Глава XXXIV. Мудрость познается в горе

Раннее лето 1291-го года от Рождества Христова. Глубокой темной ночью на постоялом дворе, переполненном ввиду изобилия паломников перед Pentecoste, Ахмед непокрытой капюшоном головой впитывал в себя лучи небесных светил. На следующий день ему с Никколо предстояло вкусить дух Флоренции, сорвать желанный плод их почти двухлетних скитаний. Вероятно, потому нынче, несмотря на убаюкивающие прикосновения ветерка, не спалось. Наблюдая за загадочным хороводом проводников Аллаха вокруг полярной звезды, он вспоминал об оборотах своего короткого жизненного пути. Когда он только впервые узрел белый свет, Майорку уже прочно держали за горло черные щупальца реконкисты, но в памяти его матери, беженки с Сицилии, и отца, выходца из Валенсии, еще ярким бриллиантом сиял великолепный аль-Андалуз. И они, проклиная свое теперешнее рабское нищенское прозябание, щедро делились славным прошлым со своими детьми, в том числе с ним, третьим ослабленным ребенком большой семьи. Почему кафиры не желают жить с нами в мире, зачем захватывают чужие земли?! – не мог понять он. От присущей им жадности, а, самое главное, спеси! – всякий раз отвечал униженный и оскорбленный родитель. И впрямь, он и сам воочию не раз наблюдал, как заносчиво христиане относились к правоверным, сгоняя их, будто скотину, хлыстами своих мечей с лучших земель острова. Разве я виноват тем, что принадлежу по факту рождения к арабской семье? — рассуждал он. — И что плохого в том, если мы верим в того же Единого Бога немного по-другому, чем они?! Но еще малым ребенком он уразумел, что сетования на горькую судьбу не приносят ни малейшей пользы — ему надо было научиться выживать в неприязненном окружении. Будучи по натуре человеком прямым и порядочным, он не мог пойти на святотатство, преступить границы, установленные его предкам Пророком, предать Священный Коран. Но он мог стать полезным для неверных — врожденные лингвистические способности помогли ему быстро выделиться в среде своих ровесников…

От матери Ахмед унаследовал сицилийское наречие, от отца — арабский язык, в мечети обрел искусство читать и писать, а затем, ненасытной губкой впитав из окрестностей каталонский и некоторые полезные крохи латыни, поступил на службу к богатому купцу переводчиком. Торговая экспедиция из Магриба в Англию стала для него первым далеким путешествием вдалеке от дома, а заодно первым серьезным испытанием. Никколо привлек его внимание заметным отличием от прочих латинян – несмотря на командную должность, перед ним носа не задирал. Придавленный личным горем, тот, если и не был готов продать душу дьяволу, то уж в том, чтобы поделиться своей тяжестью с участливым сарацином, не видел ничего зазорного. И тогда он заболел сопереживанием, проникся искренним сочувствием к закованному в кольчугу воину с нежным сердцем. Не только потому, что уважал его за почитание родственных связей, каковые заповедал не разрывать Аллах. Он различил в христианине человека, и это казалось ему гораздо важнее, нежели их религиозные разногласия. Когда же этот до омерзения наглый капитан их галеры, что давно искал с ним ссоры, начал издеваться над Священной Книгой мусульман, а он не вытерпел и плюнул ему в лицо ответными оскорблениями, то грозный рыцарь, вступившись за него, спас его от неминуемой гибели. И зеркально-чистая душа Ахмеда не могла не отразить столь светлое деяние ответной благодарностью. Став оруженосцем, формально он превратился в ничтожного слугу, фактически же ощущал себя преданным праведному делу полноправным соратником…

Вот потому-то, когда злые вести открылись им закрытой перед ними дверью конвента Кордельеров в Париже и Никколо в растерянности предложил расстаться, он не покинул его, но, вдохновленный Аллахом, предложил конкретный план действий. Рамон Лулл еще к Богу не мигрировал, еще не исчез из бренного мира. Рано или поздно обязательно подаст весточку о себе в монастырь Мирамар, каковую несложно будет получить и переслать им силами его родственников. А пока же, чтобы не сидеть без дела, стоит продолжить искать иголку каорского работорговца в стоге основных коммерческих центров Европы. Да и мудрец с Майорки, наверняка, тоже не отправился в безлюдную пустошь. Судя по всему, он последовательно посещал мирских владык — глядишь, повстречается. И они отправились в далекий путь — сначала в богатые города Ги де Дампьера, графа Фландрии, потом в стольный Нюрнберг Рудольфа Габсбурга, короля Германии, и достигли даже земель поляков и тевтонцев, окунувшись в кипучую деловую жизнь у последнего холодного моря. Не было им счастья в долгих и безуспешных исканиях, да безденежье помогло. Всевышний, должно быть, благосклонно отнесся к тяжелому решению неудачливого сицилийского землевладельца продать свои угодья на острове, окончательно поднять якорь, удерживавший его на родине предков. Возвращаясь с негостеприимного севера на благословенный юг, в миноритском конвенте Санта Мария Глориоза в Венеции они напали на еще не испарившийся в головах людей след преподававшегося здесь Искусства. Кто, как не сарацинский пес, лучше мог учуять куда он вел?! С помощью его расспросов они определились с направлением дальнейшего преследования. В Падуе разминулись со странствующим лектором на полгода, в Болонье всего лишь на два месяца, и вот завтра, во Флоренции, вожделенная встреча должна-таки состояться. Принесет ли она успокоение исстрадавшейся душе … кого?! Его христианского друга — именно так теперь осмеливался Ахмед называть в своих мыслях своего господина. А мог бы выразиться и вслух, ведь они, столь непохожие внешне, давно объединились в единый организм, страдавший от общей душевной боли…

— Настал День Гнева Господня! Ибо негде более христианам добрым в безопасности преклонить главу свою на Земле Святой! Выблюдки антихриста торжествуют! Ибо алтари осквернены, церкви испоганены, кресты с них сорваны, хоругви обесчещены! Пред дьявольскими полчищами бесчисленными пал последний оплот праведников в Палестине – твердыня Акра, считавшаяся неприступной! Горе нам, Богом оставленным и проклятым!
— О, святые угодники! А ведь я помню, Рамон … будто сейчас наяву вижу … как много лет назад предрекал в разговоре со мною сие бедствие Иоанн Пармский, исполненный Духом Святым. Не только сказывал, что захватят нехристи оставшиеся in Terra Sancta крепости, но и что … тамплиеры будут уничтожены, мы, францисканцы — разделены, а доминиканцы предадут … идеал апостольской бедности. И что появится новый Орден братьев… скованных одной цепью…
— Что же ты, Джованни, раньше мне ничего об этом не говорил?! То не просто пророчество, то Перст Божий! На тебя и меня указующий! Ибо не случайно явились мы с тобою в курию папскую в то самое время, когда стал известен позор крестоносцев. Ибо воистину надлежит очистить ряды и храмовников, и госпитальеров от пакости смрадной грехов смертных! Ибо доподлинно следует объединить всех воинов и миссионеров в едином порыве благочестивом! Ибо цепи те – цель благая спасения, обращения всего человечества в веру истинную! И достичь ее позволить сможет лишь Искусство, Всевышним мне дарованное!
— А что же Его Святейшество?! Что намеревается предпринять?! Не Pontifex ли Maximus, по значению самого слова сего, должен возводить мосты к душам всех людей, в том числе к тем, что проживают за морями?!
— Пусты папские сундуки, истощила их бессмысленная война братоубийственная Анжу с Арагоном. Нечем заплатить и тем наемникам, что уже снаряжены в поход. Но потому уверен – теперь мы быстро получим аудиенцию. Ибо нет у Николая никакого выхода, кроме как прислушаться к тем людям, что узрели иные pontos на Восток. Мне самому туда Господь уготовил путь — на Кипр или даже к самим сарацинам, за венцом мученическим. А вот тебя бы здесь неплохо пристроить, ибо чувствую — потребуется мне союзник верный. Семья твоя, часом, в узах кровных с родом Колонна не состояла, пусть и в самых далеких?!

Сердце Ахмеда лишенной свободы птахой билось о клетку плоти в тревожном ожидании. На нем еще не затянулась рана того разочарования, когда во Флоренции им сообщили, что они снова разминулись с неуловимым мудрецом, и опять на считанные часы. Но он с честью выдержал очередное испытание, посланное Богом. В двухголовом существе, каковое образовывал он с Никколо, неведомой алхимической трансмутацией к нему перешла былая напористость рыцаря, тот же теперь с явной неохотой и неуверенностью применял свои богатырские силы. И ему удалось добраться до гвардиана конвента, несмотря на окрики братии, протестовавшей против осквернения поганым сарацином священной земли Санта Кроче. И он узнал в какую сторону продолжать их погоню за малышкой Беатриче. И теперь он приближался к указанному им дому в холодном поту страха Божиего и горячей дрожи молитвенной надежды. Но вот и отворилась вожделенная дверь:

— Здесь ли проживает Рамон Лулл, великий мудрец с острова Майорка?!
— Да, но не соблазняй гордыню мою, ибо приветствует тебя слуга Господний смиренный… Постой-постой, ты отчего в ноги ко мне повалился?!
— Свершилось, Никколо! Вот он – благодетель наш, коего два года разыскивали по всему миру!
— Иисусе Мария! Позволь облобызать сандалии твои!
— Благодарение Аллаху за день сей светлый! Барака ллаху фикум – благодать тебе!
— Ва фика — и тебе, басурманин. Но что привело вас ко мне и отчего рыдает сей чужестранный рыцарь?!
— От горя, ученый старец, что потерял дочь свою малую, возлюбленную, украденную и проданную нечестивцами в рабство! И от радости, что здесь может обрести вспомоществование!
— У меня?! Но не ошиблись ли вы адресом?! Я ведь не Всевышний Всеведущий, чем же смогу помочь?!
— На весь белый свет идет слава о твоем Божественном Искусстве. Соизволь применить его во благое дело, разыскать невинную крошку!
— Ars?! Я называю его universalis, но это же не универсальное средство от всех житейских проблем, не богомерзкая магия, алхимия или астрология, не гуща для гадания! С его помощью можно научиться понимать и любить Господа, пристраститься к добродетелям и возненавидеть пороки, а, самое главное, разоблачать заблуждения неверных, таких как ты. Это наука наук, позволяющая постичь все премудрости за короткое время, формулировать и разрешать различные вопросы, но отнюдь не произвольные. Вот посмотри-ка, например, на эту таблицу. Положим, я хочу знать, вековечен ли мир. Достаточно взглянуть на столбец B C D и отрицательный ответ станет очевидным. Ибо в разделе B C T B ты обнаружишь, что в таком случае существовало бы много вечностей разного рода, и они были бы совместимы в части B C T C против BC T D, что абсурдно. Схожим образом несложно доказать истинность Троицы, Евхаристии, Инкарнации и прочих христианских таинств! Готов ли ты, сарацинский юноша, отказаться от ошибочных воззрений, коими соблазнил рабов плотских утех и невежественных сынов пустыни лжепророк Мухаммед?!
— Что он поведал, Ахмед?! Перетолмачь шибче! Али Биче в арабской пустыне?
— Как?! Тебя… Зовут… Ахмед?!

Буря, шторм и ураган! Громы и молнии человеческих эмоций величайшего накала разорвали безмятежную тишь гавани покоя Рамона Лулла. Сам он в безмолвном ужасе воззрился на поразившего его своим именем молодого мусульманина, узрев в нем призрак того адского аспида, что некогда был раздавлен его пятою, но коему он более всех прочих людей обязан обретением Божественной миссии. Ему ничего не оставалось, кроме как закрыться от болезненных воспоминаний, поспешно напяливая броню учтивого безразличия. Никколо же безуспешно пытался уловить обрывки известных ему слов в быстрой каталонской речи. Он глубоко страдал от одновременного ощущения важности момента и неспособности преодолеть физической силой немощность своих интеллектуальных способностей. Однако, самое значительное потрясение испытывал его переводчик, пред стопами которого внезапно открылась безнадежная бездна. Он бы не медлил с ответом, если бы ему было чем утешить друга, не приводил бы его в отчаяние знаками подождать. Коли мог бы отдать свою жизнь за него, то не раздумывая, бросил бы ее на жертвенный алтарь. Не исключено, что он согласился бы и погубить свою бессмертную душу, предав ислам, кабы неверный прямо здесь, на его глазах, сотворил чудо и указал им местонахождение Беатриче. Но чем, как не издевкой, могли ему показаться нападки на Пророка, мир Ему, когда тот всего лишь вожделеет совратить его с Прямого Пути, при этом отказывая им в том, за чем они пришли?! Крик душевный не услышать без слов — он снова встал на колени и слезно взмолился:

— Не тот раздел нам надобен, не B C Т D и не все творение, а Б И Ч Е и единственный ребенок. Что толку в таком знании, если бесплодно, коли удовлетворяет лишь праздное любопытство и беспомощно помочь человеку?! Именно это абсурдно!
— Сразу видно, что ты – rusticus невежественный и душа заблудшая. Вот для того, чтобы повернуть таких, как ты, от мрака лжи сатанинской к свету правды Божией, и было явлено мне сие Искусство. Ибо спасение мусульман, иудеев и язычников угодно Всемилостивому Господу!
— Ведаю, что в глазах христиан я – всего лишь быдло, ничтожный еретик. Но не за себя прошу, а за своего господина. Он — благочестивый католик и непобедимый воин. И ему являлись удивительные видения. И его деяниям сопутствовали небесные знамения. И он мужественно сражался за Всевышнего. Помилосердствуй, великий мудрец, возлюбив ближнего своего как завещал Иисус из Назарета! Ведь столь жестокая отповедь означает для него немедленную и мучительную смерть! Всего лишь одна капелька участия, один добрый совет мог бы ее отвратить!
— Не печалиться ему подобает, а склонить выю гордыни своей пред волей Божией. Не горевать о дочери своей ему пристало, а нещадно крушить врагов Отца своего Небесного. И тебе не упорствовать в своих заблуждениях долженствует, а обрести веру истинную!
— Истина! По какому праву вы, идолопоклонники и многобожцы, присвоили себе ее?! Зачем загоняете всех иноверцев в свои церкви, как стадо неразумное, кое презираете из чванливости?! На что дались вам наша и Святая Земля, каковые опустошили и покрываете реками крови?! Думаешь, ты в состоянии хоть кого-нибудь убедить своими мертвыми буковками?! Если нет живого тепла в сердце твоем, кто пожелает согреться твоими проповедями?! Коли не развевается знамя сострадания над тобой, кто захочет пойти за тобой?! Кабы не страшился Аллаха, плюнул бы тебе сейчас в глаза. Но я очень, очень рад, что высказал давно наболевшее. Тебя же не боюсь — ударь, свяжи, повесь, убей меня!

Слова изреченные суть деяния. Ахмед инстинктивно сжался в комок, прикрывая голову руками, готовясь к побоям и вожделея смерти. Оскорбленный и раздраженный главный жрец Искусства и впрямь произвел некие угрожающие движения, как будто собирался пнуть нечестивца. Никколо, уразумевший смысл происходившего, мертвенно побледнел и, замерев в ужасном предчувствии, не делал никаких попыток защитить своего оруженосца. И вот в этот напряженный момент из дальнего неосвещенного угла комнаты донесся нарочито бесстрастный голос:
— Рамон, ты … ты ли это?! Опомнись! Не следует гневом человеческим … гневить Господа!
— Ты прав, Джованни, не стану мараться об эту мразь сарацинскую, ибо однажды уже тем согрешил в прошлом. Попросту выставлю его вон…
— Подожди, не спеши… Расскажи-ка мне, юноша, историю … твоего хозяина, а заодно и своего собственного жития. Да поподробнее…