Глава XXXV. Ad fontes!

Чем дальше карабкается человек на скалу жизни, тем круче становится подъем и тем тяжелее тащить тот груз, что он подобрал по пути. Ноша сея состоит не единственно в болячках и болезнях, следы которых на теле можно замести одеждой и забыть пренебрежением. И не только в прегрешениях и грехах, чей прах можно стряхнуть с ног своих благодаря милосердию Божиему молитвою и покаянием. Невыносимы лишь вериги язв и ран душевных потрясений, коими, можешь-не можешь, приходится нагружать память. Многие, ох, как многие, в тщетной надежде облегчить страдания тогда сбрасывают со своих плеч то, что как раз следовало бы сохранить — радость и бодрость, терпение и самообладание, и, самое главное, надежду и мечту, веру в яркое будущее. Но вот наш Джованни, окончательно потеряв уменьшительную форму своего имени Джио, сохранил-таки в сердце своем некоторые крохи былого юношеского оптимизма. Ему по-прежнему виднелось, что самое лучшее у него впереди, и не за временами пик той горы, с высоты которой он сможет-таки обозреть сокровенную Истину — вожделенную величественную панораму мироздания Создателя. При этом, он прекрасно осознавал, что вскоре достигнет степенного тридцатилетнего возраста, а там и преклонные года за перевалом. Но и этот неприятный спуск под прессом кипы недугов плоти и духа нисколько его не тревожил – ведь он, как и большинство современников, обладавших чистой совестью, со спокойной безмятежностью ожидал избавления от грязной скверны земного существования, блаженного воссоединения с породившим его Светом Господним…

И Domina Fortuna, казалось, благоволила преданному слуге Госпожи Бедности — неожиданным кульбитом судьбы его вознесло из безвестности конвента Санта Кроче во Флоренции на самую вершину христианского мира, к подножию трона Петра и Павла. Рамон Лулл, снова не сумев добиться у Его Святейшества поддержки своей программы по обращению иноверцев — не помог даже посвященный понтифику Tractatus de modo convertendi infideles — перенаправил напор своей риторики для достижения более скромной цели водворения в папскую курию своего единомышленника. И Николай IV-й, то ли соизволив выказать участие брату-минориту, то ли поверив святой лжи о своем далеком родстве с его семьей, то ли воспользовавшись возможностью вежливо отказать назойливому просителю, удовлетворил эту челобитную, пристроив Джованни при библиотеке и скриптории корректором. То была малозначительная должность, не принесшая ему доступ к ушам величественной главы церкви – хоть он и не был рядовым писцом, но оказался подвластен как аудиторам булл, так и простым клеркам казначейства. Зато теперь он мог сам прислушаться к устам Бога, припасть к незамутненному ошибками переписчиков и переводчиков животворящему источнику многовековой мудрости – так вперед же, ad fontes! И он с вожделением погрузился в него, утоляя свою жажду прекрасного познаниями, начертанными, помимо латыни, козявками с древнееврейскими лапками и древнегреческими хвостиками, и даже арабской вязью. Для постижения сих премудростей ему потребовалось регулярно брать уроки иврита у позорного, но проворного иудея и калакать с притворным придворным византийцем. А вот проникнуть в хитросплетения мысли Ибн Сины и Ибн Рушда помогли навыки, приобретенные еще у полиглота с Майорки…

По моральным законам общества и личным особенностям характера Джованни должен был испытывать к Луллу горячую благодарность. Однако, по некоторым ментальным обстоятельствам его пыл к Искусству существенно поостыл. Недра оного, одно время представлявшиеся ему столь богатыми на золотоносную руду Истины, по тщательной разработке оказались содержащими лишь пустословие. Он окончательно убедился, что все сооруженные из нее умопостроения склеены непрочными выводами по аналогии, да и покоятся на шатком фундаменте сомнительных, отнюдь не самоочевидных постулатов. Выбор основополагающих сущностей-букв, их соединение в фигуры и таблицы, принципы и правила манипуляции ими – все это было не просто подозрительно ad hoc, но за сей ширмой проглядывались подлинные fontes, питавшие инспирацию великого Артиста – его страстное желание христианизировать весь мир. И сама эта цель, с первого взгляда благородная и великая, потеряла свою привлекательность в его глазах после того, как он направил их в глубину наполненных слезами очей юноши-сарацина, как-то явившегося к ним вместе со странным сицилийским рыцарем. Там он обнаружил такую отчаянную мольбу, что не мог не способствовать ее полету порывом эмпатии. Когда же она беспомощно затрепетала в предсмертной муке, отраженная железной маской равнодушия, то он почувствовал себя обязанным взять бедняжку в свои руки. И уже потом, насладившись живой благодарностью непрошенных гостей за, в сущности, пустяшное участие к их беде, испил из чаши горьких раздумий. Он не осуждал Рамона за жестокосердие, понимая, что оно было вызвано болью взаимоотношений с мусульманами в прошлом и эйфорией собственной миссии в будущем. Но зачем людям вообще, и ему в частности непременно нужно уничтожение инакомыслия?! Неужели это и впрямь угодно Всевышнему?! Благой ли вообще является повальная облава на души человеческие?!

В своих красочных речах Рамон любил живописать воображаемого язычника, что осознал ошибочность своих заблуждений, но не ведает куда ему пойти – за христианством, иудейством или исламом. И всякий раз в риторическом деланном ужасе восклицал: «Теперь он рыдает, теперь он страдает безмерно больше прежнего, ибо знает о том, что его ожидают вечные муки адские, цена выбора неправильного для него высока бесконечно!» Отсюда напрямую следовала необходимость демонстративного доказательства истинности католической веры. Но едкие капли сомнений уже подточили камень доверия Джованни — что, если простым смертным это попросту неподвластно?! Потом, пускай мы — единственный остров спасения в бушующем океане дьявольской лжи, но надлежит ли топить оружием тех обладателей свободной воли, что упрямо не желают быть к нему отбуксированы?! Не может такого быть, что мы — один из многих кораблей, ищущий безопасного пути к Господу?! Разумно ли будет всем страждущим в подземелье неведения сгрудиться вместе и искать свет Истины в одном-единственном проходе?! Да, он помнил, что, хоть миссионерство – удел братьев-проповедников, но и францисканцам подобает нести слово Божие людям. Тем не менее, не правильнее ли будет это делать не столь навязчиво и агрессивно, а только по запросу, на манер восточных схизматиков?! Такие и им подобные размышления долго отравляли его существование. Когда же он не выдержал и передал суть их яда Луллу, это наповал убило всякое дальнейшее сотрудничество. Старец сразу же заявил, что не намерен тратить свое время на бесполезную аргументацию, ибо с нечистой силой не поспоришь. Осенив на прощание обуянного демонами крестным знамением, неудачливый учитель и воитель Господень отправился сражаться со вселенским злом в Геную с намерением оттуда выплыть за мученическим венцом в Тунис. С тех пор мысль Джованни, составлявшая сердце его жития, пульсировала в такт прочитанным манускриптам. Да и изредка доносившееся извне в его сознание далекое эхо окружающих событий, как будто подчинялось тому же ритму…

וַיָּמָת שָׁם מֹשֶׁה עֶבֶד-יְהוָה, בְּאֶרֶץ מוֹאָב—עַל-פִּי יְהוָה. И преставился Николай, Servus Servorum Dei, в земле Римской, по слову Господню. Но, в отличие от Моисея, первый Filius Beati Francisci на апостольском престоле не принес ни urbi, ни orbi серафической благодати своего духовного отца. Этот слепой поводырь покорно плелся позади длинной вереницы своих политически близоруких предшественников. Так стоит ли удивляться тому, что он только углубил яму, разверзшуюся перед церковью?! Мог пролить животворящий дождь мира на иссохшую от страданий Сицилию, но вместо этого чуть ли не насильно вкладывал меч в руки хромавшего боевым духом Карла II-го. Злополучный неапольский венценосец, выпущенный на свободу после уплаты контрибуций под залог трех своих сыновей и множества провансальских вельмож, последовательно старался сдержать свое слово рыцарской чести и добиться завершения затянувшейся конфронтации, удовлетворив все заинтересованные стороны. Ведь, в конечном счете, корона венгерских Арпадов для его старшенького, украшенная блистательным бриллиантом святости Елизаветы Венгерской, интересовала его намного больше, нежели мятежный остров. Но Его Святейшество, освободив короля властью, дарованной Всевышним, от выданной клятвы, не дал погаснуть углям кровавого пожарища и щедро подбросил в разгоравшийся костер дровишки церковной десятины. Суд Божий свершился во время его правления – пали последние христианские твердыни в Земле Обетованной. Не потому ли, что изменил идеалу апостольской нищеты, испачкав душу грязью золота, погрязнув в болоте роскоши нового дворца?! Или то было наказанием за внесение плохим миром сора ссор в общий дом европейских монархов?! Разве не грешно было побуждать арагонского Альфонсо отправиться в крестовый поход, предав забвению интересы брата Хайме?! Не за то ли Господь покарал того преждевременной смертью?! Разве не следовало остановить растущую неприязнь французского Филиппа к английскому Эдуарду?! Но и эти распри светских владык меркнут перед тем хаосом, что он оставил после себя в курии. Озабоченный скорее увеличением влияния своего семейства, чем назначением дельных кардиналов, скорее сохранением собственной власти, чем ее дальнейшей передачей, скорее текущими, чем грядущими проблемами, он вверг тело Христово в череду длительных и мучительных родовых схваток…

πάντες ἄνθρωποι τοῦ εἰδέναι ὀρέγονται φύσει. Все люди по природе своей вожделеют знать, и, в особенности, свое будущее. Кого же изберут новым Папой?! Еще свеж был в памяти предыдущий, чуть ли не трехлетний мучительный interregnum после кончины Климента IV-го, и тут опять! Из двенадцати членов Sacri Cardinalium Collegii половина была из Рима, четверо – из прочих областей Италии и еще двое — французы. Дьявольскими кознями конклав раскололся в точности на две примерно равные по количеству партии, сгруппировавшиеся вокруг могущественных кланов Орсини и Колонна, и никак не мог собрать воедино необходимые две трети голосов. Пришло жаркое южное лето, и их преосвященства разъехались по загородным резиденциям. И была осень, и наступила зима, а затем и весна. А когда зной явился повторно, то адское августовское пекло унесло в более прохладный лучший мир одного престарелого выборщика. Возникший дисбаланс сил вкупе с некоторыми отпусками породил надежду на скорый исход из запертого помещения, но и эта потуга завершилась бесплодно. Проломить стену безвыходной ситуации своим списком из четырех кандидатов попытался Карл Хромой, специально явившийся для этого из Неаполя в Перуджу. Но и анжуйский самодержец споткнулся об упрямое сопротивление интеллектуального столпа одной из фракций Бенедетто Гаэтани. Тем временем, оставленное без попечительства население Вечного Города предалось своему излюбленному занятию – борьбе за свои мимолетные интересы посредством вооруженных стычек. Беспорядки заполонили и Орвието с окрестностями. Молитвы непрестанно возносились к небесам — срочно требовалось вмешательство свыше. И вот в этот-то критический момент Латино Малабранка получил судьбоносное письмо…

الْأَرْضِ وَإِلَى اللَّهِ تُرْجَعُ الْأُمُورُ. Всевышнему принадлежит то, что на небесах и на земле. В своих непостижимых целях Всемогущий Бог сокрушает в бездну небытия гордыню могучих валов моря людского и возносит самые его ничтожные капельки на высокий гребень волны истории. Жил да был простой и малообразованный бенедиктинский монах Пьетро, прозванный Морроне за гору, в пустоши которой искал спасение. Икона Иоанна Крестителя в углу крошечной пещеры — власяница с узлами и железные вериги на теле — изможденная постами на хлебе и воде плоть — молитвы, молитвы и еще много раз молитвы. Хворые, алчущие чудесных исцелений — монахи, желающие разделить блаженное житие — паломники, приходящие за наставлениями и благодатью — люди, снова люди и еще многие, многие люди. Вокруг него бушевала буря в безбрежном океане страданий человеческих, а он, мятежный, вожделел лишь штиля и одиночества. Убежал прочь раз, другой, третий – но повсюду толпы страждущих настигали его, уже глубокого старца, и заставляли вести за собой. Вещие сны, великие знамения, таинственные видения – в ту памятную ночь ему явился сам разгневанный Господь. Если за четыре месяца кардиналы не изберут пастыря для паствы Его, то страшная небесная кара обрушится на земную церковь христианскую! Вот об этом-то Откровении святого отшельника и поведал Латино Малабранка запарившемуся в прениях конклаву. Да исполнится воля Всевышнего! Но чью же, чью голову увенчает папская тиара?! Ту самую, на кою указал перст Божий! Ту самую, что уведомил Он о соизволении своем! Ту самую, что не склоняется ни к Колонне, ни к Орсини! Он сам, влиятельный сын римского сенатора из этого могущественного рода, кардинал Остии, декан коллегии, выбирает именно его! И тогда исполненное Духа Святого, изумленное неожиданным предложением собрание единодушно проголосовало за избрание самого необыкновенного понтифика в тысячелетней истории католичества…

Попалась Джованни в руки и уже давно перемещенная из тайника учителя в память «Liber XXIV Philosphorum». Сколько страстных желаний бросил он когда-то на штурм каждого определения Бога в этой книге! Сколькими слоями мудреных мыслей обволок каждое слово! Скольких эмоциональных красок не пожалел, запечатляя восторг понимания! Вот, например, это — Deus est vita cuius via in formam est veritas in unitatem bonitas. Божественная Истина, придающая жизни формы, достигнув пика земного существования, возвращается к единению со Всемилостивым Создателем. Так и ангельский Папа был призван повести церковь назад к ее истокам – ad fontes! Да будут смыты с лика невесты Христовой ее былые болячки и болезни, прегрешения и грехи, да сгинут язвы и раны душевных потрясений! Да очистят нищенствующие монахи потускневшее от мирских соблазнов злато евангельского совершенства! Да исполнятся пророчества блаженного Иоахима Флорского, Жерара из Борго-Сан-Доннино и прочих провидцев! Да настанет век, провозглашенный серафическим Франциском, тысячелетнее Царствие Духа Святого! Но согласится ли обремененный веригами отшельник принять на себя эту непосильную ношу?! Примет ли смиренный раб Божий, разговаривающий с посетителями через железную решетку, столь неслыханную честь?! Соблаговолит ли стать капитаном стонущего на дьявольских ветрах, тонущего посреди гигантских волн корабля, дабы привести его в безопасную гавань?! И вот уже делегация городских вельмож, сопровождаемая бесчисленными толпами, спешит на гору к скромной пещере своего героя. Они ликуют! Они поют! Они взывают! То глас Господень! Он должен пожертвовать личными интересами во имя спасения человечества! И вот уже сам Карл Хромой приковылял из Неаполя вместе с сыном своим Карлом Мартеллом, монархом венгерским, дабы оказать почести тому своему подданному, что может — нет, должен! — стать самым влиятельным человеком христианского мира. Да! Да! И еще раз да! Тот прослезился, помолился, испрашивая волю Всевышнего, и … принял долю свою! и понес крест свой! И вот он уже на молодом ослике, что ведут под уздцы два короля, под крики «Осанна!» триумфально въезжает на покрытую зеленью и цветами мостовую Акуилы. И вот он уже у алтаря базилики Санта-Мария-ди-Коллемаджо, венчанный папской тиарой! Свершилось! Aquila — орел, небесный Целестин, взлетел на непреступную скалу, на трон Петра и Павла!

❓Домашнее задание: Книги, прочитанные Джованни в папской библиотеке, определяются элементарным гуглением. Но сегодня я выдам задание творческое – требуется прикрутить к тем же четырем абзацам цитаты из «Мойдодыра». Подсказка – используйте волшебную палочку полиомии.