№380. Post Post Omnia

Что есть жизнь человеческая, если не бурный поток проблем? И мы плывем в нем, влекомые безжалостным течением лет, тщетно надеясь выбраться на берег, обретя прочную почву под ногами. На самом же деле, достижение любой, самой важной цели, суть лишь призрачный промежуточный ориентир, что скроется с панорамы сознания за ближайшим же поворотом. Люди, вдоволь намозолившие себе шкуру перипетиями странной игры по имени жизнь, по-разному осмысляют это ее самобытное правило. Те, для кого полупустой стакан почти полон, рады тому, что любые житейские передряги непременно завершатся. Все же прочие страдают от того, что всякий триумф приносит лишь леденец кратковременной эйфории, а не ледяное спокойствие райского счастья. Tempus fugit – сетовал божественный Вергилий, и с древнеримских времен время нисколько не изменило своей небожественной привычке куда-то постоянно лететь, мельтеша перед глазами. Сколько не лови мгновение, хоть самое прекрасное, все одно оно сгинет в небытии былого. Вот и я, вглядываясь в недавнее прошлое, с некоторым сожалением переворачиваю последнюю страницу написанного исторического романа. Однако, при этом, понимая, что обречен двигаться дальше, с нажитой болезненным опытом осторожностью переступаю порог будущего. Не бывает такого всего, после коего исчерпалось бы всякое после. БГБ возобновляет хорошо знакомое подписчикам последовательное движение вниз по течению истории моделей. Ну, а предназначение конкретно этой статьи – осмотреться по сторонам и набросать эскиз менталок Западной Европы Post Post Omnia – по завершению канонизации Фомы Аквинского, т.е. в двадцатых годах четырнадцатого столетия.

Куда, собственно, добралась госпожа история, что я отметил сей промежуточный ориентир столь знаковым, будто бы праздничным, флажком?! Подумаешь, очередной святой был принят в католический Пантеон, скажете вы?! Нет, друзья мои, бурный поток проблем забросил корабль человеческих менталок на недоступную прежде вершину. Сама по себе модель Аквината была дщерью сомнительной философии и подозрительной теологии — Альберт Великий был более оригинальным ученым, а Дунс Скот более остроумным богословом. Однако, именно благодаря своей посредственности ангельский доктор смог-таки сделать древнегреческую языческую прививку в податливо мягкую часть монотеистических верований, обаристочив тем самым христианство. Умствования средневековых схоластов, при всей их кажущейся бестолковости, засеивали семенами будущего огромное поле принципиально нового пласта вопросов, и теперь их модели могли жить не Богом единым на законных основаниях. Анафемы 1277 года епископа Темпье не то, чтобы отменили или позабыли – правящая партия по определению ошибаться не может. Нет, попросту сделали вид, что они к Фоме не относились. Тем самым, изучение Книги Природы, пусть и томившейся в застенках томизма, стало вполне легитимным занятием, более того, чуть ли не религиозным долгом людей образованных, экспоненциально размножаемых в чревах университетов.

Опрометчиво будет не аплодировать этому интеллектуальному достижению человечества. Вспомним, как множественные попытки вскарабкаться на пик Аристотеля завершались кровавым исходом в ущельях забвения. Ранняя поросль платонической любви Отцов Церкви к метафизическим спекуляциям увяла в христологических спорах. Зрелая красота синтеза Авиценны на мусульманском Прямом Пути была искажена кривым зеркалом Аль-Газали. Поздние плоды мышления Аверроэса и Маймонида сгнили в условиях быстро наступившей геополитической зимы. Вот как раз, учитывая то, что весь этот болезненный процесс занял больше тысячелетия, я и посчитал его завершение за важную веху в развитии эмбриона науки. Подчеркну еще раз – важную, но всего лишь веху. Учение Иисуса-Аристотеля, в точности, как и Маркса-Энгельса, было всесильным вовсе не потому, что было верным, но поскольку его поддерживала вера без меры. Псевдо-объяснительные, как все модели начальной фазы развития, субстанциальные и акцидентальные формы, неприкрытое презрение к количественному описанию феноменов, грубые ошибки в базовых понятиях физики и космологии непроходимыми чащобами и бездонными пропастями стояли на пути дальнейшего прогресса. Лишь слабый свет знаний вдалеке лучезарно оптимистичным эпистемологическим маяком влек людей за собой, в светлое научное будущее. По существу, все остальное древнегреческое модельное наследие было бесполезным балластом, который следовало безжалостно выбросить за борт. А затем сотворить наш, новый ментальный мир, дабы ничто стало всем. Обратите внимание на то, что тогдашние менталки представляли собой законченное мировоззрение, ничуть не менее цельное, стройное и последовательное, нежели современное физикалистское кредо. Вот этот-то догматический стальной орех и требовалось разгрызть, эту-то экспоненциально-сложную задачу и предстояло решить грядущим поколениям мыслителей.

Но что же представляла собой панорама средневекового сознания непосредственно по достижению вышеупомянутого чрезвычайно важного, но тоже промежуточного ориентира?! По отношению к самому Аквинату исполнилось пророчество ученого Мартина из аббатства Фоссанова: «над Вечным Городом воссияет звезда истинного отечественного святого — Фомы Аквинского». Ничего необыкновенного в этом, правда, нет, ведь сей выдуманный герой черпал свое вдохновение в известном его литературному творцу будущем. Однако, еще в непризнанном церковью состоянии кости усопшего теоретика католической партии пользовались особой популярностью среди многочисленных страждущих. Сказывают, что особенно эффективным считалось их применение против опухолей, в частности, шейных. Кто-то додумался оттяпать его голову из мавзолея в отдельную раку, дабы иметь возможность удовлетворить больных женщин, вынося им чудодейственное лекарственное средство к дверям монастыря. Благодать требовалась не только в Италии, но и в прочих странах Европы. Вот как, например, выпрашивал ее факультет свободных искусств Парижского университета: «Но сейчас мы просим вас, из нашей благодарности и благоговейной преданности к памяти столь великого священника, столь великого отца, столь великого магистра [Фомы Аквинского], в щедрости вашей даровать нам мощи того, кто нынче мертв и кого мы не могли сохранить живым; ибо было бы в наивысшей степени неправильным и недостойным, если бы любой другой город или место, помимо Парижа, сего благороднейшего из всех университетских городов, сохранял бы останки того, чья юность была вскормлена, взлелеяна и обучена здесь, в Париже, где впоследствии проявилась невыразимая польза его учения. Разве ошибочно Церковь почитает реликвии святых? Тогда разве это не разумное и благочестивое желание, что мы стремимся оказать постоянную честь телу такого мастера? Так пускай же тот, чья слава зеленеет среди нас в его писаниях, присутствием своих останков в нашем городе вечно живет в сердцах потомков».

Сей запрос не мог быть удовлетворен хотя бы потому, что был направлен по ошибочному адресу – к руководству доминиканцев. Черная братия проповедников сама не могла отобрать у цистерцианцев их загробную добычу, несмотря на многочисленные попытки очернить нечестивое обращение с нею монахов Фоссанова. Ситуацию кардинально изменила канонизация. Post post omnia стоимость костей общепризнанного святого многократно возросла, да и влияние Ордена, составлявшего костяк Инквизиции, значительно выросло. Потому, хоть и не сразу, исполнилось другое пророчество Мартина: «отнимут у нас мощи и ополовинится доход монастырский». С чуть не столетним опозданием оставшиеся останки Фомы Аквинского по приказанию Папы отправили в Тулузу, в самое логово Псов Господних. К тому времени те уже давно выводили свои рулады под Луной по точным нотам Суммы – сочинения Аквината превратились в учебные пособия решением капитула еще во времена Post Omnia. Однако, теперь они получили рейтинг приближенный к сакральному, ведь и сам Фома стал вторым по порядку святым Ордена, упоминаемым в литаниях непосредственно после отца-основателя св. Доминика. Соответственно, распространение моделей томизма по планете тоже резко ускорилось благодаря совместным усилиям команды незаурядных политработников.

В оппозиции к ним оказались давние заклятые друзья – францисканцы. Никто ведь не отменял решение их генерального капитула, постановившего запретить изучение сочинений Фомы Аквинского в studiis Ордена, по крайней мере, без душеспасительных коррекций Уильяма де ла Мара. По всей видимости, отдельные минориты немало сделали для того, чтобы праздник на соседней доминиканской улице не состоялся. Агиографическая литература недаром сохранила для потомства трогательную историю некоего брата, который поклялся, что скорее умрет, чем увидит Аквината святым. И тогда милосердный Всевышний исполнил его горячую молитву, призвав к себе на суд непосредственно перед канонизацией. Наиболее правдоподобно предположение, что генералитет самого влиятельного в недавнем прошлом Ордена, будучи поглощен борьбой со спиритуалами, попросту закрыл глаза на неугодное им, но казавшееся не столь важным, событие. Ослабленные внутренним расколом, отодвинутые на вторые позиции францисканцы не были готовы отстаивать свои теологические позиции в прямой конфронтации со Святым Престолом. Немаловажное значение в победе томизма сыграл и сам Папа Иоанн XXII, который необыкновенно хитро и умело разыграл свою партию. Луи Тулузский по его вдохновенному замыслу был своего рода quid pro quo – дабы иметь возможно бросить кости Аквината в пасть Псам Господним, он предварительно удовлетворил чаяния нищенствующих сыновей св. Франциска.

Главными бенефициарами канонизации Фомы Аквинского стали, конечно же, не минориты, но и не доминиканцы, а, довольно неожиданно, университеты. Профессора, секулярные и монашеские, теперь получили возможность предаваться теологически-философским спекуляциям без опасения быть призванными к ответу за излишнюю любовь к моделям языческого Аристотеля. Не то, чтобы им было разрешено все, что угодно – их вполне могли привлечь, да и привлекали по еретической статье. Однако, ментальное пространство, в котором они могли чувствовать себя комфортно, значительно расширилось. Более того, именно университетские магистры богословских наук, особенно Парижские, хоть и лишенные мощей Аквината, теперь получили мощь конечной инстанции, способной вынести приговор тому или иному суждению, оправдав его ортодоксальность или обосновав ошибочность. В мире Post Post Omnia позади остался не только идол Аквината. Человечество пересело в принципиально новую непотопляемую лодку, влекомую бурным потоком проблем в научное будущее…

Как-как?! Непотопляемую?! Это утверждение происходит из модельного семейства ответов в конце учебника, а они все поголовно страдают хронической анахроничностью. Как раз в изучаемые нами времена лодка истории проплывала в области повышенной турбулентности. Бренные останки Папы Бонифация VIII-го едва избежали кола еретика, а для Иоанна XXII-го подобная карьера была еще вполне возможной. А ведь его менталки плыли наперерез самым ортодоксальным верованиям. Водоворот моделей грядет в Блоге Георгия Борского.

Домашнее задание: Разрешение заниматься аристотелевской философией было явным образом декларировано университетскими нормативными актами. Какими именно?!