Глава XLVIII. Серый Папа (Часть II)

Краткое содержание предыдущих серий: Рыцарь Никколо, герой Сицилийской вечерни и последующей войны, разыскивает любимую дочь Биче, по слухам проданную в рабство. Долгие безуспешные поиски приводят его во Фландрию, где он в рядах бюргеров Брюгге одерживает сногсшибательную победу над железными рыцарями при Куртре, и в Окситанию, где он становится соратником Бернара Делисьё и не без успеха борется с Инквизицией. Однако, его арестовывают вместе с тамплиерами, подозревая в сокрытии членства в Ордене. Епископ Жак Дюэз в обмен на преданную службу охранником вызволяет его из тюрьмы. Надежный телохранитель премного способствует неожиданному воцарению Папы Иоанна XXII-го…

«… Signo tibi aures, ut audias divina praecepta, крещу тебе уши, дабы слушался заповедей Господних. Signo tibi oculos, ut videas claritatem Dei, крещу тебе глаза, дабы узрел славу Божию. Signo tibi nares, ut odorem suavitatis Christi sentias, крещу тебе нос, дабы учуял сладость Христову. Signo tibi os, ut loquaris verba vitae, крещу тебе рот, дабы изрекал слова жизни… Signo te totum in nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti, ut habeas vitam aeternam, et vivas in saecula saeculorum, крещу тебя всего во имя Отца и Сына, и Духа Святого, дабы имел житие вечное во веки веков. На погибель крещу! На погибель нечестивому Жаку Дюэзу, прозванному Иоанном, и двум его родственникам, ныне кардиналам! Аминь! Аминь! Аминь!»

Епископ Тулузы Гайар де Прейссак, тоже племянник, но усопшего понтифика Климента V-го, завершив обряд крещения трех восковых фигурок, передал их виконту Брюникель, а тот в свою очередь двум мрачного вида мужчинам. Те же, бережно уложив новоиспеченных христиан на оловянное блюдо, тщательно завернули их в заранее приготовленные пеленки и, спрятав под платье, быстро покинули часовню епископского дворца, направляясь к себе домой. Там уже несколько дней кипела работа другого рода. Жаб и ящериц они отловили на пустыре за городом. Крысиные хвосты и пауков раздобыли по капканам и углам. Ногти, кожу, волосы и кусочек веревки повешенного отрезали на ближайшем эшафоте. Затем знакомый аптекарь сжег весь их дьявольский улов в порошок, и, добавив мышьяк, смешанный с желчью свиньи, ртутью и настойками кое-каких трав, бережно разлил получившееся адское варево по бутылкам. К фигуркам же они приложили пергаменты с надписями Papa Johannes moriatur et non alius – умрет Папа Иоанн и никто другой, Bertrandus de Poyeto moriatur et non alius, Gaucelmus Johannis moriatur et non alius, а затем упаковали их в три разодранных хлеба вкупе с клочками хвоста дохлой собаки и растолченными останками висельника. Наконец, залепили все аккуратно мучным клеем. Уф, готово! Осталось лишь отвезти смертоносный груз в Авиньон, где его нетерпеливо поджидал подследственный Гуго Жеро.

7-е марта 1317-го года от Рождества Христова. Серый дождь снова нещадно колотит землю, обращая ее крепкую черную кожу в мерзкую и липкую, будто кровавую, слизь. Никколо завершает ежевечерний обход постов охраны. Вдруг его внимание привлекают два бродяги, расположившиеся на ночлег прямо в грязи за городскими воротами. Смотреть жалость, — думает он, — да и чудно! Нешто на мостовой не суше будет?! Аль напились до изумления?! Но почто у сих оборванцев такие толстенные кули?! Нет ли здесь какого плутовства?!

— Эй, ребята, вы кто такие? Откель будете и чем тута промышляете?!

— Во имя Христа, не бранись на нас, вельможный рыцарь! С Тулузы мы, люди бедные, простые и безродные, нанялись вот перенести эти вещи. А здесь поджидаем начальника нашего, Перро, он с утра еще с кем-то на встречу ушел. Вот воротится, мы тотчас же и уйдем отсюда.

— Вот как, на встречу, с кем же? Не ведаете, куда и к кому ушел?
— Толком не знаем, слышали только, как он про архиерея какого-то говорил.
— Иисусе Мария! Архиерей! А ну-ка валяйте сюда! Подивимся, что у мешков энтих внутрях.
— Господи, помилуй! Спаси и сохрани раба своего, Пречистая Богородица! Никколо, они убьют меня! Убьют! Не за себя боюсь, Иисусе, а за Мать нашу и Невесту Твою, Святую Церковь. Эта гасконская проказа – она повсюду, покрыла все ее тело! Никколо! Что Гуго Жеро, арестован?
— За сею ехидну более не страшитесь. У нее все змеиные зубы вырваны. Подозрительные вещи взяли при обыске. Пущай таперича инквизиторы расстараются, им это сподручнее.
— Подозрительные?! Что?! Что у него нашли?! Ну, же, Никколо, говори!
— Бутыль какую-то, от коей так разит, что я аж заколдобился…
— Это яд, определенно яд! Значит, где-то у нас на кухне … наверняка, один из поваров…
— Можем сменить всех, кто не из Керси. Но кажное яство прежде, чем попасть на Ваш стол, тщательно тестируется.
— Отрава может быть медленно действующей. Нужно будет завести магические приборы для ее раннего обнаружения. Еще, еще что у него обнаружили?
— Какие-то цидулки с каракулями на неведомом наречии.
— Это заклинания, конечно же, заклинания! Стало быть, какие-то колдуны ему помогают, должно быть, иудеи! Сколько Талмудов не сжигай, сколько их ни гони, сколько ни обращай, они все равно выблевывают свои мерзопакостные слова и деяния! Я одного самолично допрашивал – «хочу», — говорит, — «умереть в вере отцов своих, а вас, христиан, презираю, ибо» – прости, Господи! – «поедаете Бога своего». И плюнул, поганец такой, на образ Пресвятой Девы!
— И я слышал, что сии псы смрадные на Святые Дары покушаются. Подкупают слабых верою женщин, дабы раздобыть оные и надругаться над ними. Да только Господь Бог не попустит!
— Да, Никколо, это давняя известная история – кровь полилась из евхаристического хлеба того, а злодея на свином рынке казнили. Но вернемся к Гуго — корни его измены глубоко, их все надо выкорчевать!

7 апреля 1317 года от Рождества Христова. Долгожданное Солнце благодати Божией бросило-таки несколько хилых лучиков на закат жизни престарелого понтифика. Правда, не без его собственного содействия небесным инстанциям. Буллой Sol oriens Иоанн завершил процедуру, начатую его предшественником на апостольском престоле десятилетием ранее, и канонизировал Луи Тулузского. Блистательная нетленная слава нового святого подсветила и репутацию его бывшего юридического советника, нынешнего Папы Авиньонского. Громогласное ликование всего Анжуйского дома и в особенности короля Неаполя Роберта заглушило голоса критиков, обвинявших его в неблагодарности. Пышное торжественное празднество продемонстрировало всему миру, что он вовсе не скряга, разоряющий добрых христиан, а просто восходящая звезда Каора и Керси, вытесняющая с зенита церковного влияния Гасконь. Но прошло едва два месяца, как очередная беда повергла его, посеревшего от страха, в бездну отчаяния:

— О, Боже, Боже, за что ты караешь меня … нас? Так, так жестоко?! О, Жак, мой Жак! Мой … наш любимый, любимый племянник! Такой, такой молодой! Это не могло быть ничем иным, как отравлением! Или нет, порчей! Никколо! Никколо, где же ты?! Что можешь об этом сказать?!
— Иисусе Назорейский! Что тут скажешь? Гуго и его сообщники в темнице. Я могу сражаться с людьми. А коли то были демоны, то это по части Инквизиции и ее заплечных дел мастеров.
— Да! Да! Я … мы должны просить защиту у доминиканцев!
— Ваше Святейшество, расследование благополучно завершено — Гуго Жеро признался во всем! Оказывается, еще за некоторое время до ареста приснопамятного груза из Тулузы он получил другую восковую фигурку, крещеную как кардинал де Виа. И он втыкал в нее иголки, произнося богомерзкие дьявольские заклятия под руководством некоего нечестивого иудея…
— Так мы и думали! Но у меня ведь есть и другие враги?!
— Вы, как всегда, правы! Похоже, мы раскрыли еще одно готовящееся покушение на Вас – Робера де Мовуазена, архиепископа Экс-ан-Прованса – он запрашивает у астрологов продолжительность Вашей жизни. Против всех них есть лишь одно, но более, чем достаточное средство – заступничество свыше! Я обяжу подвластных мне братьев-проповедников молиться о Вашем здравии. И тогда никакие силы ада не одолеют щита истинной веры! А Святая Инквизиция позаботится обо всем прочем.
— Благодарствуем! И порекомендуем Вас на следующих выборах генерального магистра!
— Я, Гервей Наталис, смиренный раб Господа и более, чем удовлетворен своим нынешним положением провинциального приора Франции. Но если мне будет позволено, то я хотел бы попросить Вас, Святой Отец, об иной награде…
— Какой же? Говори, не таясь и не стесняясь — мы щедры для своих истинных друзей.
— Учение блаженного Фомы Аквинского, прозванного Ангельским Доктором, не так давно стало официальным кредо всего Ордена. Вы ублажили францисканцев, канонизировав Луи Анжуйского, так порадуйте и нас, Ваших преданных слуг! Аквинат, как никто другой, достоин стать святым. На его могиле в монастыре Фоссанова происходят удивительные чудеса!
— И мы о том знаем, от своего охранника Никколо, который видел у его мощей вещий сон.
— Никколо?! Само Провидение Божие привело его сюда, ибо это, наверняка, тот самый рыцарь, о коем поведал мне еще в юности фра Феррандо, мой благословенный учитель!
— Может, оно и так… Только канонизация теолога суть апостольское одобрение его доктрины. Положим, его Сумма – наша настольная книга. Но вот lector sacri palatii в Авиньоне Дурандус, величаемый Doctor modernus, почитает некоторые его тезисы за ошибочные.
— Дурандус?! Папа Климент немало дурного натворил за свой понтификат, но нет ничего хуже приглашения в курию этого человека. Известно ли Вам, Dominus noster et pontifex summus, что его комментарии к Сентенциям были признаны нашей богословской комиссией за еретические! Гоните его взашей!
— Вот как?! Но мы не можем это сделать — он успешно выполняет дипломатические миссии.
— Тогда … тогда наградите его! Отправьте прочь с повышением! Сделайте епископом!
— Это когда вакансия представится. Хотя, впрочем, можно расщепить Тулузскую епархию, она и так слишком большая! Ну да ладно, мы подумаем. Боюсь еще, что минориты будут против…

«Не может быть мира между сыновьями тьмы и сыновьями света. Ибо основание того света – апостольская нищета, та, чье лучистое сияние никто не может и не никогда не сможет увидеть без Христа … Она – мать священной отрешенности и твердь Царствия Небесного; она – истребительница грешников; она проявляет все хорошее, она – собирательница смирения; она вдыхает чувство и жизнь в души святых; она – свобода для тех, кто скован грехами плоти и мира; она – здравие для тех, кого свел с ума Сатана; она – спутница ангелов, путь к совершенству праведников; она – невеста Христова, сосуд и канал, через который проистекает его милость; она – корень мира, истинное понимание христианской мудрости, труд любви, подобной Богу… Потому все святые исповедуют пресвятую нищету, мать, невесту, госпожу и королеву; тот, кто отвергает ее и бежит от нее, отвергает Христа и бежит от Него». Душа Бернара Делисьё взмывала в небеса восторга, воспевая гимны Господу под ритм сих вдохновенных строк, но умом он ползал в тесных логических расщелинах в поисках других аргументов, что не разжигали бы конфликт с власть предержащими, а, напротив, улаживали его. Один Петр, одни ключи от рая, одна церковь, один понтифик, — твердил он себе, настраивая струны своей риторической лиры. Ему предстояла, пожалуй, самая сложная и важная задача своей жизни – убедить Папу Иоанна, уже отметившегося своим стяжательством и осторожностью, в правоте идеала бедности, в безопасности спиритуалов.

Минориты из Безье и Нарбонны, вызванные для допроса в Авиньон, именно его, оратора c блестящей репутацией, выбрали своим рупором и щитом. И вот они смиренно сгрудились серым стадом, 64 босых брата в узких и коротких хабитах, пред воротами папского дворца в ожидании суда своего пастыря. И была ночь. И был день. День шестого мытарства истинных наследников дела Святого Франциска. И Бернар Делисьё говорил. Говорил так, как никогда прежде – просто, но сильно, бесхитростно, но убедительно, тихо, но неотразимо. Задолго до вочеловечения Сына Божиего свет Истины уже забрезжил в душах некоторых избранных. Еще Сократ защищал себя при помощи единственного свидетеля – его нищеты. Еще Диоген был счастлив проживать в своей бочке. Еще стоики призывали презирать мирские блага и богатство. Но только благие евангельские вести сорвали пелену неведения над великим таинством. Так говорил Господь: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах». Так говорил Апостол: «корень всех зол есть сребролюбие». Так говорили и многие иные Отцы Церкви, называвшие бедность драгоценностью. Так говорил и серафический il Poverello, носивший на своем теле стигмату Христа Распятого, в своем Уставе и Завещании. Так можем ли мы, его духовные сыновья, предать их, изменять, противно его заповедям, хоть единую букву в сих богоданных текстах?! Ведь и Папа Римский в декреталии «Exiit qui seminat» подтвердил, что это Правило суть то, чему Христос учил Своими словами и утвердил Своими примером. Наши враги по дьявольскому наущению огульно обвиняют нас, презрительно именуя спиритуалами, в том, что мы, якобы, захватили некоторые конвенты в Провансе. Но все, чего мы чаем, это вести непорочную жизнь! И на самом деле мы лишь вернули сии храмы Тому, кому они по праву должны принадлежать – Богу!

— Ваше Святейшество — это исчадие ада, опаснейший бунтовщик, некогда возмущавший чернь против Святой Инквизиции, поднявший предательскую руку на своего государя, христианнейшего короля Филиппа и содействовавший отравлению Папы Бенедикта! Не верьте ему – и апостолы имели loculos – сумы и мешки. Нищета – не самоцель, а средство для достижения совершенства. Минориты же своим упрямством вносят лишь смуту в церковь.
— Так он теперь на меня покушается?! Эй, стража, взять его! Никколо?! Взять, я сказал!

7 мая 1318 года от Рождества Христова. Четверо братьев, наотрез отказавшихся подчиниться Ордену и сменить свои короткие заплатанные туники на общепринятые, сегодня очищают свои души от греха в пламени костров Инквизиции. Пылает бренная плоть, излучая в крике невыносимую боль. Горят пылкие сердца, что слишком горячо любили Бога, стремясь уподобиться Его совершенству. Зажжен и вечный огонь памяти народной. Марсельская старушка, шепча молитву, подбирает чудотворные мощи новых великомучеников. Бернар Делисьё, гремя цепями, поднимает в бессильной молитве руки к небу. Рыцарь Никколо, побелевший от гнева, возвращается к верховному понтифику Иоанну:

— Довольно я кривде послужил. Должно, уж оплатил тебе, что обещал. Опричь того, у тебя нонче получше меня кромешники найдутся – инквизиторы. Ухожу.

И бывший ручной папский лев, разорвав могучей лапой серую сеть своих обязательств, удалился прочь…