Глава XXV. Latens amor

DEUS EST AMOR QUI PLUS HABITUS MAGIS LATET.
Бог суть любовь, каковую чем больше имеешь, тем паче прячется.

Слабенькие одинокие лучики, запрыгнув по ошибке в щелочку под самым потолком, еще некоторое время трепыхались, разбивая хрупкие телеса о промозглые стены, но быстро завершали свои мучения, будучи поглощены и проглочены царившим в темнице мраком. Мертвенная тишина и цепенящий холод сковывали плоть в губительных объятиях прочнее, нежели кандалы на ногах. В сей узкой и низкой дыре человеку нельзя было гордо поднять голову к небу, но оставалось лишь, скрючившись на каменном полу, вдыхать исходящие из углов зловонные испарения. Здесь еле слышное круговращение жизни поддерживала лишь ежедневная пульсация сердца конвента миноритов, доставлявшая в свою подземную периферию питательные вещества — кусок черствого хлеба и жестяную миску с водой. Что же за существо обитает в этой преисподней?! Неужели этот тот самый паренек, что всего несколько лет назад весело скакал по мостовой Анконы?! Тот самый юноша, что счастливо затянул на хабите цвета праха земного веревку Святого Франциска?! Тот самый удачливый беглец, что избежал пленения жестокосердным Бернардо?! Тот самый искатель Истины, паруса корабля странствий которого наполнял своими благодатными порывами Дух Святой?! Неужели сей заросший и лохматый, грязный и истерзанный хроническим голодом скелет все тот же жизнерадостный молодой Джио!? Да, это именно он. И, как это не покажется невероятным, несмотря на беспросветное настоящее, он все еще с робкой надеждой всматривается в будущее, воображая себе его сиятельным. Он бесконечно устал носить тяжесть греха в своей душе и был, по существу, рад ценой краткого признания променять оный на увесистые оковы. Недавняя горячка покинула его при первом же прикосновении босых пяток к булыжникам тюремной камеры, и он наметанным глазом усмотрел в своем внезапном чудесном выздоровлении промысел Божий. Но, самое главное, в нем зародилось и проросло совершенно новое и неведомое прежде чувство. То, что согревало его незримым огнем, то, что радовало болью ран, то, что насыщало и опьяняло сладким ядом – он не смел назвать это своим настоящим запретным для него именем. А ведь то было самое обыкновенное диво – дева любовь.

Прекрасная незнакомка, подобравшая его больным на улице, и, вероятно, тем самым спасшая его от смерти, теперь заполонила целиком весь его ментальный мир, исцелила и заполнила всю его душу. И потому ему не было ни малейшего дела до того, что происходило с его телом. И потому самые непереносимые плотские мучения ничуть не омрачали его величайшее духовное счастье, он их попросту не замечал. И потому он с легкостью переносил то самое одиночество, от бессмысленной пустоты которого еще недавно постыдно бежал. Нищий, хоть и бывший, монах нынче был неизмеримо богат переживаниями и размышлениями, по каковой причине мог щедро тратить их и на очистительный огонь покаяния, и на пламенные воззвания ко Всевышнему. Страстями такого накала можно было бы сжечь дотла решетки любого ада. Вот и железное сердце гвардиана не выдержало и расплавилось, когда к нему неожиданно явилась та самая девушка-бегинка, что помогла поймать беглеца, с необычной просьбой повидать заключенного. Его благосклонному решению поспособствовало и благоприятное впечатление, которое произвел на него сам преступник. Посетив того вечером после поимки, он издевательски поинтересовался, достаточно ли комфортабельными показались тому предоставленные покои, и нет ли у него каких-нибудь пожеланий. Озадачила же его ответная просьба итальянского заморыша прислать ему власяницу. В конечном итоге, его мало касалась вся эта история, его же непосредственной обязанностью была только организация конвоя для отправки вероотступника в Болонью. В ожидании подходящей оказии он был вправе обращаться с ним, как угодно, коль скоро в том не было риска нового побега…

Могучие дружные лучи ошеломили забывшего свет Божий Джио своим победным натиском. Ослепленный их сверкающим великолепием, он некоторое время мог только наслаждаться живительными уколами бесчисленных стрел на окоченевшем от мертвенного холода подземной темницы, покрытом грязной коростой лице. Уже на пороге кельи гвардиана сквозь белую ледяную пустыню в его очах прорвались первые бледноватые краски цветов германского лета. И тут же слились в единое пятно открывшегося его взору божественного сияния. Там стояла Она! Дева, облеченная в Солнце! Восседающая на троне Луны! В звездном венце на главе ее! Божественный нектар счастья преисполнил чашу восприятия бедного узника, и он в беспамятстве свалился Ей под ноги. Очнулся же от знакомых осторожных и блаженных прикосновений Ее мелодичного голоса:

— Благочестивый брат, хоть ты и оказался беглым миноритом, я сожалею, что невольно стала причиной твоего ареста. Потому, молясь за спасение души твоей, прошу великодушно твоего прощения.
— Я?! Простить … мне простить?! Да я с радостью несу заслуженную кару Божию! Да я денно и нощно благодарю Всевышнего за то, что повстречал… Вас, хоть и имени не знаю.
— Зовут меня Маргаритой. Потому, как родом я не из этих краев.
— Жемчужина … margarita… Расскажите … расскажите о себе подробнее!
— Да что тут говорить. Долго упрашивала я батюшку моего, чтобы отдал меня в монастырь или, еще лучше, упросил Господа, дабы прибрал к себе. Ведь именно так благочестиво поступил Святой Иларий со своей дочерью и женою. Другого жениха, нежели сладчайший Иисус, как и блаженная Агата, себе представить не могла. Когда же отверг жестокий родитель стремления сердца моего, то прибилась к бегинкам. А теперь пришла сюда к сестре Мехтильде за наставлениями в евангельском житии и прочими поучениями.
— Сестра … Мехтильда … кто она? И чему научает?
— Али ничего о ней не слышал?! В двенадцать лет приветствовал ее в первый раз Дух Святой, и с тех пор посещал ежедневно. Со слов Его надиктовала она великую книгу. Нынче же, хоть, достигнув преклонных годов, ослепла и ослабла, все так же процветает в совершенстве добродетелей своих, в благотворении, смирении, долготерпении и кротости, все так же продолжает проповедовать и прославлять имя Его.
— И на нее тоже, значит … призрел Господь. Многих … многих людей повидал я за время моих странствий, что полагали себя особенными … избранными. Но что сделало их достойными чести стать орудиями Божественного Провидения?! Не дьявольское ли то, не ложное ли наваждение?!
— Всемогущий Вседержитель часто избирает слабых мира сего дабы поразить сильных общего блага ради. Сыны Израилевы поверили пророчеству вдохновенной Деворы и завоевали свободу, победив врагов. Так и царь Иудеи Иосия получил утешение через молитву и совет вещей Олдамы. Посему Тот, кто во времена ветхозаветные так поступал, и теперь снова может сотворить сии чудеса. Посему и сейчас никто не должен быть искушен в вере своей, если Всемилостивый раскроет таинства свои через слабый пол. Посему и те, кто прочтет книгу сею с должным благочестием получат утешение и благодать, как Сам Спаситель обещает в ней.
— Ничего иного так не вожделею, как обрести Истину, познать сущность Бога. Поведай мне, коли можешь, какие-нибудь догматы сего богоданного учения!
— Охотно. Так говорил Всевышний — остаться без знания все равно, что пребывать во тьме для людей, но и пустое знание без пользы подобно мукам адским. Бог сам приходит к нам, словно незримый свет струящийся, будто утренняя роса проникает в цветок. А затем милосердно ведет возлюбленных детей Своих странной дорогой страданий, по которой прошел сам Христос, дабы могли мы, недостойные, уподобиться Ему. И потому мы должны быть готовыми умереть от любви к Нему, если достанется нам счастье сие. Уничтожить, излить полностью душу свою, не оставив в ней никакой иной страсти, помимо желания воссоединиться с Ним – вот истинное благо для человека. Так следуй же сим благородным путем и обретешь спасение!

И Джио снова — уже в который раз! — в искреннем могучем порыве бросился вслед за новой прекрасной путеводной звездой на своем ментальном небосводе. И это ничего, что она сначала осветила мерзкую дыру, в недра которой ему вскоре пришлось снова нырнуть. И это хорошо, что спустя несколько дней она же повела его на личную Голгофу, под глубокие небеса глубин преисподней Италии, в благословенно проклятую Болонью. Его сопровождало трое монахов, дюжих увальней-немцев, что, несмотря на присущую им добросовестность и аккуратность, добродушно поверили ему на слово и позволили шагать рядом с ними без цепей. И ему незримо сопутствовала одна сестра, хрупкая жемчужина-Маргарита, что, несмотря на присущее ей милосердие и доброту, приковала его цепями своих речей. Осколки ее проповедей и особенно пророчеств всплывали в памяти и, спустившись в сердце, кололи его блаженной болью. «И явятся Илия с Енохом из Индии, и многие христиане, бегущие от Антихриста, пойдут за ними. И их всех забьют до смерти, словно бешеных псов. Но за ними придут иные, что секретно веруют во Христа, ибо не будет другого способа избавиться от язычников. И распнут тогда Илию на высоком кресте…» «И явятся новые братья, босые и бездомные, и будут странниками повсюду, и будут преисполнены страданий. И не будет у них ни злата, ни серебра, но в руках всегда будут держать белый посох, окрашенный в красный цвет крови Спасителя. И на одной стороне у того посоха будут вырезаны страсти Господни, а на другой Его Вознесение. И закругленная рукоятка оного будет из слоновой кости, что означает непорочность и чистоту…» «Так говорил Господь: Я прикоснусь к сердцу Папы Римского превеликим мучением, и скажу ему укоризненно, что пастыри мои Иерусалимские превратились в убийц и волков. Пред моими очами режут они юных агнцев, да и старые овцы больны, ибо не пускают их на зеленые пастбища в высоких горах, каковые есть божественная любовь и святое учение…»

Странное дело, чем дальше Джио удалялся от удивительной женщины, с которой его свела злая судьба, тем громче становилось эхо воспоминаний о ней. Он уходил прочь от воспламенившего его сердце костра, но душа его пылала все сильнее. Поразивший его свет давно остался за горами, но запечатлевшийся образ все ярче представал пред очами. Нет, он более не видел ее, но вздрагивал от знакомых осторожных и блаженных прикосновений ее благочестивых молитв. Нет, он не обожествлял ее, но очеловечивал Бога ее чертами. Нет, он не испытывал к ней плотского влечения, но любил ее со всей страстью, на которую было только способно его мужское естество. И, когда он осознал это, то ужаснулся пропасти, разверзшейся пред ногами. Он не расплатился еще и за преступление против францисканской клятвы послушания, а теперь его греховная натура стремилась нарушить другой обет — целомудрия. В ту ночь его мучили страшные видения. То он погибал под весом гигантских остроконечных сооружений, в коих сарацины выводили цыплят без хохлаток. То Маргарита прыгала с их вершины, забыв распустить крылья, а он, придавленный безмерной тяжестью к земле, силился, но никак не мог ее спасти. И тогда, очнувшись перед рассветом, он уразумел, что поражен тем самым недугом, каковой, чем больше имеешь, тем паче он надлежит быть спрятан. И он осторожно встал, стараясь не разбудить своих охранников. И, раздевшись донага, бросился в самую гущу колючего терновника, расположенного неподалеку. Всплывающий над горизонтом медленный медный диск Солнца осветил его окровавленное тело, успокоил тревожно рыскавших по округе нерадивых конвоиров и спрятал любовь на самое донышко моря его взволнованной души, уничтоженной и полностью излитой. Отныне то был amor latens.

Жизнь приближалась к своему подземному финалу, но на поверхности она еще прокручивалась назад, к своему несчастливому началу. Вот перевал Земмеринг, давно забывший отпечатки его босых ног. Позади и Венеция с благолепным островом двух виноградников. Сбоку остались фальшивые апостолы Сегарелли и Свободный Дух Конрад. А там памятные места побега – базилика Святого Антония в Падуе, собор святого Георгия в Ферраре. Наконец, вдали показались красноватые стены Болоньи, раздирающий сердце на части конвент. Сейчас он увидит карающий меч торжествующего лика жестокосердного гвардиана… Но закоренелого преступника почему-то повстречал престарелый Матфей, друг усопшего Паоло:

— А Бернардо уехал. По срочному персональному вызову. От новоизбранного генерала Ордена, моего тезки из Акваспарты. Только вчера вечером. В Париж. Думаю, что если и вернется, то под кардинальской шапкой. По меньшей мере. Ну, а я пока здесь остался. За старшего. За древностью лет. Ну, Джованни, рассказывай. Что натворил.
И тут плотина долго сдерживаемого горя и мучений, страха и отчаяния, греха и раскаяния с оглушительным треском прорвалась. Джио бросился к ногам старца, орошая их обильными слезами. И он поведал ему об аресте учителя и встрече с Иоанном Пармским. И рассказал об Убертино и стычке в таверне. И о Марко, о Марсе в девятом доме, профекциях и дирекциях. И о трагической кончине Гвидо с Сигериусом. И о своих странствиях, и о пустынном житии, и о болезнях, и о поимке. Всю душу излил, ничего не утаив, помимо … помимо сокрытой любви… Когда вечность стучится в дверь, добрые люди не скупятся на подаяние своего времени. Вот и Матфей, терпеливо выслушав долгую исповедь, спокойно промолвил:
— Куда нам спешить? Завтра договорим. И решим, как с тобой быть. Иди, сынок, отдохни с дороги. Куда?! Да хоть в свою же келью…

Но страшные призраки прекрасного прошлого никак не давали Джио заснуть. Беспокоила его больше прочего внезапно пробудившаяся надежда на счастливое разрешение того кошмарного сна, что некогда привиделся ему на этом самом месте. Мысли, будто хищные птицы, нападали одна за другой и терзали его опустошенную душу, выклевывая печень, бередя шрамы от старых ран. Это чудо, настоящее Божие чудо, что Бернардо покинул монастырь, да еще и в столь точный срок! Означает ли это, что он не безразличен Всевышнему?! Что у него есть особая миссия?! Что ему надлежит открыть доселе закрытые двери в лабиринте неведения?! Познать существо Бога?! Но не впал ли он снова в дьявольскую гордыню?! Прости, Господи! Разве недостаточно того, что ему может быть дан еще один, последний шанс исправиться?! Предоставлено милосердное прощение?! Или возможность искупить свою вину?! Благодарю, Господи, слава Тебе! Но ведь его грехи отнюдь еще не прощены?! И, каким бы ни был человеколюбцем Матфей, он должен поступить по правилам Ордена?! И тогда его ожидает медленное гниение в монастырской стене, в выгребной яме?! Спаси меня, недостойного, Господи! Заступись за меня, Пресвятая Царица Небесная! … У каждой бесконечно бессонной ночи случается свой внезапный хилый рассвет. Обескровленный бдением и сомнением преступник, обратившись мысленным взором в давешнюю бездну, содрогнулся, но укрылся от ужасных теней, укрепившись в намерении подождать вердикт сегодняшнего суда…

— Должен я тебя примерно наказать. Обязан. По Уставу. Как гвардиан. Дабы другим неповадно было… Но пишут из Германии. О твоем примерном поведении. И конвоиры твои рассказывают. Немало дивного. И вижу я сам. Что не лукавишь. И что каешься. И было мне нынче ночью видение. Серафический Франциск. Держал на руках голубя. Раненого и больного. И исцелил его. Прикосновением своим. И выпустил прочь… Так и я тебя отпущу. Но с двумя условиями. Налагаю на тебя епитимью. Два года ты грешил непослушанием. Два года будешь сидеть на хлебе и воде. И у нас не останешься. Но уйдешь отсюда. Ступай во Флоренцию. На родину мою.

И Матфей прикоснулся к Джио беззубой старческой улыбкой. Знакомой, осторожной и блаженной. Ее улыбкой, latentis amoris…

Домашнее задание: Автор намеренно вложил в уста Маргариты одну модельную жемчужину, не принадлежавшую Мехтильде Магдебургской. Какую именно? Кто ее настоящий владелец?
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!