Глава XXXVIII. Нищие и принцы

Декабрьские календы 1294-го года от Рождества Христова. «Гляжу — диковинная птица, вроде голубь, да не голубь, парит под белоснежными парусами облаков в синем море небесном. Вдруг загрохотал гром, лазурь вокруг нее потемнела и страшный порыв ветра схватил ее, потащил за собой, бросил на землю, да прямо в охотничью западню. Сколько ни билась, как ни трепыхалась несчастная пичужка, стремясь на свободу, не было ей пути из пут ни вперед, ни назад. И тогда по воле Божией у нее отросли длинные когти, в пасти показались острые клыки, а сама она начала увеличиваться в размере, меняя форму, пока, наконец, не превратилась во льва. Сей же царь зверей, издав грозное рычание и ударив могучей лапой по окружавшей его серой сети, разорвал ее в клочья. И чу! – теперь перед ним простерлась тихая и прекрасная зеленая долина, где на далеком троне восседала Прекрасная Дева с цветком лилии в руке». Так живописал перед измученным Никколо свой сон его неожиданный посетитель по имени Джованни, совсем еще юный, но уже в белом плаще доминиканца.

— Иисусе Мария! Но почему именно мне потрафило услышать о чуде сем от тебя, благочестивый брат?!
— Еще обучаясь в конвенте San Domenico в Неаполе, сблизился я с фра Феррандо, другом твоим. Он-то и рассказал мне о видении, каковое ты сам увидел у мощей Фомы Аквинского, и о том, какие удивительные события произошли благодаря оному. Когда же я узнал, что мой дражайший учитель погиб, и догадался, что он доброхотно принес себя в жертву, то дал обет завершить его благочестивое дело, а наперед исполнить его заветы и продолжить свое образование в studiis Болоньи и Парижа. И вот пришло мне время отправиться в дальнюю дорогу. И тут будто то ли свет незримый внутри меня кто зажег, то ли в колокол душевный кто зазвонил — должно быть, ангел Божий — только решил я заехать в аббатство Фоссанова поклониться праху Doctoris Universalis. И там-то первой же ночью привиделось мне то, что я тебе нынче поведал. Воля Всевышнего была мне ясна, не стал я ей противиться, тотчас же повернул обратно и после долгих поисков в Палермо прибыл к твоему жилищу в тот самый день и час, когда ты вернулся из своих странствий. Само Провидение Господне повелело мне приехать сюда, дабы указать тебе, нынче столь нищему духу, на твою миссию!
— Но о чем же предуведомляет сие знамение?!
— Молод я еще о столь великих таинствах судить. Только еще в монастыре привел Дух Святой меня к старцу одному праведному, Мартину. Сам он уже в преклонных летах, но разум светлый сохранил до сих пор. Так вот, он сказал, что у могилы Аквината многим являются вещие сновидения, а смысл моего очевиден – несчастной пойманной птахе той предначертаны великие свершения, суждены ей кровопролитные сражения и воинская слава…

13-е декабря 1294-го года от Рождества Христова. Небесный aquila-орел Целестин торжественно сложил с себя insignia – митру, сандалии и кольцо — перед Sacro Collegio кардиналов. Натянув на себя рубище отшельника Пьетро да Морроне, он с облегчением выдохнул из себя застоявшийся воздух непосильных обязанностей и душевных мучений. Формальное отречение от престола Петра и Павла положило конец хлопотливой неделе, в которую капли зловещего грядущего, просочившиеся невесть каким образом в Неаполь, породили море слез в процессиях монахов всех Орденов и горожан всех сословий, на коленях умолявших своего героя отказаться от своего пагубного намерения и торжествующе запевших Te Deum, когда выжали из него обещание подумать. Однако, то же самое событие, несмотря на все усилия ученых юристов замазать напыщенной риторикой очевидную дыру в законах, на долгие годы вперед выпустило в мир дьявольские духи слухов об обмане ангельского старца его коварным наследником. «Некоторые любопытствующие, вечно спорящие о суетных вещах и опрометчиво стремящиеся, вопреки учению Писаний, узнать больше того, что подобает, возможно, с малой предусмотрительностью выкажут тревожное сомнение о том, имеет ли Pontifex Maximus право, когда он считает себя неспособным управлять Вселенской Церковью и нести ношу верховного понтификата, отказаться от сего бремени, а заодно и чести. Его Святейшество Celestinus V-й, будучи главою вышеуказанной церкви и желая остановить все колебания по этому вопросу, посоветовавшись со своими братьями, кардиналами Священной Коллегии, среди которых присутствовал и я, смиренный слуга Божий, с сердечным согласием оных и своей апостольской властью установил и утвердил, что Dominus noster sanctissimus, если того возжелает, может свободно уйти в отставку. Потому и мы, дабы, упаси Господи, сие решение не оказалось забыто и вышеупомянутое сомнение не породило новые ненужные дискуссии, разместили его среди прочих канонических постановлений ad perpetuam rei memoriam – на вековечную память об этом» — так говорил Бенедетто Каэтани, уже превратившись в Бонифация VIII-го. Но подозрения так и не удалось запрудить плотиной изящной словесности, ведь поток людских чаяний неудержимо стремился в век Духа Святого, в коем по пророчествам тело Христово должны были возглавить монахи, такие, как Целестин. Следует ли из доктрины безошибочности Папы безоговорочная истинность его признаний в сделанных ошибках?! Только ли стремление избежать схизмы побудило узурпатора схватить несчастного схимника?! Не был ли он затем предательски отравлен в темнице?!

31 октября 1295-го года от Рождества Христова. Сердце младого Луи бьется в упоении, уста неслышно произносят благодарственные молитвы, а глаза незаметно проливают счастливые слезы, но не только по поводу грядущего Дня Всех Святых. Свобода! После семилетнего заключения в Каталонии он снова увидит батюшку, обнимет сестру Бланку, обретет брата Пьетро! Ликует не только он с семьей, но и все бароны Прованса – венценосные заложники, три надежды королевского дома Анжу возвращаются в Неаполь! Впрочем, у юноши есть еще и свой, особый повод для торжества – ему больше нечего скрывать, сегодня он предстанет перед всем двором в тонзуре и духовном облачении. Долгой и мучительной была его дорога к служению Божиему. Все началось, наверное, еще до его рождения. В жилах Карла, принца Салерно, и его жены Марии Венгерской текла кровь истинных праведников – Людовика IX-го с одной стороны и святой Елизаветы с другой. Прославленному le bon roi, своему стрыю великому, он и был обязан своим именем. Он почти не помнил раннее детство, проведенное в Южной Италии, поскольку в пятилетнем возрасте вместе с годовалым Робертом, а чуть позже с новорожденным Раймондом Беренгером поселился в насиженном родителями гнездышке – фамильном замке в Бриньоле. Здесь в благословенной Франции, освященной более всех прочих стран людьми, что видели лик Христа своими собственными глазами, ему предстояло учиться, познавая премудрости письма, счета, а затем и Писания. Обычный солнечный день за редким облачным днем протекали в благочестивых занятиях. После утреннего омовения рук дети шли в часовню слушать мессу, после чего он благоговейно читал Ave Maria из своей любимой молитвенной книги во вкусно пахнувшем кожаном переплете. Затем начинались уроки, кои проводил священник из Форкалкье, а после обеда наступало свободное время для развлечений, среди которых он предпочитал изучение Flores Sanctorem или на худой случай шахматы. Тогда же он совершил свои первые, хоть и детские, духовные подвиги – спал на полу вместо кровати, сопереживал в наказаниях братишкам, предпочитавшим учебе стрельбу из лука или камнями, старательно избегал девчоночьего и женского общества. Ему было десять лет, когда враги взяли отца в полон, и двенадцать, когда свершилось первое обыкновенное, но настоящее чудо в его жизни – к его воспитанию определили минорита Франциска Бруни…

То был Учитель и Друг, Наставник и Исповедник. И счастье его присутствия было для него намного важнее, чем печальные условия договора в Канфранке – он, не раздумывая, пожертвовал бы не только свободой, но и жизнью своей за любимого папеньку. И он с легкостью перенес переселение в замок Монкада, а затем Сиурана, кастелян коего повадился пугать беззащитных детей, угрюмо повторяя, что, получи он такой приказ, с радостью сбросил бы их со скалы. Для него снова потекла знакомая размеренная жизнь – с ежедневной мессой, исповедью и молитвами, но теперь к сим блаженным минутам добавились канонические часы, каковые он говорил вместе со своим магистром, а также целые дни постов на хлебе и воде по пятницам и перед праздниками, регулярные бдения, бичевания и епитимьи. И он пуще возрадовался, когда к Бруни присоединилось еще два минорита. Под их руководством он изучил грамматику и логику, быстро прогрессировал в латыни, приступил к метафизике и естественным наукам, пока, наконец, не начал смело карабкаться на тот белоснежный пик человеческих познаний, над которым яркой звездой сияла sacra doctrina, теология. И он уже мог, пусть и краснея до ушей душной волной волнения, вступать в ученый спор на богоугодные темы, сочинять и произносить душеспасительные проповеди. И он знал, что был старшим, и старательно лечил элексиром наставлений и наказаний своих шаловливых братьев, позволявших себе произносить нехорошие слова или горланить похабные песни, столь больно задевавших грубостью его нежное естество. И он трепетал, чувствуя, как его душу постепенно пропитывает божественный нектар Духа Святого, как ее, словно невесомое перышко, возносит к небесам евангельское совершенство серафического Франциска. И он наслаждался, раздавая нищим милостыню, кормя и поя их из собственных рук, моя их ноги и заботясь о них. И он не боялся целовать прокаженных в их прогнивший, ввалившийся вовнутрь рот, ведь, делая это во имя Страстей Христовых, он не мог заразиться. И, когда Всевышний все-таки наказал его за какие-то грехи и он впервые серьезно заболел, блюя и харкая кровью, то дал обет Господу в случае своего выздоровления вступить во францисканский Орден. И как же он возликовал, получив от Папы Целестина разрешение на четыре меньших рукоположения. Но процедуру надо было тщательно скрывать от всех, поскольку строгий dominus rex Карл с неодобрением относился к религиозным увлечениям сына, кои почитал излишне пылкими. И он не смог сдержать обильные слезы восторга, когда повторил за священником в завершение обряда: «Господь есть часть наследия моего и чаши моей. Ты держишь жребий мой».

Воплотиться его небесному жребию на бренной земле более всех прочих поспособствовали три человека. Английский король Эдуард, богоугодный миротворец и любезный родственник, хоть и дальний, проявил чудеса политической изобретательности и сотворил образец рыцарской чести. Это он предложил Арагону сделку по замене царственного заложника на трех его сыновей, он же приложил немало усилий, дабы убедить наследников Петра и Павла не губить острием ненависти их пастырского посоха слабые ростки взаимопонимания Барселоны с Неаполем. Но только Его хитроумное Святейшество Бонифаций вытащил из широкой папской casulae-сутаны Сардинию и Корсику, каковые смогли заменить жадному Хайме землю раздора – сочную Сицилию. И этого было бы недостаточно для соглашения враждующих сторон, если бы по оказии внезапно случившегося мора не отдал душу Господу его любезный брат, первородный наследный анжуйский, а заодно и венгерский принц — Карл Мартелл. Горькие слезы сего горя переполнили чашу терпения к бесконечным переговорам безутешного отца, поскольку заодно промыли его глаза, и он узрел в трагическом происшествии кару Господню. Но теперь… Теперь все документы были подписаны, все торжественные клятвы выданы, сестра Бланка готовилась стать королевой, а ему, Луи, предстояло взойти на другой величественный трон. И вот потому он, с бьющимся в упоении сердцем, с благодарственными молитвами на устах, со слезами счастья на глазах твердит про себя — истину глаголил Пьер Жан Оливи, написавший ему, что, будто Иосиф, выйдет он из темницы, став правителем и спасителем дома отца своего…

Январь 1296-го года от Рождества Христова. Нет, конечно же, уже тогда, пред границами Прованса и даже еще раньше, в каталонском плену, он твердо решил, что отречется от престола. Ему был нужен серый хабит, подпоясанный благословенным вервием спасения, а не златая корона, блистающая грехами бренного мира. Он был готов обменять любую верховную власть на смиренное служение Иисусу Христу, отказаться от своих наследственных прав ради вечного достояния, обрести вероятное проклятие плотского отца, но стать духовным сыном благословенного Франциска. Потому, совратив по дороге на путь Истины и Жизни другого наследного принца – Майорки — он, посетив конвент в Монпелье, немедленно попросил тамошних миноритов сделать его подлинно счастливым, приняв в свои ряды. Какое же болезненное разочарование пришлось ему испытать, когда те, опасаясь мести своего властелина, могущественного Карла, решительно отказали ему. И в самом деле, отец кроил из его окровавленного страданиями сердца фундаментальные планы. Он должен был прекратить валять дурака и взяться за ум, сбросить нищенские лохмотья и одеть подобающее его статусу платье, есть не из деревянной миски, а с серебряной посуды и не омерзительную похлебку, а приличествующую его положению пищу, пересесть с дешевого мула на соответствующую его состоянию лошадь, повзрослеть и жениться на способствующей возвеличиванию анжуйского дома принцессе. Принять, наконец, бразды правления в свои руки, а заодно и меч, дабы наказать непокорных сицилийцев, вновь из дьявольской гордыни своей не послушавшихся Папы Римского и приглашавших к себе на царствие обделенного наследством Федериго — если считать не по Арагону, а по Гогенштауфенам, то Фридриха и третьего по счету! Уф! И погубить свою бессмертную душу?! Так нет же, не бывать этому! Он и упрямым быть умеет – там, где неправое дело соприкасается с принципами принца, с его непорочными идеалами! Королем станет его возлюбленный младший брат Роберт!

24 декабря 1296-го года от Рождества Христова. На этом отречении не завершились попытки настырного Карла отвратить от чересчур благочестивых занятий своего блудного сына. Пускай тот предпочел светской короне лестницу церковной карьеры, но фамильная честь требовала, чтобы он ее при этом не уронил. Не бедным монахом, позорно просящим подаяние у паперти, надлежало ему стать, а, по крайней мере, богатым аббатом или влиятельным кардиналом, да чем черт не шутит, может быть, и самим Папой! Это все поганые спиритуалы заморочили своими проповедями голову глупому отроку. Вправить ему мозги в обратную сторону по тщательно разработанному плану короля должны были авторитетные магистры из лагеря руководства францисканского Ордена. Но Луи с душевным презрением отверг и крестным знамением разрушил происки дьявольских сил, втуне пытавшихся оттолкнуть его от вероучения истинных праведников. И капкана Бонифация VIII-го, заманивавшего его в Рим обещанием собственноручного рукоположения в иереи, он благополучно избежал. Разве можно было принимать хоть какие-то блага у предателя, бесчестно подсидевшего небесного Целестина?! И лишь мнение Пьер Жана Оливи, посчитавшего отречение предыдущего понтифика законным, восстановило в некоторой мере его доверие и пиетет к главе плотской церкви. Потому, когда он получил от него неожиданное предложение занять ставшее вакантным место епископа Тулузы, то не отверг его немедленно, а рассказал о нем Бруни и прочим друзьям-миноритам. Те в один голос советовали заглотнуть наживку, но он-то, если не знал наверняка, то в глубине души чувствовал, что окажется в парадных ризах вершителя окситанских судеб рыбой, выброшенной на сушу. Решение пришло Божиим соизволением поздней ночью, озарив ангельским прозрением тьму его молитвенных бдений. Он предложит Его Святейшеству воистину выгодную сделку – согласие против исполнения его большой мечты — стать братом меньшим. И вот она, желанная метаморфоза – свершилось! Пусть и в тайне от отца, в самый сочельник принц триумфально разулся и облачился в нищенский плащ, подвязав его веревкой Святого Франциска. Анжуйский лев превратился в голубя…

❓Домашнее задание: «… в благословенной Франции, освященной более всех прочих стран людьми, что видели лик Христа своими собственными глазами». На чем основывается это утверждение? Перечислите тех евангельских персонажей, что по средневековым верованиям оказались в Галлии.