Краткое содержание предыдущих серий: Духовные искания францисканца Джио-Джованни приводят его к преданной дружбе с путешественником Марко и платонической любви к бегинке Маргарите Порет. Стремление исполнить предсмертное желание возлюбленной – спасти ее духовное дитя, манускрипт «Зерцала», превращает его в беглого монаха под судом Инквизиции… Рыцарь Никколо, герой Сицилийской вечерни и последующей войны, разыскивает любимую дочь Биче, по слухам проданную в рабство. Долгие безуспешные поиски приводят его к Жаку Дюэзу, будущему Папе Иоанну XXII-му, телохранителем которого он становится. Однако, жестокая расправа над спиритуалами заставляет его отринуть и покинуть понтифика.

DEUS EST RES MUNDI POST OMNIA RELICTAE

Бог — суть то, что остается в мире после всего

Душа Никколо, перегоревшая и опустошенная, давно уже влачила жалкое существование, но костер францисканцев окончательно спалил в нем всякие желания. Мыслимое ли дело, казнить людей за то, что они слишком пылко желали уподобиться совершенству Спасителя?! Значит, его упование на чудесное обретение дочери всего лишь самообман, а на самом деле он служит неправому делу?! Или, как говорили многие, даже предтече Антихриста?! Потому он и ушел от Иоанна, но пожар неутоленной любви к Биче, не находивший более для себя пищи вовне него, продолжал пожирать его самого. Он осознавал, что снова впадает в старый грех, но вожделел-таки получить от судьбы последний смертельный удар, дабы сбросить с себя ставшую неисполнимой цель жизни и подождать воссоединения с Беатриче на небесах. Поскорей бы! Да только так, чтобы не нарушить законы рыцарской чести. Может, покаяться перед Капетингами и сложить себе голову в борьбе с фламандцами или их прочими врагами?! Но это будет откровенным лукавством, а он не умел хитрить и обманывать. Или отправиться на восток, присоединившись к бывшим каталонским товарищам-альмогаварам, что по слухам успешно бьют турок во вновь образованном ими герцогстве Афины?! Но вряд ли с его воинским искусством там можно заработать бо́льшую награду, чем мучительные раны, а он не хотел оттягивать неизбежный финал. Впрочем, нет, несмотря на нестерпимую усталость и ненависть к предательскому миру, его пружинистая походка была обязана нести его жилистое тело в новый поход. Ведь у него еще оставалась оставшаяся на попечении младого поколения родина-мать. Когда-то он стремился выручить ее из Анжуйского рабства, освободить, сохранить и выпестовать для лучшей жизни. А теперь ей, единственной ценности, что у него осталась, угрожала очередная опасность. Вот что поведал ему повстречавшийся соотечественник…

Весна 1314-го года от Рождества Христова. Роберт, могущественный владыка двух Сицилий, стоял на перепутье. Казалось, никогда еще судьба так не благоволила Анжуйскому дому. Грозный император Генрих по милости Божией скончался, и его дикие германцы удалились вычесывать блох в свою трансальпийскую берлогу. Арагонский король Хайме был по уши занят пожиранием пожалованной ему Папой Бонифацием Сардинии. Да и предсказание магов с астрологами звучало предельно ясно: «Ты обретешь Сицилию и все ее имущество». Наверняка, включая греческие владения! Найдется ли более подходящий момент, дабы разорвать путы прогнившего кальтабелоттского мира, отомстить за неудачи деда и отца, окончательно раздавить змеиное гнездо гибеллинов, сорвать корону с узурпатора, смеющего называть себя Фредериком III-м, королем несуществующей Тринакрии?! Нет, он никогда не был трусом! Да, он решился! Высадил десант на западе острова, у Кастелламаре, подальше от стольной Мессины. И снова запылали обескровленные бесконечной войной деревни, опустели поля и виноградники, сжатые и вырубленные грабительской рукой, обезлюдели оставленные работниками солончаки и квасцовые шахты. Как-то вечером воинским разъездам удалось изловить местную жительницу, пытавшуюся убежать в горы. Оборванку в нищенском одеянии притащили на допрос к самому верховному главнокомандующему: «Как звать тебя, девица?» «Сицилия!» — гордо ответствовала она. Только в этот момент Роберт понял, что означали слова памятного пророчества. Из своего похода он не извлек ничего, помимо имущества разоренного острова — старья, что и сотни унций не стоило — да захудалого перемирия…

Никколо приехал на родину в то славное время года, когда берег, уже залитый золотом Солнца, еще не был измучен дотла беспощадным сирокко. С наслаждением вдохнул запах лимонов, с вожделением окунул взор в чистые, без единого облачка, небеса и с отвращением огляделся кругом. Не прошло и двадцати лет с тех пор, как он покинул Палермо, но город трудно было узнать. Мостовые более не заслуживали этого названия, превратившись в утоптанную вековую грязь. Местами напластования новых помоев образовывали столь высокие груды, что заслоняли дома. Тут и сям на поверхности куч виднелись останки домашних животных, а живые тощие свиньи рылись в поисках съестного внутри. Но сильнее всего изменились люди. Исчезли пестро одетые толпы негоциантов, матросов и просто зевак. Вместо них виднелись редкие прохожие, большей частью женщины с озабоченными постными лицами. К галере спешили иноплеменные грузчики, судя по всему, греки. Наличествовала охрана из нескольких стражников в доспехах по каталонскому образцу. К недоуменно оглядывавшемуся Никколо подошел старый иудей, на скорую руку пряча под фальшивой улыбкой неподдельные любопытство и меркантильный интерес:

— Вы откуда будете, благородный рыцарь? Могу порекомендовать приличную таверну…

— Нынче из Марселя. Ан родом я отсюда. Вот стою и дивлюсь — что тута приключилось?

— Где? А, это… Это пустяки. Просто случился набег анжуйцев. Очередной – они теперь повадились нас регулярно потрошить. Булыжники выворотили на оборону крепости. Собаками с кошками мы во время осады питались. Мужчин воинского возраста поубивали – остались теперь вдовы одни. Ну, а те черти носатые – рабы из Афин, единственная польза от заморского герцогства, да и в той нам, Сынам Израилевым, отказано – они, видишь ли, тоже христиане!

— А куда же смотрит государь? Помню, Руджеро Лаурийский его не любил, но… — О, это не уличный разговор! На нас уже смотрят, а где бедному еврею раздобыть на каждого сержанта денариев?! Долго общаться с христианами ведь нам тоже запрещено!

— Нет, от чарочки не откажусь! Ах, если бы еще закуской угостил, вельможный господин! Ох, награди тебя Яхве! … С другом твоим адмиралом Федериго наш просто характером не сошелся – потому как горяч да гневлив. А насчет куда смотрит… Как был молодым, так под юбки женские стремился заглянуть. Но и последнее время нас тоже не жалует — все больше из замка своего в Кастрореале, что неподалеку от Мессины, на Восток взирает. О Земле Обетованной — правда, не ему, а нам, Его избранному народу! — мечтает, о славе освободителя так называемого Гроба Господня. Напели, видишь ли, ему арагонские шарлатаны – Арнау де Вилланова да Рамон Лулл — о его величии. Суждено тебе, дескать, Богом стать великим реформатором церкви и надлежит тебе возглавить крестовый поход против ислама. Он сдуру-то и поверил.

— Иисусе Мария! И все же западные земли свои он защитил, со флотом поспешествовал…

— Твоя правда, сиятельный Никколо! Но, как истинно говорит рабби Шломо, Господь создал Неаполь и Сицилию друг для друга. И наш, и анжуйский властелин давно отправились бы в поход на Йерушалайим, кабы не мешала им междоусобная вражда. Потому и не могут одолеть друг друга. Какой там! Этой войне конца нет и не будет, хоть оба царства вконец разорятся от нее!

— Не могу уразуметь, как сие возможно? Аль на овцах боле не растет шерсть?! Аль перестал родиться на земле нашей тучной хлеб?!

— Так все же разграблено. И некому сеять, пахать и жать. Хуже того! Видишь ли, мало нашему королю своих нищих, так он еще и чужих к себе зазывает! Отовсюду едут бродяги и бездельники – спиритуалы, фратичелли какие-то! Поселились в Каталамауро. Не сеют, не пашут, не жнут, только проповедуют! Школы пооткрывали, евангельские называются, а в них прославляют так называемую апостольскую бедность. Тьфу, пакость какая! В Танахе так сказано: «Долгоденствие — в правой руке мудрости, а в левой у нее — богатство и слава»! И рабби Шломо…

Не то, чтобы Никколо поверил презренному иудею. Он и Его Святейшеству-то, когда тот костил короля Федериго, называя его порочным и бестолковым человеком, не особо верил. Но как не поверить собственным глазам? Всеобщее запустение и разруха были слишком заметными. Если бы мог, то он бы бесконечно страдал от боли раскаяния – ведь нынешнее плачевное состояние родины было следствием его деяний. Но в его душевном резервуаре более не оставалось места для своих бед, да и те душевные соки, что помогают сопереживать чужим несчастьям, были давно израсходованы. Он мог бы еще механически драться с врагами, — рука начинала болеть, как у отца, но еще не отнималась — но, как на грех, в военном марафоне случилась передышка. Потому он снова повел растительное существование в той самой каморке, где некогда прятался от очередной Божественной миссии. Жалкое и бессмысленное. Впрочем, определенный смысл в том был — ждать у моря смерти. Она же, желанная, но неуловимая, все пролетала мимо, лишь оставляя серые следы от своих крыльев на голове. Вместе с ней истекали в никуда дни, сливаясь по пути в недели, месяцы и годы… Но кто это … кто стоит там … там на пороге?! «Laudetur Iesus Christus!» Его опять кто-то поджидал. Пусть уже не юноша, а зрелый муж, но этот человек в белом одеянии доминиканца, конечно же, был тем самым Джованни Неапольским, что некогда принес ему тщетную надежду из монастыря Фоссанова.

— Я приехал сюда, поскольку Папа Иоанн XXII соблаговолил распорядиться начать процедуру канонизации блаженного Фомы Аквинского, назначив меня ответственным за сбор свидетельств его святости. Вот я и подумал – может ли какое-нибудь чудесное исцеление сравниться с тем, что произошло с тобой?! Ведь тот сон у его мощей изменил судьбы всей Европы.

— Может, и изменил. Да токмо лучше от того никому не стало. Нешто твое видение про льва дочь мою вернуло? Так что, откель те сны были, от Диавола аль от Бога, я не слишком знаю.

— Это уж предоставь мне, доктору теологии, решать. Я вот документ подготовил. Подпиши?

— Кругом одна ложь и любочестие – убери грамоту свою! Меня не морочь, уходи прочь!

И Джованни отправился ни с чем восвояси. А вот в душе у Никколо его явление что-то столкнуло с мертвой точки, словно открыло какую-то дверь, и оттуда повеяло освежающим ветром прошлого. Как-то раз, покупая нехитрую снедь на городском базаре, он заприметил за одним из лотков тунисского паренька, который так живо напомнил ему Ахмеда, что он с трудом удержался, дабы не обратиться к нему, окликнув чужим именем. Потом, уже вернувшись домой, обнаружил, что образ переводчика и друга застрял у него в голове, не давая покоя ни днем, ни ночью. Промучившись несколько месяцев, он принял безумное решение — отправиться на Майорку. Может, посчастливится сдохнуть по дороге туда или назад?! Не повезло – будто невидимая рука бережно перенесла его в далекий Ciutat, где опрос первых же встречных привел его к еще недавно казавшейся недостижимой цели его путешествия:

— Хвала Аллаху, Всемогущему, Мудрому! Молитва моя исполнилась – я снова вижу тебя!

— Да, давненько же мы с тобою не виделись! Остатний раз, кажись, у Рамона Лулла?! Я слышал, кстати, что он Сицилию посещал. Так и не вертался сюда, на родину?

— У него, заблудшего, у него мы попрощались! Вернулся, причем, навсегда. Так уж получилось, что, когда его корабль прибыл из Беджая, я был в гавани. Его вынесли на носилках, смертельно больного. И, представь себе, он узнал меня, подозвал к себе и молвил: «Прости!».

— Это на кой ляд? Али он в чем пред тобою провинился? Разве что совет дал дурной.

— Никакого совета он тогда не давал, все ругался больше, прогонял вон. А помочь нам старался его сердобольный товарищ, что в углу сидел. Вот, готовясь предстать перед Всевышним, старец, видать, и усовестился… Ну, да что же это мы все о пустяках болтаем?! Послушай-ка лучше, что мне довелось узнать! Ранней весной ездил я в Каталонию и Прованс, дабы попытаться спасти там наших братьев-мусульман. Их вместе с иудеями и прокаженными обвинили тогда в отравлении колодцев. Ну, и как это водится — смерть мук-то краше – многие признавались. И вот случилось мне повстречать в городе Нарбонна одну женщину…

18 июля 1323-го года от Рождества Христова. В кафедральном соборе Нарбонны служат праздничную мессу. Когда-то здесь обрел вечный покой незадачливый покоритель Арагона Филипп Смелый. А сейчас здесь священнодействует архиепископ Бернар де Фарж, послушный новому понтифику и потому сохранивший свою митру племянник Папы Климента. И здесь же, на носилках, что бережно держат братья-проповедники, роняет счастливые слезы безнадежно хворый генеральный магистр доминиканцев Гервей Наталис: «Я умру счастливым, поскольку мои глаза узрели светильник Божий, коему суждено озарить весь мир!» Ну, а на храмовой площади сквозь собравшуюся толпу прокладывает себе дорогу рыцарь, до странности похожий на Никколо, но не на полумертвого, а на прежнего, молодого. «Что за праздник такой?» «То Фому Аквинского причислили к лику святых!» Вот как?! Значит, Джованни Неапольский исправно исполнил свою миссию. Вот Фра Феррандо бы порадовался! Но и для него самого это доброе предзнаменование! Скорее! Скорее! Скорее! Наконец-то! Вот он, тот дом, о котором говорил Ахмед! «Тут ли проживает вольноотпущенница по имени Беатриче с сыном?!» «Беатрис! Чем могу быть полезна?!» Полезна! Иисусе Мария! Ну, да, конечно же, Беатрис! Биче! О, как же она прекрасна! Словно Пресвятая Дева! Да! Да! Да! Ямочки на щечках! Свершилось! Рыдания переполняют грудь. Боль пронизывает сердце. Стук сотрясает дверь…

Тайный агент Святой Инквизиции Жан заприметил этого подозрительного типа еще в Марселе. Едва высадившись с галеры, тот, несмотря на седину, куда-то бодро зашагал не по возрасту пружинистой походкой. Курьер от короля Майорки?! Но почему без лошади?! Благородный рыцарь?! Но почему без слуг?! Паломник?! Но куда же он направляется?! В воздухе запахло заговором. И долгожданным повышением по службе. Он едва не настиг незнакомца у Нотр-Дам-де-ла-Мер. Стражники замешкались и упустили его в Эг-Морте. Толпа помешала аресту в Нарбонне. Но теперь-то он никуда не уйдет! «Эй, ты, не двигаться, стой, где стоишь! Что это за эпистола на столе?! Зерцало! Запрещенная книга!» Блеск обнаженного меча! Moranu li Franciski! Открытые двери в ад! «Опусти оружие твое, странник, да не прольется кровь ближнего моего в этом доме!» Мягкое касание. Слабость в руках. Нежность во взоре. «Будь по-твоему, я им сдамся, но и ты, Беатриче, – обещай, что исполнишь волю мою и не будешь перечить тому, что учиню». «Почему я должна это сделать?» «Потому, что я – отец твой родной, Никколо!» «Эй, ребята! Это моя рукопись, я принес ее сюда, дабы совратить сею праведницу. Чистосердечно признаюсь!» … На колени, суд идет! Эй, а этот человек ему хорошо знаком – это же Папа Иоанн! Воплощенное милосердие…

Джио не помнил, как его судили. Его с определенного момента вообще перестало интересовать настоящее. Смердящая и склизкая, мрачная и холодная яма, в которой ему предстоит просидеть остаток своих лет?! Хлеб беды и вода тоски, что не давали ему умереть?! Хабит и веревка святого Франциска, которые у него отняли?! Безразлично! Его ум, всегда готовый отключиться от внешнего мира, теперь и вовсе пребывал в том состоянии полусна, когда уже невозможно было отличить реальность от иллюзии, видимое от видений. Если бы ему потребовалось описать свое бытие словами, то он, должно быть, сказал бы так: Ultimus ad mortem post omnia fata recursus – смерть последнее, что остается после всех перипетий судьбы. Post omnia… После всего… Яблоко жизни съедено, оставалось лишь дожевать сердцевину. И он терпеливо ждал, не ропща и не замечая гущи течения времени вокруг себя, будучи погруженным в призрачную пучину воспоминаний, переходящих в галлюцинации. Он закрывал глаза и видел красный город, утыканный иголками башен – это Bononia rubra. Он открывал глаза и попадал в подземный лабиринт неведения, в коем всуе открывал бесчисленные двери. Он садился и взлетал к самым благородным небесным сферам, к серафимам, херувимам и тронам, на одном из которых сияла божественной благодатью Маргарита. Он вставал и падал в бездонную пучину ада, силясь выбраться из сетей, расставленных Князем тьмы и бесами, его приспешниками. Он прикасался к мокрым стенам и находил там Марко, что указывал ему на армию франков, увязнувшую во фламандской грязи. Он подносил руку ко лбу и обнаруживал на нем тексты схоластических трактатов. Он совсем не молился, поскольку любые слова были пустышками, бессильными колебаниями промозглого воздуха. Он постоянно пребывал в том молитвенном исступлении, что единственно в состоянии стереть грань между душой и ее Творцом.

Очнулся Джио в тот день — или ночь? — когда к нему в дыру спустили массивное тело какого-то узника. «На всех отдельных палат не наберешься, развлекайтесь вместе, покуда не околеете!» — сверху послышался натужный и грубый смех знакомого надзирателя.

— Я – францисканец … беглый … бывший. А ты … друг … за что осужден?

— Арестован Инквизицией. Сам признался, что ранее, в Неаполе, уже был под следствием, да бежал. Должны были учинить сожжение. Ан Папа призрел, заменили на пожизненное…

— Они … понтифики … такие. Бонифаций тоже по моей челобитной так Якопоне … помиловал. А кто сейчас Папа?! Все еще Иоанн?!

— Да, я с ним близко был знаком – старикашка даром, что кажется дохлым, а живучий…

— Да простит его Господь! … Но что же это мы?! Давай знакомиться. Меня зовут Джио.

— Никколо. Рыцарь с Сицилии. Здесь искал свою дочь и – слава Всевышнему – нашел!

Яркая молния разорвала в клочья мрак темницы. Оглушительный гром отключил Джио от сенсорного мира. Но уже через мгновение, когда услышанное имя проникло в глубину его души, он пробудился. Пробудился к новой действительности. Дух Святой – и никто иной – мог привести этого человека к нему сейчас! Стало быть, у него все-таки есть особая миссия на бренной земле! Значит, он обязан жить, дабы завершить ее, дабы исполнить волю Божию, дабы из его, насквозь прогнившего яблока смерти произросло новое древо жизни!

Никколо, когда признал в сокамернике того самого товарища Рамона Лулла, который по словам Ахмеда, принял благотворное участие в его судьбе, был тоже немало удивлен. Однако, ни это примечательное событие, ни перспектива провести остаток своих лет в заключении не могли нарушить покой тихого счастья, воцарившегося в его душе после того, как он повстречал Биче. Он нашел ее, он увидел ее, он защитил ее — это было по-настоящему важно. А пожертвовать ради этого жизнью или свободой – Боже, какие пустяки! Тем более, в приятном обществе! Он быстро по достоинству оценил ученость Джио, и решил воспользоваться ею для освещения темных аллей своей биографии. Тот же тоже нисколько не возражал, поскольку не растерял умение слушать так, чтобы слышать:

— Поведай мне, друг любезный, что представляли те голубь и орел? Что предуведомляло мое видение? Каких только сказок мне не рассказывали! Будто это я и какие-то цари. Сицилия и Неаполь. Аквинат и его враги. Францисканцы и Антихрист. Да всего и не упомнишь!

— Я тебе так отвечу. Предвидеть грядущее невозможно. Даже … Всеведущему Всевышнему. Ибо будущее создают твари Господни своей свободной волей … кою получили в дар от Создателя. Твой же сон, равно как и все прочие знамения, имел … другую цель. Не сообщить тебе о том, что будет … но побудить тебя делать то, что Ему угодно. Ведь ты верил в это, как в пророчество. Потому и столько смыслов нашлось у тех голубя и орла. Почитай, они могли означать все, что угодно.

Джио тоже проникся уважением к своему чистосердечному и простодушному собеседнику — не кичился перед ним познаниями и не стеснялся признаваться в неведении, был честен и откровенен. Вот разве что об одном он предпочел умолчать – о своем знакомстве с бегинкой Беатрис из Нарбонны, ведь некоторые известные ему подробности источали смертельный яд сомнений в ее сицилийском происхождении. Но разве это имело хоть какое-то значение?! Коль скоро Никколо любил эту женщину, она была его дщерью, пусть и не плотской, а духовной…

Тем временем delirium, в цепких лапах которого так долго пребывал Джио, ослабил свою хватку, уступив место его собственным сомнениям, безжалостно клевавшим душу. Пусть это Божественное Провидение послало ему Никколо и вернуло здравый рассудок, но для чего?! Рано или поздно они оба умрут, и, судя по всему, их даже вытаскивать никто не станет, чтобы похоронить – просто засыплют в их же яме, в неосвященной земле. В тот день – или ночь? — он особенно страдал от этих мыслей, лишь вполуха прислушиваясь к Никколо:

— Так вот, вопрошаю я: «Что за праздник такой?». А они мне «То Фому Аквинского причислили к лику святых!» Ну, думаю, вот фра Феррандо бы обрадовался!

— Постой … постой … как ты сказал?! Аквината … канонизировали?! Не может такого быть!

— Как не может?! Ей-ей! Я же тебе рассказывал про Джованни, как он из Неаполя приезжал.

Да, Джио помнил эту историю, но почему-то раньше не придавал ей никакого значения. Теперь же истинный смысл происшедшего внезапно озарил его сознание. И будто разорвал пелену облаков перед его внутренним взором — lux post tenebras! Из-за нее сначала показался он сам, с молодым задором атакующий редуты своего оппонента: «Единство субстанциальной формы отвергнуто докторами теологии, поскольку противоречит, во-первых, католической вере, во-вторых, философии, в-третьих, Священному Писанию». Затем явился Сигер Брабантский: «Нет, чудо, истинное чудо Божие должно произойти, дабы святая апостольская церковь избавила нас от своего чересчур трогательного патронажа, ослабила упряжь, узаконила занятия философией». А ведь свершилось в аккурат это чудо! И тогда он начал смеяться, сперва тихо, а потом все громче и громче. Он понял! Понял абсолютно все! Все события его собственной жизни и жизни Никколо, беспорядочно нагроможденные в кучу, вдруг, как по команде, выстроились в стройные ряды. Correctorium – фра Феррандо — Corruptorium – доминиканцы выбирают Фому! Анджело Кларено – Жан-Пьер Оливи — спиритуалы – францисканцы погрязают в распрях! Сицилийская вечерня – заутреня Брюгге – пощечина Ананьи – Папа Иоанн в Авиньонском пленении! Сегарелли – тамплиеры – Маргарита – Инквизиция становится всесильной! Так вот на алтарь какого будущего принесла свою жизнь его возлюбленная! Предчувствие Откровения! Великая Миссия! Ликующие ангелы! Благоговейный ужас! Нет, восторг! О, сладчайшая премудрость Твоя, Иисусе! Значит … стало быть, вот что на самом деле важно для Бога! Получается, что Майстер Экхарт был совершенно прав, когда говорил: «На самом же деле Господь – друг наш, ведущий нас к совершенству». Так вот Он какой! Не вертикальный Всевышний, а горизонтальное Близкое-Далеко, только руку протяни!

В физический мир его вернуло осторожное прикосновение руки: «Что с тобою, брат?!» Брат! Да-да! Конечно же! Иоанн Пармский! «И появится новый Орден братьев, скованных цепью!» Пророчество исполнилось! Воистину они скованы сейчас одной цепью! Но и не только они вдвоем. Вместе с ними и Марко, и Ахмед, и Маргарита, и Беатриче, и все-все-все, кто внес свою лепту в открытие этой двери знаний! Может быть, все человечество! Дрожащий голос:

— Послушай меня … Никколо … брат … кажется … нет, наверняка … я вижу ответ … на вопрос Quid est Deus … что есть Бог… это … это очень … очень важно … не только для меня … для всех … я должен … должен … это передать … записать … любой ценой.

— Тогда пиши! Пиши на моей тунике! Пиши моей кровью! Но как передать это людям?!

— Я знаю … знаю как … мы зароем … это … это здесь … придет время … как говорил Оливи … в конце шаббата … через 700 лет … они откопают … и узрят свет … в лабиринте неведения …

И мыслитель Джио обмакнул палец в кровь воина Никколо. И сотворил крестное знамение. И начертал: Deus est res mundi post omnia relictae.

❓Домашнее задание: «Как звать тебя, молодица?» «Сицилия!» Каково происхождение этого нарратива?

Краткое содержание предыдущих серий: Духовные искания францисканца Джио-Джованни приводят его к преданной дружбе с путешественником Марко и платонической любви к бегинке Маргарите Порет. Арест и жестокая казнь последней заставляют его бежать из Парижа. Он стремится исполнить предсмертное желание возлюбленной – спасти ее духовное дитя, манускрипт «Зерцала» …

DEUS EST RES MUNDI POST OMNIA RELICTAE

Бог — суть то, что остается в мире после всего

Костер Маргариты спалил в Джио всякие желания. Его душа, перегоревшая и опустошенная, не просто влачила жалкое существование — пожар любви, не находивший более для себя пищи вовне него, продолжал пожирать его самого. Он знал, что страшно грешит, но вожделел получить последний поцелуй смерти, дабы сбросить с себя ставший непосильным груз жизни и воссоединиться с бесплотной ангельской возлюбленной на небесах. Поскорей бы! Да только так, чтобы не нарушить заветов Господних. Может, покаяться перед Рамоном Луллом и отправиться вместе с ним обретать мученический венец в Тунис на эшафоте, сложенном из каменьев мусульман?! Но это будет откровенным лукавством, а он не хотел, да и более не мог хитрить и обманывать. Или пускай его схватят францисканские власти и покарают за новый побег?! Но вряд ли он тогда заработает большее наказание, чем пожизненное заключение, а он не хотел, да и более не мог оттягивать неизбежный финал. Впрочем, нет, несмотря на нестерпимый духовный голод и тошнотворное отвращение к миру, босые ноги были обязаны нести его бренное тело в далекий Брабант, на родину незабвенного Сигера. Ведь в городе Брюсселе обитало Ее интеллектуальное детище — оставшийся на попечении тамошних бегинок манускрипт загадочного «Зерцала». Он обещал Ей спасти его от преследований Инквизиции, сохранить, вырастить и выпустить в большой свет. Теперь это был не только Ее, но и его, их общий ребенок – единственная кроха, что осталась ему от его большой и неразделенной платонической любви…

Ему чуть полегчало, когда он дрожащими руками обнял священную для него книгу, сумев растопить горячими слезами искреннего чувства лед осторожного недоверия сестры Блумардинны. Как и Маргарита, то была дочь богатого купца, и она смогла создать ему все необходимые условия для предстоящей работы. Джио решил не только сделать несколько копий рукописи на дорогом пергаменте, но и перевести текст с французского на латынь. А пока что он, не спеша, вчитывал, впитывал в себя ее загадочные, порой парадоксальные строки. Удивительным образом, они соответствовали его нынешнему состоянию, повествуя о странствиях души, уничтоженной Любовью ко Всевышнему, к Близкому-Далеко. Избавленная от пут плотских чаяний и ложных познаний, она должна была стать тем ничто, в коем Господь мог бы проводить в жизнь Свою Святую волю. Джио был готов согласиться с тем, что ни один учитель земной мудрости не смог бы понять умом великие таинства, открытые «искателям Совершенной Любви», образованным в «школе Божественного Знания». И все же его тренированный схоластический интеллект был в состоянии дополнить то, что ему говорило сердце. Он отчетливо видел в «Зерцале» отражения многих известных ему идей – откровений Мехтильды Магдебургской, фантазий Свободного Духа Конрада, проповедей францисканских спиритуалов и даже определений Бога от 24-х философов. Ему несложно было подметить и те воззрения, что должны были быть признаны магистрами теологии и инквизиторами за ошибочные и еретические. То была хвала Большой Церкви Божественной Любви на фоне обыкновенной малой, мирской и римской. То была и хула молитв и обрядов, ненужных для освобожденной души ввиду невозможности сковать ее цепями греха. Он понимал обоюдоострую сущность этих утверждений, способных разрубить смирительную рубашку условностей для человека будущего века, но и представлявших грозную опасность для простых смертных, его современников. И лишь одно обстоятельство упорно скрывалось от его ментального взора. Он никак не мог уразуметь причин упорного молчания Маргариты. Она-то могла объяснить, что имела в виду, выявить и защитить собственное благочестие. В чем же заключался смысл принесенной ею жертвы?!

Тем временем, смысл его собственного существования тоже постепенно исчерпывался вместе с чернилами в склянке. Когда он отложил в сторону последнее, еще достаточно тонкое гусиное перо, пришла пора задуматься о сожженных в прошлом мостах в будущее. Положим, пару экземпляров рукописи он оставит здесь, а еще один отвезет Майстеру Экхарту — его мысли казались Джио созвучными блаженным аккордам души Маргариты. Но что дальше?! Не то, чтобы его пугало наказание за распространение запрещенной Инквизицией книги. Напротив, он был бы рад разделить страдания его возлюбленной, умереть ее смертью. Его страшило иное – неспособность изгоя общества исполнить ее завещание, ведь распространять веру куда сложнее, чем копировать ее мертвый суррогат, бессильные без животворящего Духа Святого буквы… В ту ночь ему приснилось, что он спит и видит знакомое старое сновидение – гора передвигалась на виду у изумленных сарацин и их халифа — но в этот раз к нему навстречу. Проснувшись, он почему-то сам отправился бесцельно бродить по городу… И о, Боже! Боже мой! Боже милосердный! Кто?! Кто это?! Кто там идет?! Да! Да-да! Ну, конечно же! К нему приближался … Марко! Его единственный и незабвенный друг … вернувшийся с того… нет, с этого света, но с самого его края?! Уж не спятил ли он?! Или незаметно испустил дух и теперь пребывает в раю?! Нет! Сомнений быть не может! Это Марко! Из плоти и крови … и в сером хабите! Постарел, потучнел, да и замедлился. Но в его очах заметен прежний огонек, и они тоже взирают на него, быстро воспламеняясь и расширяясь от изумления…

— А я долго искал тебя, когда воротился в Италию. Да! И мне удалось проследить твой путь из Болоньи до Флоренции, а потом разузнать, что ты пристроился при папской курии. Но мог ли я, для генералитета Ордена все еще беглый монах, отправиться прямо в пасть зверя, готового меня проглотить?! Нет! Потому и решил исполнить мечту своей юности и добраться до западного предела Земли, до Блаженных островов. Но, видать, чересчур обленился за время своих странствий, вот и осел по пути в славном городе Генте. Уж больно мне приглянулся гвардиан тамошнего конвента – точь-в-точь наш старина Паоло! Да! Помнишь его, нет?!

— Как не помнить, но, ох, как давно это было! Будто в другой жизни… Может, и впрямь в другой?! Но тебя я всегда хранил в сердце своем! Одно время даже переименовал себя в Марко.

— Да?! Представь себе, а я нынче Джио! И занимаюсь твоим любимым делом – веду vitam contemplativam, пишу летопись. Затем и в Брабант приехал, дабы здешние хроники изучить.

— Меня сюда другими ветрами занесло … злыми. Но в одном уверен – наша встреча случайной быть не может, то Провидение Божие! Так восславим же за нее Господа!

— Нет! Не только восславим, а еще и исполним волю Его! Для того Он нас воссоединил, да!

Когда улеглись волны первых восторгов, наступило время для обмена воспоминаниями. Корабли, полные диковинных впечатлений, привезенных с Востока, разгружались в богатой гавани – Джио рассказывал о комментариях к Апокалипсису Жан-Пьера Оливи, прельстительном Искусстве Рамона Лулла, эсхатологических спекуляциях Арнау де Вилланова, политических интригах Бонифация VIII-го, последних новшествах парижской схоластической науки… Дошел черед и до Маргариты – и тут, устыдившись своей преступной страсти, он внезапно оборвал свою речь. Но друг все понял — растеряв запас энергичности, прибавил в чуткости:

— Вижу, что гложет тебя какая-то забота. Да! И что не хочешь тяжесть свою со мною делить.

— Ты прав … страдает душа моя … не мог вынести, ушел … без позволения гвардиана. Встретить тебя в том же состоянии греха, как мы расстались … совестно … насмешка Фортуны.

— Нет! То перст Божий указующий! Я за эти последние годы во Фландрии много что передумал. Живем мы с тобой в необыкновенные, последние времена. Да! Вот посуди сам – монгольская армия непобедима, и Великий Хан желает исполнить заветы Чингиза, дойти до последнего моря. Но почему тогда не до белого, западного?! Только ли потому, что Катай слаще?! Нет, что-то толкает его в ту сторону, и в результате его многих войн Европа впервые за столетия в безопасности от набегов кочевников. Да! Пойдем дальше, нет, наоборот, ближе – что творится здесь у нас?! Если падение тамплиеров было громом, то в самом ближайшем будущем мы услышим несравненно более грозные раскаты! Да! Слыханное ли дело – то, что ты только что мне поведал?! Нет! Да я и сам был свидетелем воистину чудесных событий – когда необученные воинскому ремеслу ремесленники из Брюгге сокрушили армию самого могущественного из земных владык – короля Франции Филиппа!

— События и впрямь судьбоносные … без них Папа … никогда не издал бы Unam sanctam.

— И не был бы стащен за бороду с трона Петра и Павла?! Так, да?! Но почем ты знаешь, может, в том-то и заключался Божественный План?! Ты послушай, как это было! Перед сражением явилась жаба, что поскакала в сторону франков. Над ними кружили вороны, а над нами чайки. А ночью я видел, как малые звезды окружили большую, и та свалилась в реку. На поле же битвы за нас бились ангелы небесные и Святой Георгий! Но самым удивительным знамением было даже не это, нет! Некоторое время допрежь того приехал к нам рыцарь по имени Никколо, искавший свою дочь. Так вот, он внес немалый — нет, решающий! — вклад в общую победу. И именно он – да-да, представь себе! – был тем героем, что запалил факел сицилийской вечерни!

— О, Боже милосердный! Спаси … сохрани … мой рассудок! Опять этот … этот человек. Я встретил его впервые у Рамона Лулла, к коему он пришел за советом … и сподобился сам ему помочь. Потом его имя принесло мне … благосклонность Гервея Наталиса. А теперь о нем мне говоришь ты, Марко! Странным … непостижимым образом моя жизнь … переплетена с его.

— А знаешь почему, нет?! На плечах твоих, как и на его, лежит особая миссия! Да!

Расставание – неизбежная дряхлая старость любой встречи. Для Джио в этот раз особо болезненная, ведь пришлось разорвать себя надвое. Одна его часть стремилась обрести счастливое и безопасное житие вместе с другом в Генте. Однако, победила другая его половина — та, что вожделела испить чашу страданий до дна, не оставив за собой в мире ни капли неисполненных обетов. Загадочным магическим образом разодранная душа обрела тем самым цель и с ней цельность. Не то, чтобы он поверил в свою избранность – хоть за спиной слов Марко не пряталась лесть, но отчетливо виднелось желание помочь – их невероятная встреча не могла быть ничем иным, кроме как знаком с небес. Вездесущий Никколо, отправившийся в Окситанию, явно указывал направление для его собственных странствий. То был очевидный ответ свыше на его невысказанную молитву о помощи – ведь именно в этих южных, плодородных на бегинок и бегардов землях он мог найти благоприятную среду для распространения идей «Зерцала». И он собрался в Нарбонну, лелея смутную надежду на чудотворные мощи Жан-Пьера Оливи. Хоть это и было довольно опасно, идти решил через Париж, рассчитывая найти там Майстера Экхарта — по слухам тот собирался вернуться из Эрфурта в конвент якобинцев. Расчет оказался верным — маститый магистр богословия приветливо принял запретный плод мыслей Маргариты и поведал ему о декреталиях Вьеннского Собора. За благие вести Джио почел «Rex gloriae virtutem», запрещавший дальнейшее преследование памяти Папы Бонифация. Безразлично отнесся к булле «Vox in Excelso», расформировавшей, но не осудившей тамплиеров. Тревожно встретил «Exivi de paradiso», не решившуюся изгнать из Ордена францисканцев конфликты между спиритуалами и конвентуалами. Болезненно воспринял «Ad nostrum», слепленную на скорую голову клеем лживой анти-бегинской риторики из пепла его сожженной возлюбленной…

Нарбонна оказалась удачным выбором для беглого монаха – в тамошнем конвенте бразды правления захватили спиритуалы, высоко оценившие знакомства Джио в прошлом, да и его непослушание властям Ордена в настоящем, скорее, приветствовалось, чем порицалось. Ему, неприхотливому по своей натуре, не стоило большого труда обрезать тунику по их моде и удовольствоваться пищей немногим более разнообразной, нежели хлеб с водой. Он не обнаружил в окрестностях ни малейших следов загадочного Никколо, что его нисколько не обескуражило – в отличие от Марко, ему было не привыкать разуверяться в чудесах. Потому, едва обосновавшись, он приступил к проникновению в среду тех, кто его интересовал по-настоящему. Это были в большинстве своем простые, бесхитростные и безграмотные, но искренне верующие люди, похожие на тех бюргеров, коим он некогда проповедовал в Германии. Разве что одевались они попестрее да говорили на окситанском наречии. Ему, ученику их возлюбленного Жан-Пьера, могилу которого они почитали за величайшую святыню, к тому же праведному францисканцу строжайших правил, удалось быстро перемахнуть через ограду осторожности и войти в их сферу доверия. К его удивлению, настольной книгой бегардов и бегинок, статус которой приравнивался чуть ли не к библейскому, стали рожденные Оливи перед самой смертью комментарии на «Апокалипсис», в формировании которых ему довелось участвовать самому на раннем сроке беременности. Свет учености позволял ему прояснять темные для понимания пассажи текста, обнаруживать в них скрытые аллюзии — ко всеобщему удовлетворению и уважению. В новом кругу общения нашлось место и для «Зерцала», каковое он переводил прямо по ходу прочтения. Если бы ощущение исполненного долга способно было затмить мучения смертельно больной души, то он был бы счастлив!

И это хилое счастье иссякло, когда безжалостные небеса наслали на многострадальную землю species новой беды. В тот год, начиная от Пасхи, все лето и осень напролет идут непрерывные дожди. Какой там, ливни! Потоп! Од и Рона выходят из берегов, пожирая сушу. Хлюпнулось хлипкое людское благоденствие – посевы пшеницы и ржи, овса и ячменя. С лучших виноградников удается выжать лишь считаные бочки мерзкой на вкус бурды. Мрак и холод убивают производство соли. Свиной навоз замешан в хлебе. Ненасытные генуэзцы просят золотой за одно яйцо. Голод. Мор. Смерть. Трупы на улицах и площадях. Нестерпимая вонь от мертвечины. Люди — нет, скорее, уже животные – едят — нет, скорее, уже жрут — собак, кошек, голубиный помет, своих собственных детей. Добрые христиане – нет, скорее, уже язычники, нагие и дикие – выпрашивают в торжественных процессиях спасения у чудотворных мощей. Что это?! За что возгорелся гнев Господа на народ Его?! Разве не обетовал Он потомкам Ноя, что вода не будет более истреблять всякую плоть?! Это наказание за то, что кардиналы никак не изберут нового Папу, — говорят одни. Грядет царствие Антихриста! – уверяют другие. А вот и он сам вскарабкивается своими жадными лапами на апостольский престол, — убеждают они третьих. Ecce, Иоанн XXII-й и впрямь вызывает к себе на допрос истинных праведников, настоящих духовных сыновей серафического Франциска… Джио не идет вместе с ними в Авиньон — довольно с него понтификов! Но он присутствует на казни четырех братьев-миноритов в Марселе. И снова проваливается в обморок от живо напомнившего ему костер Маргариты кроткого молчания смерти, кошмарного треска костей и запаха жареной человечины. Он пробуждается в иной реальности – теперь надо скрываться от властей по домам паствы. Одного он не может вытерпеть — надругательства над могилой Оливи — и тщетно прикрывает драгоценные останки учителя своим тщедушным телом… На колени, суд идет! Эй, а Инквизитор-то ему хорошо знаком – это его бывший гвардиан Бернардо! Воплощенное зло…

Краткое содержание предыдущих серий: Рыцарь Никколо, герой Сицилийской вечерни и последующей войны, разыскивает любимую дочь Биче, по слухам проданную в рабство. Долгие безуспешные поиски приводят его во Фландрию, где он в рядах бюргеров Брюгге одерживает сногсшибательную победу над железными рыцарями при Куртре, и в Окситанию, где он становится соратником Бернара Делисьё и не без успеха борется с Инквизицией. Однако, его арестовывают вместе с тамплиерами, подозревая в сокрытии членства в Ордене. Епископ Жак Дюэз в обмен на преданную службу охранником вызволяет его из тюрьмы. Надежный телохранитель премного способствует неожиданному воцарению Папы Иоанна XXII-го…

«… Signo tibi aures, ut audias divina praecepta, крещу тебе уши, дабы слушался заповедей Господних. Signo tibi oculos, ut videas claritatem Dei, крещу тебе глаза, дабы узрел славу Божию. Signo tibi nares, ut odorem suavitatis Christi sentias, крещу тебе нос, дабы учуял сладость Христову. Signo tibi os, ut loquaris verba vitae, крещу тебе рот, дабы изрекал слова жизни… Signo te totum in nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti, ut habeas vitam aeternam, et vivas in saecula saeculorum, крещу тебя всего во имя Отца и Сына, и Духа Святого, дабы имел житие вечное во веки веков. На погибель крещу! На погибель нечестивому Жаку Дюэзу, прозванному Иоанном, и двум его родственникам, ныне кардиналам! Аминь! Аминь! Аминь!»

Епископ Тулузы Гайар де Прейссак, тоже племянник, но усопшего понтифика Климента V-го, завершив обряд крещения трех восковых фигурок, передал их виконту Брюникель, а тот в свою очередь двум мрачного вида мужчинам. Те же, бережно уложив новоиспеченных христиан на оловянное блюдо, тщательно завернули их в заранее приготовленные пеленки и, спрятав под платье, быстро покинули часовню епископского дворца, направляясь к себе домой. Там уже несколько дней кипела работа другого рода. Жаб и ящериц они отловили на пустыре за городом. Крысиные хвосты и пауков раздобыли по капканам и углам. Ногти, кожу, волосы и кусочек веревки повешенного отрезали на ближайшем эшафоте. Затем знакомый аптекарь сжег весь их дьявольский улов в порошок, и, добавив мышьяк, смешанный с желчью свиньи, ртутью и настойками кое-каких трав, бережно разлил получившееся адское варево по бутылкам. К фигуркам же они приложили пергаменты с надписями Papa Johannes moriatur et non alius – умрет Папа Иоанн и никто другой, Bertrandus de Poyeto moriatur et non alius, Gaucelmus Johannis moriatur et non alius, а затем упаковали их в три разодранных хлеба вкупе с клочками хвоста дохлой собаки и растолченными останками висельника. Наконец, залепили все аккуратно мучным клеем. Уф, готово! Осталось лишь отвезти смертоносный груз в Авиньон, где его нетерпеливо поджидал подследственный Гуго Жеро.

7-е марта 1317-го года от Рождества Христова. Серый дождь снова нещадно колотит землю, обращая ее крепкую черную кожу в мерзкую и липкую, будто кровавую, слизь. Никколо завершает ежевечерний обход постов охраны. Вдруг его внимание привлекают два бродяги, расположившиеся на ночлег прямо в грязи за городскими воротами. Смотреть жалость, — думает он, — да и чудно! Нешто на мостовой не суше будет?! Аль напились до изумления?! Но почто у сих оборванцев такие толстенные кули?! Нет ли здесь какого плутовства?!

— Эй, ребята, вы кто такие? Откель будете и чем тута промышляете?!

— Во имя Христа, не бранись на нас, вельможный рыцарь! С Тулузы мы, люди бедные, простые и безродные, нанялись вот перенести эти вещи. А здесь поджидаем начальника нашего, Перро, он с утра еще с кем-то на встречу ушел. Вот воротится, мы тотчас же и уйдем отсюда.

— Вот как, на встречу, с кем же? Не ведаете, куда и к кому ушел?
— Толком не знаем, слышали только, как он про архиерея какого-то говорил.
— Иисусе Мария! Архиерей! А ну-ка валяйте сюда! Подивимся, что у мешков энтих внутрях.
— Господи, помилуй! Спаси и сохрани раба своего, Пречистая Богородица! Никколо, они убьют меня! Убьют! Не за себя боюсь, Иисусе, а за Мать нашу и Невесту Твою, Святую Церковь. Эта гасконская проказа – она повсюду, покрыла все ее тело! Никколо! Что Гуго Жеро, арестован?
— За сею ехидну более не страшитесь. У нее все змеиные зубы вырваны. Подозрительные вещи взяли при обыске. Пущай таперича инквизиторы расстараются, им это сподручнее.
— Подозрительные?! Что?! Что у него нашли?! Ну, же, Никколо, говори!
— Бутыль какую-то, от коей так разит, что я аж заколдобился…
— Это яд, определенно яд! Значит, где-то у нас на кухне … наверняка, один из поваров…
— Можем сменить всех, кто не из Керси. Но кажное яство прежде, чем попасть на Ваш стол, тщательно тестируется.
— Отрава может быть медленно действующей. Нужно будет завести магические приборы для ее раннего обнаружения. Еще, еще что у него обнаружили?
— Какие-то цидулки с каракулями на неведомом наречии.
— Это заклинания, конечно же, заклинания! Стало быть, какие-то колдуны ему помогают, должно быть, иудеи! Сколько Талмудов не сжигай, сколько их ни гони, сколько ни обращай, они все равно выблевывают свои мерзопакостные слова и деяния! Я одного самолично допрашивал – «хочу», — говорит, — «умереть в вере отцов своих, а вас, христиан, презираю, ибо» – прости, Господи! – «поедаете Бога своего». И плюнул, поганец такой, на образ Пресвятой Девы!
— И я слышал, что сии псы смрадные на Святые Дары покушаются. Подкупают слабых верою женщин, дабы раздобыть оные и надругаться над ними. Да только Господь Бог не попустит!
— Да, Никколо, это давняя известная история – кровь полилась из евхаристического хлеба того, а злодея на свином рынке казнили. Но вернемся к Гуго — корни его измены глубоко, их все надо выкорчевать!

7 апреля 1317 года от Рождества Христова. Долгожданное Солнце благодати Божией бросило-таки несколько хилых лучиков на закат жизни престарелого понтифика. Правда, не без его собственного содействия небесным инстанциям. Буллой Sol oriens Иоанн завершил процедуру, начатую его предшественником на апостольском престоле десятилетием ранее, и канонизировал Луи Тулузского. Блистательная нетленная слава нового святого подсветила и репутацию его бывшего юридического советника, нынешнего Папы Авиньонского. Громогласное ликование всего Анжуйского дома и в особенности короля Неаполя Роберта заглушило голоса критиков, обвинявших его в неблагодарности. Пышное торжественное празднество продемонстрировало всему миру, что он вовсе не скряга, разоряющий добрых христиан, а просто восходящая звезда Каора и Керси, вытесняющая с зенита церковного влияния Гасконь. Но прошло едва два месяца, как очередная беда повергла его, посеревшего от страха, в бездну отчаяния:

— О, Боже, Боже, за что ты караешь меня … нас? Так, так жестоко?! О, Жак, мой Жак! Мой … наш любимый, любимый племянник! Такой, такой молодой! Это не могло быть ничем иным, как отравлением! Или нет, порчей! Никколо! Никколо, где же ты?! Что можешь об этом сказать?!
— Иисусе Назорейский! Что тут скажешь? Гуго и его сообщники в темнице. Я могу сражаться с людьми. А коли то были демоны, то это по части Инквизиции и ее заплечных дел мастеров.
— Да! Да! Я … мы должны просить защиту у доминиканцев!
— Ваше Святейшество, расследование благополучно завершено — Гуго Жеро признался во всем! Оказывается, еще за некоторое время до ареста приснопамятного груза из Тулузы он получил другую восковую фигурку, крещеную как кардинал де Виа. И он втыкал в нее иголки, произнося богомерзкие дьявольские заклятия под руководством некоего нечестивого иудея…
— Так мы и думали! Но у меня ведь есть и другие враги?!
— Вы, как всегда, правы! Похоже, мы раскрыли еще одно готовящееся покушение на Вас – Робера де Мовуазена, архиепископа Экс-ан-Прованса – он запрашивает у астрологов продолжительность Вашей жизни. Против всех них есть лишь одно, но более, чем достаточное средство – заступничество свыше! Я обяжу подвластных мне братьев-проповедников молиться о Вашем здравии. И тогда никакие силы ада не одолеют щита истинной веры! А Святая Инквизиция позаботится обо всем прочем.
— Благодарствуем! И порекомендуем Вас на следующих выборах генерального магистра!
— Я, Гервей Наталис, смиренный раб Господа и более, чем удовлетворен своим нынешним положением провинциального приора Франции. Но если мне будет позволено, то я хотел бы попросить Вас, Святой Отец, об иной награде…
— Какой же? Говори, не таясь и не стесняясь — мы щедры для своих истинных друзей.
— Учение блаженного Фомы Аквинского, прозванного Ангельским Доктором, не так давно стало официальным кредо всего Ордена. Вы ублажили францисканцев, канонизировав Луи Анжуйского, так порадуйте и нас, Ваших преданных слуг! Аквинат, как никто другой, достоин стать святым. На его могиле в монастыре Фоссанова происходят удивительные чудеса!
— И мы о том знаем, от своего охранника Никколо, который видел у его мощей вещий сон.
— Никколо?! Само Провидение Божие привело его сюда, ибо это, наверняка, тот самый рыцарь, о коем поведал мне еще в юности фра Феррандо, мой благословенный учитель!
— Может, оно и так… Только канонизация теолога суть апостольское одобрение его доктрины. Положим, его Сумма – наша настольная книга. Но вот lector sacri palatii в Авиньоне Дурандус, величаемый Doctor modernus, почитает некоторые его тезисы за ошибочные.
— Дурандус?! Папа Климент немало дурного натворил за свой понтификат, но нет ничего хуже приглашения в курию этого человека. Известно ли Вам, Dominus noster et pontifex summus, что его комментарии к Сентенциям были признаны нашей богословской комиссией за еретические! Гоните его взашей!
— Вот как?! Но мы не можем это сделать — он успешно выполняет дипломатические миссии.
— Тогда … тогда наградите его! Отправьте прочь с повышением! Сделайте епископом!
— Это когда вакансия представится. Хотя, впрочем, можно расщепить Тулузскую епархию, она и так слишком большая! Ну да ладно, мы подумаем. Боюсь еще, что минориты будут против…

«Не может быть мира между сыновьями тьмы и сыновьями света. Ибо основание того света – апостольская нищета, та, чье лучистое сияние никто не может и не никогда не сможет увидеть без Христа … Она – мать священной отрешенности и твердь Царствия Небесного; она – истребительница грешников; она проявляет все хорошее, она – собирательница смирения; она вдыхает чувство и жизнь в души святых; она – свобода для тех, кто скован грехами плоти и мира; она – здравие для тех, кого свел с ума Сатана; она – спутница ангелов, путь к совершенству праведников; она – невеста Христова, сосуд и канал, через который проистекает его милость; она – корень мира, истинное понимание христианской мудрости, труд любви, подобной Богу… Потому все святые исповедуют пресвятую нищету, мать, невесту, госпожу и королеву; тот, кто отвергает ее и бежит от нее, отвергает Христа и бежит от Него». Душа Бернара Делисьё взмывала в небеса восторга, воспевая гимны Господу под ритм сих вдохновенных строк, но умом он ползал в тесных логических расщелинах в поисках других аргументов, что не разжигали бы конфликт с власть предержащими, а, напротив, улаживали его. Один Петр, одни ключи от рая, одна церковь, один понтифик, — твердил он себе, настраивая струны своей риторической лиры. Ему предстояла, пожалуй, самая сложная и важная задача своей жизни – убедить Папу Иоанна, уже отметившегося своим стяжательством и осторожностью, в правоте идеала бедности, в безопасности спиритуалов.

Минориты из Безье и Нарбонны, вызванные для допроса в Авиньон, именно его, оратора c блестящей репутацией, выбрали своим рупором и щитом. И вот они смиренно сгрудились серым стадом, 64 босых брата в узких и коротких хабитах, пред воротами папского дворца в ожидании суда своего пастыря. И была ночь. И был день. День шестого мытарства истинных наследников дела Святого Франциска. И Бернар Делисьё говорил. Говорил так, как никогда прежде – просто, но сильно, бесхитростно, но убедительно, тихо, но неотразимо. Задолго до вочеловечения Сына Божиего свет Истины уже забрезжил в душах некоторых избранных. Еще Сократ защищал себя при помощи единственного свидетеля – его нищеты. Еще Диоген был счастлив проживать в своей бочке. Еще стоики призывали презирать мирские блага и богатство. Но только благие евангельские вести сорвали пелену неведения над великим таинством. Так говорил Господь: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах». Так говорил Апостол: «корень всех зол есть сребролюбие». Так говорили и многие иные Отцы Церкви, называвшие бедность драгоценностью. Так говорил и серафический il Poverello, носивший на своем теле стигмату Христа Распятого, в своем Уставе и Завещании. Так можем ли мы, его духовные сыновья, предать их, изменять, противно его заповедям, хоть единую букву в сих богоданных текстах?! Ведь и Папа Римский в декреталии «Exiit qui seminat» подтвердил, что это Правило суть то, чему Христос учил Своими словами и утвердил Своими примером. Наши враги по дьявольскому наущению огульно обвиняют нас, презрительно именуя спиритуалами, в том, что мы, якобы, захватили некоторые конвенты в Провансе. Но все, чего мы чаем, это вести непорочную жизнь! И на самом деле мы лишь вернули сии храмы Тому, кому они по праву должны принадлежать – Богу!

— Ваше Святейшество — это исчадие ада, опаснейший бунтовщик, некогда возмущавший чернь против Святой Инквизиции, поднявший предательскую руку на своего государя, христианнейшего короля Филиппа и содействовавший отравлению Папы Бенедикта! Не верьте ему – и апостолы имели loculos – сумы и мешки. Нищета – не самоцель, а средство для достижения совершенства. Минориты же своим упрямством вносят лишь смуту в церковь.
— Так он теперь на меня покушается?! Эй, стража, взять его! Никколо?! Взять, я сказал!

7 мая 1318 года от Рождества Христова. Четверо братьев, наотрез отказавшихся подчиниться Ордену и сменить свои короткие заплатанные туники на общепринятые, сегодня очищают свои души от греха в пламени костров Инквизиции. Пылает бренная плоть, излучая в крике невыносимую боль. Горят пылкие сердца, что слишком горячо любили Бога, стремясь уподобиться Его совершенству. Зажжен и вечный огонь памяти народной. Марсельская старушка, шепча молитву, подбирает чудотворные мощи новых великомучеников. Бернар Делисьё, гремя цепями, поднимает в бессильной молитве руки к небу. Рыцарь Никколо, побелевший от гнева, возвращается к верховному понтифику Иоанну:

— Довольно я кривде послужил. Должно, уж оплатил тебе, что обещал. Опричь того, у тебя нонче получше меня кромешники найдутся – инквизиторы. Ухожу.

И бывший ручной папский лев, разорвав могучей лапой серую сеть своих обязательств, удалился прочь…

Краткое содержание предыдущих серий: Рыцарь Никколо, герой Сицилийской вечерни и последующей войны, разыскивает любимую дочь Биче, по слухам, проданную в рабство. Долгие безуспешные поиски приводят его во Фландрию, где он в рядах бюргеров Брюгге одерживает сногсшибательную победу над железными рыцарями при Куртре, и в Окситанию, где он становится соратником Бернара Делисьё и не без успеха борется с Инквизицией. Однако, его арестовывают вместе с тамплиерами, подозревая в сокрытии членства в Ордене. Епископ Жак Дюэз в обмен на службу начальником охраны обещает вызволить его из тюрьмы.

23 декабря 1312-го года от Рождества Христова. Каменно-серые тучи бомбардируют острыми каплями обнаженную пепельно-серую грудь реки. Отяжелевшая свинцово-серая Рона несет в своем нутре холодные воды, дабы выплеснуть их на седовласо-серое чело моря. Ядовито-серые арки моста длинной цепочкой крыс, держащих друг друга за хвосты, связывают два топко-серых берега. Но у старика, который, стоя у окна, обозревает всю эту неприглядную панораму, ярко и цветасто-празднично на душе. Он видит не низкие грозовые небеса, а спрятанные за ними хрустальные сферы со светилами – неслучайно Всевышний сотворил их в точности между своим возвышенным троном на Эмпирее и низменной обителью смертных, ведь именно их бесконечный круговорот обеспечивает безотказную работу машины мира. Он наблюдает не за уныло-медленным течением, а воображает себе каорских купцов, отправляющихся в дальние страны за товарами – как бы они занимались своим делом, если бы Господь не надоумил людей изобрести деньги, двигатель торговли, тоже расположенный между странами и народами?! Он разглядывает не грубое произведение рук человеческих, опоясавшее реку, а дар Божий, переданный добрым христианам через святого Бенеза – внутреннюю артерию страны, связывающую воедино Францию c Авиньоном и графством Венессен, что наполняет звонкими монетами пульсирующей через него жизни сундуки епархии. «Да и вообще — чем, как не ничтожной фикцией, была бы власть Филиппа Красивого без его преданных министров и слуг — де Ногаре, тени оного де Плезиана и нынешнего фаворита короля Ангеррана де Мариньи, без доминиканцев-инквизиторов, без сборщиков податей и, самое главное, без опытных юристов — таких, как я?! В этом, должно быть, и состоит глубокий, воистину глубокий смысл проповеди евангельского смирения – будь доволен любой уготовленной тебе стезей, самой проселочной и в выбоинах, ибо она, возможно, скорее, чем бархатная дорога, приведет к спасению души и жизни вечной. Ну, а если все же сподобился хоть немного взобраться по склону горы успеха, то почитай тех, кто расположен выше тебя, да укрепляй свое положение теми, что находятся ниже тебя, а сам всегда оставайся в серо-золотой сердцевине!»

Так рассуждал про себя по получению папского указа довольный самим собой до приторной тошноты Жак Дюэз. Впрочем, подобные мысли не были для него новым интеллектуальным достижением, но давно уже составляли интегральную часть его кредо. Невзрачный и бледный, невысокий и худощавый, лишенный особых талантов, писклявый и худородный выходец из Каора никогда не смог надеть бы, хоть и на лысую голову в возрасте под семьдесят, красную кардинальскую шапку, если бы не придерживался весьма благоразумной жизненной стратегии. Честно исполняя свои служебные обязанности, он умел стать полезным для власть имущих. Ловко перебирая ножками на Колесе Фортуны, он постепенно возводил для себя устойчивую пирамиду из власти алчущих. Все приобретенные им связи аккуратно подшивались в общий реестр, предоставляя нити для последующей манипуляции куклами театра карьерных действий. Пускай блаженный Луи Тулузский не задержался на бренной земле. Он же, счастливо прикоснувшись к его жизни, сумел оттолкнуться от его смерти и войти в доверие к Анжуйскому королевскому дому. По протекции Карла Хромого он стал епископом, потом канцлером в Неаполе, затем, счастливо притронувшись и к этой жизни, сумел не опрокинуться от еще одной смерти, но воспрянуть в том самом Авиньоне, куда перебралась папская курия. Наконец, ему пришлось долго балансировать на шатких канатах конфликта между Филиппом Красивым и Климентом V-м. И здесь ему удалось выбрать единственно верную взвешенную позицию – с одной стороны он поддержал осуждение храмовников, а с другой возражал против осквернения памяти Бонифация VIII-го. В конечном итоге, именно так рассудила церковь на Вьеннском Соборе – Орден распустили ввиду испорченной famae-репутации, а кости заклятого врага французского престола оставили несожженными. И по прочим, менее животрепещущим вопросам, он всегда выбирал мнение сильнейшего большинства. Так что награда понтифика была им заслужена!

Порой ему казалось, что сам Дух Святой помогает ему предвидеть будущее. Когда он вызволял из Стены Инквизиции Никколо, то за вычетом всегда преследовавших его иррациональных страхов, ему еще нечего было бояться. Но где Жак Дюэз водится, там и каорцы. С повышением его статуса становилось все больше недовольных, обделенных бенефициями, ведь он пристраивал их своим племянникам, прочим родственникам и соотечественникам. Ему теперь на самом деле требовалась надежная охрана. За широкой же спиной верного рыцаря он чувствовал себя в безопасности. Тот, хоть и продолжал тосковать по украденной дочери, свою клятву держал — служил ему преданно, не отвлекаясь на ее поиски. Вот разве что немного раздражал тем, что совал свой длинный сицилийский нос не в свое дело. Скажем, приставал к нему с беседами, в коих защищал тамплиеров. Да, он, конечно же, тоже знал, что признания собственной вины были от них получены только во Франции, где применялись пытки. Но как объяснить малообразованному мужлану, что формально все совершалось на законных основаниях, а закон не бывает плохим или хорошим – это данность, причем, в конечном счете, от Бога. По той же причине воистину честно, справедливо, легитимно осуждение бегинок и бегардов — невежд, впадающих в бесчисленные теологические ошибки и распространяющих лжеучения. Сам Господь свершил свой праведный Суд над Арнау де Вилланова, что недавно утонул неподалеку от Генуи – должно быть, за то, что тот посмел давать советы членам новой опасной еретической секты кожаных ремней. Придет пора, справедливое наказание постигнет и францисканских спиритуалов, с коими Климент обошелся слишком мягкосердечно, и тех, кто их покрывает, как это делает «носитель божественной миссии» Фридрих III-й Сицилийский – словом, всех, кто из гордыни своей не послушен старшим по чину, не желает жить и трудиться по-серому…

1 мая 1314-го года от Рождества Христова, Карпантра. Всего пара недель прошла после кончины Климента V-го, как в соответствии с его постановлениями в его же прежней резиденции собралась кардинальская коллегия для выбора нового Папы. Божию волю в жизнь должны были провести три фракции – контингент гасконцев, насчитывавший десять человек с тремя племянниками усопшего понтифика во главе; искренне ненавидящая выскочек старая итальянская гвардия, в коей выделялся Наполеон Орсини; и самая слабая провансальско-французская серенькая середина, к которой, впрочем, принадлежал не только не имевший никаких практических шансов Жак Дюэз, но и Николь де Фреовилль, бывший духовник и нынешний протеже Филиппа Красивого. Как ни верти столь разношерстные куски материи, требуемых двух третьих голосов из них не сшить. Не надо было быть пророком, чтобы прочитать на стене диагноз sede vacante, пустующий престол Петра и Павла — очередное обострение хронической болезни католицизма. И в самом деле, если итальянцы, реалистично оценив свои шансы, еще были готовы на компромисс, предложив кандидатуру высоко ученого, всеми уважаемого и праведного до готовности искоренить в церкви непотизм провансальца Гийома де Мандаго, то ставленники усопшего Папы держались прочно за своих: nominavimus a principio et in eo stamus firmi – номинируем с самого начала и на том стоим твердо!

В бесплодных родовых муках прений миновало почти три месяца, и тут как-то вечером Никколо потребовал у своего охраняемого субъекта аудиенцию:

— Ваше высокопреосвященство! Итальянская челядь давно уж дерется с гасконской. Есть убиенные. Ан давеча в городе стало гораздо мужиков. С виду люди лихие, прощелыги. Я послал своих на сыск — все они из Бордо. Как бы вдругорядь серой не запахло.
— Я слышал, что гасконцы собирались перевозить на родину мощи своего великого соотечественника. Должно быть, потому и собрались. Или на воскресную ярмарку приехали?!
— Их слишком много, да и товара с ними нет. Потом, мне доносят, что шельмы под одеждой схороняют оружие. Дозвольте остеречься? Береженого Бог бережет!
— Господи, неужели это они по мою душу? Дозволить?! Приказываю! И немедленно!

24 июля 1314-го года от Рождества Христова, там же. Началось, как по команде! «Нам нужен Папа! Nous voulons un pape! Нам нужен Папа!» — скандируют обезумевшие толпы. Они громят всех и вся. Приканчивают всех иноземцев без разбора. Поджигают постоялые дворы, вламываются вовнутрь. Грабят флорентийские и сиенские банки, аккредитованные при курии – тащат серебро, драгоценности, дорогие одежды, мебель. «Смерть итальянским кардиналам! Mort! Смерть!» — окружен епископский дворец. «Мы погибли!» Сохраняет хладнокровие один Никколо:

— У задней стены прорыт ход. Мой человек покажет дорогу. Лошади наготове. Но идти туда надо не вдруг, а токмо по моему приказу! А сейчас – переодеваться, мне потребны кардинальские мантии… Пьер, Жан, напяливайте их на себя! Берите по распятию. Какие подороже, с каменьями. И во-о-н туда, вперед! Подойти к открытому окну. Выставить распятие наружу. И погромче что-нибудь басить! На латыни! Не разумеете? Неважно, они тоже. Можете так орать: Te Deum, meum, durum, dirum, mirum! Запомнили?! Что, застрелят? Не попадут! Аще попадут, то не убьют. А и коли убьют — в рай, дурни, по ошибке попадете! Все! Без разговоров!
— Ага, клюнули на приманку — все сюда прибежали! Ах, они воры, канальи! Тотчас на приступ пойдут. Вы вдвоем, с арбалетами, у боковых амбразур! Остальные со мной! Будем крошить тех, кто прорвется к двери! А ты, малый, к кардиналам — проведешь их к условленному месту. Пора, с Богом!

Удар! Еще удар! Еще и еще! Прославленный меч Никколо при свете факелов отбрасывает серо-стальные блики на ослепленные, охваченные предсмертным ужасом лица врагов и его собственный страшный, кровавый оскал. Помолодев в упоении битвы, он бросает в бой клич сицилийской вечерни: «Moranu li Franciski!». Но что происходит там, на дальнем конце площади?! Бандиты организуются в стройные ряды, тащат осадные орудия?! К счастью, прошло уже не меньше получаса — можно уходить! Рапорт принимает Наполеон Орсини:

— Мы рассеяли шайку негодяев. Но у них есть сведущие в воинском деле предводители!
— То, наверняка, были светские племянники Климента – виконт де Ломан и Рамон де Бюдо. Но ты-то, голубчик, как отличился – истый лев!
— Иисусе Мария! Я … голубчик … лев … Неужто?!

После случившегося кардиналы рассеялись по окрестностям, словно испуганная стая куропаток. Жак Дюэз гостеприимно приютил некоторых коллег в Авиньоне, другие окопались в Валансе, третьи отправились в Оранж. А над разодранной неудавшимся путчем церковью нависла реальная угроза схизма – разрушился даже прежний консенсус о месте заседания конклава. Итальянские лебеди желали лететь, по крайней мере, в Лион, гасконские раки пятились назад в Карпантру, а провансальские щуки рвались к морю. Христианнейшие короли тщетно пытались помочь Господу, заманивая к себе его потенциальных викариев гарантиями безопасности. Увы, неапольский Роберт не устраивал гибеллинов, каталонский Хайме — гвельфов, а английский Эдуард был слишком заинтересован в триумфе своих проштрафившихся подданных. Но что же Филипп Красивый? Могущественнейший государь и единственный человек, кто мог сдвинуть застрявший воз христианства с места, совершенно неожиданно отдал Богу душу!

Июнь 1316 года от Рождества Христова, конвент братьев-проповедников в Лионе. Поскольку очередной Людовик соизволил увязнуть в деле производства престолонаследника и в болоте бесконечной фламандской войны, то судьба папства оказалась в длинных руках его младшего брата Филиппа, графа Пуатье. Человек решительный и целеустремленный, он сумел-таки добиться возобновления прений на территории Франции, торжественно поклявшись от имени ее короля, что кардиналам не надо будет опасаться ни насилия, ни давления. Госпожа Смерть, тем временем, повадилась разорять былое уютное гнездо Капетингов. Вслед за казненным Ангерраном де Мариньи бренный мир покинул его венценосный разоблачитель. Перед Филиппом встала сложная дилемма – один трон настоятельно требовал его присутствия в Париже, другой в Лионе. И тогда он принял Соломоново решение распилить свою клятву пополам – пусть не столько его стражники, как монастырские стены ограничивают свободу бегства выборщиков – они останутся взаперти до тех пор, пока христиане не обретут Папу. То был проверенный историей способ принуждения враждующих группировок к миру. В нем не хватало единственного ингредиента – угодных светской власти кандидатур. В серой полутьме заточения Жак Дюэз узрел свой уникальный шанс.

— Ваше величество, я послан к вам епископом-кардиналом Порто с тайным поручением…
— Положим, я еще не коронован, но приятно … дозволяем. Так что же он имеет сообщить?
— Лишь одно – в случае своего избрания он навсегда почтительно останется в тени Вашего блистательного царствования и будет заниматься исключительно делами церкви, содействуя Вашим протеже в получении бенефиций.
— Кхм, только и всего?! А этот старик не без амбиций! Кто же за него проголосует?! Впрочем, то, что он обещает, это, пожалуй, самое важное. Включите и его в список, граф!

5 августа 1316 года от Рождества Христова, там же.

На собрании гасконской партии:

— Я за исход из Лионского пленения! Он из Керси — почитай, что наш, английский доминион.
— Не забывайте, что Гуго Жеро, епископ Каора, находится под следствием. А этот человек в первую очередь поспешит утвердить власть на своей родине.
— Ба, да этой бледной немощи уже 72! Он умрет прежде, чем закончится этот процесс!

На собрании итальянской партии:

— Не голосовать же за Арно де Пелагруа! Не забывайте также о близости Жака Дюэза с Робертом Анжуйским! Ему благоволят два монарха!
— Не забывайте, что ему, точнее, его телохранителю мы обязаны жизнью!
— Помимо того, он обещал Наполеону Орсини, что в случае избрания нога его более не ступит на французскую землю. Что это может означать, как не намерение вернуть курию к нам в Италию, в Вечный город?!

Бывший Жак Дюэз, нынешний Иоанн XXII-й, показал, что это означало, сразу после коронации. Его носилки перенесли на лодку, что доставила ноги нового понтифика вниз по течению Роны напрямик в град святого Агриколы, Авиньон. На апостольский трон взошла гениальная серость…

Краткое содержание предыдущих серий: Духовные искания юного Джио приводят его извилистыми лабиринтами жизни к францисканскому хабиту и преследованиям руководства Ордена, к преданной дружбе и платонической любви, к нескольким замечательным учителям и первым любознательным ученикам. Превратившись в зрелого мыслителя Джованни, способного создать интегральную модель мира, он припадает к источнику древней мудрости в апостольской библиотеке и долгое время помогает Бонифацию VIII-му в его борьбе с Филиппом Красивым. Крах Папы переименовывает его в Марко – путешественника по ментальным мирам. В Германии он неожиданно ощущает потребность разыскать свою утерянную любовь. Увы, Маргарита Порет арестована инквизицией Парижа. Первоначальная растерянность переходит под влиянием Ангела Филадельфии Гиара в духовное перерождение и надежду на чудо.

DEUS EST LUX QUAE FRACTIONE NON CLARESCIT, TRANSIT, SED SOLA DEIFORMITAS IN RE.

Бог суть свет, что сияет и проникает, не расщепляясь, но уподобляясь Ему в каждой вещи.

… И чудо на самом деле совершалось, пусть мучительно медленно и не в библейских масштабах – около него стали всплывать осмысленные события, а голову наводнили разумные мысли. Прежде всего случилось очередное явление Рамона Лулла Парижу. По слухам, тот после двух неудачных миссий в Тунисе успешно проворачивал свою программу обращения нехристей языком и мечом в самых высших сферах власти. Увы, суровый старец не допустил своего бывшего лучшего ученика и последующего вероотступника до своей особы… Зато затем Марко вспомнил о Наполеоне Орсини, относившемуся к нему с отеческой добротой. В ответ на его челобитную кардинал написал, что был бы рад помочь, но слишком занят склоками со спиритуалами, а, самое главное, не имеет никакого влияния на доминиканцев, безмерно разбухших спесью от процесса тамплиеров. Преследование же бегинки наверняка тоже с этим связано, ведь, как он знал, схватить ее распорядился сам Филипп де Мариньи, брат Ангеррана, нового фаворита короля…

Полученный отказ не обескуражил, а вдохновил Марко — у него ведь самого были знакомые среди братьев-проповедников! Дурандус решительно отказал во всяком содействии: «Да, Гийом проживает у нас в конвенте, но я не желаю с ним общаться. Сыт по горло совместными с ним заседаниями Инквизиции, где приходилось лить кровь тех людей, праведность коих была мне лично достоверно известна – у нас ведь по законам признание вины является королевой всех свидетельств. Потом он сейчас не в духе – попал в немилость к Папе, и лишь персональное вмешательство Филиппа Красивого сохранило ему его должность. Нет, я в этом грязном болоте не собираюсь завязнуть, мне пик магистра теологии надо покорять. А путь впереди непростой – мой почтеннейший оппонент Гервей Наталис копает яму под моими комментариями к Сентенциям. Кстати, вот у кого политический вес нешуточный, он нынче провинциальный приор Франции, с ним и поговори». И Марко, готовый ради достижения своей цели на любые унижения и хитрости, стал загодя собирать бочки льстивой лжи для установления благоприятных отношений. Ждать встречи пришлось довольно долго, ведь то был обремененный многими делами сановник:

— Позвольте мне выразить восхищение Вашими богословскими трудами, Doctor rarus! Они воистину … выгодно выделяются на фоне всех прочих схоластических опусов. Вы единственный, кто сумел по-настоящему понять … богоданную доктрину Блаженного Фомы Аквинского!

— О, к счастью, уже не единственный. Наконец-то и наша капитула по достоинству его оценила. Хотите, я зачитаю то, что было решено в Сарагосе? Volumus et districte iniungimus lectoribus … — все наши лекторы отныне должны преподавать учение Ангельского доктора. А те, кто не послушается … sic graviter et celeriter puniantur, quod sint ceteris in exemplum – будут строго и немедленно наказаны, дабы другим неповадно было! Теперь мы непобедимы потому, что едины!

— Знаменосец … марширующий впереди христиан, должен следовать за светом истины!

— О, совершенно верно, почтенный брат! Теперь всяким вольнодумцам Дурандусам не поздоровится, мы найдем на них управу! Но у меня в душе сладость победы смешана с горечью утраты. Давным-давно, когда я еще был молодым, некий фра Феррандо, ведомый вещими снами и прочими чудесами, в одиночку боролся за реабилитацию Аквината, оклеветанного недоброжелателями. И мы с другом Иоанном по прозвищу Quidort тогда обещали положить на эту благородную цель всю жизнь, да только вот никто, кроме меня, не дожил до сего триумфа.

— Мне кажется, я тоже … соприкоснулся с этой историей! Мне довелось повстречать рыцаря Никколо, спутник коего поведал мне о видении голубя и орла в монастыре Фоссанова.

— О, значит, и тебе благоволит Всевышний! Но чем же я могу быть тебе полезен?!

Так, окольными путями Марко пришел-таки к аудиенции с достаточно благосклонно настроенным к нему Инквизитором Гийомом Парижским: — Досточтимый брат! До меня дошли известия, что в Вашем попечении находится … некая Маргарита, именующая себя Порет, beguina из графства Эно. Когда-то в далекие дни моей молодости она спасла меня от … худшего, чем смерть, от бесчестия. Потому прошу поведать мне, чем именно она провинилась?!

— Наша работа, друг мой, состоит в охране общества от еретических пороков. Желаете знать, кто такие еретики? Каноническое право говорит, что это люди а) обладающие ложным мнением о Боге, противоречащим католической вере и/или б) распространяющие таковое мнение открыто или тайно, а также в) все, кто поддерживает упомянутых в пунктах а) и б) индивидуумов.

— Но эта женщина известна как праведная христианка, ученица Мехтильды Магдебургской! И если она … где-то заблуждается…

— … то наша обязанность в том, чтобы по-отечески направить заблудшую на нужную стезю, спасти ее бессмертную душу. Но в данном случае все значительно проще и хуже. Интересующая Вас Маргарита, несмотря на многочисленные увещевания, отказывается клясться на Библии!

— Боже милосердный! Отчего же … отчего она отказывается?!

— Сие мне неведомо. Могу только догадываться, что ей есть что скрывать. В ее сочинении был обнаружен ряд крайне сомнительных тезисов, каковые были запрещены к проповедованию ее епископом. Она, однако, предпочла его прямым распоряжением пренебречь. Заметьте также, что спустя некоторое время после ареста ей на помощь явился сообщник, который тоже упрямо не желает принимать присягу. Вероятно, они оба участники какой-то чрезвычайно опасной секты!

— Уж не Гиар ли?! Но это молчание … какие будет иметь для них … для нее последствия?

— Я вижу и высоко ценю Вашу – чистую монашескую! — любовь к своим ближним и не смею подозревать в соучастии их богопротивной деятельности. Что касается грозящего им справедливого наказания, то в соответствии с декреталиями Грациана и последними постановлениями папской курии личности, отказывающиеся на протяжение целого года давать Святой Инквизиции показания установленным законом образом, почитаются за преступников и должны быть переданы светским властям для вынесения соответствующего проступку приговора…

… То есть, казнены! Промелькнувший во внимательных собачьих глазах Гийома жесткий стальной блеск заставил Марко прервать разговор и откланяться. Каким-то шестым чувством он почуял, что этот страшный человек, преданный бульдог короля Филиппа, некогда схвативший за горло и растерзавший тамплиеров, непробиваем как Стена Инквизиции, и дальнейшими расспросами можно только сложить в ней свою голову. Не то, чтобы он опасался за себя – с радостью поменялся бы ролями с Маргаритой. Скрытая суть опасности открылась ему значительно позже, когда Господь наградил его за настойчивые молитвы пониманием происходящего. Наполеон Орсини был совершенно прав – эта трагедия была крепко связана с процессом против Храма, причем, многими узлами. Сам Инквизитор юридически бесспорным разоблачением, безупречным заполнением бланков стремился явить свою полезность Папе и церкви. Но уровнем выше венценосному заказчику требовалось продемонстрировать всему миру, что в деле храмовников он не преследует личные цели, а является надежным щитом истинной веры против любых на нее посягательств. Следовательно, ему нужно было раскрыть другие заговоры против Христа, и чем обширнее, тем лучше. Добавление в общий котел лжи францисканца с сомнительной репутацией только помогло бы приготовлению дьявольского варева. Осознав все это, Марко ужаснулся и стал смиренно ожидать решений апостольской комиссии, разбиравшей показания многочисленных защитников, казалось, уже разгромленного Ордена. Основания для осторожного оптимизма наличествовали – с момента ареста Маргариты прошло уже значительно больше требуемого по закону года…

Эфемерные замки надежды рухнули в пыль, когда Николай из Лиры известил его о том, что Гийом Парижский организовал собрание университетских магистров, включая некоторых теологов, на котором канонисты подтвердили законность кары за непринятие присяги. Это могла быть только подготовка к вынесению окончательного приговора в деле Маргариты. И тогда Марко снова пришел на поклон к ее палачу: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа и Его Пречистой Матери … умоляю Вас проявить милосердие и позволить мне … на личной встрече убедить обвиняемую бегинку в необходимости дачи показаний по установленной форме». Это было не только истеричное дитя отчаяния, но и плод верного расчета, ведь Инквизитору весьма желательно было осудить ересь, а не молчание. И вот дрожь сотрясает тело монаха. И вот двери тюрьмы раскрыты перед ним. И вот перед ним опять стоит Она! Дева, облеченная в Солнце! Восседающая на троне Луны! В звездном венце на главе ее! И вот он снова валится Ей в ноги:

— О, Маргарита, помнишь ли ты меня?! Я тот самый Джио, коего ты некогда спасла!

— Встань, брат мой, если кто тебя уберег, то Господь, а не я. Что привело тебя ко мне?!

— О, Маргарита, я не читал твою Книгу, но уверен, что она не содержит ничего, помимо божественно прекрасной Истины!

— Воистину она написана Духом Святым словами Любви, и потому непонятна рабам Разума. Впрочем, я давала ее трем ученым схоластам – францисканцу, цистерцианцу и знаменитому парижскому богослову, и они все вынесли суждение Nihil obstat – ереси нет.

— Тогда почему же ты не расскажешь об этом всему миру? Ведь иначе они убьют тебя!

— Ага, вот для чего они тебя прислали! Изыди, Сатана! Я ничего не скажу потому, что душа моя давно освобождена познанием Всевышнего и аннигилирована пламенем Совершенной Любви. Lux divina – Божественный Свет освободил меня из темницы, и в благородстве своем наполнил волей Его! Что до моего бренного тела, то ничего я так не вожделею, как избавиться от него, дабы воссоединиться с Тем Далеким, что находится здесь, прямо под рукой!

— О, Маргарита, ты разрываешь сердце мое невыразимой болью! Нет, я не подослан твоими тюремщиками, но прорвался сюда, ведомый … той самой Совершенной Любовью, о которой ты говоришь. Коли хочешь поскорее уйти из мира сего, то я тоже … умру вместе с тобой!

— Если ты и впрямь желаешь мне добра, то исполни мою последнюю просьбу. Книга моя, «Зерцало простых душ», все равно что чадо родное и любимое, не только мое, но и Божие. Знаю, что Дьявол вожделеет смерти ему. Возьмешься ли избавить его от погибели?!

Подумайте только, тамплиеры справедливости захотели! Ваш выход, архиепископ Санса Филипп де Мариньи! Пятьдесят четыре брата осуждены за отказ от вымученных под пытками признаний. В тот же день сожжены. Подумайте только, бегинки сочинять захотели! Ваш выход, инквизитор Гийом Парижский: «После тщательного изучения всех подробностей, запросив мнение многих экспертов обоих прав, имея Бога и Священные Писания перед глазами, с ведома и согласия преподобного отца и милостию Божией Господина нашего епископа, мы выносим тебе приговор настолько милосердно, насколько то позволяют канонические законы». Марко, нет, снова Джио стоял на Гревской площади, где должна была быть казнена единственная священная и совершенная Любовь его жизни…

Уже с неделю его трясла лихорадка. Присесть бы в изнеможении, как в далекой юности в Германии, на вонючую мостовую. Но тот ангел, что тогда вернул его к жизни осторожным прикосновением, теперь не явится ему, готовясь сам отлететь на небеса. Тогда просто испустить дух! Да-да-да! Это лучший выход! Ведь он не выдержит ее крика! Он сойдет с ума! Щелкают от возбуждения жадные до плоти языки пламени. Улюлюкает вечно голодная на зрелища толпа. А она … Она не смотрит на него. Она глядит вверх. Осеняет себя крестным знамением. Непостижимо, кротко молчит. Ecce, agnus Dei, — шепчет он, — Agnus Dei, qui tollis peccata mundi – се, Агнец Божий, пришедший взять грехи мира сего. Боже, какой жар! Когда же эта пытка закончится?! Что-то оглушительно стреляет в огне. Это отлетает ее душа! Сердце пронзает нестерпимая боль! Это Солнце разрывается на тысячу кусков! Это Луна гаснет навеки! Тьма! Тьма на всем белом свете! Все! Все кончено…

Когда Джио очнулся, глашатай уже зачитывал следующий приговор: «А книгу ее мы осуждаем как ошибочную и еретическую по суждению и совету магистров теологии, и требуем, чтобы она была уничтожена и сожжена. И строго приказываем, чтобы каждый, кто обладает ею, под страхом отлучения от церкви, передал ее без обмана нам или приору братьев-проповедников в Париже, крайний срок — день Петра и Павла». И тогда Lux divina – Божественный Свет наполнил Его волей Господа. В благоговейном восторге он снял сандалии, повернулся и отправился в далекий брабантский Брюссель к сестре Блумардинне, дабы спасти от козней Дьявола дитя Маргариты – манускрипт «Зерцала». Он снова стал беглым монахом…

Краткое содержание предыдущих серий: Духовные искания юного Джио приводят его извилистыми лабиринтами жизни к францисканскому хабиту и преследованиям руководства Ордена, к преданной дружбе и платонической любви, к нескольким замечательным учителям и первым любознательным ученикам. Превратившись в зрелого мыслителя Джованни, способного создать интегральную модель мира, он припадает к источнику древней мудрости в апостольской библиотеке и долгое время помогает Бонифацию VIII-му в его борьбе с Филиппом Красивым. Крах Папы переименовывает его в Марко – путешественника по современным ему ментальным мирам. Обосновавшись в схоластической Мекке — Париже, он отпрашивается в Германию, где встречается с Майстером Экхартом.

DEUS EST LUX QUAE FRACTIONE NON CLARESCIT, TRANSIT, SED SOLA DEIFORMITAS IN RE.
Бог суть свет, что сияет и проникает, не расщепляясь, но уподобляясь Ему в каждой вещи.

Это не было даже осознанной оформившейся идеей. Словно надоедливая муха, она кружилась вокруг головы, порой с мерзким жужжанием приземляясь и раздражая щекотливыми прикосновениями, иногда удаляясь прочь в ответ на резкие телодвижения, но непременно возвращаясь назад, дабы продолжить сеанс мучений. Марко, пожалуй, еще в бытность свою Джио, научился обращаться с подобными ментальными сущностями. Надлежало всего лишь методично и последовательно прогонять непрошенного гостя негативной оценкой его полезности. И большей частью эти усилия постепенно приводили его к душевному покою. Когда же искомого результата достичь не удавалось, то это означало, что настырные мысли порождены не его собственными прежними чаяниями, а у них есть живой источник в настоящем – тот или иной человек. Но кому было до него дело здесь и сейчас, в далекой Германии, откуда никто не ждал его возвращения по меньшей мере еще несколько месяцев?! Неужто его опять посетил ангел Божий?! Наконец, изловчившись, он изловил это крылатое создание и рассмотрел внутренним оком поближе. Должно быть, море полузабытой немецкой речи, в которое он теперь был погружен, освежило старые воспоминания – ему отчего-то страшно захотелось посетить те места, в коих он, беглый францисканский монах, некогда скрывался от голоса совести внутри и меча правосудия снаружи. И тогда он позволил нахлынувшим на него волнам чувств понести себя послушной щепкой вдоль по течению.

И Марко с радостью отыскал ту пустошь, где намеревался прожить всю свою жизнь счастливым отшельником, но жестоко заболел от губительной душевной пустоты. И с удовольствием вновь посетил те рыночные площади и кирхи, где искал близости с не обремененными ученостью добродушными бюргерами. Однако, при этом он с тревогой наблюдал, как по мере приближения к месту своего пленения его сердце билось все стремительнее. Открылась старая незалеченная рана — платоническая любовь к той самой загадочной Маргарите, что сначала невзначай привела к нему тюремщиков-францисканцев, а затем – он был в этом совершенно уверен – вытащила его своими чудотворными молитвами из бездонной пропасти греха на свет покаяния и примирения с Орденом. Нет, он не имел права снова поднимать на нее свой ментальный взор, и потому нарочито медлил, день ото дня откладывая посещение того монастыря, где она тогда проживала. Но, когда живая струя истинного чувства все-таки прорвала искусственно возведенную плотину условностей, он уже не сдерживался и обрушил на пожилую аббатису бурный водопад расспросов. Как ни странно, та нисколько не удивилась интересу чужеземца-минорита к событиям ее далекой юности: — Как же, как же, отлично помню и престарелую сестру Мехтильду, и ту девушку, что приехала к ней издалека учиться ее божественной мудрости. Но потом блаженная праведница почила о Господе, и та бегинка покинула нас. Да-да, совершенно верно, Маргарита! К себе на родину, должно быть. Нет, не помню… но можно посмотреть в архиве, мы иногда записываем… Нашла! Валансьен!

Настала пора для Марко возвращаться в Париж … через Эно, ведь в древней столице этого графства сияла звезда его небесной любви. Он знал, что жутко грешит, но не был в состоянии ни противиться влечению сердца, ни переубедить себя — то, что притягивало его, было сильнее и воли, и разума. И в бегинаже, невзрачном строении на окраине города, его как будто поджидали:

— Сестра Маргарита?! Уж не та ли, что величает себя Порет?!
— Порет?! Лук-порей?! Самый дешевый овощ?! Жемчужина, коя никому не нужна… Как же она говорила … уничтожить душу свою… Да, пожалуй! Конечно же, это она!
— Нет, здесь ее нет. И никогда она у нас не жила. Ей отец, богатый купец, оставил приличное состояние, а у нас обычно собираются женщины без средств к существованию. Да, я знаю, где ее дом. Только … только я слышала, что ее увезли … увезли под стражей… под инквизиторской. О, это давняя история! Видишь ли, благочестивый брат, она написала книгу. Нет, я сама ее не читала, но сказывают, что задушевную и боговдохновенную. Ан наш тогдашний епископ из Камбре, прознав об этом самочинстве, взъярился и заставил ее собственноручно сжечь рукописи, дескать, еретические. Ну, он не из наших мест был, итальяшку прислали из Рима, вот и захотел, должно быть, свою власть проявить. Но она, понятно, с таким судом не согласилась, и продолжала тайком давать читать свое сочинение. Многие за богоугодное его почитали. И даже какой-то знаменитый университетский магистр богословия его одобрил. А вот теперь схватили ее, голубушку, и увезли неведомо куда. Совсем недавно, и месяца, чай, не прошло!

Тут-то перед Марко и раскрылась природа упрямо не покидавшего его в Германии беспокойства. Его душа, связанная невидимыми нитями с Маргаритой, не могла не содрогнуться от раскатов разразившегося над нею грома. Житейские шрамы былого ныли и уверенно предрекали – пришла пора платить за безмятежное блаженство последних лет. Лазурные небеса его жизни уже скрылись под пеленой мрачных грозовых туч, собиравшихся обрушить на его голову холодные ливни беспросветного горя… Наведение справок принесло быстрые результаты, и вскоре он уже продолжал свой путь в тот самый Париж, где его ждали столь любезные прежде его разуму занятия. Но простые интеллектуальные радости более не согревали его сердце, болевшее и стенавшее в унисон со страданиями дорогого существа, томившегося где-то в застенках инквизиции. Пожухлой травой осел враз постаревший монах в стенах своей кельи. Странная, несвойственная ему апатия душила любые порывы к действиям, растерянность густым туманом обволокла и заполнила все его существо. Да, он исправно исполнял свои обязанности в конвенте, но произносил заученные слова на лекциях механически, читал, не понимая прочитанное. Если бы он был в состоянии рассуждать, то сразу бы сообразил, что причина того состояния в отчаянии от осознания непреодолимой силы твердыни, преградившей путь его желаниям. Он даже не знал в какой темнице заточили Маргариту, кто ее судьи, в чем ее обвиняют. Несложно было догадаться, что дело в ее книге сомнительного содержания, но где было раздобыть рукопись для ознакомления?! Но самое печальное было в том, что он всегда витал в прекрасных ментальных облаках, будучи неспособным пахать бренную землю в свою корыстную сторону. Даже находясь подле апостольского престола, у самых ушей могущественного понтифика, ограничил свое влияние на мир вялым прошением о спасении Якопоне. Что же он мог предпринять теперь, окончательно обнищав духом?!

Как-то под вечер, когда он исчезающей тенью бесцельно бродил по улочкам Латинского квартала, его внимание невольно привлек шум неподалеку. Это были мальчишки, со злыми, нарочито веселыми криками забрасывавшие грязью, камнями и чем-то еще вонючим, должно быть, тухлыми яйцами какого-то бедолагу. Тот же, прикрыв руками голову, в изнеможении уселся прямо в лужу, образовавшуюся в пасти мостовой благодаря нескольким выбитым зубам булыжников. Реакция Марко была спонтанной: «Эй, ребята, побойтесь Бога! А не то я стражников позову!» Напуганная стая тут же упорхнула, а недозаклеванная жертва обратилась к своему спасителю: «Благодарю тебя, о, верный слуга Господний! Ведаешь ли, кого избавил от мучений?! Сие есть великое таинство, но тебе, так и быть, откроюсь! Я – Ангел Филадельфии!». Произнося эти слова, он поднялся на ноги, наскоро отряхнулся и принял горделиво благолепную позу. Петух, важно прохаживавшийся поблизости, обозрел изменившиеся окрестности и решил взлететь на поднявшийся шест. Это обстоятельство, впрочем, нисколько не смутило незнакомца. Он спокойно отмахнулся от столь же крылатого, как он сам, существа, и продолжил свою речь:

— Да-да, не удивляйся, о, благовестный голубь Божий! Я, Гиар де Крессонесар, обрел сию миссию в Сен-Шапель, у Тернового Венца Христа и мощей Людовика Святого. Там говорил со мною Тот, кто держит ключ Давида. Там стал я Ангелом Шестой Печати! Веришь ли мне?!
— Отчего же нет?! Лет этак двадцать пять тому назад я уже встречал Ангела Шестой Печати.
— О, Боже, все сталось по слову Твоему! Я обрел обетованных приверженцев! Вижу, что ты, дорогой мой, носишь славную веревку Святого Франциска! Но отчего столь печален твой взор?!
— Оттого, что из кожи, моей собственной, вырезана та веревка, а подпоясан я несчастьем…
— Господи, ну, конечно же! Zona pellicea — кожаный пояс Илии-пророка и Иоанна Предтечи! Но поведай мне скорее о своем горе, и я тотчас же призову тебе на помощь небесные легионы!

И покорный чужой воле обладатель метафорического ремня, божественного знака отличия избранных, рассказал встречному полупомешанному о Маргарите, непорочно чистой жемчужине, испачканной грязной молвой и безвинно арестованной. Гиар обещал на следующий же день отправиться к самому Гийому Парижскому, после чего, по его убеждению, верная соратница его самого и Господа в борьбе с Антихристом должна была немедленно обрести свободу. Отговорить Ангела от рискованного полета прямо в Стену Инквизиции было невозможным, и тот исчез, должно быть, разбившись о сию несокрушимую твердыню. Но его безумная затея не пропала зря — возникшее едко жгучее чувство вины произвело в окаменевшем к чужим невзгодам сердце Марко трещинку. День ото дня расширяясь, она расколола что-то у него в душе, и из расщелины забил горячий молитвенный источник. Теперь, даже когда он безмолвствовал, внутри него на огне Божественного Света кипела ментальная работа. Теперь из него исходили не пустые слова заученных заклинаний, а исполненные животворящего Духа Святого чаяния. Теперь он с полным правом мог надеяться не на скорое избавление из юдоли страданий, а на чудо Божие на земле…

❓Домашнее задание 1: Что сталось с Ангелом Филадельфии? Какие последствия имело разоблачение секты кожаных ремней?

Краткое содержание предыдущих серий: Рыцарь Никколо, герой Сицилийской вечерни и последующей войны, разыскивает любимую дочь Биче, по слухам, проданную в рабство. Увы, ему не могут помочь ни обыкновенные гадалки и колдуны, ни именитые обладатели эзотерических знаний. Оказавшись во Фландрии, он при помощи францисканца Джио вливается в ряды бюргеров Брюгге, одержавших сногсшибательную победу над железными рыцарями при Куртре. Новая надежда влечет его в Окситанию, где он становится соратником Бернара Делисьё, не без успеха борющегося с Инквизицией.

2 апреля 1305-го года от Рождества Христова. Белокаменные главы Венсенского замка вожделеют убежать с тяжелой грешной земли в воздушную сапфирно-лазурную высь. Всевышний, должно быть, неслучайно сегодня придал небесному куполу точный цвет bleu de France, ведь Он благоволит этой прекрасной стране. Не хватает только золотых лилий на самой макушке башен, чтобы воссоздать точный геральдический fleur-de-lis. Сегодня там, за полями белоснежных облаков, в высоких райских кущах, ликование – Божии ангелы надевают корону вечности на благочестивую Жанну Наваррскую, душа которой только что отлетела к Господу. В большой зале со стрельчатыми потолками беседуют двое:

— Что, так и горюет? Уже несколько часов подряд? На него это так не похоже!
— Да, Гийом, и, самое главное, плачет, словно дитя! Никогда таким его не видел.
— Хм, горячо же он ее любил… Ну, да ладно, продолжим чтение. Основать hôtel-Dieu, похоронить у францисканцев в конвенте Кордельеров, что там еще существенного в завещании?!
— Ничего особенного. Вот Ангеррану де Мариньи досталось приличное наследство. Это тот кузен Николя де Фреовилля, которого он пристроил в свиту королевы…
— Тише, кто-то идет… Это Филипп! Исчезни, де Плезиан! Да куда угодно, хоть сквозь землю!
— Ногаре?! Что ты здесь делаешь в столь поздний час?!
— Как и все преданные рабы Вашего Величества – молюсь за упокой усопшей праведницы!
— Да, ты верный слуга… Неспроста это все, неспроста… Сначала ее мать Бланка, теперь она сама… За какие грехи мне … нам Господь послал кару сию?! Как ты думаешь?! Неужто … он?!
— Нет, сир, нечестивый Папа Каэтани сейчас в пекле адовом варится, ему не до нас.
— Тогда кто же или что же? Я … Мы вернем старые монеты, заключим мир с фламандцами.
— Вы — король beatae stirpis, благословенного рода, но олицетворяете все королевство. Гнев Божий мог быть направлен на Ваших подданных. Вот иудеи — недаром их отовсюду изгоняют…
— Да, верно, эту скверну надо извести. И, пожалуй, все-таки следует взять крест
— Это крайне рискованно, вспомните судьбу Вашего Святого деда. Я понимаю, что сейчас это неуместно, но брак в государственных интересах с той или иной принцессой…
— Нет! И еще тысячу раз нет! И если не желаешь впасть в немилость, никогда больше не упоминай об этом. Память Жанны священна для меня! И я никогда не повторю ошибки отца!
— О, сир! Как Вы это сказали, я узрел божественный свет, исходящий от Вас!
— Лесть сладка, но не уймет горечь… Кто еще мог навлечь на нас сию жуткую беду?!
— Думаю, что имеет смысл поискать пониже Всевышнего, например, среди земных врагов Жанны в ее владениях, особенно в Шампани. Потом, страсти кипят и в кардинальской коллегии – они до сих пор не могут избрать нового понтифика. Схлестнулись итальянская и наша, французская фракция. Нам же на троне Петра и Павла нужен такой человек, что объявит Целестина святым, а Бонифация еретиком и сожжет его кости.
— И снимет с тебя отлучение, так? Ничего, ничего! Мы свои обещания помним, и всецело поддерживаем твое законное требование… И все же, все же удар слишком болезненный — это не может быть ничем иным, как наказанием Божиим за чьи-то грехи…
— Есть у меня некие тревожные донесения об одном из Орденов, но пока непроверенные…

Спустя несколько дней, Монпелье: — О, Боже! Умер источник всей нашей надежды! Теперь ураган ненависти инквизиторов-доминиканцев сорвет мой корабль с якоря в надежной гавани ее благосклонного заступничества! И понесет его в неведомые дали, к неизбежному крушению!

— Иисусе! Вона какая пагуба случилась… Ан мы с тобой, Бернар, чай, еще повоюем!- Спасибо, Никколо, за твои добрые слова. Такая уж мне выдалась судьба
— Всевышний путь розами не устлал. Поеду в Париж, надо оправдываться, новых покровителей искать, а тебе…
— И я с тобой! Мне Господь указал тебе вспомоществование учинять. А дочь моя…
— Вот именно, оставайся-ка ты лучше здесь с Раймондо. Такому рыцарю, как ты, сам Бог велел идти в тамплиеры. А прозябают они временно, придет им пора отвоевывать Святую Землю.

Весна 1307-го года от Рождества Христова, королевский замок в Шиноне: — Как?! Как ты сказал, Ногаре?! Отрекаются от Спасителя?! Плюют на распятие?! Поклоняются идолу?! Но это немыслимо! Мы знаем многих из них как добрых христиан! Пусть содомию еще можно себе представить, они же все здоровяки с обетом безбрачия… Но это!

— Сир, я сам не верил первым слухам! Потому позаботился внедрить в Орден своих агентов. Увы, они подтвердили невероятное. Посудите сами, неужто Всевышний иначе попустил бы, дабы мы потеряли последние твердыни в Утремере? Тут без грехов, причем, против веры, не обошлось! А потом вспомните странно внезапную кончину королевы Жанны…
— А если это все же ошибка или лжесвидетельство?! Мы обязаны соблюсти правосудие!
— Безусловно! Кто, как не Вы, христианнейший государь, возглавит борьбу с инфернальным злом?! Неужели можно поручить это хлюпику в тиаре понтифика, каковой еле-еле при помощи крестового похода справился с фра Дольчино и был настолько неугоден Господу, что на него во время коронации обрушилась городская стена!
— Опять вмешиваться в церковные дела?! Все монахи подсудны Клименту. Пускай он наш бывший подданный, но свое мнение имеет. А нам не нужен новый Ананьи. Ты об этом подумал?!
— Да, Ваше величество, и рассудил своим скудным умишком, что рискнуть стоит. Вы – в своей стране настоящий хозяин, истинный Папа Франции. Правду мы сможем выведать, на то у нас есть Святая Инквизиция во главе с Гийомом Парижским – Вашим давним преданным слугой и нынешним духовником. В самом худшем случае мы обменяем оправдание храмовников на осуждение еретика Бонифация. Ну, а в лучшем, или, скорее, реальном исходе казна пополнится отнятым у нечестивцев златом, а Вы встанете во главе всего нашего рыцарства, нынче наущением Дьявола, разделенного на госпитальеров и тамплиеров, и освободите Гроб Господень!
— Как же, как же, помним эту идею. Впервые нам ее высказал тот чудак с Майорки, как там его величали? Рамон, Рамон … Юй, что ли?! … Ну, да ладно, мы сообщим тебе наше решение…

13 октября 1307-го года от Рождества Христова, пятница после дня Святого Дени, Монпелье: — «Горькая вещь, прискорбная вещь, чудовищное преступление, ужасающее деяние, полностью бесчеловечное, более того, чуждое всему человеческому… Вот почему гнев Господень пал на этих сыновей безбожия. Сие нечистое племя повторно распяло Сына Божиего, покинув источник живительной воды, променяв Его непреходящее великолепие на образ золотого тельца и делая жертвоприношения идолам…»

— Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани! О каких сквернавцах здесь пишут, благочестивый Раймондо?!
— О нас, Никколо! О воинах Христовых, щедро проливавших свою кровь за Спасителя! Эти жуткие обвинения происходят из королевского приказа, что сегодня на заре вручили моим братьям при аресте в Храме.
— Боже мой! Но это же и вообразить себе не можно! Ужель и Папа держит на вас мнение?!
— Не пойму, но кажется, что он заодно с Филиппом. Поскольку об этом «публичном позоре» «защитнику веры и церковной свободы», сообщил «возлюбленный брат во Христе Гийом Парижский, инквизитор еретических пороков, назначенный апостольской властью». В любом случае, бальи и сенешали уже послали сержантов брать под стражу всех без исключения тамплиеров по всей Франции. Для последующего допроса Святой Инквизицией — а ты хорошо знаешь от Бернара, что это значит. Все имущество Ордена, движимое и недвижимое, конфискуется. Похоже, что Бог отвернулся от нас, и теперь мне надо бежать, если еще не поздно!
— Нам! Нам потребно бежать. Господь невинных в беде не оставит! А я – тебя.

Спустя несколько дней, Ним: — Illiteratus? Тогда присягай на окситанском. Клади обе руки на Библию, вот так, да. Имя? Никколо? Итальянец, что ли? Возраст? Теперь звание, где и когда был принят в Орден, при каких свидетелях? Как не тамплиер?! И впрямь, хабита на нем нет. Почтенный брат, как он здесь оказался?

— Его схватили вместе с Раймондо Делисьё, камергером прецептории Монпелье. Оба были в гражданском одеянии, что и понятно – беглецы желали оставаться неопознанными. При задержании сей рыцарь пытался оказать сопротивление, и только команда, очевидно, от старшего по чину, заставила его вложить меч в ножны. Борода густая, побрита на манер храмовников – коротко. Отсюда напрашивается вывод – лжет, утаивает.
— Послушай, малый, мы тебе здесь только добра хотим — отпираться перед Святой Инквизицией бесполезно. Несложно ведь и перекрестный допрос с твоими товарищами устроить. И глупо — явный обман усугубляет твою вину. Ты пойми, что чистосердечное покаяние — твой единственный шанс на прощение и примирение с церковью. Наложат епитимью и все дела — допустят к причастию, похоронят на освещенной земле. Наконец, подумай о Всевышнем, не губи свою бессмертную душу клятвопреступлением! У нас, кстати, есть возможность тебе в этом помочь. Эй, покажите-ка ему наши орудия для … поддержания продуктивного диалога … о Боге…
— Что, впечатлился? Не желаешь посидеть в кресле допроса, дабы шипами обострить твою память?! Или, может быть, предпочитаешь, чтобы мы членодробилкой вытащили из грешного тела забытую правду?! На жаровне-решетке она сразу вскипает и всплывает наверх. А если чуть перестараться, то дыба помогает опустить ее пониже, ко рту. Ну же, говори! Ах, да это упрямец! Так, мы им позже займемся, список вопросов длинный, и по всем срочно требуются признания. В цепи его и — murus strictus. Посидит в стене строгого режима, на хлебе и воде, чай, одумается.

Спустя несколько дней, королевская резиденция в Санлисе: — Сколько на сегодня уже созналось, де Плезиан? По всем пунктам? Отрицание Христа? Плевки на распятие? Поцелуи в задницу, содомия? Почитание идола? Пока все идет по плану!
— Да, Гийом, но были и отказники, несколько десятков, пришлось их замучивать до смерти.
— Ничего, зато Великого Магистра удалось убедить дать нужные показания. Он скоро напишет письмо, призывая всех братьев последовать его примеру. Порекомендует им говорить, что отрекались от Христа ртом, а не сердцем, а плевали мимо распятия.
— Это Провидение Божие! Всевышний решил наказать их за гордыню нашими руками!
— И головами! Ключевая идея — инквизиция. Это великолепный инструмент … для формирования истины. Но торжествовать рано, меня заботят известия из папской курии…

Спустя несколько дней, Пуатье: — Нет! У меня так подадут в отставку все кардиналы, а престол Петра и Павла превратится во всеобщее посмешище. Я, Климент V-й, викарий Христа на земле, не приму этих свидетельств. Под пыткой они покажут что угодно, даже что собственноручно убили Бога. Только немедленная передача узников церковным властям, где они могут быть отданы под суд по своему монашескому статусу. Только независимое от короля и государства расследование. И никаких уступок – память Бонифация в обиду не дам, а Ногаре и вовсе мало было отлучить, по нему плаха плачет! А иначе… Я отстраню Гийома Парижского от дел. Я созову собор, причем, во Вьенне, на имперской, а не французской территории. Я … да я вообще … я уеду в Рим, вот что! Нет! Никогда этому не бывать! Никогда! … Разве что Всевышний велит мне поступить иначе.

Начало 1308-го года от Рождества Христова, Бог знает где:- О, Иисусе, избавь нас от страданий, упаси от Дьявола рыкающего, просвети и сохрани всех добрых христиан! Орден Храма Христова, основанный в честь Приснодевы на церковном Соборе блаженным Бернардом, нынче взят в полон самодержцем французским, став жертвой обмана и клеветы. Господи, открой глаза королю Филиппу, дабы он вместе с нами отвоевал Святую Землю у сарацин. Ты знаешь, что мы неповинны в преступлениях, кои нам приписывает злая молва, так позволь нам соблюсти наши обеты! О, Царица Небесная, верни наших врагов к истине и милосердию! Да поможет нам благодать Духа Святого! Да приведет нас Мария, Звезда Морская, ко спасению. Аминь!

— Что это за чудная молитва, досточтимый Бертран, кто ее сочинил?!
— Кто сочинил, не ведаю, но определенно один из наших братьев-тамплиеров, заточенных в Парижском Храме. Там я ее впервые услышал, заучил и теперь без устали повторяю. Молитва та не чудная, а чудодейственная! Казалось, что не осталось у нас ничего, помимо бездонной пропасти отчаяния. Нас пытали огнем с таким остервенением, что сжигали всю кожу, и кости выпадали наружу. Нас мучили водой с такой жестокостью, что внутренности раздувались и лопались. Нас обманывали с таким лукавством, что разум ослабевал и губы произносили признание помимо воли. Посмотри – у меня не осталось и десятка не выбитых зубов, рука сломана и вызывает жуткую боль при каждом движении. Но многие терпели, пока не пришло распоряжение Жака де Моле соглашаться со всеми пунктами обвинения, а мы ведь дали обет послушания. И тут будто луч света проник в наше подземелье – сии боговдохновенные слова! И полегчало на душе, и родилась в сердце надежда, и Всевышний ответил нам! И Dominus Papa решил защитить рабов своих, и прислал двух своих кардиналов для дознания. И тогда мы все, как один, отказались от ложных показаний. Через это я и оказался здесь, потому как тюремщики наши в дьявольской хитрости своей догадались, что мы нашли способ общаться друг с другом, и решили разлучить нас, разослав по темницам по всей стране. Но теперь уж близок миг торжества правды!

25 марта 1308-го года от Рождества Христова, Париж: — Смотри, смотри сюда, Ногаре! Четырнадцать печатей магистров теологии. Эти предатели осмелились заявить, что мы, помазанник Божий, не можем восстать против еретиков-тамплиеров, арестовать и наказать их. Ибо — послушай! — то есть Орден религиозный, подчиняющийся не светской, а духовной власти! Мы проиграли! Апеллировать выше некуда — только к Господу! Мы окончательно проиграли!

— Сир, не будем спешить трубить отбой! Да, эта крепость не пала при первом натиске, так возьмем ее медленной осадой. Почитайте лучше, что пишет Пьер Дюбуа – это же глас Божий! Он обвиняет Папу не только в непотизме, но и в коррупции деньгами Храма, требуя немедленной кары преступникам против веры! Пускай церковь организует свое расследование, они спешить не будут. Мы же тем временем найдем способ воздействовать и на тех, кто станет задавать вопросы, и на тех, кто будет на них отвечать. Не будем также забывать, что еретик, отказавшийся от прежнего раскаяния, словно собака, возвращающаяся к своей блевотине, по всем законам подлежит смертной казни. Но сейчас у Климента надо выговорить – quid pro quo – обмен одной процедуры на другую. Мы ему храмовников – он нам Бонифация!

Июнь 1310-го года от Рождества Христова, Ним: — Рыцарь, именующий себя Никколо! Святая Инквизиция милостиво обошлась с тобой. Murus strictus заменен на largum – стену общего режима. С тебя сняли цепи, по воскресеньям балуют бобами и похлебкой, вот уже три года. Но мы не можем продолжать кормить и поить тебя за казенный счет — настала пора завершать твое дело приговором. Полученные в пользу твоей непричастности к преступлениям против веры показания недостаточны – они все происходят от находящихся под следствием тамплиеров. Вполне вероятен сговор с целью избавить тебя от справедливого наказания. Посему ты должен сознаться в обмане, если не желаешь добровольно, то под пыткой, а затем покаяться в содеянном. Это, клянусь Святым Домиником, лучший, богоугодный выбор, и я, как человек, искренне заботящийся о спасении твоей души, настоятельно рекомендую тебе избрать сей достойный путь.

— Иисусе! Не глумитесь надо мною втуне. Аще надоть избавиться от меня, так убейте!
— Ты мне, малый, чем-то симпатичен. Но пойми, что выхода другого у нас нет. Вот если бы наличествовали свидетельства почтенных граждан Окситании, удостоверяющие твою личность… Нет, Бернар Делисьё тоже не подходит, это сущий дьявол во плоти. Кто еще?! Как?! Жак Дюэз?! …

Спустя несколько дней, там же: — Ваше преосвященство! Вот он, этот человек, что заявил о своем знакомстве с Вами. Оставить вас наедине? Извольте!

— Ну, друг мой, попал ты в переделку! А я, как видишь, пошел-таки на церковную службу по наущению светлой, воистину светлой памяти Луи Тулузского. Сперва назначили меня епископом Фрежюса по рекомендации короля Карла, потом служил ему самому некоторое время канцлером в Неаполе, а после его кончины здесь, неподалеку, в Авиньоне обосновался. М-да, но как бы тебе помочь?! Я, положим, подтвердить знакомство с тобой могу, но что ты делал после того, как мы последний раз повидались, не знаю… Вот что я думаю. Много у меня есть если не врагов, то недоброжелателей. Если дашь слово чести, что будешь мне верой и правдой служить как cubicularius, личным охранником, то найду как тебя выручить. Или же дочь свою будешь продолжать искать?

— Биче моя, коли жива, давно выросла. Должно быть, сама матерью стала. Я в этом остроге одно себе на мысль положил — горе мое как единая слезинка в море страданий человеческих. Не дарует Всевышний мне смерти, но ужо трижды посылает по какой-то нужде тебя. Пойду за тобой!

Осень 1310-го года от Рождества Христова, Бог знает где: — Господи, Всемилостивый, Всемогущий, Судья справедливый и праведный, убереги меня от неверия, ибо задыхаюсь от обилия бесчинств в юдоли земной! Разгромлен и уничтожен лжесловием и дьявольскими кознями святой, благочестивый Орден Твой, проливший за Тебя реки крови своей! Те братья, что, доверившись Папе, явились свидетельствовать о правде, были им преданы, пусть не из коварства, а от беспомощности, и , как еретики-рецидивисты, выданы гражданским властям для сожжения. Никто более не смеет подать голос в защиту Храма Твоего. И Церковь, пречистая невеста Твоя, запятнана грязью симонии и стяжательства, опозорена вероломством и порабощена королем Франции. Все добрые христиане трепещут перед произволом Филиппа Красивого и его всесильных министров, Инквизиции и доминиканцев. Они же знают, что лгут, но упорствуют в своих лиходействах. Господи, спаси душу мою от гнева и отчаяния!

— Аз есмь Сущий. Как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших. Утешься, ибо изо зла сего произрастет древо добра…

❓Домашнее задание 1: Филипп IV-й имел ярко выраженную склонность к доминиканским духовникам. Нам уже известны влиятельные Николя де Фреовилль и Гийом Парижский, но это еще не все. Кого не хватает в этом ряду?

❓Домашнее задание 2: Сегодня я предложу Вам творчески побороздить бы-пространства. Что было бы, если бы тамплиеры отстояли свою невиновность? Опишите события или отсутствие оных в соответствующем бы-мире и обоснуйте их вероятность.

Истинный поэт поэтизирует истину. Не то чтобы какую научную или техническую, а о своих ощущениях. И не то чтобы как у всех, а с повышенной чувствительностью. Словно открытая рана в обнаженной к боли душе мира, он способен воспринимать малейшие прикосновения к себе. Когда Александр Блок писал «ветер, ветер на всем белом свете», он вряд ли осознавал, что говорит о враждебном ему и его друзьям урагане, который в недалеком будущем выметет их всех если не из жизни, то из России. Тем не менее, он сумел распознать в октябрьском путче не очередную смену эфемерной власти, а знамение грядущих кардинальных перемен. Как знать, может быть, он даже не столько текущие судьбоносные события облагородил стихами, закрыв глаза на убийства, грабежи и насилие, как детектировал каким-нибудь паранормальным образом чаяния многих обманутых пропагандой миллионов, интуитивно проинтегрировал психические движения своего близкого и далекого окружения.

Истинный историк историцизирует истину. Не то чтобы какую математическую или физическую, а о чужих ощущениях. И не то, чтобы как все, а с повышенной аккуратностью. Словно высокоточный сенсор в укутанном познаниями разуме мира, он способен воспроизвести малейшие колебания их семантики. Когда произвольный автор пишет то или иное произведение, он вряд ли осознает, что оставляет в его строках многочисленные отпечатки пальцев собственных оценок, мнений, желаний. Вся эта совокупность позволяет вдумчивому ученому, верующему в меру, тщательно их обобщить, отбросив эфемерные детали, и тем самым воссоздать дух интересующей его эпохи. Как знать, может быть, тогда ему даже удастся восстановить не только последовательность судьбоносных событий, зверств, дикостей и жестокостей, но и определить каким-то вычислительным образом направление результирующего вектора множественных психических движений близкого и далекого прошлого.

В любом случае, низлежащий настоящий феномен, который я желал бы окрестить модельным ветром, в терминах БГБ характеризуется значительными изменениями модельного ряда у множества людей, экспоненциально-вирусным размножением в популяции человеков определенных мемов-идей. Коль скоро такие погодные осложнения встречаются в природе, то, конечно же, находятся эксцентричные чудаки, каковые не только что без надлежащей одежды выходят на улицу, но и прут себе по своим делам, упрямо и прямо наперекор стихиям. Понятно, что от их плевков в неортодоксальную сторону страдает прежде всего их собственное здоровье. Неочевидно другое – их усилия по сдерживанию ментальных процессов порой только усиливают и ускоряют практически необратимые изменения. Сегодня я предлагаю проследить при помощи пяти очередных глав нашего исторического романа за подобными трепыханиями против господствовавших на рубеже XIII-го и XIV веков в католической Западной Европе модельных ветров…

На просторах Movens immobilis в душах сразу многих недвижимых людей разбушевалась буря эмоций, наблюдать за которой этаким метеорологом я поручил своему верному слуге Джованни. Возможно, малозаметными за происходящими на авансцене событиями остались исторические декорации – могучие ментальные течения средневекового общества уже веками влекли его в противоположную сторону. К романному времени давно миновала та эпоха, когда на поклон к Папе Григорию VII-му в Каноссу босиком ходил кающийся император Генрих IV. Почти столетие прошло с понтификата грозного Иннокентия III-го, настоящего властелина христианского мира, повелевавшего королями, покровительствовавшего императору и мановением святейшего мизинца организовывавшего крестовые походы. Частое использование отлучений и интердиктов притупило острие этого в прошлом опасного оружия. Грязная и кровавая склока с Фридрихом II-м испачкала белоснежную репутацию апостольского престола, а последовавшая за этим продолжительная расточительная кампания по экспортозамещению Гогенштауфенов опустошила его же сундуки. Население условной Франции привыкло к законопослушному ношению ярма налогов, эффективно вымогаемых лейтенантами относительно близкого короля, богоугодного предка Людовика Святого. Вмешательство далекой жадной Италии казалось нарушением суверенитета богоданных Капетингов. Так что, когда Бонифаций VIII-й воспрял от былых унизительных поражений и раздухарился посредством маловероятного кластера успехов – победы над мятежными отпрысками семейства Колонна, торжественной встречи юбилея Рождества Христова, счастливого выздоровления после опасной болезни — то был поход против многих и очень сильных модельных ветров. Обратите также внимание на параллельное возбуждение рвущегося в пророки Арнау де Вилланова и множества последователей покойного Пьер Жана Оливи – и удерживайте его в этом состоянии, оно вам еще пригодится в будущем. Спойлер: как бы ни было популярно средневековое упоение прелестями Госпожи Нищеты, подавляющее большинство предпочло стремиться к трезвой Обеспеченной Жизни…

По незаметно сложившейся традиции я должен сейчас перепрыгнуть через главу «Лев и гнев», дабы остаться на той же ветке повествования. Однако, полагаю, что многие читатели уже подметили — две параллельные сюжетные линии собираются в далеком пределе финала романа пересечься и уже сейчас находятся неподалеку друг от друга. Осмелюсь утверждать, что брюггская заутреня и битва золотых шпор послужили для Филиппа Красивого тем самым озверином, что повлек за собой пощечину в Ананьи и последующее авиньонское пленение папства. В состояние неконтролируемого гнева спокойных рассудительных фламандцев привел длинный, растянувшийся на десятки лет, состав из вагонов событий, включавший в себя внутрисемейные разборки графов Фландрии, Эно, Зеландии и Голландии, нестандартное желание французского монарха совать свой юридический нос в дела своих вассалов, его бессмысленная и безрезультатная война с Англией, бестолковая и взрывоопасная политика силовых методов правления его наместников. В том бы-мире, где хотя бы одного фактора в этой конъюнкции не случилось бы, я не вижу ни невероятной победы легковооруженных горожан над рыцарским войском, ни последовавшей аллергической реакции на оную в виде миссии Ногаре в Италию. Nota bene – все произошло в точности по расписанию, ведь если бы тот поезд прибыл на станцию «Куртре» на годик раньше, то фонового конфликта с Бонифацием VIII-м не было бы еще, а если бы на годик позже, то уже. И еще раз nota bene — другой ощутимой для истории пользы повстанцы из своих баснословных успехов извлечь не смогли, в том числе для самих себя не смогли. Тот самый локомотив, что на минутку остановился, дабы высадить ошалевшего от злости короля франков, спустя всего пару лет отправился прежним модельным курсом. Поражение при Монс-ан-Певеле и последующий несправедливый Атисский мир перечеркнули былые достижения – пришлось платить репарации и контрибуции, отдать на поживу лилии, причем навсегда, отвоеванные крепости, продолжать проливать кровь в бесконечных битвах…

И даже это еще не все. Сфера папства не лопнула бы, как это было описано в «Sphaera rupta», без активной помощи самого Бонифация. Его головокружение от баснословного успеха легко объяснимо – если фламандские события не Божие чудо библейского масштаба и не кара Господня непокорному королю, то что тогда определить в эту категорию событий?! Тем не менее, его могучие удары по мячу светской власти в виде трактатов о примате духовенства и сочащихся спесью булл, были осуществлены без учета направления ментальных ветров. То были двойные ошибки, невынужденные и бытьможные, вызвавшие естественно неистовые ответные телодвижения Филиппа Красивого. Да и его последовавший злодеяниями Гийома де Ногаре и Шарра Колонна крах вовсе не был неотвратим. Никто не знает и, скорее всего, никогда не узнает, от чего он, уже будучи освобожденным опомнившимися земляками, скончался – от пережитого стресса или недолеченных болезней, от старческой дряхлости или помощи молодых отравителей. Однако, сей суровый жребий мог вполне его миновать. Посему логичным кажется умозаключение Джованни – «весь каскад немыслимых обстоятельств не мог быть случайным». И если дремучий средневековый францисканец недоумевает «какие же звезды будущего взойдут на горизонте после захода настоящего?!», то мы то с вами, просвещенные современными учебниками истории и Википедией, прекрасно представляем себе, что они привели человечество на вершину горы Аристотеля…

И опять же, не только они одни. Другим, помимо ослабления папства, условием sine qua non воцарения Фомы Аквинского на троне католической ортодоксии, было резкое усиление его братьев-проповедников. Пожалуй, единственную реальную возможность для возвышения Ордена св. Доминика над более многочисленными и любимыми простым народом францисканцами предоставляло повышение роли Святой Инквизиции. Прочитав «Ноны Каркассона», вы могли убедиться, что к началу XIV-го века эта организация отнюдь не представляла собой тот ад замученных еретиков и ту несокрушимую цитадель веры, в которую превратилась спустя всего лишь десятилетие. Во всяком случае, усилий Бернара Делисьё, минорита-одиночки, хоть и наделенного блестящими риторическими дарованиями, оказалось достаточным для того, чтобы, по существу, парализовать ее влияние в крупнейших урбанистических центрах Окситании. И этот незаурядный человек, не осознавая того, упрямо шел против модельных ветров, в конечном итоге выбросивших его в выгребную яму истории в той самой Стене, которую ему некогда удалось свалить. Нет, ему не удалось добиться окончательного разгрома своих идеологических врагов. Причиной тому стало нехитрое соображение, которое я вложил в уста Ногаре: «инквизиция – страшное орудие, оно нам еще пригодится». И оно, действительно, станет таковым, причем, точно в срок. Добавлю напоследок, что его участие, равно как и Бернара Делисьё в преступном союзе с Арнау де Вилланова, в заговоре, приведшем к кончине Бенедикта XI-го, хоть и достаточно правдоподобно, было мной упомянуто ради приключенческой интриги и, вероятно, не соответствует реальности…

… и перейду к последней части сегодняшнего обзора — Sphaera infinita. Здесь мною были представлены некоторые ментальные достижения нескольких мыслителей, выбравших нестандартные модельные пути. Воинственный фра Дольчино довел до безумия апостольскую идею Герардо Сегарелли. Аккуратный Николай Лирский предпочел заинтересоваться творческим наследием гонимых отовсюду иудеев. Блестящий Дунс Скотус, в совершенстве овладев схоластическим методом произведения тонких отличий, стал ведущим теологом францисканцев. Талантливый Дурандус де Сен-Пурсен, не искавший в богословии проторенных дорог, повел решительную атаку на мнения признанных авторитетов. Особое место в оставшихся этапах марафона духовных блужданий Джио-Джованни-Марко займет кредо Майстера Экхарта. Формат популярной книги не позволил мне углубиться в его творчество более того, чем нарыть несколько избранных цитат из его произведений. Нельзя ли исправить эту оплошность, как-то кратко и емко охарактеризовав его?! По мнению видного немецкого философа Курта Флаша никак: «Работы и идеи влиятельных мыслителей, ввиду их высокой сложности, кажутся разными в каждую историческую эпоху; они осциллируют, не заботясь о том, как мы их категоризируем. Но любой ученый, начинающий работать исторически, ищет упорядочивания; ему нужны ярлыки, и таким образом он цепляется за принадлежность к той или иной дисциплине, интеллектуальным течениям, заголовкам. Историческое мышление процветает посредством бунта против этой изначальной манеры категоризации, классификации и обозначений, особенно в философии, где определенные названия —например, идеализм, реализм и т.п.—почти никогда не используются без сотворения несправедливости. Они топят индивидуального мыслителя в “течениях”». Сам он, отказавшись наклеить на Экхарта обычное единственное слово «мистик», предпочел два: «философ христианства». Я, пожалуй, буду еще менее лаконичным и назову его «поэтом, шедшим против модельных ветров»…

Краткое содержание предыдущих серий: Духовные искания юного Джио приводят его извилистыми лабиринтами жизни к францисканскому хабиту и преследованиям руководства Ордена, к преданной дружбе и платонической любви, к нескольким замечательным учителям и первым любознательным ученикам. Уже превратившись в зрелого мыслителя Джованни, способного создать интегральную модель мира, он припадает к источнику древней мудрости в апостольской библиотеке и становится советником Бонифация VIII-го. Крах Папы в борьбе с Филиппом Красивым влечет его к новому резкому повороту на жизненном пути.

DEUS EST SPHAERA INFINITA CUIUS CENTRUM EST UBIQUE, CIRCUMFERENTIA NUSQUAM.
Бог суть бесконечная сфера, чей центр повсюду, а поверхность нигде.

Эмоция – мать мыслей. Джованни, опытный наблюдатель своего внутреннего мира, давно заприметил, что его ментальное состояние напрямую зависит от общего настроения. Впрочем, последнее время на куполе его душевной сферы наблюдался такой калейдоскоп состояний, что этим интеллектуальным достижением не стоило и гордиться. В тоскливой жалости, не отпускавшей его во все время стремительного взлета и падения Папы Бонифация, он не мог думать ни о чем, помимо суетной политики. В состоянии тягучей скорби, настигшей его впоследствии, тщетно барахтался в липкой патоке эсхатологических спекуляций. Но затем на зенит его небосклона взошли иные звезды. Их лучи подсветили для него во мраке растерянности возвышенные цели и приземленно практические средства для их достижения:

— Ваше высокопреосвященство, соблаговолите благосклонно выслушать мою … нижайшую просьбу. Не могу более оставаться … при папской курии. Мои обязанности в библиотеке … немудреные, их кто угодно сможет исполнить. Я же желаю … служить Господу в ином месте – в Париже. Вы – куратор нашего Ордена, не замолвите ли за меня словечко?!
— Хм-м-м, отчего же именно в Париже? Ты и здесь можешь принести немало пользы церкви. Скажем, я тебя сам высоко ценю за ученость, взял бы к себе в секретари…
— Не сочтите за гордыню или неблагодарность … ваше предложение чрезвычайно для меня лестно … но нет сил моих более терпеть … вертикальные игры. Не для того был я сотворен Богом… Там, в университете и studio … братья мои ищут Истину. И я алкаю испить из сего священного источника…
— Как-как говоришь, голубчик? Игры? Вертикальные? Не понимаю, но тебя уважу, помогу…

И кардинал Наполеон Орсини великодушно исполнил свое обещание. И отправился Джованни в неведомые дали знакомым путем. Чем дальше он шел, тем сильнее им завладевало странное ощущение левитации — он сбрасывал с себя ставший непосильным вес апостольского престола и веселой весенней птицей щебетал хвалу полузабытым радостям прошлой жизни. Вот та Флоренция, где он размышлял о Божественном Провидении с Жан Пьером Оливи и закладывал первые краеугольные камни в свое интегральное мировоззрение. Пожалуй, на сей раз он чувствовал себя еще более свободным, чем при первом посещении города красной лилии. Тогда он всего лишь наслаждался тем, что с его ног спали кандалы, а с души снят грех. Сейчас же он ликовал с большим на то основанием, потому как знал, что более не попадет в капкан зависимости ни к какому Рамону Луллу, ни к какому Папе Бонифацию. У него теперь вообще не было четких обязательств перед людьми, разве что свои собственные воображаемые долги перед Богом. И он вкушал пряный аромат воли, и не мог ей насытиться. Ему вдруг захотелось закрепить это состояние в памяти чем-то существенным. Устремив свой мысленный взор дальше на север, он узрел Болонью, Падую, Венецию, и ему, конечно же, вспомнился его непоседливый друг-путешественник. Где-то он сейчас? Не погиб ли в каком-нибудь Катае? Отчего-то прошло уже несколько лет с тех пор, как он в последний раз видел удивительные сновидения о далеких странах и диковинных нравах их обитателей. Даже день святого Христофора стал для него незаметно серым. Внезапно ему явилась яркая, словно восточный наряд, мысль – ему надо сменить имя, отныне он сам станет Марко!

Лишь одно горькое пятнышко бывший Джио-Джанни-Джованни и нынешний Марко посадил на кристально чистый хабит своего беззаботного блаженства по дороге. Добравшись до Пармы, он, памятуя о своем житии с Сегарелли и Свободным Духом Конрадом, возжелал узнать, что с ними приключилось. «Герардо сожжен, как нераскаявшийся еретик, несмотря на всеобщее народное возмущение» – хлестко оглушили его – «а братством его командует нынче некий фра Дольчино, человек ученый и наделенный божественным пророческим даром. Предсказал падение Бонифация, быструю смерть его наследника и явление после того ангельского Папы. И Фридриху III-му Сицилийскому возвестил великое будущее — ему суждено править в Риме, очистить святую мать-церковь от пятен грехов стяжательства и симонии, и превелико возвысить благородную невесту Христову — Нищету. Собралось нынче под его началом несметное количество людей, сказывают, что готовятся к последней битве с Антихристом». Боже, Боже мой, за что же было так жестоко карать безобидного полупомешанного чудака?! Чтобы его место заняли властолюбивые проходимцы?! Этот человек, обуянный гордыней, возжелал возвестить людям то грядущее, кое они сами сотворяют своей свободной волей! Нет, ничем хорошим эта авантюра не закончится! Господи, спаси и сохрани сих безумцев, верни им разум! Примерно так рассуждал и молился несостоявшийся Апостол под впечатлением услышанных им рассказов. Но постепенно ветра времени сносили небольшую тучу недобрых вестей в едва заметные дали памяти. В душе счастливого путника снова установилась безоблачная погода, продержавшаяся вплоть до конвента Кордельеров в славном городе Париже…

Ожидания не обманули Марко – он с превеликим удовольствием окунулся в бушующее море столичной интеллектуальной жизни. Рекомендательные письма распахнули для нового lectoris двери храма науки во францисканском studio, а избыток высокоученых братьев, распределивших между собой учительские обязанности, привел к тому, что от нехватки свободного времени он тоже не страдал. В конвенте усилиями гвардиана, а, точнее, за отсутствием оных, установилась комфортная доверительная атмосфера, подобная той, что окружала блаженного Паоло в Болонье — можно было свободно полной грудью вдыхать изысканные ментальные ароматы. Быстрое течение столичной жизни вскоре прибило его к берегу первого примечательного знакомства. Николаус из Лиры был чуть его моложе, но по всему было видно, что этому карьерному кораблю покорятся значительно более далекие просторы. Впереди по курсу у него маячила почетная мантия магистра теологии, и уже сейчас он выбрал самобытное общее направление схоластической деятельности – изучение наследия иудеев:

— Друг мой, поведай мне, отчего тебя так интересуют измышления … этого проклятого Господом народа? Всем известно, что их Талмуд содержит … жуткие богопротивные кощунства, за что оный повсеместно сжигают. Они не брезгуют заниматься ростовщичеством, по каковой причине их отовсюду изгоняют. Я слышал, что их обвиняют и в злонамеренном осквернении евхаристического хлеба … не знаю, впрочем, справедливо или облыжно.
— Ты во многом прав, но… Ты, конечно знаешь, что Писания имеют четырехслойный смысл – литеральный, повествующий о событиях, аллегорический – во что надлежит верить, тропологический – что следует делать и анагогический – к чему стремиться. Так вот, меня почему-то особо интересует первый, как фундамент, на коем покоятся все остальные. А как достичь совершенства в понимании его божественных таин без иврита? Потому и Святой Иероним, и совсем недавно Роджер Бэкон настаивали на его изучении, а многие доминиканцы уже штудируют его. Если же дело с выпроваживанием евреев так пойдет дальше, то вскоре не то что порядочный диспут с ними не устроишь, а и учителя-то на элементарном уровне не найдешь. Я тоже не верю в Hebraicam veritatem — иудейскую истину — многие тексты наверняка искажены, скорее всего, злоумышленно. Но свет христианской веры позволяет отличить грязную ложь от чистой истины. Так я и изучаю труды Раши, равно как и прочих раввинов. И некоторые их комментарии заслуживают пристального внимания. Скажем, мы почитаем Рахав, праматерь Иисуса, за meretricem – блудницу, в то время как правильный перевод – содержательница постоялого двора!
— Да, это я хорошо понимаю, потому и сам понемногу научился разбирать их … козявки. Но ведь они фанатично упорствуют в своих … религиозных заблуждениях! Помнится, Петрус из Траба … с коим вместе я преподавал в Санта Кроче … убедительно демонстрировал, что Ветхий Завет … доказывает пришествие Христа. Да и Отцы Церкви были того же мнения. Разве может … разумный человек не соглашаться с очевидной логикой?!
— Я бы не стал объявлять, как это принято, их упрямство или слепоту причиной неверия в наши истины – слишком упрощенное объяснение. По моему мнению, главная помеха в ином. Они слишком охочи до мирских благ и чересчур боятся бедности. Они стремятся к материальному благополучию более, нежели к духовному совершенству…

Да, Госпожа Нищета продолжала единовластно править в ментальном мире сыновей серафического Франциска. Как правильно служить ей, благословенной — с пылким усердием спиритуалов или с разумной прохладцей конвентуалов?! Марко теперь тоже вращался в сфере сих важнейших для миноритов вопросов, кои обсуждались как в приватных беседах, так и в публичных disputationibus. Проведением последних заведовало блестящее светило науки — ставший легендарным еще в молодом возрасте Doctor Subtilis, Утонченный Доктор Иоанн Дунс Скот. Магистр теологии, несомненно, самый влиятельный богослов Ордена со времен Бонавентуры, он вместе с несколькими десятками прочих братьев, поддержавших Папу Бонифация в конфликте с Филиппом Красивым, был изгнан из Франции в самый разгар боевых действий. Теперь же, когда угли былого поостыли, он получил амнистию и вернулся, а вновь избранный дружественный ему генерал Gonsalvus Hispanus, сам ученый схоласт, назначил его мастером-регентом. Кто же лучше него мог разрешить самую жгучую проблему современности?

— С тех пор, как я приехал в Париж, не перестаю искренне … наслаждаться твоими … гармоничными идеями… Особенно … созвучна моим собственным убеждениям доктрина … однозначности существования – Бога можно и нужно описывать … человеческими предикатами. Одно сомнение гложет меня – не понимаю, как ты относишься к … принципу usus pauper — ограниченного потребления – что сформулировал мой … ныне усопший Жан Пьер Оливи?!
— Ты же, должно быть, знаешь, что и этот, и многие другие его тезисы были осуждены и запрещены к преподаванию на недавнем заседании капитулы в Вене. Согласен с тем, что то было поспешное, даже ошибочное решение, которое протолкнул по политическим предпочтениям Джованни да Морровале. Тем не менее, dura lex sed lex – закон есть закон, а наше монашеское дело – послушание. Если защищать сей принцип, который лично мне глубоко симпатичен, то под другим названием, с надлежащим обоснованием и ссылками на непререкаемых авторитетов.
— Но учитель … он был моим учителем одно время … его достаточно аргументировал … от свободы воли, суть которой в indeterminatio — неопределенности. Через это показал, что бедность полезна сама по себе, поскольку воспитывает самообладание, способность выбрать не то … что советует разум — отказаться от богатства … от мирских благ … наконец, полюбить своего врага.
— Вот именно эту мысль я сейчас и развиваю в одном reportatio examinata – комментариях на студенческие конспекты. Только аккуратно, без упоминания неугодного кое-кому имени. И на самом деле – если предположить невозможное, что интеллект и подчиненные ему силы существовали бы без воли, то все происходило бы детерминированно, и не было бы достаточной способности сделать что-либо иное. Воля же может двигать собой, в состоянии выбрать не то, что предлагает ей рассудок, se refrenaret – ограничивает себя. Ergo, следует узреть нижеследующее – наша врожденная свобода воли имеет две наклонности – к справедливости affectio iustitiae и к удовольствию — affectio commode, не потерянные post lapsum, после грехопадения. Они соответствуют метафизическим категориям Философа – иррациональность/рациональность. Nota bene – практически то же утверждал Ансельм Кентерберийский в De casu diaboli – вновь рожденный ангел не сможет стремиться к добру без affectio iustitiae.
— Magnifice! Весьма тонко подмеченное distinctio-отличие!

Несмотря на теоретическую подготовку, никакие волевые усилия не помогли Марко укротить свою affectionem commodam, вожделевшую снова впасть в дьявольское искушение божественными диспутами. Во францисканском конвенте его несколько смущал солидный профессорский статус, казалось бы, несовместимый со студенческими играми, но услужливое сознание тут же припомнило испытанную уловку, и он вскоре уже наслаждался интеллектуальными утехами на стороне, в якобинском логове Псов Господних. И опять на его глазах opponentes отчаянно штурмовали форпосты respondentium. И вдругорядь ядра неотразимых силлогизмов разрушали с виду неприступные укрепления из авторитетнейших высказываний. И снова перед его мысленным взором поплыла бесконечная череда Utrum. Utrum idea in Deo se habeat in ratione obiecti cogniti vel in ratione principii elecitivi cognitionis? Utrum in divinis posset esse aliquod unum nomen univocum commune absolute et relato? Utrum in Deo sit idem intelligere et dicere? … На общем фоне прочих участников схоластических забав ярко выделялся Дурандус из Сен-Пурсена. Раз за разом он под всеобщий хохот аудитории хитроумно ставил впросак не только игроков, своих оппонентов, но, бывало, и судей-магистров. С ним стоило свести знакомство поближе:

— Досточтимый брат, у вас ярко выраженный … талант к диалектике, да и мышление весьма … самобытно! Но не опасаетесь ли, что на этом пути обретете множество врагов?!
— Нет, ибо я уже их обрел, в том числе весьма влиятельных. Да и что они поделают с логикой, разве что используют argumentum ad baculum?
— Вот именно, вы же доминиканский монах … давший обет послушания. Вас попросту обязуют если не изменить своим взглядам, то замолчать.
— Так оно, скорее всего и будет. Скажем, Гервей Наталис в искусстве лизоблюдства не знает себе равных. Быть ему провинциальным приором, а, глядишь, и генеральным магистром. И поднимет он тогда единое ортодоксальное знамя Ордена в виде кредо какого-нибудь бездаря Фомы Аквинского. Он его, кстати, преданно, по-собачьи, любит.
— Вот как, бездаря? Вам так не нравится Doctor Angelicus?
— Не мне одному. И Дитрих из Фрайберга, и Иаков из Метца его непоследовательные тугодумные умствования не чествовали. Да и Майстер Экхарт – на что человек осторожный, но в разговоре по душам…

Марко уже слышал это имя, отголоски громовой славы коего гремели в спорах по Парижу годы после его отъезда, и решение сформировалось быстро – он отпросится в Эрфурт.

— Нет, я не желаю обсуждать Аквината. Какой бы он ни был, это наш брат-проповедник, и негоже мне выносить сор из Ордена. В одном он был совершенно прав, равно как и Альберт Великий — превыше воли интеллект. Он божественен. Он – божественность. Если хочешь, единственная вещь, которая делает меня счастливым, это то, что Бог суть разум.
— Почему … почему именно разум? С этим не согласится большинство францисканцев … во главе с Дунсом Скотом. Мне лично это определение … пожалуй … по душе … но нравятся и другие. Скажем, знаменитый dictum Святого Бернарда: «Бог суть то, без чего нет ничего». Или Авиценны: «Бог суть Первый, без рода и субстанции, без качества или количества»…
— Потому, что это подтверждают и Писания, и философские рассуждения. Существовать -значит мыслить. Интеллект, мудрость Божия — начало всех вещей, корень, из коего произрастает древо жизни. Господь сотворил людей для знаний, дабы те соединяли Его с миром и нас с Ним. Всевышний – Он как verbum-речь, а человек как adverbum-наречие. И наше естество в том, чтобы созерцать Божественное и узреть природу в свете оного. И тот, кто осознает сею истину, родит Бога в своей душе. И тот, кто преуспеет в науках и добродетелях, станет homo divinus — обожествленным.
— Но ведь говорят … homo non debet esse similis Deo, sed unum cum Deo. Не надо быть похожим на Бога, но требуется единение с Ним…
— Все верно – поэтому homo divinus уничтожит для себя все сотворенные вещи, оставив лишь вечное Слово. Он получит то, что и Сын, сам превращаясь в Сына. Пойми, что мы ошибочно воображаем себе Вседержителя этаким кесарем, похожим на наших королей-императоров, только еще намного могущественнее. И мы заискиваем перед Ним, выпрашивая милостей или вымаливая прощение. На самом же деле Господь – друг наш, ведущий нас к совершенству, сама справедливость! Кабы то было не так, я бы и сушеной фиги не дал за Него!
— Значит… значит, Он … расположен с нами на одном уровне … по горизонтали?!
— Это ты замечательно выразился! Но еще лучше сказано в «Книге 24 философов»: «Бог суть бесконечная сфера, чей центр повсюду, а поверхность нигде». Он именно что бесконечен и нет ничего вовне Его — extra Deum nihil est. И центр именно что повсюду, во Всевышнем, в тебе, во мне и в каждом. И отсюда ясно, что homo divinus не требует посредников для общения с Ним…

Триединый Джио-Джованни-Марко узрел много иных следствий из потрясшего его до глубины юности учения Майстера Экхарта. Неумелый искатель Бога Джио уразумел истинный смысл высказывания, которое до сих пор толковал превратно. И оно заблестело в его душе, расцветив новыми красками кредо Свободного Духа Конрада и ангелоподобной Маргариты. Зрелый строитель мировоззрения Джованни сообразил, что отсутствие центра Вселенной превращает бренную Землю в прекрасную звезду. И у него захватило дух от ощущения левитации, поднявшего потомков падшего Адама в благородные небеса. Счастливый ментальный путешественник Марко понял, что ни интеллект и ни воля, а только их комбинация способны вывести страждущих людей из лабиринта неведения. Множество мыслителей, каждый из которых недетерминированно выбирает свой путь, суть sphaera infinita, бесконечная сфера познания.

❓Домашнее задание: «И снова перед его мысленным взором поплыла бесконечная череда Utrum». Откуда автор позаимствовал последовавшую за этим предложением конечную череду Utrum? Переведите вопросы – что именно обсуждали схоласты?

Краткое содержание предыдущих серий: Рыцарь Никколо, герой Сицилийской вечерни и последующей войны, разыскивает любимую дочь Биче, по слухам, проданную в рабство. Увы, ему не могут помочь ни обыкновенные гадалки и колдуны, ни именитые обладатели эзотерических знаний. К счастью, вещий сон и ряд других удивительных знамений влекут его к новой цели – ко льву Фландрии. Там, не без помощи францисканца Джио, он вливается в ряды бюргеров Брюгге, восставших против тирании Филиппа Красивого. Его воинский опыт и боевые качества помогают мятежникам одержать сногсшибательную победу над железными рыцарями при Куртре.

Бернар Делисьё искренне любил свой родимый край. До сладостного трепетания сердца. До кончиков пальцев души. Так может боготворить мир только монах, честно соблюдающий обет безбрачия. Так может прославлять творение Божие лишь францисканец, видящий в каждом создании брата или сестру. Он наслаждался даже слякотной зимой, когда сердитые тучи покрывали лик благословенно глубокого неба. Он упивался даже засушливым летом, когда жесткие лучи выжигали кожу благодатно тенистых деревьев. Даже тогда он любил Окситанию. И Каркассон не представлял исключения. Здесь он обожал взирать на спокойно волнистый силуэт вершин Монтань-Нюар на далеком горизонте, прогуливаясь вдоль берегов утихомиренной долиной реки Од. Зато вид аккуратно расставленных башенок с остроконечными конусами макушек, казавшихся игрушечными на фоне гор, вызывал у него странные смешанные чувства. Тут была гордость за удивительное произведение рук человеческих. Тут было удовлетворение возможностью безопасно укрыться за стенами неприступной твердыни. Но тут же присутствовало подавляемое сознательно, и все же заметное для интроспекции раздражение северными соседями, теми самыми франками, что пришли и разрушили культуру его народа, навязав свою волю и образ жизни. Ведь, почитай, что все лучшие фортификации крепости были возведены по приказу Людовика Святого и его наследников, дабы охранить юг королевства от посягательств Арагона. Пожалуй, и не только для этого. Если не страх кары Господней за содеянные злодейства, то опасение восстания местного населения никогда не покидало Капетингов. И на то существовали веские основания…

Бернар Делисьё искренне ненавидел растерзавшую его родимый край Святую Инквизицию. Корни этого отношения следовало искать в его глубоком детстве, в материнском молоке рассказов о добрых людях – уже убитых крестоносцами и еще недобитых. Образ истинных праведников, уже зверски замученных и еще преследуемых за веру отцов, никак не вязался с тем, что ему преподавали о катарах в церковно-приходской школе, а затем во францисканском studio. Да, как убежденный христианин и католик, он считал их прожжёнными еретиками. Нет, как милосердный христианин и человек, он почитал костры слишком жестоким наказанием за их заблуждения. Возможно, семена неприятия к общепринятому кредо никогда не дали бы всходы в его душе, если бы их не подпитала кровь, пролитая в его непосредственном окружении. По его возвращении с учебы на родину ему поведали о негодяях, которые, подделывая нотариальные документы, зарабатывали себе на жизнь шантажом именитых горожан – ведь любой донос, даже основанный на откровенных фальшивках, означал определенно расследование, вероятные пытки и возможную казнь. И об архивах X и XI, содержавших подробное описание богомерзких преступлений выдуманных, никогда не существовавших персонажей. И об арестах по приказанию епископа Альби Бернара де Костане по необоснованным подозрениям нескольких десятков видных горожан, кои затем, как узники-incarcerati, были отлучены от солнечного света в темнице Стены Каркассона. Сам же он непосредственно столкнулся с несправедливостью, когда взвод сержантов прибыл в конвент, где он служил лектором, дабы схватить нескольких преследуемых бедолаг, укрывшихся в его стенах. Тогда солдаты, возглавляемые доминиканцем Фульке де Сан Жорж, были вынуждены ретироваться из святилища, будучи окруженными вооруженными миноритами с одной стороны и возмущенной чернью с другой. Эта некрасивая история получила жутковатое продолжение в post mortem преследованиях богача Кастела Фабра. Шесть меньших братьев присутствовали у его смертного ложа, свидетельствуя об ортодоксальной кончине. Тем не менее, несчастного усопшего по обвинению в параллельном осуществлении обряда еретикации требовали перезахоронить на неосвященной земле…

Здесь-то Бернар впервые нащупал свою великую силу — слово. По его настоянию францисканцы защищались строго законным путем – написав формальный протест, огласив оный в присутствии свидетелей перед инквизитором, вызвав у того раздраженно взрывную реакцию, нотариально заверив инцидент и, наконец, подав апелляцию в вышестоящие инстанции. Последовала безоговорочная локальная победа, породившая стремление развить успех на глобальном уровне. И тогда он отважился просить аудиенцию у Филиппа Красивого, имея множество могущественных врагов в виде доминиканцев с влиятельнейшим духовником короля Николя де Фреовиллем во главе, и всего лишь три союзника – честного видама Амьена Жана де Пикиньи, милостивую королеву Жанну Наваррскую и собственное красноречие. Именно это, последнее оружие помогло ему более всего в битве при Санлисе. Он сочинил настоящий полифонический плач, раздал партитуру различным жалобщикам и обучил каждого подавать голос по взмаху дирижерской палочки. В прелюдии Его Величество услышал о страхе просителей перед репрессиями по возвращению домой и милостиво соизволил взять их под свое покровительство, оставив недоброжелателей за закрытыми дверьми. В последовавшем же мотете ему сначала напели о мифических еретиках архивов X и XI, за признание связи с которыми, вымученное под пытками, до сих пор карали реальных людей. Затем он узнал о деяниях Бернара де Костане, заставлявшего своих неповинных жертв признаваться в преступлениях, которые те никогда не совершали. И о проделках Фульке де Сан Жорж, терзавшего узников собственными руками, бравшего взятки у богатых иудеев и шалившего по женской части — одна из жертв здесь же на месте предъявила плод преступной связи. И о нечестивых слухах, распускаемых некоторыми братьями-проповедниками – дескать, все вольнодумство в Окситании происходит от французского самодержца… И снова виктория, но не полная – да, штрафы, увольнения, подотчетность королевским ревизорам — нет, деятельность инквизиции не была запрещена, минориты не могли ее контролировать. И опять ходатайства последовали за прошениями, так и не приведя к решающему прорыву. Тем временем, на авансцену истории грубо вылез простой народ. Обозленные толпы глумились словом и делом над епископом Альби, отлавливали и поколачивали ненавистных доминиканцев. В воздухе еще пахло грозой Сицилийской вечерни и уже слышались раскаты грома недавней заутрени в Брюгге. Впереди ноны Каркассона?!

4 августа 1303 года от Рождества Христова. Бернар Делисьё поднимается на кафедру церкви францисканского монастыря для воскресной проповеди. В топке его души полыхает яркий огонь вдохновения, каковой должен сегодня осветить людям Евангелие от Луки:

— И когда Иисус приблизился к городу Иерусалиму, то, смотря на него, заплакал о нем…

И он, желая не сдерживаться, долго и горько рыдает сам, ощущая, как в кислоте его слез привычные любовь и ненависть постепенно превращаются в волшебный алхимический сплав слов. И он чувствует его увесистую силу, и резко бросает сверху вниз прямо в лицо паствы:

— Аз есмь Иисус Христос!!! Я стал Иисусом по миссии своей, дабы быть вашим Спасителем, Христом, помазанным благодатью Духа Святого, коий призывал меня долгие годы встать на вашу защиту! Каркассон суть тот Иерусалим!!! Как Господь пришел освободить людей от власти Диавола, так и я явился избавить вас от Инквизиции! Коли не поверите мне, не пойдете за мною, камня на камне здесь не останется! Вас всех разорят, объявят еретиками, и детей ваших побьют! За вашей спиной продажные отцы города, по образу и подобию фарисеев и первосвященников, уже договорились отдать его, аки Агнца Божиего, на заклание доминиканцам! Так выслушайте же, дети мои, одну притчу. Жили-были в одной замечательной стране, омываемой прекрасными реками, множество баранов. Они дружно паслись на зеленых и мирных лугах, горя не зная, пока неподалеку не поселились мясники, что повадились каждый день резать беззащитных, ни в чем не повинных животных. Что же это за луга?! Это ваш бург, зеленый и процветающий от избытка веры. Что же это за бараны, богатые и холеные?! Это вы сами, бюргеры. Разве вас не ведут на убой, дабы насытиться вашим добром?! Разве Кастела Фабра не обвинили огульно ради получения мзды от его семьи?! Разве вас не заставляют ежедневно признаваться в несуществующих грехах, чтобы разжиреть на вашем имуществе?! Кто же они, сии мясники?! Это инквизиторы, охочие до чужого! Но бараны в моей сказке наконец-то очнулись от бессильной спячки! «Разве у нас нет грозных рогов?!» – спросили они друг у друга, и, поднапрягшись, вышвырнули кровопийцев из своей мирной страны. Так последуем же их примеру! Не пора ли нам, голуби мои, явить миру тот же львиный рык, как во Фландрии, от коего содрогнулся даже сам французский король!

Ошеломленные, оглушенные, онемевшие, люди один за другим просыпались в открывшейся перед их внутренним взором новой реальности. В первый ряд прорвался, растолкав всех, будто сминая по пути траву, Никколо. Поднял спустившегося с амвона щуплого монаха на руки, и бережно, словно младенца, вынес его из церкви. Мрачный год остался у него за широкими плечами после блистательной победы при Куртре. Он не отправился с прочими либардами на грабежи лилиардов, но, поведав о своей, теперь ставшей потаенной, боли другу Джио, приступил с его помощью переводчика к поискам дочери. Ведь именно теперь, по сценарию вещего сна, после превращения из плененного голубя в могучего льва, он и должен был ее обрести. Но день за днем и месяц за месяцем проходили в тщетных розысках. Наконец, безутешный отец снова возроптал и проклял Фому Аквинского, фра Феррандо, Джованни, а заодно и всех прочих лгунов, братьев-проповедников. Досталось бы и самому Господу, если бы полюбившийся ему деятельным нравом францисканец не удержал его от кощунства. «Не ведаешь, что творишь, нет! То испытание Божие! Сказано же – талцыте и обрящете! Коли не можешь искать более сам, я этим займусь. Найду тебе малышку Биче, хоть у Великого Хана в Катае, да!» Обещал и нашел! Правда, не саму девочку, а благие вести о ней. Добрые христиане славного града Довай сказывали, что проживал у них до недавнего времени некий иноземный франкский купец, содержавший молодую рабыню, в точности соответствующую описанию – с ямочкой на щечках. Только вот недавно, опасаясь фламандских мятежников, спешно уехал к себе на родину. Ни имени, ни адреса не сообщалось, но Никколо-то знал, где искать – и вскоре негоциантам Каора пришлось пережить повторный визит странного рыцаря. Какому-то хитрецу Дух Святой даровал счастливую мысль отправить простодушного рыцаря по ложному следу, и вот он здесь, воплощенный лев Фландрии, принимает с рук Бернара Делисьё, его давнего знакомого, животворящие крохи новой надежды…

— Иисусе, да ты только укажи мне на этих шельм, а я уж, не обинуясь, расстараюсь!
— Подожди, друг мой, не будем рвать сорную траву — она сама сгорит, когда время придет. Давай-ка терпеливо подождем что предпримет инквизитор, когда вернется в Каркассон.

Так оно и случилось. Бернар жарким августовским солнцем умело приготовил души людей к возгоранию, а факел к ним поднесла неосторожная вражеская контрпропаганда. И воспылал костер земной ненависти. В доминиканской церкви разбили окна и повредили алтарь. Стоило Псам Господним показать свой нос из конвента на улицы города, как их тут же приветствовали издевательскими криками «Кар-р-р, кар-р-р, кар-р-р». Пусть идут к дьяволу их надоевшие ханжеские проповеди — черных братьев-воронов чуть не изгоняли из города. А апофеозом мятежа стал штурм Стены Каркассона. Руководимые видамом, усиленные Никколо, неровные ряды повстанцев окружили проклятую башню, и после краткого сопротивления немногочисленных охранников проникли в тюрьму. На свет дня были извлечены искалеченные жестокими пытками инвалиды, изможденные бесчеловечным обращением скелеты, потускневшие в мраке подземелья тени – нынешние liberate, бывшие incarcerati-узники, некоторые из которых провели в заточении многие годы…

Не спеши взбираться на пик триумфа – это приближает час падения. Сея нехитрая истина была хорошо известна Бернару Делисьё, и он не торопился сделать следующий шаг, не узаконив предварительно предыдущие. Идеальную возможность для этого предоставляла намечавшаяся поездка короля в Окситанию. Было очевидно, что Филипп Красивый не может позволить себе оказаться промеж двух огней восстания – на севере и на юге. А уж у себя-то дома несложно организовать для него такое представление, перед которым былой хор в Санлисе покажется кошачьим концертом. Лишь одна черная туча опасности появилась вдалеке на голубом небосклоне планов гения чистой риторики – новый Папа Римский. Пощечина в Ананьи, последующая быстрая агония Бонифация и столь же неожиданно скорое решение коллегии кардиналов возвело на апостольский престол бывшего генерального магистра доминиканцев Никколо Бокассини. Бенедикт XI, человек скромного происхождения, тихий и робкий по своей натуре, избегал любых конфликтов. Тем не менее, замазав елеем ссору с французским помазанником Божиим, он не мог не быть суровым к врагам Святой Инквизиции. Как-то это отразится на политической воле короля?

— Мы желаем мира с этим понтификом. Он прилежно отменил все неугодные нам указы своего предшественника, отлучил фламандцев от церкви. А ты что об этом думаешь, Гийом?!
— Вы, как всегда, совершенно правы, сир! Нам стоит опасаться лишь излишней лояльности к нему братьев-проповедников. До сих пор они, в отличие от миноритов и, по крайней мере, во Франции, исполняли Вашу волю. Инквизиция – страшное орудие, оно нам еще пригодится.
— Мы едем в Тулузу, где на нас выльют грязь новых жалоб. И мы вынуждены это терпеть!
— Я знаю Миди. Благоразумность требует осторожности, но на то у меня есть свой план…

Бернар жестоко просчитался, в точности, как Бонифаций VIII до него. Поражения вызывали у Филиппа Красивого гнев, а не страх. Ничто не помогло – ни реки горьких слез, ни горы слащавых восхвалений, ни прикрытые фиговым листом красноречия угрозы мятежа, ни компрометирующие Николя де Фреовилля слухи — король решительно отказался визировать хоть какие-либо радикальные меры. Да он ничуть не лучше свиньи, что заботится лишь о радостях плоти, или сонной совы, коей поручили охранять голубей от ястреба — обвинял государя в бездействии оскорбленный в своих худших чувствах подданный. В его голове рождался новый, потрясающий план… Ранним утром вдоль правого берега реки Од прогуливались двое:

— … Вот и блаженной жизни Frater Columbinus пророчит Филиппу Красивому войны со всех сторон и череду разгромов, и потерю трона своего, как кару Божию за гонор и разор бедняков. Добились бы мы правды своими руками, да нет у нас, как во Фландрии, своего графа. Между тем в доме Майорка, а подданным сего королевства я был по праву рождения в Монпелье, растут четыре удивительных принца. Один из них, старший, уже отказался от трона, приняв серый хабит подобно Луи Анжуйскому. Младший Филипп тоже проявляет удивительную набожность. Санчо будет добрым наследником отцу, а вот Фернандо – прирожденный великий воитель, но и прекрасной души человек, остался без трона. И я уже наладил с ним контакты, он готов возглавить восстание, если жители Лангедока призовут его на царствие.
— Так за чем же дело стало?! Учиним франкам ноны Каркасона! А потом и Куртре!
— Я сам соберу подписи именитых горожан и поеду в Руссильон. А ты, Никколо, будь на готове. Как пришлю к тебе посланца … вот с этой книгой Рамона Лулла – подымай народ!

Поздним вечером вдоль левого берега реки Од прогуливались двое:

— … Я сам уроженец здешних мест, хорошо знаю местный народ. Нутром все они гнилье, готовые предать своего суверена. За исключением некоторых истинных патриотов своей отчизны. Таких, как ты! Готов ли ты спасти Францию? Королевство не забудет такой услуги!
— Я… это такая честь… высокочтимый Гийом… за всем прослежу, все доложу, как было условлено…

Апрель 1304 года от Рождества Христова, Бернар Делисьё: — Ума не приложу, как король Хайме мог узнать о нашем заговоре?! Теперь он непременно доложит обо всем, если не Филиппу, то Папе. А уж этот-то пес на апостольском троне не преминет натравить на меня свою свору инквизиторов. Вот уж кто воистину – птица чернейшая, воронье отродье. Я слышал, и само имя его складывается в число 666. Божеское дело – избавить мир от сего предтечи Антихриста. Вот и Арнау пишет, что тот совсем его затравил. Говорит, что собирается с ним повстречаться, да только все без толку, ведь он жалует разговорами только доминиканцев. Придется, придется сего bestiam-зверя укротить…

Несколько позже, он же: — В этом ящике спрятаны письма и кое-что еще для осуществления наших планов. Тебе, Никколо, поручаю охранять моего посланника и во что бы то ни стало передать Арнау де Вилланова сею посылку, даже если окажется, что он содержится под стражей. И тогда очень скоро — не успеет ни птица долететь, ни месяц пройти — мы услышим благие вести.

Несколько позже, Гийом де Ногаре: — Интересное донесение… Ну, что же, не смею мешать, ведь этот понтифик собирается меня от церкви отлучить… Хотя, пожалуй, этим можно было бы и воспользоваться… Эй, Пьер, поди-ка сюда!

Срочно скачи в Перуджу, снимешь там комнату на верхнем этаже таверны Ercolano и вывесишь из окна какую-нибудь синюю тряпку. Тебя навестит мой человек. Пароль Монжуа, отзыв Сан-Дени. Передашь ему вот это…

2 июня 1304 года от Рождества Христова, Арнау де Вилланова: — Я говорю это от имени Господа нашего Иисуса Христа — длань Его уже над тобою. Он сбросит тебя с трона твоего и лишит священнического сана. И уничтожит тебя быстрейшим образом и более позорно, чем Он унизил твоего предшественника Бонифация.

7 июля 1304 года от Рождества Христова, Час Девятый — ноны. С первым ударом колоколов душа Бенедикта XI-го отлетела к Господу…

❓Домашнее задание: Каким образом имя Бенедикт складывается в число 666?