подь, бо, будет карашо, алле!» Не успел он вымолвить «тре бьен», выражая удовлетворение нащупанными прелестями, как кинжал Никколо пронзил наглого обидчика девочки, так напомнившей ему маленькую Беатриче, насквозь. На помощь к сраженному господину сразу поспешили двое слуг, но железный кулак богатыря опрокинул первого из них, а выхваченный из ножен меч раскроил череп другому. Мгновенно протрезвевшие многочисленные посетители немедленно бросились на неожиданно обнаруженного в своей среде врага. И не зазвонил колокол, и не началась сицилийская вечерня, и никто не поспешил на помощь вступившемуся за девическую честь герою. Но тот, казалось, окруженный со всех сторон, не растерялся, разбил первой попавшейся под руки лавкой окно, выпрыгнул наружу и, вскочив на коня, растворился в темноте. В груди его бушевал гнев…

— Не мог я доле того вытерпеть. Шел на службу – за благо рассудил! А сюда прибыли… Ни в чем не повинных людей убивают. Даже стариков и детей. Девиц насилуют. Добро отбирают. А тут еще этот мозгляк! Ведь на сущего ребенка напал! Я слишком знаю это все – у себя на родине испытал. С тех пор ненавистна мне франкская речь. Да языки вообще несподручны. Местных особливо не разумею — все что-то хрипят. Так что тебя, благочестивый брат, мне сам Бог послал! Как величать-то тебя?!
— М-м-м… Зови меня Джованни. Да, можно еще Джанни или Джио! Я во Фландрии и сам не так давно, нет! На Петра и Павла только пара лет будет, как звезды меня сюда привели. Много я допрежь странствовал на востоке, здесь же хотел до западного предела света дойти. Да вот, осел в славном городе Генте, уж больно гвардиан тамошнего конвента мне по нраву пришелся. Хочу здесь теперь летописцем заделаться! Да! Ибо, как полагал мой друг … м-м-м … Марко, францисканцам самим Богом уготована vita contemplativa, сиречь, жизнь в созерцании. Что до языка тутошнего, то говорят на нем только выше реки Лей, называется он Диетс, и возможешь им овладеть, коли захочешь. Но я тебе во всем помогу, ибо вижу – ты рыцарь храбрый и человек честный. За измену твой поступок посчитают франки, и не простит тебе его надменный Карл Валуа. Нет! А безобразничают они здесь уже давно — не только что простых девок, а и невест Христовых целыми монастырями в чем мать родила угоняли в свой стан бесчестить…
— Иисусе Мария! И не убоялись гнева Господня?!
— Попускает им злодеяния до поры Всевышний. Велика сила князя тьмы, но грядет Dies Irae! Да! Король призывает укротить клятвопреступника графа, как нарушителя договора при Мелуне. Только у нас законов, что в царском гардеробе одежи – вот Филипп Красивый и наряжается по своему вкусу. При этом он удобно сбрасывает с плеч своей памяти, что Ги де Дампьер – его крестный отец, пэр Франции, шествовавший впереди всех прочих с мечом Карла Великого на его коронации, соратник еще Людовика Святого в крестовом походе, издревле оказывавший Капетингам consilium et auxilium, совет да помощь. И если тот отказался от вассальной присяги, то не без веской причины, нет! Сделал он это лишь потому, что нечестивый сюзерен держал в заложниках дочь его Филиппину, сосватанную за английского принца, заигрывал со всеми пятью славными городами, науськивая их на своего законного господина, да помогал его старым врагам – Флорису V-му и особенно Жану д’Авену, нынешнему владыке Эно, Голландии и Зеландии. И того ему мало – сейчас, едва закончилось перемирие, заключенное посредничеством Папы Бонифация, тотчас же отправил свою армию на новое лиходейство. Он почитает себя за immediatum dominum – за непосредственного хозяина сего края. Помяни мое слово – будет вскоре старый хромой граф со своим многочисленным семейством томиться в тюрьме, дабы многострадальную Фландрию можно было свободно грабить. Да!
— Боже милосердный! Что же делать?!
— Это смотря кому. Тебе, Никколо, я бы посоветовал первым делом переодеться в монашеское одеяние, да укрыться где-нибудь в Брюгге под крылом у либардов, сиречь, сторонников фламандского льва. Там сейчас в чести Петер Конинк, не слышал о таком, нет?! Маленький, почти карлик, неимущий, чуть не нищий, в летах, едва не старик, простолюдин-ткач без роду и образования, но скоро, очень скоро многим лилиардам-вельможам станет худо от острия ума в его худом теле. Да!

18 мая 1302-го года от Рождества Христова.

— Темно. Мрачно. Жутко. Вчера лейтенант короля Жак де Шатийон со своими лилиардами вторгся в наш любимый город. Они срыли наши стены. Они сожгли наши села. Они уничтожили наши свободы. Они задушили нас налогами. Они заставили обменять наши монеты, серебро и золото на свои фальшивки. Мы даже принуждены платить за их собственные бесчинства. А теперь они пришли, чтобы казнить наших отцов, братьев и сыновей, позорить наших матерей, жен и дочерей. И наш несчастный граф не защитит нас из франкской темницы. И у нас нет надежды на английского Эдуарда – он увяз в шотландском мятеже. И к нам не придут на помощь подкупленные франками имперские войска или рыцари герцогства Брабантского… Но у нас есть натруженные руки, которыми мы привыкли зарабатывать хлеб свой насущный! И у нас есть острые худедахи, коими мы привыкли приветствовать наших врагов! И у нас есть Всемогущий Господь, на справедливость коего мы привыкли полагаться! И с нами Его Святейшество Бонифаций, предостерегающий Филиппа о неминуемой каре Божией за свою спесь и непокорность апостольскому престолу! И в наших рядах Ян Брейдель с непревзойденными храбростью и силою бойцами из гильдии мясников! И нас поддержат десятки тысяч жителей Брюгге! И вот – смотрите все туда! Свет! Достаток! Жизнь! Там встает Солнце блистательной победы! Вы слышите колокольный звон, зовущий на заутреню?! Сегодня Великая, Хорошая Пятница! Так вперед же, дети мои, смоем очищающим кровавым дождем пепел горя с лика нашей земли!

И, сотрясенная негромкими словами сильного духом хилого человека, словно от резкого крика в горах, людская лавина неудержимо понеслась по артериям города — через мосты и ворота по аккуратным, будто линейкой прочерченным мощеным переулкам, вдоль щеголяющих серо-зелеными булыжниками зданий — прямо в зараженное французской болезнью сердце бурга, на рыночную площадь, к тому самому Камню-Стейну, где когда-то пребывал в заточении сам Петер Конинк. Их боевой клич – ‘scilt ende vrient’, щит и друг – проникал сквозь узкие ниши в каждый дом, заставляя души горожан тревожно и радостно трепетать в страхе возмездия и упоении мести. Только фламандские уста могли выговорить ‘схилд эн де фринд’ в точности, как лишь исконные сицилийцы были в состоянии произнести ‘ciciri’. Сей уловке мятежников научил Никколо, монашеское одеяние коего не помешало ему присоединиться к восстанию. В Библии сея хитрость называется шибболет – пояснил переведший его совет Джио, хоть и не сражавшийся сам, но сопровождавший переодетого рыцаря. И неспособных правильно прохрипеть эти слова ждала костлявая смерть, весь день бродившая по улицам, споласкивая свои красные от людских мучений одежды во многочисленных колодцах и фонтанах. Rugit leo, vincula fregit – Лев Фландрии грозным рыком разбил свои оковы и воцарился над Брюгге.

— Господи Иисусе Христе, какая низость! Это противно кодексу чести! Подло напасть на мирно спящих безоружных людей, закидывать их камнями из окон, обливать помоями, резать ножами как свиней! Божие чудо, что удалось спастись Пьеру Флоту и тебе, де Шатийон! Но теперь мы не можем оставить сие жуткое преступление безнаказанным!
— Клянусь, сир, как я уже обещал моей племяннице королеве Жанне — я более не позволю речи фламандской черни коптить благословенные небеса. Уничтожим их всех до единого!
— Только тогда мы будем удовлетворены. Но высшее командование армией возмездия я поручу, пожалуй, Роберту, графу Артуа. Это мой лучший, самый опытный полководец, да и вырос в тех краях низких земель. Заодно проверим его на верность, ведь Дампьер был его товарищем по крестовому походу. Тебе и Пьеру поручаем за ним присматривать…
— Господи Иисусе Христе, какое великодушие! Это достойно Его Величества! Послать многотысячное карательное войско на людей, вооруженных немногим лучше, чем кухонными ножами, с намерением сжечь и перевешать всех без исключения! Так что же будем делать, друзья мои?!
— Франкская конница непобедима — всем известно, что каждый всадник совладает с десятью пешими! А мы можем рассчитывать лишь на городское ополчение Брюгге и его окрестностей, может быть, еще Ипра и некоторых других местечек. Даже Гент, затворивший ворота перед либардами, не придет нам на помощь, разве что Ян Борлют вырвется оттуда со своим сбродом головорезов. Найдем ли мы достаточно денег на экипировку, провиант, лошадей?! Сможем ли нанять иноземных рыцарей?! Надо идти к Филиппу на поклон, просить пощады…
— Что скажете вы, благородные принцы Гвяйде фан Намен и Виллем фан Гулик, сын и внук нашего возлюбленного графа?!
— Станем драться, уповая на милосердие Господне! И да станется по воле Его!
— А что посоветуешь ты, Никколо, сицилийский волк в монашеской шкуре?!
— Он говорит, что не стоит опасаться конных тяжелых рыцарей. Нет! Он сам видел, как легко вооруженные альмогавары побеждали их в бою. Самое главное — выдержать их первый натиск, избежав столкновения в лоб, не дать набрать скорость. Добавлю от себя – покорители мира татары побеждают именно проворством и гибкостью маневра своих лошадей, а не их весом. Да! Потому лучшим местом для битвы будет любая пересеченная местность, например, заболоченная, каковой здесь вдосталь…

11 июля 1302-го года от Рождества Христова. В цитадели Куртре поджидает своего часа нанести удар в спину врагам осажденный, но не побежденный французский гарнизон, а за стенами бурга под лучами некстати расщедрившегося летнего Солнца расположилось станом фламандское войско…

— Вот идиоты, эти rustici! Расположились за ручьями в тщетной надежде защититься ими от тяжелой рыцарской кавалерии. Но наши боевые кони умеют и плавать, и прыгать – все сгинут, растоптанные, опрокинутые нами, в той самой яме, что приготовили для нас!
— Не могу себе представить, граф, чтобы столь опытный военачальник, как Ян фан Ренессе из Зеландии совершил бы столь детскую ошибку. Нет ли здесь какой-нибудь ловушки?!
— Его знамена едва видны на задах – бравые ткачи и мудрые мясники, должно быть, не доверили профессионалам командовать баталией…
— Стоять здесь, за частоколом врытых пик, и – ни шагу назад! Когда они пойдут в атаку, будет страшно и жутко — этакие железные чудища лавиной понесутся прямо на вас. Потому можно глаза закрыть, молитвы про себя читать, но ни в коем случае нельзя паниковать и бежать! Щиты, как закончится обстрел из арбалетов, лучше побросать, дабы ловчее было держать худедахи обеими руками. Удары поначалу наносить только по лошадям, а не по всадникам! Вот упадут они неуклюжими тушами, тогда уж рубить их в мелкий фарш! Приканчивать всех до единого, никого в плен не брать! Коли кто только нагнется за добычей, приказ суров, но справедлив – его должен прикончить камрад, стоящий за спиной. Самое ценное, что у нас есть – наша мать родная земля, так обнимем же ее, поцелуем и поклянемся защитить!
— Vlaanderen en de Leeuw! Фландр-р-рия и Лев!
— Не трусь, ребята, ангелы небесные и святой Георгий будут сегодня сражаться за нас! Давеча заприметил я серую мерзкую жабу, что прыгала от нас в сторону франков. Да! И еще видел, как над нами кружили белые чайки, а над ними каркали черные вороны. Ночью же и вовсе наблюдал Божие чудо – как множество малых звезд окружили и напали на одну большую, и та свалилась прямо в Лей. Не может быть более ясных знамений грядущей победы! Нет!
— В рыцари посвящаются – Петер де Конинк с сыновьями Виллемом и Яном, Ян и Ваутер Схинкел, Ян Пулард, Якоб фан Бассефелде, сын Николааса, Якоб фан Бассефелде, сын Яна…

Ливень стрел, как и ожидалось, не смог смыть и смять стройные ряды ополченцев, лишь чуть подкрасив кровью немногих падших лениво струящиеся ручьи. Но вот раздался трубный глас, заглушаемый устрашающим боевым кличем из тысяч глоток. Montjoie Saint-Denis! В первых рядах рыцарей Жан Беспощадный из рода д’Авенов — заклятых врагов Дампьеров. Бренная плоть тревожно трепещет, ощущая приближающуюся опасность – ой-ой-ой! Сердце бешено бьется в такт копытам – та-да, та-да, та-да! Но разум, привычный к турнирам и сражениям, уверенно направляет человека-кентавра вперед — Монжуа Сан-Дени! И бессмертная душа, рвущаяся наружу вместе с криком из груди, ликует в упоении, предвкушая сладкий привкус грядущей мести и пряный фимиам вечной славы! Ух, эта грязная лужа по пути… Но ничего, ведь ее несложно переплыть – вот так, выбраться на берег – вот тут, и снова пришпорить коня – вот и все! Ох, эти чертовы пики на пути… Но ничего, ведь перед ними несложно остановиться – вот так, ударить по ним мечом – вот тут, и опять ринуться в бой – вот и все! Ах, эта наглое мужичье под ногами… Но ничего, ведь их несложно разогнать – острием копья, опрокинуть – торсом лошади, убить – чем попадется. Но, Боже мой, какая низость! Они, и свалившись с ног, не унимаются, а вспарывают незащищенное броней брюхо благородного животного своими грубыми мясницкими ножами. Это против всех правил! Я не могу… не могу встать! Я заплачу … заплачу богатый выкуп! Удар … еще удар – знаменитая миланская броня не выдерживает яростного гнева худедахов. Господи Иисусе Христе Боже Мой, в руце Твои предаю…

— Граф – это немыслимо, невероятно, невидано! Наши лучшие рыцари гибнут сотнями!
— Вижу все, причем, не хуже вас. Должно быть, Всевышний прогневался на нас. Недаром кюре сегодня утром обронил Святые Дары…
— Так не пора ли протрубить отступление, сохранить хоть часть войска?!
— Бежать?! Клянусь честью, единственным, чем я дорожу, фламандцы не увидят мою спину, а король мое опозоренное лицо. Нет! Нет! И еще раз нет! Лучше смерть! Artois! Artois a la bataille! Артуа! За мной в баталию!

Душевный порыв великого воина сотворил чудеса. Его могучий конь, не входя в воду, перепрыгнул через преграду и понес неудержимую железную махину в самую гущу врагов. Не останавливаясь ни на секунду, он с грохотом врезался в укрепления – сокрушил их и понесся дальше, сея смерть и панику своим непобедимым в битвах мечом. И вот уже ополченцы, исполненные непреодолимым ужасом, попятились перед разбушевавшимся титаном, побежали прочь. И вот уже Виллем фан Гулик, раненый и изнуренный, унесен в стан верными оруженосцами. Но вот уже Ян фан Ренессе спешит к месту прорыва обороны с резервными бойцами. Да и это уже ни к чему – какой-то великан в монашеском одеянии наносит дубинкой размером с приличное дерево такой удар по всаднику, что тот со ржавым скрежетом и грохотом валится прямо в кровавое месиво перед его ногами.

— Prenez, prenez, le comte d’Artois! Вот мой меч, возьми, я – граф Артуа!
— Иисусе Мария, чаво?! Нету рядом вельможи, кто бы тебя понял. Получай по заслугам!

Нежная фламандская ночь накинула теплое одеяло над полем страшного побоища. Где-то вдалеке, жалобно ржа и волоча за собою вывороченные кишки, ковыляли несчастные лошади. Здесь, на этой серо-мертвой пустоши, усеянной изрубленной человечиной и золотыми шпорами, завял самый цвет блестящего французского воинства – бесчисленные графы и их старшие сыновья, бароны и рыцари, братья де Клермон – коннетабль и маршал Франции, Жак де Шатийон и Пьер Флот. То была не просто неожиданная победа необученного народного ополчения над лучшей армией Европы и не только триумф льва Фландрии над лилией. То река терпения человеческого переполнилась гневом и перенаправила течение истории в иное русло…

❓Домашнее задание 1 : Пять славных городов Фландрии – о чем шла речь?
Домашнее задание 2: Rugit leo, vincula fregit – чье высказывание?
Домашнее задание 3: По хотению автора и велению интриги романа Роберт Артуа был повержен рукою Никколо. Кто отличился этим подвигом в исторической реальности?