№39 Куда науке податься?

Вкратце напомню содержание последних нескольких серий — на красивой древнегреческой трубе появились уже две таинственные надписи. В настоящем разделе «Фарес» мы с Вами проследим за событиями, происходившими в сфере чистого разума – философии. Бурным потоком покинув пик Платона и несколько замедлив свое течение на равнине Аристотеля, жидкий ручеек древнегреческой мысли не спеша продолжал свой нелегкий путь к океану познания. И все бы ничего, кабы не препятствия на пути. То северные варвары из Македонии возведут свои крепости поперек течения, то западные из Италии. Всем налоги плати, повинности исполняй, в войнах участвуй – куда бедному ученому податься? А ведь на науку нужны силы, да немалые – образование, желание, упорство в достижении цели. Позволить себе заниматься подобного сорта блажью могли только самые обеспеченные, самые развитые и (в исключительных случаях) самые талантливые слои общества. Таковых было немного, и под жаркими лучами античного солнца утомленный ручеек науки мог запросто и вовсе пересохнуть. Да, люди хотели жить лучше, и напором их желаний движение вперед продолжалось, но куда отправиться теперь, не в римском железобетоне же пролагать себе русло? Как развиваться науке дальше? Откуда взять дополнительные силы? Не случайно, что эти вопросы прочно встали на древнегреческую философскую повестку дня. Решения предлагались самые разнообразные. Сегодня мы познакомимся с двумя из них.

Начнем со школы скептиков (в переводе «сомневающихся, имеющих вопросы»). Отцом-основателем этого направления философии (если не прослеживать его истоки у софистов) можно считать Пиррона. По легенде он вместе с победоносными войсками Александра Македонского добрался до Индии, где получил изрядную инъекцию древней мудрости, после чего продолжил свой духовный поиск под руководством вавилонских Магов. Из своих странствий он привез назад идею о том, что не стоит верить ни одной идее (модели). И в самом деле, практически ничего осязаемо полезного античная наука к этому времени найти не смогла. Лучшие мыслители погрязли в метафизических спекуляциях, и не существовало никаких практических способов их модели опровергнуть или подтвердить. Вспомним хотя бы Аристотеля, который как бы даже практиковал эмпирический метод исследования, но базировал на собранных данных совершенно высосанные из пальца философские построения. Так стоило ли ручейку науки вообще продолжать течение в выбранном направлении? Пиррон ответил на этот вопрос отрицательно – наше восприятие слишком легко обмануть, а рассуждения ведут нас в направлении, указанном желаниями (вспомним того же Аристотеля).

Пиррон ввел в философию термин «эпохи» — с ударением на последнюю букву. Небольшое отступление — в передаче древнегреческих слов на русский я последовательно использую правила произношения современного греческого языка. На рунете я видел где-то «эпохе» — это Рейхлиновский или Эразмовский вариант произношения. Вообще, стандарта перевода с древнегреческого на русский, как я понял, просто не существует – я наблюдаю самые неожиданные творческие достижения. Отсюда я сделал вывод, что свободен в своем выборе и поэтому остановился на новогреческом произношении. Заметим, что накапливается все больше свидетельств (из ошибок переписчиков) того, что древние произносили греческие слова именно по-современному. Так вот, «эпохи» — это важное в философии понятие (эту модель потом развивали Декарт, Гуссерль, Поппер и многие другие), которое означает «воздержание от суждения». Нечто схожее я обозвал термином «эпидоксия» (отличие в конструктивности подхода, скептики не призывали мостить болото верований). Не стоит бездумно верить той или иной модели, учил Пиррон. Последовательное применение этого правила в жизни вело, по его мнению, к идеальному душевному состоянию «атараксии» – невозмутимости, спокойствия. Как мы увидим в будущих статьях, и по этому вопросу эпидоксия предлагает совершенно другой рецепт. «Усилил» модель Пиррона спустя столетие Карнеад, глава Новой Академии (то есть наследник Платона) и основатель «академического скептицизма». В соответствии с академиками никакое знание вообще невозможно, помимо того, что знал Сократ (то есть того, что он ничего не знал).

Другим путем пошли киники. Свою линию они вели от Сократа, точнее от его ученика Антисфена. Его главным интеллектуальным достижением было скрещивание этики своего учителя с идеей аскетизма. Добродетель, а не удовольствие, является благом для человека, и этому можно научиться – вот его модель в двух словах. Настоящую (хотя и скандальную) славу обрела новая философия с его последователем – Диогеном Синопским (Киником). По легенде, Антисфен долго не желал принимать того к себе в ученики, прогоняя своим посохом. Диоген покорно снес все побои и своей настойчивостью в результате заслужил-таки себе место под солнцем науки. Возможно, что именно эта его собачья преданность и дала ему кличку «киникос» (собакоподобный), а затем и название всему философскому течению. А может быть и не только это, ведь он и жил как собака — Диоген не просто проповедовал, он активно практиковал свое учение. Прописан он был, как известно, в большом глиняном кувшине, пожирал пищу и испражнялся всенародно на улице. И гордился своей кличкой: «Я подлизываюсь к тем, кто бросает мне пищу, лаю на тех, кто ничего не дает, и кусаю негодяев».

Идея киников в поиске дополнительных сил была проста – сэкономить на всем, в том числе на удобствах, имуществе и манерах поведения. Ведь любой предмет в собственности требует ухода (то есть времени, энергии), а в обществе существует куча надуманных (ненужных?) правил приличия. Первые космополиты (именно Диоген придумал этот термин), киники презирали и патриотизм, и прочие наркотики для народа. Диоген от себя лично добавил в эту гремучую смесь изрядную долю эпатажа, взяв на себя роль публичного шута. Античная аудитория с удовольствием апплодировала его номерам, а с каждого понемногу энергии – клоуну питание. Это он заявил Александру Македонскому, предложившему ему свою высокую царскую милость и покровительство, что тот его очень обяжет, если отойдет в сторону, дабы не загораживать солнце. Жадный до славы будущий повелитель мира в ответ на восторги зрителей заявил, что желал бы стать Диогеном, если бы уже не был Александром. Диоген не любил абстрактную философию Платона и издевался над его построениями при каждой возможности. Широко известно, как он подбросил в Академию ощипанную курицу, дабы посмеяться на платоновским определением человека — «двуногое бесперое существо». Добродушный Платон в отместку называл его сошедшим с ума Сократом, ведь тот тоже днем с огнем искал и не мог найти настоящих людей.

Философия киников не исчезла с Диогеном. Знамя восстания против мнений света подхватил его ученик Кратис Фивийский. Раздавший по легенде свое значительное состояние ради собачьей жизни в Афинах, он проповедовал несколько смягченную версию философии киников. Своими идеями он в первую очередь поразил воображение молодой Иппархии Маронийской, которая пригрозила своим богатым родителям самоубийством, ежели они не отдадут ее замуж за милого ее сердцу Кратиса. Добившись своей цели, она на практике доказала, что с киником рай и в кувшине, а заодно, разделив занятие мужа, стала одной из первых исторически известных женщин-ученых.

Подводя итоги, в поисках нового русла для науки скептики предложили идти к истокам, а киники сбросить с себя лишний груз условностей.

Конечно же, предлагались и альтернативные решения. Модели киников удалось удачно развить ученику Кратиса Зенону Китийскому, основателю самой модной философии античности – стоицизма. Однако скоро будешь знать – много забудется. Посему отложим обсуждение их моделей для следующего раза.

Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.