Вопросы, обнаружение феноменов, формирование понятий
Подробнее в статье: Фазы развития моделей
Согласно святоматеринскому учению и передовой диофизиологической теологии лучшим объяснением умывальночеловечности Господа и Спасителя нашего Мойдодыра, является соединение двух ипостасей. Явление же Великого и Знаменитого Начальника и Командира народу именно из маминой, а не папиной или любой иной, спальни, по мнению католических богословов, неопровержимо доказывает непорочность зачатия родительницы грязнули. Величайшее таинство мойдодырянской церкви, ритуальное омовение, должно совершаться над иереями в ушате, над дьяконами – в корыте, а над всеми прочими – в лохани, каковой порядок был в точности регламентирован Писаниями. Завершая на вышесказанном блиц-экскурсию в тот бы-мир, где автором этого популярного детского стишка считался бы Всевышний, а не Корней Чуковский, я купил там и привез в наш Хронос единственный сувенир — заключение о том, что высокое искусство художественного мидрашения самопроизвольно возникает непосредственным следствием объявления тех или иных объектов сакрально важными. В этом случае разум работает на повышенных оборотах и под лучами микроскопа излишнего внимания обнаруживает в темных закоулках извилин даже такие мельчайшие детали, которых на самом деле не было. Неудивительно, что через это модель быстро прирастает не только бесполезным жирком, но даже уродливыми кляксами верований. Однако, задача их обретения, размазывания и последующей косметической обработки с поддержанием хотя бы базовой непротиворечивости отнюдь не тривиальна. Волшебная удочка полиомии способна отловить на больших семантических глубинах в заповедной герменевтической водице самые диковинные заповеди, но только при известной сноровке рыбаков. Посему, pace Александр Дюма-отец, не стоит издеваться над бестолковыми потомками схоластов, ломавшими свои и чужие головы над евангельскими тонкостями различий возложения рук (imponite manus) от простирания перстов (porrige digitos) и т.п. Кстати, о «Трех мушкетерах» — читателям сильно повезло, что Д’Артаньян с Арамисом не сошлись во мнениях по поводу только одного места из Блаженного Августина, в то время как они оба неявным образом согласились с его же знаменитой молитвой-однострочником «Господи, дай мне целомудрие и воздержание, но еще не сейчас!» А вот читателям БГБ так не посчастливилось, поскольку сегодня у нас в гостях «утонченный доктор» (doctor subtilis) Иоанн Дунс Скотт, и нам поневоле придется не наслаждаться перипетиями его приключений, но разбираться с хитросплетениями его умозаключений.
Из тощего кошелька известных данных его биографии мы в наших меркантильных целях скупо вытащим всего лишь парочку фактов. Шотландия его родила, Англия воспитала, Франция обучила, а проживал он на старости своих сорока с небольшим лет в Кельне, т.е. в Германии. Возможно, что самым красочным событием его жизни стало обретение серого облачения францисканцев. Монашеское бытие в данном случае послушалось марксистских рекомендаций и определило сознание — партийная принадлежность обусловила ментальную направленность. Он принадлежал к тому поколению миноритов, что решительно отвергло многочисленные заблуждения заклятого возлюбленного брата-доминиканца Фомы Аквинского. Впрочем, не пошел он и маршировать путем благодатненького прекраснословия вслед за собственным генеральным секретарем – Бонавентурой. Его историческая заслуга состояла в построении альтернативной томизму теологической системы, которая долгое время служила фундаментом кредо всего ордена, да и не только его. То была очередная попытка образования алхимического сплава древнегреческой философии и христианского вероучения. То было очередное смелое восхождение с монотеистическими веригами на заснеженные пики Аристотеля и Платона, дабы узреть за ними светлое научное будущее. Вне всякой очереди doctor subtilis пригласил к себе на прием модель христианства, чрезмерно раскормленную и запачканную различными спекуляциями в духе мойдодырского начала этой статьи. И прописал он ей водные процедуры для удаления пятен под носом и ваксы с шеи — курс утонченного лечения. Насколько ему удалось достичь чистого мировоззрения, помочь восстановить стройность фигуры, сбросить избыточный вес многочисленных разрозненных верований?!
Подавляющее большинство схоластов объединял консенсус о том, что теология, т.е. небесная сфера недоступных смертным истин, начиналась там, где кончалась метафизика, т.е. территория разумного анализа. Оспаривалось только точное расположение границ между ними. Так, для Аквината бессмертие души было демонстративно доказуемой философски теоремой, в то время как для Дунса Скота – богоданной аксиомой, покоящейся на авторитете Библии. Прагматически верный подход в условиях грязной трубы логического вывода – и совесть чиста, и инквизиция спокойна. Вообще, богословие для него было прежде всего практической, а не теоретической дисциплиной, поскольку учило людей правильно любить Господа. Ошибочно было бы полагать, что он при этом последовательно суживал домен познания божественного. Скажем, по основному вопросу средних веков “Quid est Deus?” (Что есть Бог?) ему приглянулась оптимистическая эпистемологическая позиция. Не только Фома Аквинский, но и такой великий авторитет, как Генрих Гентский впадали в апофатический грех маймонидщины, утверждая, что невозможно навешивать на Творца те же предикаты, что и на Его творения. Другими словами, по отношению ко Всевышнему по-хорошему должны были бы применяться другие слова, нежели «милосердный» или «мудрый», которыми мы пользуемся в повседневной речи. Божественным терминам позволялось иметь лишь отдаленное аналогичное сходство с обыкновенными человеческими понятиями. Нетрудно разглядеть за пониженными аппетитами этой модели повышенный пиетет ее создателей. Однако, как справедливо заметил их францисканский оппонент, внедрение в жизнь сего замечательного принципа чревато тем, что практически всякие высказывания, включая самые хвалебные, в адрес Господа, в лучшем случае станут двусмысленными, а в худшем и вовсе потеряют всякую семантику. В частности, прискорбное существование придется влачить ‘существованию’ – краеугольному камню всего богословия. Под итоговой чертой – была зачеркнута чертова черта характера Господа — неисповедимость. Всевышнего было разрешено описывать, у него появлялась познаваемая quiddity («чтотость»), Его отличие от простых смертных заключалось лишь в том, что Он обладал всеми совершенствами в бесконечной степени.
Тонкий доктор похож на толстого Фому тем, что тоже стремился смешать для всех алчущих веселящие душу коктейли доказательств наличия христианского Бога. Но и здесь он выбирал свои оригинальные подходы, оставив пресловутые Пять Путей покрываться пылью и зарастать бурьяном. Так, сцепив воедино бесчисленные вагончики причин и следствий, он не перепрыгнул через них немедленно к необходимому наличию локомотива на небесах, но сначала сконцентрировал внимание почтеннейшей публики на тонком отличии между т.н. акцидентной и эффективной каузальностью. Популярным средневековым примером первой из них было генеалогическое древо Авраам-Исаак-Иаков. Несложно убедиться в том, что библейский праотец древнеиудейской теократии, будучи необходимым ингредиентом производства желанного сына, был бы бессилен без дополнительной помощи не только Сарры, но и божественной заграницы. Такая каузальность акцидентна (случайна). В контрасте с этим рука, держащая мыло, в свою очередь стирающее чернила с чумазого лица, образует цепочку условий, достаточных для произведения соответствующих эффектов. По мнению Иоанна Дунса Скота, как раз подобная эффективная каузальность и не могла образовывать бесконечных рядов, посему позволяя локализовать искомый первый член последовательности — первопричину всего сущего. Вероятно, подозревая ошибочность и этого благовидного логического вывода, он добавил к ней то, что нынче получило название «модальной» аргументации. Она известна ветеранам БГБ по ментальным моделям самого выдающегося теологического аналитика нашего времени Алвина Плантинги – в них возможное проживание Мойдодыра в одном бы-мире использовалось для того, чтобы прописать его во всех прочих, включая наш собственный. Дремучий схоласт предвосхитил не только это хитроумное изобретение, но и весь понятийный аппарат, который в относительно современный философский дискурс ввел Лейбниц, Дэвид Льюис назвал «возможными», а Георгий Борский «бы-мирами».
Нищенствующий монах возражал и против чересчур богатого всеведением и всемогуществом Всевышнего. Его Богу разрешалось осуществлять свои желания, активно вмешиваться в настоящее и создавать будущее. При этом, он позволил и свободной воле людей гулять на воле – любое действие имело две каузальные составляющие, по отдельности необходимые и совместно достаточные для его осуществления – небесную и земную, грозного Мойдодыра и грязного поросенка. Дунс Скот не особо верил и в аристотелевско-томистского утомленного вневременным бытием и обремененного необходимостью трансцендентного перводвигателя. Его божественное не настолько просто, как у Аквината, он не идентифицировал Вседержителя с его атрибутами, равно как и те друг с другом. Ведь, коль скоро они ничем принципиально не отличались от человеческих предикатов, иначе они слились бы в единую расплывшуюся кляксу и у простых смертных. Для окончательного исцеления древней зияющей раны христианского богословия, триадологии, он прописал еще одно утонченное средство – понятие haecceity («этость»). Это тот индивидуализирующий принцип, что помогал различать Сократа от Платона, оставляя им общую человеческую натуру. В его модели именно этот принцип позволял трем членам божественного Политбюро быть отдельными персонами, сохраняя при этом трогательное общее монотеистическое единство. Конечно же, как и большинство прочих схоластов, он гневно обличал Фому за его доктрину единства субстанциальной формы, которая превращала сакральные останки распятого Иисуса в пустую оболочку, чуждую той, что наблюдали и осязали апостолы. Ему было не жалко подарить людям дополнительную форму, ношение которой обеспечивало им слитное функционирование тела с душой.
Однако, не все то золото, что скотизм. Прежде всего, Иоанна подвела вышеупомянутая щедрость. То был махровый реалист, купивший общность божественных и человеческих атрибутов за счет размещения целой команды универсалий на платоновских небесах. Посадив модель, с одной стороны, на диету, с другой он плотно потчевал ее слащавым благочестием. Так, наш доктор заслужил другой эпитет – marianus – поскольку внес немалый вклад в дальнейшее утяжеление Девы Марии обильной поддержкой доктрины ее непорочного зачатия. Раскритиковав томистскую теорию трансубстанциации таинства Евхаристии, он предложил малопонятную рядовым партийным работникам альтернативу. А его христология чересчур последовательно позволяла Слову, обретшему людскую натуру, (прости, Господи) грешить. Сомнительной для современников инновацией казалась и попытка усовершенствовать концепцию первородного греха и искупления оного от Самого Блаженного Августина. Забавно, что рейтинг некоторых положений этой теории последнее время растет. Вот как говорил Папа Бенедикт XVI: “[Дунс Скот] размышлял над таинством Воплощения и, вопреки многим христианским мыслителям своего времени, утверждал, что Сын Божий вочеловечился бы даже если бы не было грехопадения… Хотя Дунс Скот осознавал тот факт, что, Христос своими Страстями, Смертью и Воскресением искупил нас от первородного греха, он подтвердил, что Воплощение – величайшее и прекраснейшее деяние всей истории спасения, которое не зависит от какого-либо бытьможного факта, но является изначальной идеей Всевышнего окончательно объединить себя со всем творением посредством Персоны и Тела Сына». Изначальное происхождение несколько неожиданного бы-утверждения Дунса Скота очевидно – в средневековом неоплатоническом понимании добро было просто-таки обязано самораспространяться, самораспыляться. Хвала же наследников престола Петра и Павла по сути является всего лишь запоздалой реабилитацией мыслителя, некогда осужденного на ссылку на периферии католического богословия, а нынче причисленного к лику блаженных.
История не знает сослагательного наклонения, а нам с нами принципиально недоступен тот бы-мир, в котором воцарилась бы модель этого самобытного средневекового схоласта. И все же я склонен полагать, что ему действительно удалось отмойдодырить католическую замарашку от большого количества налипшей на нее за долгие века спекулятивной грязи и причесать ее гребешком с тонкими понятийными зубчиками. Тем не менее, я бы поостерегся воспеть ей не только вечную славу, но и вечную память. Обратим внимание на то, что она расположилась значительно дальше от Аристотеля, чем томизм, а также на ее пагубную метафизическую расточительность. Помимо того, пригожее христианство в нарядном платье с аккуратно залатанными философскими дырами было бы значительно сложнее заставить ухаживать за новорожденным младенцем наукой…
Одна модель хорошо, а две хуже. По крайней мере, в данном конкретном случае. Вполне вероятно, что и томизм, и скотизм (оставляя в этих скобках менее системный альбертизм) вели человечество в правильном направлении. Увы, богатые латиняне тоже плачут. Для того, чтобы принять любую из этих моделей в ортодоксальный Пантеон требовался общецерковный консенсус. А как оного добиться, если расположились они на противоположных сторонах францисканско-доминиканского великого каньона? Требовалось чудо, обыкновенное, но настоящее. Многосерийный хит сезона грядет в Блоге Георгия Борского.
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
Дороги, которые мы выбираем… Дороги, которые нас выбирают… Случайность, которая распределяет людей по дорогам… Когда вы в следующий раз, находясь в созерцательном расположении духа, изречете один из этих однострочников, вспомните, что дополнительно подписываетесь на условный либертарианизм, детерминизм или индетерминизм. Эх, дороги… Именно по ним, правда, в переносном ментальном смысле, проходит прогулочная экскурсия по реке ИМ (История Моделей). Именно измы, измышляемые мудрецами или простыми смертными, становятся целями паломничества на астероиде БГБ. И именно рассеивание пыли да тумана над вопросами социального происхождения моделей является нашей основной задачей. В этом ключе и в контексте средневековых замков давайте в качестве вступления еще раз взглянем на две важнейшие новостройки тринадцатого столетия – монашеские ордена францисканцев и доминиканцев. По этим течениям мысли в будущем будут сплавлены мегатонные интеллектуальные грузы. На этих могучих автострадах будут сожжены мегаватты не лошадиных сил, но человеческих чаяний. В этих колеях будут протекать, постепенно утрамбовывая костями сырую землю, тысячи, если не миллионы жизней. Однако, общее направление всем им когда-то придали самые первые вырубки в девственном бору идей…
Из почти одной и той же точки пространства-времени, в непосредственной близости к одному и тому же нулю координатных осей, вышли две, пусть и непрямые, линии — OM (Ордена Миноритов) и OP (Ордена Проповедников). Да и в мире моделей новорожденные казались близкими родственниками или даже близняшками, опиравшимися на одних и тех же китов в генетическом коде – нищенство, бродяжничество и научение. Только с большим трудом или малой объективностью можно было бы обнаружить существенные различия в их идеалах, уставе или составе. Вот как раз поэтому, пытаясь подчеркнуть это сходство и его некоторую зеркальность, я последовательно, хоть и несколько навязчиво, крестил производимые ими менталки соответственно минорными или мажорными именами. Пожалуй, что и раннее детство они провели в относительной дружбе и синхроничном согласии – почти одновременно получили от апостольского престола дипломы и лицензии, впоследствии позолоченные вечностью посредством превращения отцов-основателей в канонизированных святых. Затем обе как-то незаметно отошли от родительских заветов, выбрав для повышения образованности такие учебные заведения, где семь свободных искусств не были заключены в темницу догмы. Плечом к плечу сражались они и с беспартийной профессурой, тщетно пытавшейся преградить их восхождение к небесным вершинам теологических кафедр парижского университета. Быстро набирая мускульную массу все новыми подписчиками из самых разных слоев населения, они, по существу, превратились в две активные десницы тела Христова. Крепла надежда, что с их помощью удастся заграбастать то, что не смогли вырубить мечи и копья крестоносцев. И вот потом, по достижении то ли зрелого девического, то ли тинейджерского возраста, стали расходиться их пути-дорожки. Возможно, проблема была в том, что левая рука слишком хорошо знала то, что делала правая, и наоборот. Рынок ритуальных услуг по своему обыкновению достиг точки насыщения, и две ведущие партии христианства стали конкурировать за души верующих избирателей. Ухудшающиеся взаимоотношения бывших подруг не были секретом для добрых римских понтификов, и они приложили определенные старания для поддержания между ними злого мира. Так, их миссионерская деятельность была разделена по территориальному признаку. Братьям серым достался Дальний Восток, а черным – Ближний. Одной из вероятных целей издания знаменитой буллы Exiit qui seminat было остановить раздававшуюся в сторону францисканцев «брехню псов», очевидно, тех самых, Господних.
По отношению к томизму точки зрения сторон тоже расположились по диаметру напротив друг друга. Видный теоретик миноритов Уильям де ла Мар издал разгромный «Correctorium», на который доминиканские теологи ответили взаимными оскорблениями в адрес сего извратителя богоданного учения Аквината, причем, тезисы обоих сочинений были затем утверждены как программные судьбоносными решениями съездов соответствующих партий. Ничего удивительного в том не было, поскольку, даже вынеся за скобки чрезмерную братскую любовь, предварительное развитие орденов следовало различной траектории. Вспомним, что почти прямая Альберта Великого – Фомы Аквинского стремилась к Аристотелю, в то время как несколько кривая Роберта Гроссетеста – Роджера Бэкона тяготела, скорее, к Платону, с его любовью к математике, не без примеси т.н. «экспериментальной науки», то бишь магии. Отличалась и общая форма ментальной жизни. Умелые садовники-инквизиторы аккуратно обрезали на OP все еретические отростки, превращая свою модель в подобие кипариса. Напротив, направление ОМ отличала некоторая разлапистость, как у рождественской елки, которую все желающие с разных сторон украшали разноцветными игрушками. Так, параллельно англо-саксонской ветке процветала и континентальная теология, с выдающимся представителем которой, Бонавентурой, мы сегодня познакомимся.
Этот генеральный секретарь ордена, а по совместительству кардинал, был современником Фомы Аквинского, равно как и его коллегой в парижском университете. (Пр)ославился же он, прежде прочего, тем, что сделал сказкой быль о Франциске Ассизском. Это благодаря ему бесформенная прежде модель приобрела известные нынче каждому викиальщику агиографические очертания. Будучи человеком творческим, он, по всей видимости, настолько вошел в роль, что искренне поверил собственным сочинениям. Во всяком случае, из его собственных воспоминаний известно, что в поисках Откровения Божиего он как-то по осени вскарабкался на ту самую священную гору Ла Верна, где по авторскому замыслу герою его повествования являлся шестикрылый Серафим с ликом Христа, дабы даровать тому стигмату. И был день. И была ночь. И опять день. И снова ночь. И много-много других дней и ночей. И он медитировал, вожделея понять Сокровенный Смысл сего таинства. И открылась ему Великая Истина. И узрел он Шестеричный Путь. Ибо «к престолу [Соломона] было шесть ступеней» (3 Цар. 10:19) и спустя шесть дней «[Господь] воззвал к Моисею из среды облака» (Исх. 24:16), и «по прошествии шести дней взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился пред ними» (Матф. 17:1). И, ибо есть шесть качеств души, которые помогают нам восстать из пучины греха к небесному совершенству – чувства, воображение, разум, понимание, интеллект и, на самом пике, умение отличать зло от добра. И еще раз ибо — шесть крыльев Серафима были шестью стадиями просветления, за которыми скрывался победный финал — экстатическое созерцание Всевышнего. И не было ни одной другой дороги, помимо пламенной любви к Распятому, что вела бы к дорогому его сердцу Господу. И не было у «серафического доктора» ни одного другого желания, помимо того, чтобы поделиться благими вестями со своими ближними и подопечными братьями. И смиренно, но горячо молиться за их успех. Ибо невозможно было возвыситься над собой, если бы Всемогущий Бог в бесконечном милосердии Своем не соизволил помочь им подняться с колен…
При всей очевидной религиозно-мистической направленности, мысль великого францисканского композитора вибрировала в такт с популярными философскими вальсами тогдашнего мира моделей. Посему мастерски замаскировавшегося мистера Бога он советовал прежде всего искать по тем следам, что Он оставил в Своих творениях. Так говорил Бонавентура: «Тот, кто не просвещен столь блистательным сиянием творений [Божиих], должно быть, слеп; тот, кто не пробуждается от их могучего гласа, должно быть, глух; тот, кто не восхваляет Творца за Его деяния, должно быть, нем; тот, кто не обнаруживает Первичный Принцип через все эти знаки, должно быть, глуп». Это, конечно же, ранняя вариация надоевшего в современности шлягера — аргумента от «тонкой настройки Вселенной». Но это только самое начало — на следующей ступеньке лестницы Иакова следовало абстрагироваться от конкретных вещей и обнаружить, что мир зиждился на священных числах в сознании Всевышнего. Ибо существовало три вида сущностей – производители (звезды и четыре первоэлемента), продукты (все остальное, сделанное из них) и правители (ангелы или прочие нематериальные принципы их функционирования). И было ровным счетом три разновидности солнечного света – темнота, рассвет и полдень. И сил перцепции насчитывалось столько же – сенсорная, духовная и сверхъестественная. Да и субстанция была сакрально тройной – телесной, разумной и божественной. Стоило ли удивляться, что и бытие вещей тоже являлось троичным – физическим, ментальным и небесным, т.е. Вечными платоновскими Идеями?! Однако Всевышний в бесконечной своей мудрости милосердно не оставил Своим вниманием и прочие цифры. Потому у человека наличествовало пять органов чувств — тех дверей, через которые знание внешней реальности проникало в душу. И по той же причине тварей Божиих характеризовало семь свидетельств Его могущества – источник, обширность, множественность, красота, полнота, работа и порядок…
На третьем этаже всех желающих приглашали обнаружить образ Его в зеркале наших ментальных способностей: «Обратитесь внутрь себя и обозрите как ваш дух любит себя. Он не мог бы любить себя, не зная себя. И не мог бы знать себя, не помня себя… Память же содержит в себе неизменный свет, в котором распознает непреложные истины. Так, из операций памяти мы видим, что душа суть образ и подобие Божие, каковая столь верно представляет Всевышнего, что может познать Его и потенциально способна обладать Им и приобщиться к Нему». Если память вела к вечности, то интеллект – к истине. Что есть способность следовать логическим выводам, как не волшебный дар свыше?! Третий душевный ингредиент — воля — влекла нас к добру, снова завершая тем самым модель Божественной Троицы. На четвертом уровне располагался глубокий колодец. Чик по горлу и ищи в нем спрятанные дары Господа. Почему душа так верила в Иисуса Христа, надеялась на него, стремилась к Нему, пресловутому Логосу воплощенному, что был Путь, Истина, и Жизнь?! Отчего была оснащена, как истинный Храм Божий, интеллектуальным светом, словно дочь, невеста и подруга Всевышнего?! Кто, если не Дух Святой, поставлял в наши сердца любовь к Господу, позволял познать сокровенные тайны бытия?! Следующим, пятым шагом разработанного Бонавентурой алгоритма предлагалось поразмыслить над бытием: «Так как чистое существование ни от чего не зависит, оно является первым; поскольку оно независимо первое, то не было сотворено другим и не могло быть создано собой, следовательно, оно вечно. Будучи вечным и первым, оно не сделано из других вещей — тогда оно абсолютно простое. То, что первично, вечно и просто, не может иметь никакого ограничения действия, оно полностью действенно. Наконец, наличие столь замечательных атрибутов у сего существа гарантирует то, что у него нет никаких недостатков, к нему нечего добавить, оно совершенно и, значит, единственно в своем роде».
Длинная дедуктивная цепочка из блестящих аргументов сусального качества, казалось бы, уже привела кладоискателя к искомому финалу. Однако, в патетической коде ему еще потребовалось озвучить фальшивый онтологический аккорд Ансельма Кентерберийского и присовокупить к нему неоплатоническое фортиссимо: «Благо должно самораспределяться, посему наивысшее благо распределяет себя наибольшим образом». Другими словами, пресловутая эманация Единого являлась необходимым следствием Его милосердия. И вот где-то в этом апофеозе дорожным путникам следовало остановить свой ментальный взор на добрых-добрых глазах Всевышнего и вырваться-таки тем самым в трансцендентные небесные просторы из бренного мира и самого себя. Нам же с вами, благодарной или наоборот аудитории, осталось дружно поаплодировать или посвистеть. Но для начала поклонюсь сам, принося извинения за бурный поток схоластической риторики, который обрушил на ваши головы. Прекраснословие вообще крайне сложно превратить в нечто осмысленное. Это тот самый мед, который если и случайно попадет на минутку в рот, то только чтобы оставить за собой долгоиграющий приторный привкус. Тем не менее, может быть, вам запомнится набросанный мною несколькими штрихами ментальный портрет самого Бонавентуры — то был скорее поэт, нежели философ, скорее лирик, нежели физик, скорее мистик, нежели теолог. Что же касается заложенной им модели, то начало-то у нее было в вышеупомянутой точке М, а вот конец, по крайней мере, счастливый, этого долгостроя в анналах ИМ до сих пор так и не зафиксирован. Слишком дешевая дорога влекла людей веры не в меру не к истинному научному Логосу, а к дорогому их сердцу, но фальшивому сусальному Богу…
Надеюсь, что вы согласитесь со мной в том, что очередной гимн Богу, на этот раз в тональности B-minor по глубине и направлению замысла, а также по искусству и качеству исполнения не шел ни в какое сравнение с симфоническим произведением Фомы Аквинского. Так что, братья-минориты, слабо осилить термоядерный синтез религии и философии?! Тонкие материи модельной энергетики – в Блоге Георгия Борского.
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
Нет, ангельский доктор никогда не пытался пригласить фольклорный ансамбль ангелов поплясать на кончике иголки. Корни сей популярной издевки растут из того Возрождения, когда века, ему предшествовавшие, прозвали средними, схоластическую латынь посчитали ошибочной и уродливой, а архитектуру того периода презрительно окрестили варварской и готической. Зато принц схоластов разрешил для благодарного потомства превеликое множество других наиважнейших проблем. Принадлежит ли Бог какому-нибудь роду-племени? Ответ – нет. Является ли причиной существования зла добро? Добрый Фома Аквинский дал добро на существование этой модели. Могут ли ангелы одновременно присутствовать в нескольких местах? Ни черта. Может ли человек силой своей души воздействовать на материю? Не дождетесь! Является ли девственность добродетелью? Пожалуй, только современный человек мог бы сомневаться на этот счет. А вот в те стародавние времена никто не задумывался о биологических последствиях подобного божественного совершенства на грешной Земле, да и от библейских «плодитесь и размножайтесь» ветхого иудейского прошлого давно уже удачно отмидрашились. Безупречная репутация плохого семьянина, не замеченного в порочащих его связях, безусловно, помогла сотворению канонизированного кумира. Но главным фактором его посмертного успеха стал, конечно же, тот пресловутый памятник нерукотворный, что он воздвиг себе при жизни. Ведь за свои неполные пятьдесят лет он, достигнув небесного рейтинга ведущего магистра теологии латинского мира, исписал сам или надиктовал десятки тысяч страниц, разобрал бесчисленное количество вопросов, подобных приведенным мною. Посему никого не должно удивлять, что его тело начали разбирать на запчасти немедленно после кончины. Верхнюю фалангу большого пальца правой руки, которой тот держал боговдохновенное перо, под шумок стащил еще его слишком верный слуга. Твердый остаток той же конечности несколько позже вытребовала себе благородная сестра покойного. Голову оттяпал для своей коллекции костей глава католической церкви. Сундук с теми сокровищами, что так и не смогли украсть, несколько раз перепрятывали, пока окончательно не схоронили в доминиканском лежбище в Тулузе. Культ Аквината возник и окреп спонтанно, подпитываемый, как обычно, рассказами о чудесных исцелениях, происходивших на его могиле, и благовонных запахах, происходивших от волшебным образом сохранявшегося трупа.
Однако, для превращения его в сертифицированного апостольским престолом святого, требовалось другое, настоящее чудо. Дело в том, что в его сочинениях не могло содержаться ни малейшей еретической червоточинки. Ведь в те жестокосердные времена полагалось, что почетное звание чемпиона христианского мира означает наличие такой группы фанатов на небесах, что гарантирует поставки в голову исключительно менталок наивысшего сорта. При вышеописанной многочисленности и разнообразности оных обеспечить их благодатную истинность, или, точнее, церковный консенсус, было задачей практически неподъемной. Хуже того, она еще усугублялась некоторыми географическими особенностями. В отличие от своих счастливых предшественников мусульманского или иудейского вероисповедания, Фома Аквинский должен был обаристочить логикой силлогизмов весьма кривую модель, со всеми ее триадологическими и христологическими родовыми травмами. Если разрешить некоторые стандартные конфликты монотеизма с древнегреческой философией он мог, обратившись к опыту Авиценны, Аверроэса или Маймонида, то здесь приходилось полагаться на скудных латиноязычных авторитетов и собственные способности к спекуляции. А ведь теологическая мысль Западной Европы продолжала кипеть и бурлить, поставляя в котелки католиков все новые доктрины – такие, как транссубстанциация Евхаристии, уточненный режим работы чистилища или непорочное зачатие Девы Марии.
Следует признать, что Фоме Аквинскому в целом удавалось искусно лавировать в узких фьордах ортодоксии, не разбивая свой модельный корабль об острые скалы т.н. богословских ошибок. В округлости и беззубости своих суждений он намного превосходил и своего учителя Альберта Великого и, тем паче, радикальных любителей Аверроэса в парижском университете – Сигера Брабантского или Боэция Дакийского. Там, где ему это было необходимо, он не пытался чересчур рьяно защищать Аристотеля, но отдавал явное предпочтение Божественному Откровению. Причем, эту непоследовательную или даже нечестную с современной точки зрения игру он оправдывал системно, эпистемологически. По его мнению, существовало три типа знаний – первые, получаемые через изучение Книги Природы, вторые, содержащиеся в Писаниях, и, наконец, идеальные, обретаемые уже в лучшем мире. Эта триада формировала иерархию, в которой на дешевом нижнем этаже он поселил хилый человеческий рассудок. Разум был попросту неспособен постичь небесные истины, будучи ослеплен их сиянием, словно сова солнечным светом. Напротив, Библия было непоколебимым Атлантом, поскольку в свою очередь покоилась на совершенном знании Всевышним самого себя. Соответственно, нет ничего удивительного и в том, что философы, даже пресловутый Стагирит, к которому обращались с большой буквы, мог заблуждаться. Да и вообще все их ученые мнения, иногда верные, в других случаях не более, чем вероятны. И потому ни единый мудрец без помощи свыше не был в состоянии ответить на главный вопрос, волновавший средневековую Европу – “Quid est Deus?” (Что такое Бог?) И по той же причине было отказано в существовании логическим аргументам, способным доказать или опровергнуть вечность мира. И, следовательно и естественно, было невозможно, иначе, чем милостью Господней, постичь великое таинство естества Троицы.
Даже в тех случаях, когда Аквинат пользовался понятийным аппаратом перипатетиков, он иногда отрицал очевидные выводы из их ментальных моделей. Скажем, в вышеупомянутой проблеме транссубстанциации требовалось объяснить, каким образом хлеб причастия преобразовывался в тело Спасителя, при этом сохраняя свой вид, вкус или запах, как будто бы, несмотря на ритуальные заклинания и телодвижения, ничего с ним и не случилось. На схоластическом языке кардинально подменялась субстанция вещи, но при этом непонятным образом сохранялись ее акциденты (т.е. случайные, несущественные внешние признаки). Более того, сие чудо обязано было регулярно происходить чуть ли не одновременно в разбросанных по всей Европе точках пространства. Пасти философов, вопиющих в догматической пустыне о невозможности этого, он не постеснялся заткнуть классическим кляпом — «по воле Божией». И все же марафонскую теологическую дистанцию не удалось пройти без серьезных травм. С приличным запасом основной промашкой ангельского доктора стала доктрина о единственности субстанциальной формы. Для облегчения усвоения сего средневекового попкорна — блиц-введение в т.н. гилеморфизм. Предполагалось, что любая сущность, в том числе живая, представляет собой набор форм, напяленных на материю. Подобно статуе, вырезанной из куска мрамора, или, пользуясь современной метафорой, будто программа, определяющая определенную последовательность ноликов и единичек, субстанциальная разновидность форм фиксировала эссенцию предметов, их основные потребительные качества. Так вот, нашему Фоме верующему приспичило по некоторой надобности идентифицировать пресловутую субстанциальную форму людей с христианской душой, более того, инновационно настаивать на том, что она одна-одинешенька. Что же здесь еретического, спросите вы?!
Следствия избыточного питания, друзья мои, логически вытекающие из этой модели. Душа по католическому вероучению обязана была пережить разрушение своей обители, т.е. смертный час порученного ее попечению тела. Ей, таким образом, полагалось немедленно отчалить в направлении благороднейших небесных сфер или же в противоположную адскую сторону. Коль скоро субстанциальная форма у живого человека была единственная, то трупом тем временем завладевала ее подруга с другим порядковым номером в паспорте. Но отсюда получается, что, едва усопнув, мертвый немедленно терял идентичность себе же в живом состоянии. Как же быть, возмущались многочисленные критики, с почитанием священных реликвий?! Тогда не только чудотворные кости самого царя схоластов и всех прочих Великих и Прекрасных становились ненастоящими, но и даже, прости, Господи, останки распятого Спасителя были презренным муляжом?! Многим, очень многим видным богословам такое учение о душе было не по душе. Незадолго до кончины Фоме Аквинскому было видение, после которого он, потрясенный оным, не написал более ни строки. Жалкой соломинкой показался ему его вклад в построение величественной пирамиды знаний. Он и в самом деле написал уже больше того, чем требовалось. И некоторые его духовные дети страдали не только от пониженной фазы развития, но и от повышенной хрупкости. Слабый огонек жизни едва теплился в его модели…
Не стоит забывать, что наш экскурсионный корабль в настоящее время курсирует по реке ИМ (Истории Моделей) вдоль берегов тринадцатого века. А в те темные времена избыточно светлые умствования на самые отвлеченные доктринальные темы, зачастую имели самые осязаемые и печальные последствия. Как мы помним, в течение этого столетия уже не раз с заальпийских высот апостольского престола в буйные головы парижской профессуры швырялись булавы булл, гневно громившие очередной еретический правый или левый уклон. Однако, бомба самого мощного радиуса действия разорвалась через несколько лет после разрыва сердца Фомы Аквинского. Под жесточайшие ссылки и репрессии попали аж 219 философско-теологических тезисов. Хотя прежде всего то была попытка расстрела аверроиствующих радикальных менталок, некоторые стволы явно брали на прицел и томизм. Оригинальную оптимистическую точку зрения на счет этих событий выбрал знаменитый французский историк науки Пьер Дюэм: «Можно утверждать, что отлучения, провозглашенные в Париже 7-го марта 1277-го года епископом Этьеном Тампье и докторами теологии, стали свидетельством о рождении современной физики. К примеру, среди того, что было опрокинуто в течение 14-го столетия, были сформулированные Аристотелем принципы [невозможности существования] бесконечности… Новые идеи по этому вопросу были выражены, обсуждены и сформулированы до точки приготовления и даже начала создания исчисления бесконечно малых величин. Это произошло благодаря вере в две догмы: о персональном бессмертии человеческих душ, и в, особенности, о творческом Всемогуществе Бога».
Эта модель, при всей ее своеобразной красоте, имеет один существенный недостаток внешности. Для того, чтобы перевалить через хребет Аристотеля, сначала требовалось вскарабкаться на его пик. Для того, чтобы увидеть дальше Стагирита, сначала требовалось забраться к нему на плечи. Для того, чтобы догнать и перегнать древнегреческую науку, сначала требовалось узаконить ее пребывание в университетских учебниках. Задачей момента было канонизировать любое учение, пусть столь же умеренное, как у Аквината, которое примидрашило бы к христианству философию. Сейчас же даже брат-доминиканец, архиепископ Кентерберийский Роберт Килуордби запретил хождение модели субстанциальной формы в Кембридже. Сейчас же даже возлюбленный духовный сын Фомы Эгидий Римский был беспощадно разоблачен, как враг католического народа. Сейчас же даже самого усопшего теоретика богословия собирались вытащить из гроба и подвергнуть посмертному остракизму. И кто знает, чем завершилось бы эта чистка партии, если бы, «подобно Моисею, сошедшему с вершины горы со сверкающими священным гневом очами», в Париж не явился престарелый Альберт, в тот момент воистину Великий, и не встал грудью на защиту своего лучшего ученика. Душа все еще была в модели, еле-еле…
Конечно же, самыми преданными врагами несчастной модели были францисканцы. Скорректировать грубые ошибки возлюбленного брата Фомы вызвался ученый богослов Уильям де Ла Мар. И то было общее мнение влиятельнейшего ордена христианства. Но минориты не остановились на разрушительной критике, они конструктивно предлагали свои альтернативы. И снова боги — в Блоге Георгия Борского…
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
Вообще-то менталки отнюдь не весталки. Никакой священный огонь они не хранят, при этом грязно сношаются и размножаются почище иных кроликов. Однако, некоторые неприступные модели считают себя настолько возвышенно прекрасными, что, подобно Нарциссу, предпочитают наслаждаться самими собой, не желая опускаться до уровня простых смертных на бренной земле. Или, может быть, это они так претендуют на белоснежно непорочную репутацию и потому носят черные рясы монашеского образа жизни?! В частности, христианство сравнительно долго и строго хранило неприкосновенность сакральных канонических Писаний. Впрочем, не без почти. Случилась, скажем, в ее молодые годы сомнительная не(о)платоническая любовь. Да и потом хватало случайных интрижек. Но плоды этих внебрачных связей – те или иные ереси — преступной матери всякий раз удавалось успешно скрывать посредством своевременных абортов или сожжения неортодоксального потомства в младенчестве. И тут, представьте себе, уже в весьма почтенном возрасте, такая приключилась проруха – еще замуж невтерпеж. Каким же чудом Божиим к одинокому тысячелетнему древу в девственном лесу догмы удалось-таки привить младую ветку древнегреческой философии?! Какими же усилиями людскими из трясины монотеистических суеверий удалось-таки вырваться на неприступный пик Аристотеля?! Или, возвращаясь к изначальной метафоре, какой же удачливой свахе удалось-таки убедить старуху прохрипеть торжественный гимн Гименею?
Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что две ее кровные сестрицы, старшая и младшая, иудаизм и мусульманство, пофлиртовав с тем же проезжим молодцом-перипатетиком, решили-таки остаться в девках. В не столь уж удаленном блоговом прошлом на берегах реки ИМ (Истории Моделей) мы повстречали и зафиксировали, по крайней мере, три несомненных рандеву античной науки и монотеистической религии. Напомню, что первое из них было организовано на Востоке Дар аль-ислама, благодаря посредничеству Авиценны. Второе, напротив, произошло на развалинах западного халифата, трудами правоверными Аверроэса. Наконец, географически срединное восхождение к той же цели произвел из глубин египетской ссылки сынов Израилевых Маймонид. Все эти попытки объединяет неуспех — они не привели к установлению долговременных отношений между интересующими нас ментальными персонажами, но по различным причинам. В одном случае можно пенять на аморальное поведение сводника, в другом – на излишнюю радикальность его взглядов, в третьем – на вялое безденежное бессилие рекламной части кампании. Невыясненным оставался следующий фундаментальный мета-контекстный вопрос — если так долго мучиться, то получится ли что-нибудь лучшее, нежели удар острыми старыми граблями по тупому упрямому лбу?! Другими словами, отчего католическую половину христианства снова понесло в том же странном направлении?! Поскольку ответ на него запрятан слишком глубоко в недрах ВК, причем, не только в прошлом, но и в будущем, то сегодня мы ограничимся значительно более простой задачей – проследим за перипетиями бабушкиного романа в Европе. Эта приключенческая история, на самом деле, достойна дарования Александра Дюма-отца, гонораров Дэна Брауна или, на худой конец, места в ежегодниках Виктора Пелевина. Ваш же покорный слуга предложит вниманию почтеннейшей публики скромную зарисовку в тональности A major…
Ибо типичным мажором был герой сегодняшней статьи Фома Аквинский. Сын благородного рыцаря при дворе короля и императора Фридриха II-го, должно быть, привольно чувствовал себя в фамильном замке, расположенном на полпути от Рима до Неаполя в тогдашнем графстве Аквино. Девять детей. Младшенький мальчик. Исповедимый жизненный путь. Духовная карьера, причем, блестящая, казалось, была ему обеспечена протекцией влиятельного дядюшки – аббата знаменитого исторически первого бенедиктинского монастыря Монтекассино. Но не все то Провидение, что блестит. Сказывают, что еще в чреве матери некий праведный пилигрим унюхал в нем будущего Пса Господня, а, родившись и едва научившись говорить, любопытный ребенок уже донимал окружающих вопросом «Что такое Бог?». Достоверно известно, что он решил избрать одну из доминировавших тогда форм религиозной жизни, то бишь примкнуть к ордену доминиканцев во время обучения в университете. По другой популярной легенде богатая семья долго противилась сему нищенскому выбору, а нечестивые братья, пытаясь совратить будущего святого, как-то раз подослали к нему в комнату девицу легкого поведения. Тщетно, поскольку тот в благочестивом порыве прогнал дьявольский соблазн при помощи горящей головешки, а затем, осенив себя крестным знамением и возблагодарив Спасителя, спокойно уснул. И тогда явились ему два ангела, дабы опоясать его и провозгласить, что милосердием Всевышнего он уйдет из мира в той же сорочке невинности, в которой в него пришел. Горячие молитвы «сохранить чистоту» сделали свое дело, и он, подобно библейскому пророку Даниилу, счастливо избежал растерзания львами страстей человеческих, обрел различаемый в темноте нимб и в результате бежал-таки из своего Вавилонского пленения…
И он пошел на север, в недавно открытый братьями-проповедниками studium generale в Кельне. Там ему весьма синхронично удалось попасть в сиятельное окружение doctoris universalis, обретя здоровый ментальный загар под лучами распространяемых оным моделей. Однако, он недолго оставался в малой тени Альберта Великого. Тот сам, будучи впечатлен способностями ученика в свободных искусствах и богословии, помог ему выбраться на свою собственную академическую орбиту. Утихомирил немецких студентов, издевавшимися над, как бы по-политкорректнее выразиться, бодипозитивным и тихим итальянцем, заявив, что скоро весь христианский мир услышит мычание сего «немого быка». А затем рекомендовал его кандидатуру партийным боссам на должность «бакалавра по сентенциям» в теологической столице Европы тринадцатого столетия – городе Париже. Там он быстро проявил себя могучим бойцом на фронте бушевавшей тогда идеологической войны с секулярными профессорами, оборонявшими свои профессиональные интересы от нашествия странствующих монахов — францисканцев и доминиканцев. Отправился нечестивый понтифик Иннокентий IV-й в чистилище, еще при жизни покаранный Господом за грязь ложных изречений по сему вопросу безмолвием, и победа осталась за будущей наукой. Соответственно, для Аквината открылись запертые двери, за которыми уже виднелся тронный зал избранников Божиих — лауреатов звания магистра теологии. Но достоин ли он сей возвышенной миссии? Еще одна агиографическая деталь — сомнения из категории «смогу ли я» привели в другой волшебный сон будущего doctoris angelicus Святого Доминика, который утешил его и обещал долгосрочную помощь небесной заграницы. Заручившись поддержкой самого Всевышнего, Фома развернул беспрецедентную по масштабам в латинском мире моделестроительную деятельность…
В кардинальном отличии от своего дражайшего учителя, он не тратил драгоценное время на естественно-научные исследования и спекуляции, наблюдения и эксперименты. Он, прежде всего, желал инвестировать его в сооружение последовательного и непротиворечивого, системного и когерентного мировоззрения из осколков моделей, пылившихся в древних фолиантах – античных и средневековых, философских и теологических, не брезгуя при этом арабскими и иудейскими манускриптами. Они оба, и Альберт Великий, и Фома Аквинский, отличались поразительной работоспособностью и творческой плодовитостью. Однако, именно благодаря трудам последнего статуе Великого и Ужасного Стагирита удалось-таки проникнуть в церковный Пантеон, на долгие века обеспечив спокойное от прополки инквизиции прорастание ученых семян науки в университетских оранжереях. Что же так зафиксировало ментальный взор бывшего почемучки на наивном Боге своего детства?! Кто подвесил красную тряпку для этого быка непосредственно над нужной эпистемологической преградой?! И какими хитростями он сумел обаристочить старушку-простушку, модель христианства?!
Если первые два вопроса в физикалистском мире осуждены на заключение в одиночных камерах риторической темницы, то последний благодаря пристальному вниманию историков ведет распутную жизнь, вращаясь в светском обществе среди множества кавалеров-ответов. Так, например, говорил Бертран Рассел: «Прежде, чем [Фома Аквинский] начинает философствовать, он уже знает истину – она декларирована католической верой. Если он может найти с виду разумное обоснование для некоторых постулатов, тем лучше, если же не может, то ему достаточно опереться на Откровение [Божие]. Обнаружение доводов для заранее приготовленного вывода является не философией, но предвзятой аргументацией. Посему я не считаю, что он достоин быть поставлен на один уровень с лучшими философами Греции или современности». Эта суровая оценка только на первый взгляд кажется типичным проявлением предвзятости велико-современского шовинизма по отношению к средневековой мути. Вспомните наши лекции из потока СОФИН (Современной Философии Науки), в которых мы придушили громкость нашумевшей в некоторых местах квинты доказательств существования Всевышнего. Во многом правы и те ученые, что обвиняют Аквината в превращении главного действующего персонажа древнеиудейских сказаний в пассивного аристотелевского механика за сценой. Даже некоторые нынешние католические богословы признают, что «сегодня неизменный Господь Фомы Аквинского имеет плохую репутацию в прессе». Наш собственный вердикт тоже осудил эту модель на вечную, точнее, безвременную ссылку. Так, может быть, стоит вообще отринуть «аквиноцентризм», заставляющий тратить госфинансирование на изучение наследия коронованного канонизацией короля схоластов в ущерб всем прочим рядовым, но, на самом деле, незаурядным мыслителям?!
Нет, друзья мои, даже если абстрагироваться от пресловутого «неотомизма» и согласиться с тем, что рейтинг Фомы Аквинского в двадцать первом веке бесконечно близок к нулю, подобные оценки анахроничны. Для своего времени сей философско-теологический синтез имел существенное, возможно, решающее для последующего благополучного рождения науки значение. И слава менталки не была следствием ошибочных решений партийно-церковных органов, но была справедливо заслужена здравым суждением разумно мыслящих людей. Вот как высказался по этому поводу влиятельный американский историк Карл Беккер: «Никогда ранее или после него [Фомы Аквинского] большой мир не был так аккуратно упакован и укомплектован, не был с такой уверенностью и полнотой понят, и его каждая мелкая деталь не была вписана, с такой тонкостью и любовью к точности, в последовательное и убедительное целое». Пожалуй, самым главным фактором успеха Аквината было внутреннее убеждение, вероятно, унаследованное от Альберта Великого, что весь мир, земной и небесный, должен образовывать единую осмысленную, неразрывную и непрерывную цепь бытия. А самым его важным интеллектуальным достижением стало сочинение такого свадебного марша в тональности А-major, под благозвучные аккорды которого монотеистическая модель, в данном случае католического христианства, торжественно проследовала-таки к алтарю священного брачного союза с аристотелевской философией…
Тем, кто ожидает получить от меня цифровой скан теологических моделей Фомы Аквинского в высоком разрешении, разрешу и даже порекомендую обратиться в соответствующие духовные учебные учреждения. Предпочитаю по-христиански сострадать нехристианской части нашей аудитории. Мы обратим наш ментальный взор лишь на некоторые детали, на те жизненные мелочи, за которыми притаился дьявол очередного развода. Ашипки Святого – в Блоге Георгия Борского.
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
История науки сделает историю наукой, математической и зрячей. Не стоит воспринимать это изречение ни как предсказание, ни как руководство к будущему действию. У меня есть серьезные основания полагать, что мы уже двигаемся в указанном направлении. Казалось бы, что может быть более неустойчивым, нежели модельные построения, возведенные из праха былого на его пепелище?! Ведь отшумевшее пламя великих или обыкновенных страстей давно уничтожило или изуродовало все твердые факты. В глубь столетий остается лишь всматриваться сквозь смрадный дым или зыбкий туман догадок. Прорваться к солнечному свету истины через все это вряд ли представляется возможным. Хуже того, летописцам, как правило, гонорары платят выжившие или разбогатевшие победители. Что тогда поможет распутать клубок чересчур заинтересованных интерпретаций?! Вот поэтому-то знаменитый Карл Поппер и заклеймил позорным термином «историцизм» попытки условных Гегеля или Маркса объяснить абсолютно все классы событий увлекательными приключениями Абсолютного Духа или спиралевидными раундами Классовой Борьбы. Однако, обращу Ваше внимание на то, что практически все наши самые выдающиеся зрелые ученые дисциплины, включая физику или химию, тоже некогда переболели схожими детскими недугами. Многим незаурядным мыслителям пришлось немало помучиться прежде, чем удалось преодолеть частокол из субстанциональных форм и философских камней, разгрести кучу отходов ментального производства, состоявшую из четырех первоэлементов и эфирной квинтэссенции. На какие лоскутки разрежешь феномены объективной реальности, в те потом и придется облачать наши модели. Скажем, в современном постсоветском языке предикат «благородный» уже редко применяется по отношению к людям, но все еще верой и неправдой служит для описания металлов. А вот в средние века и даже в те, что последовали за ними, это прилагательное могло прилагаться чуть ли не к каждому существительному. Так вот, представьте себе, эта вроде бы безобидная, но на самом деле вредная привычка сильно мешала распространению гелиоцентрической системы Коперника. Казалось немыслимым запустить бренную поганую Землю в совершенные надлунные сферы, пусть не на седьмое, но на третье небо.
Тем, кто не знаком с понятием нулевой фазы развития моделей, должно быть, будет понятнее, если переформулировать вышесказанное несколько иначе. Предоставлю слово главному герою предыдущей серии Роджеру Бэкону. Так он говорил: «Задать правильные вопросы – половина успеха в деле обретения знаний». Если это изречение вам показалось банальным и пресным, то это только на современный избалованный пряным прекраснословием вкус. И в самом деле, любой вопрос суть желание заполнить определенные щели в уже готовой концептуальной схеме, каковую в этом блоге именуют менталкой. Если же оная предполагает наличие несуществующих сущностей или постулирует невыносимые отношения между ними, то и ответ получится соответствующий — бессмысленный в худшем случае или ошибочный в лучшем. Возвращаясь к нашей истории, обращу ваше внимание на то, что подавляющее большинство вышеописанных проблем возникает не столько ввиду поспешных умозаключений, как посредством выбора направления, в которых их стремятся сделать. Это не что иное, как навязчивое желание людей рассортировывать ближних своих на мальчишей и плохишей, непременно проставлять категорические оценки основным персонажам, заставляет нас смотреть на прошлое через модельные очки настоящего. Напрашивается вывод — следует вообще избегать аксиологических обертонов или, как выражаются здесь в БГБ, воздержаться от опускания до уровня мета-контекста. Объектом исторического исследования должны стать идеи, а не их родители или носители, и, только наблюдая за эволюцией мемов, тщательно подсчитывая сложность процесса их генерации, нам удастся открыть точные количественные законы психической, а, кто знает, может быть, и метафизической природы…
— Обсудив и осудив четыре основные преграды на пути к мудрости — чрезмерное доверие к авторитетам, вредные привычки, застарелые предрассудки и тщеславие ложного обладания знанием — во второй части своей гениальной работы Роджер Бэкон перешел к конструктивному описанию срочных мер для фундаментальной реновации всей системы средневекового университетского образования. Первым необходимым условием успеха, по его глубокому инсайту, являлось систематическое изучение трех важнейших иностранных языков – иврита, греческого и арабского. Это, как минимум, привело бы к лучшему пониманию самой латыни посредством постижения правильной этимологии и произношения заимствованных слов. Как максимум же, проповеди на родном для еретиков наречии вкупе с эффективным применением утерянного искусства классической риторики способствовали бы обращению греческих и русских схизматиков совместно с мусульманами, монголами и прочими язычниками в, как говорится, истинную католическую веру.
— Разрешите кое-что добавить к Вашему замечательному нарративу? Только с Вашего позволения, мой глубокоуважаемый коллега, с Вашего позволения. Благодарю! Так вот, doctor mirabilis обнаружил и ряд других чудесных возможностей прикладной лингвистики. В частности, буквы богоданного алфавита богоизбранного народа обладали у него определенными магическими свойствами, которые, среди прочего, позволяли проследить за многовековой библейской и прочей историей иудеев. Схожий метод исследования он предлагал применить и к латыни. Среди ожидаемых результатов были удивительные открытия, которые милосердием Божием помогли бы постичь потаенный смысл известных пророчеств Святых Отцов и прочих благочестивых христиан.
— И на Солнце, как говорится, есть пятна. Но взгляните непредвзято на величайшее ученое светило тринадцатого века, который оттенил своим могучим интеллектом первичный статус математики, совершенно корректно отстаивая современную точку зрения о том, что она является «дверью и ключом» ко всем наукам. Только она помогала людям познать законы движения тел на небе и земле, открывала новые перспективы для понимания оптических явлений природы, способствовала навигации на море и на суше определением географической долготы и широты местности. Пускай в его несколько наивных представлениях то было сакральное знание, некогда открытое святым и мудрецам после сотворения мира, но затем утерянное. Следует признать и то, что в этих воззрениях он шел по стопам многочисленных арабских мыслителей, а также Роберта Гроссетеста, Адама Марша и прочих английских провидцев, которые использовали «мощь математики» для поиска «причин всех вещей». Однако, забравшись сим гигантам на плечи, он сумел узреть блестящее будущее значительно отчетливее них…
— Да-да, например, разделил математику на «плохую» и «хорошую». К первой он относил те астрологические прорицания, что ущемляли положенную христианам по каноническим Писаниям свободу воли. Ко второй, среди прочего, пение, танцы и игру на музыкальных инструментах…
— Соблаговолите меня не перебивать, почтеннейший профессор. Конечно же, математика для Роджера Бэкона означала прежде всего свободные искусства тогдашнего, как говорится, квадривиума, т.е. в том числе науки о звездах и гармонии. Тем не менее, не будете же вы отрицать, что он при этом ратовал за реформу календаря или за установление точнейших координат важнейших городов мира?!
— Напротив, мой дражайший оппонент, напротив! Ведь одно было крайне важно для проведения церковных праздников под предначертанными Всевышним знаками зодиака, а другое для составления армейских карт в преддверии Армагеддона. Цитирую: «использование математических методов не только гарантирует нам знание, но и заранее вооружает против секты Антихриста». Несколько ранее с их помощью уже были постигнуты такие великие таинства Творца, как божественный хоровод благородных небесных сфер вокруг обрюзглой Земли, покоящейся в самом подвале мироздания.
— Похоже, что вы, сэр, последовательно выпячиваете мелкие детали, игнорируя существенное. Вспомните, что для Бэкона математика, хоть и была необходимой для достижения успеха, отнюдь не гарантировала его. Ее следовало дополнить, как говорится, экспериментальной наукой, которая и являлась настоящей госпожой всех вышеупомянутых дисциплин. И я тоже процитирую: «domina est omnium scientiarum praecedentium». Другими словами, она управляла ими всеми и, преследуя собственные цели, благосклонно принимала их службу. Только с ее помощью, в отличие от бестолковых философских спекуляций, можно было отделить плевела лжи от зерен истины. Воистину потрясающее открытие человека, на многие столетия опередившего свое время! Давайте же отдадим ему должное, уделив внимание самому релевантному.
— Извольте, сын мой, извольте! Обратимся к самой сути! А заодно и мути! Ключевыми в вашей энкомии были два слова: «как говорится». Scientia experimentalis для вашего героя была чуть ли не синонимом для алхимии-cum-магии. Идеальный ученый Роджера и впрямь не восседал в кресле, но отправлялся в народ, дабы воочию наблюдать там чудеса, совершаемые ведьмами и колдунами. Он проповедовал легковерие и сам следовал собственному рецепту, почитая за правдивые книжные истории об эфиопских мудрецах, приручавших добрых летучих драконов, философских камнях, производящих благородные металлы высшей пробы, волшебных символах и заклинаниях, дарующих власть над природой. И не помышлял об использовании лабораторного оборудования, повышении точности измерений или экранировании помех, зато вволю фантазировал о нахождении эликсира бессмертия и предлагал в этих целях наблюдать за поведением разрезанных на мелкие куски змей…
— Коль скоро речь зашла о, как говорится, фантастике, то бэконовская вполне заслужила эпитет «научная». Что вы скажете о его революционных пророчествах – пароходах и автомобилях, самолетах и батискафах, подъемных кранах и мостах без опор?!
— И на это, мой милейший друг, я найду, что сказать, и на это. Сначала, что на сей раз это вы меня перебили. Потом напомню вам о волшебном магните, притягивающем к себе тысячи людей, карманной машинке по освобождению узников из темницы, хитроумном зеркале, обнаруживающим скрытые опасности и деморализующим врагов и т.п.. А напоследок порекомендую вам, молодой человек, тщательнее изучать первоисточники, тщательнее…
На этом внушающем тревогу диссонансном аккорде я, пожалуй, задерну занавес за сим диалогом, а то еще, не дай Бог, он разрешится в банальную перестрелку не в меру весомыми аргументами — ad hominem. И обращу ваше внимание на безнадежную бесплодность моделей обоих диспутантов. Любая оценка, даже самая адекватная и победоносная, навсегда останется в мета-контексте и не принесет ни малейшего потомства. Нельзя ли заинтересоваться принципиально другими вопросами, нежели ролью личности Бэкона? Важную альтернативу предоставляет т.н. история идей. Вот в чем видел ее полезность отец-основатель сей научной дисциплины Артур Лавджой: «Хотя история идей … суть попытка исторического синтеза, это не означает, что это всего лишь конгломерация прочих исторических дисциплин, и еще меньше, что она стремится к их всесторонней унификации. Она занимается только определенной группой факторов в истории … и особенно интересуется передачей влияний из одной области [знаний] в другую… Даже частичная реализация подобной программы … сделает многое, дабы предоставить общий фон несоединенным и, соответственно, плохо понятым фактам. Она поможет соорудить ворота в оградах, которые, в процессе похвальных усилий по специализации и разделению труда, были установлены в большинстве наших университетов между департаментами, чья деятельность должна постоянно координироваться друг с другом».
Организация междисциплинарного интерфейса, тщательное изучение эволюции мемов в природе, прослеживание влияния мыслителей одной формы научной жизни на другую и в самом деле обещающая обильную жатву нива. В данном случае следы немедленно приведут нас к Петру Перегрину, Адаму Маршу и Роберту Гроссетесту, а затем и к Аверроэсу, Авиценне и Аристотелю. Однако, не перевозкой ментальных грузов единой сильна река ИМ (История Моделей). В частности, в ней можно производить весьма точные измерения интенсивности течений мысли, а если без метафор, то отвечать на новые вопросы – какой фазе развития принадлежали те или иные менталки, к какому классу сложности относились те или иные задачи? По отношению к множеству средневековых идей, рассмотренных нами сегодня, вердикт суров, но справедлив – все они находились на начальном, т.е. описательном уровне. Однако, то был весьма когерентный набор нот — Роджер Бэкон сочинил для миноритов замечательную симфонию, настоящий гимн природе в тональности B-minor. Выражаясь другими словами, и снова почти без метафор, удачная выборка некоторых прогрессивных эпистемологических ориентиров на гигантской горе средневекового попкорна свидетельствует о том, что люди разрешили типичную комбинаторную т.н. NP-сложную проблему. Какая Вальс-Комната помогла им в этом деле?! Наука история сделает науку, физикалистскую и подслеповатую, историей — в Блоге Георгия Борского…
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
Представьте себе, что вы, ударно и честно отбомбившись на работе, плавно приземлились на родном удобном диване. И сразу же стали заправляться под прессом желтой прессы, впрыскиваемой в ваши сенсорные щели с органов информационного вывода того или иного ящика, до краев напиханного враньем. Некоторым представителям нашей аудитории и представлять-то здесь нечего — вполне возможно, что именно этим они в данный момент занимаются. Но теперь вообразите себе нечто совершенно фантастическое – волею и технологиями загадочных инопланетян с некоего астероида у вас на экране появляется… кто? ну, хотя бы Владимир Путин. И не то, чтобы он снова повторял успокаивающую и одновременно вдохновляющую заезженную пластинку из какой-нибудь старой оперы. Отнюдь, он, самый настоящий, держа державную ручку в ручке, каким-то волшебством вступает в интерактивное общение в реальном времени, причем, не с тем или иным министром, олигархом или генералом, а именно с вами:
— Да, это я. Нет, не переключайте. Сюда нужно смотреть! И слушать, что я говорю! А если неинтересно, значит пожалуйста…
— Это так неожиданно! Позвольте, хоть халат накину… Да-да, чем могу Вам, т.е. Родине служить?
— Соответствующие органы, взяв на вооружение искусственный интеллект отечественного производства, просеяли несколько миллиардов постов в соцсетях и нейронным чутьем разнюхали вас как идеального консультанта по особо важным вопросам. Так что извольте, так сказать, на своем мягком месте, как святой Франциск, мотыжить участок, выделенный вам партией и правительством…
— [Про себя] Боже, неужели за котиков припахали? А, нет, наверняка, мои БГБ-шные модели им приглянулись. [Вслух] Такая высокая честь! Оправдаю ли?!
— Бывшие шахтеры и трактористы победили ВСУ, а нынче управляют государством. В крайнем случае, как мученик, попадете в рай, но лучше, чтобы сначала враги сдохли. Времени на раскачку нет – Вам надлежит решить кого и где должна мочить дубина власти…
Мне неведомо, что современные россияне соображают у себя на кухне, по каковой причине выношу сею жареную тему на всенародное потребление в традиционном опросе. Однако, я в состоянии рассказать, как отреагировал на mutatis mutandis изоморфный клич понтифика Климента IV-го средневековый схоласт по имени Роджер Бэкон. Как и наши подписчики, отличился он прежде всего на философской стезе. В некотором отличии от них, к тому времени он уже успел стать ученым францисканцем и послужить профессором в Оксфордском и Парижском университетах. Тем не менее, историкам не до конца понятно, почему именно он, как кур, попал в нейронные сети чиновников папской курии или самого Его Святейшества, ведь в Европе хватало и других мудрецов, находившихся в контрасте с ним на самых верхних ступеньках теологической лестницы славы и почета. Как бы то ни было, doctor mirabilis чудесным для науки образом принял полученный вызов и, сохраняя оговоренные условия полной тайны вкладов, выложился на полном серьезе. Благодаря этим счастливым обстоятельствам мы имеем на страницах его опусов — большего (maius), меньшего (minus) и третьего (tertius) – мгновенный снимок и отпечатки модельных пальцев параллельной доминиканцам формы ментальной жизни – братьев-миноритов. Роджер, наподобие Альберту Великому, тоже воспевал науку, хоть и в несколько другой тональности — B-minor.
Воистину минорными мазками живописал он текущую позицию латинян на Великой шахматной доске своего времени. Находившиеся ранее в самом эпицентре вселенской борьбы добра и зла католики внезапно, во многом благодаря дальним странствиям миссионеров нищенствующих орденов, осознали, что являются страной даже не второго, а третьего мира, что прозябают на провинциальной окраине гигантского материка. Как же защитить тело Христово от нашествия жестоких и неисчислимых, подобно вшам или вирусам, заморских монгольских наездников?! Как тогда победить охочих до Святой земли и ненасытных, словно саранча, сарацин?! Как в принципе сохранить и распространить свет католического вероучения в нечеловеческих условиях темных веков?! Первый вопрос всех самоизбранных народов – “кто виноват?” Еще «совершенный в божественной и человеческой мудрости» учитель Бэкона Гроссетест нещадно бичевал погрязшую в схизме и ереси, симонии и коррупции невесту Спасителя – церковь. По его мнению, прежде всего следовало изгнать демона, оккупировавшего престол Петра и Павла. Но ученик, выполнявший непосредственный госзаказ Папы, не мог направлять стрелы своей критики столь высоко. Зато ему не составило труда обнаружить катастрофический разброд и шатание на прочих этажах средневекового небоскреба, не исключая священнические и монашеские. И в университетах, как он полагал, учили не тем предметам и по неправильным учебникам, которые надлежало сжечь, дабы затем перевести все заново с проверенных первоисточников.
По расхожей ментальной модели, нагло прорвавшейся с прорвой пророчеств в канонические Писания, подобный общий упадок общества и богомерзкое безверие были верными признаками приближающегося прихода Антихриста. В костер эсхатологических ожиданий пылу с жаром добавляли сугубо миноритские пристрастия к иоахимиченью (т.е. к сочинениям Иоахима Флорского, включая псевдо-эпиграфические) и отождествлению св. Франциска с тем ангелом, что появлялся по творческому замыслу Иоанна Богослова на авансцене истории непосредственно после снятия печати под номером шесть (Откр. 6.12ff). Соответственно, они наряжали еще Фридриха II-го и Иннокентия IV-го по очереди то красным драконом, то зверем морским, но всякий раз непременно о семи головах и десяти рогах (Откр. 12.3, 13.1). Несмотря на то, что оба персонажа умудрились скончаться, не исполнив возложенную на них высокую миссию по сотворению товарного количества зла, меньшие братья были всегда готовы принять на себя бóльшую часть приготовлений к грядущему Армагеддону. Но Роджер Бэкон, завершая свою пламенную Иеремиаду, воображал себя, скорее, всего лишь в роли Аристотеля при Александре Македонском, который с небольшой армией и превеликим знанием покорил всю ойкумену, и силился указать богатейшему и влиятельнейшему лидеру Европы на тот Экскалибур, что поможет ему одолеть нечистую силу.
Антихриста и приспешников, по мнению тайного советника президента, следовало бить их собственным фирменным способом – «полной силой философии», ибо именно таким оружием снаряжали их популярные предсказания. Потому единственным, но вполне проходимым путем к тысячелетнему рейху было последовательное обретение знаний и ‘sapientia’ (в вольном переводе ‘мудрости’). Вот как начинался Opus maius: «Полное обсуждение ‘мудрости’ состоит из двух частей: сначала [надлежит] понять, что необходимо [сделать] для ее обретения наиболее эффективным путем; затем обнаружить, как ее следует применить к решению всех вопросов так, дабы она руководила оным правильным образом. Ибо светом мудрости управляется Церковь Божия; регулируются общественные дела верных; происходит обращение неверных; и те, кто упрямствуют в своих заблуждениях, могут быть ограничены силой мудрости так, чтобы удалились от границ Церкви, причем, лучшим способом, нежели посредством пролития христианской крови». Обратите внимание на то, что с этой точки зрения в деле переворота земли с басурманских ног на католическую голову рычаг нематериальных слов работал эффективнее нежели железо тяжелых рыцарских доспехов. То был знак перемен, типичная ментальная модель своего времени – братья теперь должны были профессионально «проповедовать и преподавать». Заметим, что в этом новые поколения пошли значительно дальше отцов-основателей, да и несколько вбок от их заветов. Св. Франциск журил своих товарищей, которыми двигало «любопытство к знаниям», поскольку они рисковали остаться «с пустыми руками в Судный день». И св. Доминик бросил изучение свободных искусств дабы поскорее освободить время «для более плодотворных занятий». Парадоксально, но для Роджера Бэкона (и снова симметрично Альберту Великому) модель святости теперь уже явным образом включала поиск sapientia посредством академических занятий. Более того, в его представлениях учение было сакральной обязанностью каждого истинно верующего: «есть один путь к спасению – мудрость». И то было восхождение ко Всевышнему, ибо главным устремлением оного было познание Творца через Его творения — так, чтобы по достоинству ценить и восхищаться ими; так, чтобы поклоняться Богу как Он того достоин; так, чтобы жить в нравственной чистоте в соответствии с Его Законом.
Продолжая в том же ключе, Бэкон утверждал, что не только Священные Писания, но и любая другая ‘scientia’ (в вольном переводе ‘наука’) была даром Святого Духа, твердым осадком былого божественного откровения в головах людей. То функционировал пресловутый прославленный исламскими философами «активный интеллект», спускавший менталки напрямую с платоновских небес на бренную землю. Но и самые ортодоксальные мыслители, такие как Парижский епископ Гийом Авернский, английские францисканцы Роберт Гроссетест и Адам Марш, да что там, даже сам Блаженный Августин, поддерживали своим могучим авторитетом все ту же идею. Коль скоро это так, то любое знание, самых языческих языков, самых арабских кровей, самых магических корней, могло и должно было быть охристианено и впряжено в боевую колесницу матушки-церкви. При этом, досадные вмятины от грехопадения должны были быть тщательно удалены с вековечных истин Эдемской закалки. Но какими волшебными средствами лучше всего их починить, заодно соскоблив ржавчину падших в пучину идолопоклонничества столетий?! Отвечая на этот вопрос, Роджер привел в пример некоего известного ему юношу, весьма скромных дарований, который, тем не менее, достиг удивительных ученых высот только благодаря незапятнанной пороками «чистой и яркой душе». Что, помимо Милосердия Божиего, могло принести ему сей успех в обход более талантливых студентов?! Следовательно, это «добродетель проясняет разум так, что человек легче понимает не только моральные, но и природные законы…» Но и это необходимое условие еще не гарантировало достижение победы. На Всевышнего надейся, но если не талцыть, то и пруд с золотыми рыбками не отверзется. Красота моделей своим великолепием вдохновляла людей на искреннее чувство, а «доказательство любви суть демонстрация усилий». Ergo, только самые трудолюбивые были достойны любви к sapientia, любви к Господу…
Напоследок несколько финальных аккордов из первого акта оперы Бэкона. Увы, они тоже в B-minor-e. Искренние титанические ментальные усилия внештатного госконсультанта не принесли ему самому ничего, помимо горы горя — если верить некоторым францисканским хроникам, то львиную долю остатка человеческой жизни ему пришлось провести в заточении. Да и в мире моделей ему не удалось устроить скандала, ведь смертны Великие и Ужасные волшебники не только белокаменных, но и Вечных городов — хороший царь скончался, а плохие бояре спрятали от рабочего класса революционные прокламации. Осталась лишь запись в базе исторических данных, которая в очередной раз свидетельствует нам о том, что расхожий мем о напряженных взаимоотношениях религии и прогресса не вполне адекватен. Обратите внимание на то, как Роджер, идя по следам вполне разумных рассуждений, узрел эпистемологический путь в светлое научное будущее человечества. И далеко не он один – вспомните недавние статьи или упомянутых им самим персонажей. Прямо на средневековых глазах пиетет к Священным Писаниям был размидрашен в обязательства по изучению Книги Природы, монотеизм алхимической трансмутацией порождал философию, а семиглавый дракон неведения с десятью рогами суеверий превращался в небесного ангела мудрости. То была, конечно же не обязательная, а всего лишь бытьможная мутация мемов. Но при хронической бесполезности научной работы для народного хозяйства вообразить себе единственного Бога было единственно возможным способом организовать экспоненциальное размножение ученых. А это, в свою очередь, было условием sine qua non для экспоненциально сложного восхождения по лестнице фаз развития моделей…
Роджер Бэкон отнюдь не ограничился выпиской риторических припарок смертельно больному обществу. Английский мечтатель предложил ряд конкретных мер для воскресения усопшей модели. Сказывают, что весьма действенных. Поэкспериментируем вместе с доктором чудес — в Блоге Георгия Борского…
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
В год 1254-й от Рождества Христова между братьями вспыхнула жаркая дискуссия по поводу некоего хладного изумруда, небольшого размером, но превеликого своей красотой. Один ученый доминиканец выступил вперед и заявил, что ему из сочинений древних мудрецов доподлинно известны некоторые его магические свойства. А именно, коли заключить сей волшебный камень в начерченный мелом круг и посадить туда же вовнутрь жабу так, дабы та держала оный в поле своего зрения, то произойдет одно из двух возможных чудесных событий. Либо фальшивая драгоценность, будучи слаба субстанцией, лопнет от напора взгляда животного; либо, наоборот, разорвет на части болотную нечисть, что станет следствием превосходства оккультной силы благородного отпрыска Луны и свидетельством его чистоты высшей пробы. На протяжении четверти часа полыхала пламенная ссора между сторонниками и противниками существования сего удивительного феномена природы, но никто не стал искать правильный ответ ни в трактатах Аристотеля, ни в Священном Писании. На шестнадцатой минуте пожилой монах без спроса взял слово, и немедленно, к глубокому удовлетворению спорщиков, предложил разрешить их затруднение простейшим образом, тут же на месте произведя полевые испытания. Поскольку любопытство схоластов было крайне возбуждено, они весьма обрадовались и, объединившись в могучем порыве, решили немедленно организовать критический эксперимент. Конечно же, сказали они, это сам Всевышний вдохновил сего почтенного мужа придумать столь оригинальный способ поиска истины, в явном соответствии духу святоотеческого учения. Dictum factum. Спустя немногие мгновения интенсивной лучевой перестрелки, земноводное существо победило небесное создание — изумруд треснул подобно ореху и часть от него даже вывалилась из перстня наружу. Будучи освобождена от лапидарных магнитных чар, жаба с противным кваканьем ускакала прочь…
Несмотря на фантастический по нынешним представлениям финал, сей нарратив имеет значительно больше шансов на историчность, нежели правдоподобная издевка над кондовыми схоластами из предыдущей статьи. Во-первых, нам достоверно известны его авторы – это Альберт Великий с Георгием Борским, причем, последний произвел всего лишь малую косметическую обработку изначального текста. Во-вторых, как мы знаем из прочих независимых первоисточников, данная проблема, в кардинальном отличии от исследования недр конской пасти, действительно принадлежит к классу тех вопросов, которые живо беспокоили средневековых покойников. Наконец, логически корректно сформулированная модель, т.е. задача о существовании определенного феномена не страдает от индуктивных гнилых зубов, свойственных галопу поспешных универсальных обобщений о лошади. Что же касается невероятного исхода проведенного эксперимента, то он, вполне возможно, был вызван жульническими фокусами инициатора дискуссии… Ваш покорный слуга перевел и слегка разукрасил данный рассказ не только для того, чтобы развлечь почтеннейшую публику, но и дабы иллюстрировать подход знаменитого ученого-универсала (doctor universalis) к изучению явлений объективной реальности. Пусть данный конкретный запрос, пересланный на обработку в регистры материнской платы матушки machina mundi, нам кажется совершенно идиотским. Тем не менее, общий эмпирический рецепт, если тактично закрыть глаза на отсутствие перепроверки полученных результатов, выглядит вполне кошерно научным на самый современный вкус. А ведь то было не редкое исключение, но типичный образчик мышления доминиканского ментального мира середины тринадцатого столетия – нищенствовавших монахов, воспевавших гимны природе в тональности A-major…
Если древняя бенедиктинская максима гласила «работать – это молиться», то пятый генсек ордена Гумберт Романский проапгрейдил сей однострочник до «учиться – это молиться». Как иначе рядовые братья могли выполнять принятую уставами и утвержденную съездами программу партии проповедников?! Тем временем его Великий приятель, а по совместительству наш, понимаете ли, Альберт, замахнулся на самое ценное – самого Всевышнего. То был не просто глубоко религиозный, но и мистически настроенный человек, убежденный в том, что Бог в своем бесконечном милосердии повсюду разбросал хитроумно замаскированные ключи, открывавшие секретные двери, за которыми хранились таинства мироздания. Его же собственной миссией на грешной Земле, как пса Господня, было пойти по этому следу, ведущему напрямую к небесам. И он смог учуять тончайшие ароматы изысканных знаний в самых различных его отраслях. И он был doctor expertus в ботанике и зоологии, астрологии и алхимии, географии и минералогии. И он оставил потомкам широчайшую гамму сочинений. При этом, он отнюдь не занимался компиляцией древней дурости. Здравый зрячий смысл внутри него не позволял слепо следовать мнениям авторитетов, даже таких непререкаемых и уважаемых им самим, как Аристотель. Так он говорил: «Целью естественных наук не является принятие на веру утверждений людей, т.е. то, что говорят другие, но самостоятельное личное исследование тех причин, которые работают в мире, поскольку мы должны стремиться обнаружить что природа может сотворить естественным образом». Если римский император когда-то veni vidi vici, то немецкий слуга Господа fui et vidi experiri – был, видел, испытал.
Следуя по стопам Стагирита, особое внимание Альберт уделил наблюдениям за природой, живой и мертвой (несмотря на запретные эдикты, он практиковал вскрытие животных). Он впервые упомянул черного аиста, ласку, куницу и полярного медведя. Подробно описал поведение орлов, соловьев, диких гусей, уток и куропаток, сотен других зверей, птиц и рыб, земноводных, змей и червей. Установил, что лебеди поют не от страха перед охотниками. Первым поведал европейцам о шпинате, растолковал отличие между почками и цветками, пояснил влияние солнечного света на кору деревьев. Со времен Теофраста, сочинения которого тогда еще не были переведены на латынь, не было ботаника, который бы писал о флоре на столь не только красочно цветастом, но и научном уровне. С другой стороны, он жестоко отказал в существовании мифическим грифонам, высмеивал популярные средневековые легенды о пеликанах, кормящих птенцов собственной кровью, о бобрах, кастрирующих самих себя, о несгораемых саламандрах, об одноглазых павлинах, о страусах-пожирателях железа, о петухах-несушках, порождающих змеиное яйцо перед смертью. В тех случаях, когда не был в состоянии верифицировать «утверждения древних», то осторожно добавлял свое «но» от себя — «это не было доказано опытным путем» или «я не тестировал это сам». Заметим, что особое значение подобному гибко-разумному подходу придавали еще его твердолобые схоластические современники. Вот, например, как выразился его первый биограф Petrus de Prussia: «Следует признать, что после Аристотеля среди всех философов прежде всего стоит верить Альберту [Великому], так как он сам осветил [т.е. прокомментировал] произведения почти всех мудрецов [древности] и [через это] узрел, где они говорят истинно и где ложно. И не только поэтому, но, что значительно более существенно, поскольку он намного больше кого бы то ни было лично испытал [многочисленные] естественные феномены природы».
Но он свободно владел и богатым арсеналом бедных познаниями ученых рыцарей своего времени – философско-риторическим оружием. Так, не боясь противоречить непогрешимым Папам и Святым Отцам, даже таким влиятельным, как Бл. Августин, он смело пошел в атаку во имя дамы своего сердца — модели эвентуального наличия потомков Адама на антиподской половине земной сферы. Еще долгие два столетия не были построены каравеллы, способные привезти в Европу окончательный ответ на этот вопрос, а пока можно было только топить «доказательства» обратного спекулятивными пиратскими аргументами. На утверждение о том, что для реализации жизни за экватором потребуется инвертировать режим функционирования Солнца, он ответствовал теорией относительности понятий «наверху» или «внизу», «слева» и «справа», «Восток» и «Запад». Довод «от воды», постулировавший неизбежное затопление южного материка через избыток оной, засушил феноменом ее испарения. А выпад со стороны «бесполезности» для нежно возлюбленного Господом рода человеческого практически недостижимых стран парировал научно-фантастической возможностью будущих межконтинентальных экспедиций.
Приторна та музыка, что состоит из одних консонансов. Все мы, даже самые Великие и Ужасные, суть малые дети своего по-своему прекрасного времени. Вот и Albertus во многом был Magnus in magia, сыном счастливого легковерным простодушием тринадцатого века. Уже вышеприведенный рассказ об изумруде показывает, что он смотрел на вещи через магические ментальные очки. В его извилинах дружно уживались вместе евангельские волхвы с проклятыми католической церковью некромантами и прочими колдунами, но если первые являлись представителями чисто научной астрологии, то последние пользовались услугами вражеской дьявольской нечисти. Произведение чудес обеих этих категорий, хорошей и плохой, для него было обусловлено естественными причинами. Дело в том, что в его представлениях в природе по воле Всемогущего Творца могли действовать практически произвольные, самые невероятные на современный взгляд законы. В том числе те, благодаря которым малоценные жабы и драгоценные камни превращались бы в гиперболоиды инженера Бога. Посему его владыка зверей, будучи разобранным на запчасти, служил коронным средством от всех болезней — львиный жир всего лишь выводил прыщи, зато кровь излечивала от рака, мозг от глухоты, а, пардон, экскременты от хронического алкоголизма. И по той же причине слюна постящегося праведника была у него смертельно опасна для скорпионов и прочих ползучих гадов, а заодно она же рекомендовалась для отравления остриев стрел и мечей, направленных на сарацин и еретиков. И поэтому же он верил в существование василисков, убивающих наповал своим взглядом, впрочем, одновременно отрицая постулированное древними фатальное действие его шипения, касания или внешнего вида. В мире своей возлюбленной ботаники он не сомневался в наличии у некоторых растений «божественных эффектов» — удивительных лечащих, калечащих или приворотных свойств, а также способностью способствовать пророческому делу. И в его царстве камней происходили необыкновенные волшебства, становившиеся особенно эффективными в комбинации с определенными заклинаниями и символами. Полагаю, что не удивит подписчиков БГБ то, что он был еще убежденным поклонником моделей вещих снов, трансмутации металлов и гадания на звездной гуще…
Тем не менее, интеграл по замкнутому контуру творческого наследия сей сложной переменной личности больше нуля. Вклад Альберта в историю развития ментальных моделей был a fortiori воистину велик. Как мы убедились в сегодняшней статье, ему удалось не только размидрашить Аристотеля, заставив того псалмить по-христиански, но и собственным примером сдвинуть парадигму исследования природы на невиданные доселе высокие ноты в тональности A-major…
Заметим, что мы еще и не коснулись главного достижения немецкого ученого – того модельного потомства, которое ему удалось выпестовать, прежде всего, в области теологии. Но прежде, чем наши пути пересекутся с Господом, мы неисповедимо перепрыгнем на линию параллельной партии. Оставайтесь с БГБ…
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
В год 1432-й от Рождества Христова между братьями вспыхнула жестокая ссора по поводу количества зубов у лошади. На протяжении тринадцати дней без остановки полыхала пламенная дискуссия. На свет Божий были вытащены все старинные книги и проявлена небывалая доселе чудесная и потрясающая эрудиция, но, увы, правильный ответ так и не был найден ни в трактатах Аристотеля, ни в Священном Писании. Утром четырнадцатого дня молодой послушник хорошей репутации попросил у своих наставников разрешения вставить слово, и немедленно, к удивлению спорщиков, чью глубокую мудрость он тем премного задел, предложил разрешить их затруднение грубым и неслыханным образом, а именно посмотреть в открытую конскую пасть и внутри оной обрести искомые знания тривиальным подсчетом. Поскольку достоинство схоластов было крайне оскорблено, они на это сильно осерчали и, объединившись в могучем негодовании, набросились на бестолкового неуча, схватили его за грудки и тут же вытолкали взашей. Конечно же, сказали они, это сам Дьявол соблазнил сего наглого неофита придумать столь греховные и немыслимые способы поиска истины, в явном противоречии святоотеческому учению. Спустя многие дни тяжкой борьбы, голубь мира спустился на ученое собрание, и его участники в едином порыве объявили обсуждавшуюся ими проблему вековечной загадкой по причине прискорбной нехватки исторических и теологических свидетельств, что и приказали записать в данном манускрипте.
Я вам не скажу за всю интернету, но в некоторых иноземных краях вышеприведенный анекдот неистребим наподобие коронавируса. Тешу себя мыслью, что снарядит сей мем в долгое плавание по великим и могучим языковым просторам мой небольшой и хилый блог. И одновременно опасаюсь, что ветром веры не в меру с нарядного платья этой модели, как ненужный балласт, сдует нижеследующие досадные помарки. Во-первых, не вполне понятно, кто был автором данного занимательного нарратива. Я не заключил его в кавычки не только потому, что осуществлял свободный перевод, но и поскольку популярная атрибуция его Бэкону, хоть Фрэнсису, хоть Роджеру, неверна. Каждый желающий может самостоятельно в этом убедиться, прошерстив их многотомные собрания сочинений. Во-вторых, неудачен выбор темы воображаемого схоластического дискурса, поскольку как раз по этому поводу авторитетно высказался Стагирит, недвусмысленно ратуя за ровным счетом сорок зубов. Хуже того, не вполне понятно как изучение единственного экземпляра в стойле могло даровать надежное индуктивное заключение. В средневековой традиции подобные поспешные выводы несколько презрительно именовали “secundum quid”, да и нынче их причисляют к категории логических ляпов. Наконец, острое желание попотешить просвещенный честной современный народ за счет тупых темных недоумков прошлого претворилось в жизнь не вполне корректным, даже несколько лживым способом. Действительно, наши предки зачастую завышали рейтинг чистого разума за счет грязной эмпирики. Однако, далеко не все они грешили столь избыточной верой в непогрешимость древних. Сегодня мы убедимся в истинности этого утверждения, насладившись opera collectanea знаменитого композитора мажорной доминиканской науки по имени Альберт, а по прозвищу Великий…
Тот самый Роджер Бэкон, коего мы только что очистили от обвинений в сочинении фальшивого рассказа о глупых схоластах, сжульничал в другом месте, воспевая героя предыдущей статьи Роберта Гроссетеста. В его торжественном гимне дражайший учитель был и «единственным знатоком всех наук», и «несравненным экспертом по Аристотелю», и изобретателем «чудесных методов» изучения природы. На самом же деле, эти эпитеты значительно лучше подходили его современнику, представителю конкурирующей своры псов Господних, истинные достоинства которого партийная францисканская солидарность Роджера заставляла, напротив, резко занижать. Неслучайно Альберта называли doctor universalis – за универсальный всеобъемлющий характер его познаний. Но давайте сперва прислушаемся к некоторым его основополагающим модельным аккордам в тональности A-major: “В изучении природы мы не должны задаваться вопросом как Бог-Творец, если Он захочет, может использовать Свои создания для произведения чудес и тем самым продемонстрировать Свое могущество, но мы должны интересоваться тем, что природа с ее встроенными причинами может сделать естественным образом… [Научный метод] не только в том, чтобы принимать [на веру] утверждения других, но и в том, чтобы исследовать те причины, которые действуют в природе… Всевышний, т.е. первопричина – самая истинная, наисладчайшая, всемогущая, вечная и царящая во веки веков – может быть познана другим способом, а именно, при помощи тех эффектов, которые она производит…».
Первые робкие шаги из топкого болота неведения – самые трудные. Какими бы элементарными ни показались вам эти элементы кредо Albert-а Magnus-а, именно они предопределили направление психических движений не только его самого, но и многих его последователей. Для начала наука была объявлена независимой от богословия. Теперь бывшая Золушка на кухне у мачехи теологии получала свой собственный дом — домен исследований. Пускай Всевышний Всемогущ, из христианской веры в Его способность творить произвольные чудеса отнюдь не следовало их повсеместное наличие в повседневной жизни. Естественные вторичные причины, шестеренки в machina mundi вращались весьма стабильно, вот их-то функционирование и было предложено изучать. Следующая методологическая рекомендация опровергает всю ту же анонимку о слепом следовании средневековых мыслителей блестящим авторитетам сиятельного прошлого. Им явным образом было предложено открыть глаза для зрячей эмпирической деятельности. Наконец, последнее утверждение, при всей его спорности, самое важное. Результатом, нет, даже целью изысканий ученых объявлялось познание первопричины, восхождение ко Всевышнему. Эта насквозь ошибочная на современный физикалистский взгляд идея была непосредственной дочкой модели монотеизма, плодом праведной любви к размышлениям категории «что тебе, Боже, гоже?». Единого Господа, в отличие от множественных обитателей Олимпа, невозможно было умилостивить никакими жертвоприношениями помимо ортодоксального поведения. Последнее же вполне могло заключаться в воображаемом нравственном долге по чтению не только Священных Писаний, но и Книги Природы. Именно этот радикальный вывод, как вы помните, был сделан Аверроэсом в мусульманском Аль-Андалусе. Мы не можем на основании наличия латинских переводов книг последнего зафиксировать факт несанкционированного клонирования интеллектуальной собственности. Зато вполне обосновано заявление, что Альберту удалось раскрутить сею менталку значительно лучше своего предшественника. И произошло это в эру веры не в меру, конечно же, посредством трансмутации ее автора в святого…
Некоторые агиографические эпизоды биографии говорят, скорее о том, что случилось после жизни Великого и Ужасного, нежели во время ее. Так, Приснодева Мария призывалась на помощь, дабы объяснить такие факты, как его исключительные способности к философии или решение вступить в орден проповедников. Безусловно, более вероятна версия благотворного влияния его земного учителя Иордана Саксонского. Сказывали, что по оказии необходимости толкования сложных мест Библии его посещали апостол Павел и святой Иероним. Другая популярная легенда подвергала его дьявольскому испытанию. Переодетый монахом враг рода человеческого попытался соблазнить молодого ученого, настаивая, что дело спасения его души было намного важнее изучения феноменов природы, но исчадие ада исчезло немедленно после сотворения крестного знамения. Не подлежит сомнению немецкое происхождение Альберта и его обучение в итальянских studium generale – Болоньи и, вероятно, Падуи. По возвращению на историческую родину он приступил к преподавательской деятельности с основной кафедрой в Кельне. Затем сей доминиканец из Германии, считавшейся тогда замшелой окраиной академического мира, заработал почетное звание магистра теологии и стал профессорствовать в «оке мира» своего века, центре интеллектуальной католической мысли – городе Париже. По глубокому замыслу то ли небесного, то ли апостольского престола проникновение двух активных свежих ветвей церкви, францисканской и доминиканской, в цитадель новой социальной игры в университеты, должно было оплести ее путами ортодоксии. Неисповедимыми путями Господними произошло прямо противоположное. Принято говорить, что схоласты окрестили Аристотеля. На самом же деле, они обаристочили христианство. И немалую толику в это историческое достижение передовой средневековой науки внесли подробные комментарии универсального доктора чуть ли не на каждый трактат древнегреческого титана мысли, включая даже некоторые псевдо-эпиграфические.
А вот модель большой политики, в отличие от Гроссетеста, малому гордыней и великому знаниями не приглянулась. Будучи назначенным на епископскую должность, он остался чересчур верен доминиканской присяге госпоже нищете, путешествуя по подотчетным городам и весям не только пешком, но, порой, и на босую ногу. Почему-то подобные образцово-евангельские подвиги вкупе с повышенной ученостью не вызвали прилива религиозного энтузиазма у паствы. Вместо этого в плодородной среде желавших его подсидеть быстро размножались байки о его запрещенном эдиктами магическом искусстве. Во многом именно народному творчеству этого периода мы обязаны баснями о сотворенном говорящем роботе, алхимических и астрологических инсайтах Магнуса. Подав смиренное прошение об отставке римскому понтифику, Альберт спустя три года вернулся к излюбленной ученой жизни. При этом он продолжал активно участвовать в функционировании быстро растущего во всех смыслах организма ордена. Вот как он поучал своих черных собратьев: «Каждый хороший проповедник — живая собака, поскольку имеет благодать лая в своих поучениях, порицания в зубах и исцеления в советах своего языка. Но мертв тот лев, что молчит о деяниях прелата и правителя». Коллекция его избранных однострочников ничуть не уступала прекраснословию любого другого Святого Отца, даже из разряда Великих. «Яйцо, дарованное во имя Всевышнего при жизни, заслуживает намного большей похвалы, нежели дом, наполненный золотом, оставленный после смерти». «Принять любовь и страдание из рук Божиих с совершенным смирением, видя в них дары Провидения, намного ценнее для души, нежели вагоны розг, сломанные о плечи в ежедневных бичеваниях». «Простить тех, кто нанес вред нашему телу, имуществу или чести, намного лучше, нежели пересечь океан и припасть к Гробу Господню». Заработать репутацию праведника для успешного распространения своих менталок в средние века было намного эффективнее, нежели предпринимать произвольную иную рекламу заумной натурфилософии…
Возвращаясь к оной, я, пожалуй, отложу изложение богатейшего творческого наследия нищенствовавшего ученого-универсала на следующую статью. А сейчас давайте бросим последний быстрый взгляд с верхней палубы нашего корабля прежде, чем продолжим экскурсию по реке ИМ (Истории Моделей). Альберт Великий, в этот раз симметрично Роберту Гроссетесту, отличился тем, что весьма эффективно и убедительно настроил обширную гамму будущих ученых на мажорную модельную гармонию религии и науки…
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
Есть нечто мучительно обворожительное в предрассветной пустоте еще не сказанного слова, еще не написанной статьи, еще не сотворенной модели. Неудивительно, что мне иногда хочется затянуть эти прекрасные мгновения пребывания в невесомости открытого к будущему космического вакуума… Увы, я не Джон Кейдж, и мне не дозволено остановиться помолчать не только на четыре с половиной минуты, но и даже на скромные три секунды. Время не ждет, даже когда оно истекло кровью смертей и покрылось пылью архивов много столетий тому назад. Даже тогда… Посему, маэстро, пора постучать дирижерской палочкой по пюпитру, призывая музыкантов к исполнению своего творческого долга. Вы, скрипки, первые и вторые, успокойте свои струны, ведь ля, ми, соль и ре уже давно вибрируют чистенько по камертону. Вы, философы, аналитические и континентальные, прекратите свои споры, ведь физики и лирики уже давно не ждут рождения в них истины. Вы, блогеры, популярные и не очень, позабудьте о своем рейтинге, ведь ВК и Фейсбуки уже давно придушили ваши голоса, вопиющие в бескрайней Сахаре попкорна. Искусство ради красоты – в этом есть что-то декадентское. История ради моделей – в этом есть что-то авангардистское. Приступим, пусть без страха Божиего, зато с верою в меру. В сегодняшнем концерте хоть не по вашему велению, но по моему хотению солировать будут средневековые минориты…
В традициях европейской классической музыки (подразумевается до Шёнберга) начальные такты произведения не обязаны были предъявлять его основную мысль-лейтмотив, но обычно определяли тональность, более-менее сохранявшуюся на всем дальнейшем протяжении или хотя бы возвращавшуюся в самом финале. Развитие ментальных моделей новорожденного в тринадцатом веке францисканского ордена происходило именно по этому канону. Подобно тому, как не Сын Божий создал христианство, так и не отец-основатель меньших братьев породил и возглавил первые большие оркестры оригинальных ученых-схоластов. Великий ценитель птиц небесных в целом был, скорее, для земных наук малым ненавистником — настолько, насколько данный предикат вообще мог быть применим к сему наивному идеалисту. Даже на библейские темы он предпочитал щебетать, не слишком опускаясь в теологические глубины, интуицией, а не познаниями. Ошибки насквозь святого носителя стигматы исправил Дух Святой, который по своему обыкновению в своих неисповедимых целях выбрал нестандартных ангелов. Сыграть начальную ноту, вострубить одним из первых на западном краю земного диска в G-minor-е, создать богатую красочную модельную палитру для нищенствующих обладателей невзрачных ряс пришлось некоему Роберту Гроссетесту, коего мы нынче и извлечем из рунетского мрака на свет звезды по имени БГБ…
Их было девять человек – первых серых братьев, узревших зеленые поля Англии в туманных далях Альбиона. Высадившись в Дувре, францисканцы после некоторых приключений добрались до Оксфорда. Некоторые из них уже ранее обучались в университетах Франции и Италии. Тем не менее, и они предпочли продолжить свое образование, расположившись у ног Гроссетеста. Жизненная кривая последнего в то время, гиперболически выражаясь, росла по гиперболе. Говоря же по-простому, по-нашему и метафорически, то был европейский средневековый аналог российского самородка Ломоносова. Мальчик-минор родителей неблагородного происхождения, он отчего-то воспылал такой неукротимой любовью к знаниям, что, отхватив горящую путевку в начальное образование от местных спонсоров, ракетой пролетел от «школьника в его Овидии» к победному финишу — профессорскому званию. Скорее, призванию, ибо отнюдь не презренный гонорар и не бренная слава привлекали его живой ум и пламенное сердце, но т.н. анагогия — восхождение ко Всевышнему посредством изучения Книги Природы. По образу и подобию многих современников, его воображение поразил блеск вновь обретенных латинским миром сокровищ древнегреческой и арабской мысли. Он написал свой собственный трактат о сфере, ратовал за реформу календаря, стал знатоком и комментатором Аристотеля. Однако, на формирование его фундаментального мировоззрения существенное влияние оказали и иные модели.
Так говорил известный ирландский философ Джеймс МакИвой: «Интуиция привела [Роберта Гроссетеста] к убеждению, что математика … составляет истинную внутреннюю текстуру мира… Конечно же, эта вера была метафизической … [и] абстрактной, поскольку математическая структура реальности не дана нам на сенсорном уровне… [Принципиально] новый аспект мировоззрения Гроссетеста был в концепции Бога как великого вычислителя. Похоже, что в первый раз в истории христианской веры, Всевышний был воспринят как математик, чьи идеи по созданию Вселенной суть математические операции, реализуемые в материи и форме». Пифагорейщина в чистом виде и впрямь плохо вставала в ментальный ряд последователей Иисуса из Назарета, будучи пришитой к нему разве что своей грязной нумерологической изнанкой. Речь здесь, конечно же, шла, прежде всего, о геометрии. Гроссетест прозрел метафизическую натуру света, а в сем божественном lux-е и всю Вселенную в виде точек, прямых и всяких там прочих треугольников. Эта идея кажется мелкокалиберной только в современной системе координат. Для своего времени то была, безусловно, весьма перспективная модель. Впрочем, почему только для своего?! Еще Кеплер отдавал ей честь, салютуя натренированным риторическим движением: «ubi materia, ibi geometria» (где материя, там и геометрия), а Декарт основным свойством материальной субстанции полагал именно протяженность («res extensa»). Под непосредственным же руководством своего первого учителя в среде францисканцев образовалась целая команда последователей, разделявшая его представления и искавшая в маловажных для перипатетиков числах и фигурах ключи к секретному коду Творца неба и земли.
С Богом, расчертившим чертов мир прямыми линиями, не станешь кривить душой. Эта особенность ментальных моделей, казалось бы, безобидного университетского бумажного червя ускользнула от внимания церковных чиновников, выдвинувших кандидатуру Роберта на освободившуюся влиятельную должность епископа Линкольна. Они ожидали, что тот послушно делегирует свою надзирательную функцию архидьяконам восьми графств, те в свою очередь своим представителям на местах, и их собственный банкет тем самым счастливо продолжится. Типичный каноник легко находил викария, который соглашался сесть «на кормление», т.е. исполнять все его литургические обязанности за малую долю пребенды. Безумный заумный старец, однако, вообразив свое неожиданное возвышение персональным указанием Перста Провидения Всевышнего, коршуном бросился в самую гущу своих пастырей и начал направлять их железным клювом к математическому идеалу. Премного пострадали безграмотные монахи. «Ты, кто сделал из совершенствования людей свою профессию, показываешь себя не целителем, а губителем душ! Господь наш Иисус Христос отдал свою драгоценную кровь, Свою самою жизнь, дабы сохранить и развить всех людей, а ты стремишься их предать и уничтожить?» – негодовал он. Еще хуже пришлось их непосредственному монастырскому начальству – немедленно после рукоположения Гроссетеста им были разогнаны семь аббатов и четверо настоятелей. «Горе мне», сокрушался он, — «ибо я подобен тому виноградарю, что не может ко времени урожая собрать ни единой спелой ягоды. Житие священников должно стать учебником для прихожан, они же учат их греху и злу. Помимо вопиющего невежества, лопаются от гордыни и жадности, грабят вдов и сирот. Будучи исполнены обжорства и похоти, эти блудники и прелюбодеи запятнаны всякого рода преступлениями и мерзостями».
Разбушевавшийся Гроссетест, наведя шорох в своих сферах, постепенно выходил на внешние орбиты, превращаясь в буяна островного, а затем и европейского масштаба. В жестком конфликте с королевским правосудием он взял под свое покровительство оксфордских студентов под предлогом того, что университеты тогда считались церковной, а, следовательно, находящейся в его юрисдикции организацией. Но особое внимание средневековой латинской общественности привлекла его крупномасштабная склока с апостольским престолом. Папа Иннокентий IV всего лишь предложил своему подчиненному пристроить своего племянничка на одно из многочисленных доходных мест в удаленной епархии. Сия невинная просьба, которая обычно с готовностью удовлетворялась, вызвала у нашего непримиримого борца с коррупцией аллергическую реакцию. Ее, очевидно, усилило то, что, будучи истинным англичанином, он ненавидел обнаглевший Рим «словно змеиный яд». И он не испугался бросить тяжкие обвинения по параболе в лицо понтифику: «Ересь суть мнение противное Священному Писанию, явным образом распространяемое и упрямо защищаемое. Предоставить заботу о душах человеческих ребенку есть решение определенного прелата, вызванное низменными мотивами. Оно противоречит Библии, которая запрещает назначать пастырями тех, кто неспособен прогнать волков. И оно явным образом распространяется и упрямо защищается вот этой буллой с печатью… По этой причине я сопротивляюсь и никогда не соглашусь на сею несправедливость». Посему нисколько не удивительно, что Его Святейшество дал волю несвятой радости, узнав о долгожданной кончине своего идеологического противника. И вполне естественно, что летописцы будущего века прозвали его протестантом тринадцатого столетия…
Возвращаясь от грязной политики к чистому разуму, давайте напоследок оценим вклад Роберта Гроссетеста в дело эволюции ментальных моделей. Он вряд ли заслуживает ленты почетного легиона основателя экспериментальной науки, каковую ему щедро даровал известный историк Алистер Кромби. Этот любитель истины без устали искал ее прежде всего в древних книгах, уже в почтенном возрасте усевшись за изучение греческого и иврита. Но зато сей незаурядный философ заслуживает медаль за то, что смог узреть платоновские небеса математики с бесплодной земли Аристотелевской науки. Немаловажно и то, что наш Буян обустроил настоящий остров праведности и правды в океане фарисейства и лжи. Самое же главное достижение этого замечательного композитора в том, что он произвел самые первые звуки, настроившие обширную гамму миноритов на мажорный лад постижения замыслов Всевышнего посредством изучения Его Книги Природы.
Отрекламированная мною в прологе статьи предрассветная пустота уже покинула францисканский Гольфстрим реки ИМ (Истории Моделей), но еще присутствует в параллельном модельном течении. Туда-то мы и направим форштевень нашего корабля. Схоластики-мажоры в миноре Блога Георгия Борского…
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.
Да простит меня прекрасный пол, я сейчас обращусь к худшей половине аудитории. Не из скрытого сексизма или по явному недосмотру, а метафорической корысти ради. Итак, представьте себе, что вы подозреваете свою подругу в обмане. Не то, чтобы смутно, а почти полная уверенность. Правда, не то, чтобы на вас это отражалось, но неприятно. Ведь, не то, чтобы иногда, а систематически. Вы как тогда поступите? Сперва устроите скандал, сначала наймете сыщика, или, быть может, по-деловому сразу в дамки — девичью фамилию? Сомневаюсь, что среди вас найдутся многие такие, что будут стоически сносить издевательства над мужской честью и ответят преданной любовью на презлое лукавство. А вот в ментальном мире мы чаще всего ведем себя именно так. Постоянным читателям БГБ хорошо известно, что все модели, за малым исключением математических и тавтологических, несут в своем генетическом коде бремя первородного греха откровенных багов. Лишь немногие из них настолько опасны, что если их не придушить, то душу береги. Подавляющее большинство мемов предпочитает не убивать своих носителей, но хроническим вирусом мирно сосуществовать с иммунной системой здравого смысла внутри нас. И мы подавленно покоряемся их очарованию несмотря на то, что при этом зачастую отлично осознаем, что нам банально врут. С некоторыми избранными особями из этой последней категории мы замечательно уживаемся в настоящем и даже приживаем потомков-мутантов в будущем. В частности, это замечание вполне справедливо для астрологии, которая в тринадцатом веке восседала истинной царицей на троне лженаук, расположившимся на высочайшем пике горного хребта семи свободных искусств. Мало того, она еще и воспринималась как дисциплина прагматически полезная, что является в современности несомненным признаком научности в контрасте с эзотерическим попкорном. Сегодня мы обсудим, насколько заслуженно она носила почетную ленту «Miss Scientia»…
Искать корни популярности гадания на звездной гуще следует, конечно же, в плодородной почве далекого античного прошлого. Эта модель замечательно вписывалась в общую концепцию философского маркетинга основных доминировавших на ментальном рынке торговых марок, прежде всего, стоиков. Но вот, например, как с перспективы перипатетиков защищал ее знаменитый Клавдий Птолемей: «Для каждого очевидно, что определенная сила, исходящая из вечной квинтэссенции, рассредоточена по всему подлунному миру, который изменяется [под воздействием движений] в эфире… Если знать точное положение всех звезд, Солнца и Луны… и на основании этих данных предложить научные модели, постулирующие особенности взаимодействия этих факторов, то что помешает предсказать характеристики воздуха, например, то, что будет тепло или влажно? Почему бы тогда и по отношению к индивидуальному человеку, исходя из окружающей на момент его рождения среды, не вывести свойства его души и тела, не предвидеть некоторые события его будущей жизни?» Хотя сам Аристотель особо астрологию не жаловал, жаловаться его последователям в остроконечных шляпах было не на что. Физическая космология Стагирита требовала наличие естественного крекинг-процесса, способствовавшего исполнению разносторонних устремлений четырех первоэлементов. Будучи оставленными без внешней поварешки в нечеловеческих условиях вечно существовавшей Вселенной, они обязаны были образовать четкий слоеный пирог из земли, воды, воздуха и огня. Смешать это кулинарное великолепие в событийную кашу бренного мира «возникновения и уничтожения» по глубокому замыслу Великого и Ужасного были призваны высокие небесные сферы. В принципе, эта идея не так уж и ошибочна, если, не ослепнув, посмотреть на Солнце. И индуктивный прыжок от метеорологии к судьбологии кажется рискованным только на современный взгляд. Под движением, каузально вызываемым надлунными силами, понималось обобщенное качественное изменение чего-либо, включая многочисленные повороты на извилистом жизненном пути людей…
Переселение в тело Христово в целом негативно отразилось на здоровье ментальной модели. Она немедленно попала под санкции санации общества от магических заболеваний языческого прошлого. Помимо этого, ей пришлось выживать в условиях тюремного логического заключения несовместимости со свободой воли, принадлежавшей по древнеиудейской традиции к правящей элите ингредиентов монотеизма. Против нее решительно высказывались такие авторитетные Святые Отцы как Иоанн Златоуст, Афанасий и Василий Великие. Блаженный Августин, особенно влиятельный на Западе, выводил абсурдность сходства натальных гороскопов библейских былинных близнецов Исава и Иакова из явных различий их характера. Тем не менее, к описываемым нами темным векам наука о звездах могла смело тыкать пальцем в небо светлого будущего. Помогло одновременное ослабление ее собственных претензий и усиление позиции дружественной философии Аристотеля. Переводчики и комментаторы греческих и арабских трактатов теперь постепенно прекращали трактовать ее предсказания как фаталистическую необходимость. Ее характер соответственно смягчился и изречения стали напоминать, скорее, плохие прогнозы метафизической погоды, с которой вполне могли справиться хорошо одетые джентльмены. В качестве надежного плаща им должны были служить рискованные обобщения таких могучих мыслителей как все тот же Птолемей и иже с ним. Важно подчеркнуть, что в контексте университетской программы передач теоретическая астрономия считалась апогеем математического квадривиума, практическим дополнением к которой служила фактически синонимичная астрология…
Посему только реверансом в сторону давней традиции можно объяснить размещение в недрах восьмого круга Дантовского Инферно итальянского астролога Гвидо Бонатти. В объективной реальности тот прожил довольно долгую и свободную от церковных преследований жизнь, а его нетленка Liber astronomicus благоденствует и поныне, причем, во многих клонах. Он весьма успешно профессорствовал в Болонье и прибыльно консультировал сильных мира своего. Сказывают, что как-то подсказал кондотьеру Гвидо да Монтефельтро хитрый маневр для успешного снятия осады обороняемой им крепости, корректно предсказав в том числе, что сам будет ранен и каким именно образом. Его вышеупомянутая книга то ли в десяти, то ли в двенадцати томах настолько обширна и подробна, что с ее помощью древнему искусству можно было научить, не приведи Господь, и незаслуженно обиженных нами представительниц прекрасного пола. Характерна и релевантна для этой статьи его защита своего ремесла. В его представлении именно с его помощью можно было проникнуть в сокровенный замысел Создателя настолько, насколько это возможно для человека. Если врач имел дело с телом, состоящим из презренных разлагающихся четырех первоэлементов, то он изучал нетленные небесные сферы, сделанные из неразрушимой божественной квинтэссенции. По его мнению, не было ни малейшего сомнения в истинности модели субординации субстанций низменных высшим, благородным. По крайней мере, все мудрецы были согласны с тем, что низам полагалось подчиняться верхам. И, следовательно, «все, что случается сейчас или существовало в прошлом или произойдет в будущем, может быть известно астрологу». А вот его ответ чересчур ортодоксальным критикам – некоторые дураки и лицемеры в сутанах, такие, как доминиканец Иоанн из Виченцы, могли говорить, что фортуна не существует, но тем самым они вменяли безумие Господу, ложно представляя Его несправедливым и тем самым впадая в жуткую ересь. Ибо недаром Христос сказал (Ин. 11:9): «не двенадцать ли часов во дне?» Конечно же, он при этом имел в виду, что можно было выбрать наиболее удачное астрологическое время для путешествия…
Магистр Бонатти шил против Иисуса из Назарета дело т.н. элективного астролога. Эта разновидность ученых невежд корпела над «когда?» — под лучами каких именно звезд лучше всего заложить краеугольный камень нового города или дать битву старому врагу. Другой модельной мутацией была т.н. хорарная или интеррогативная наука, которая отвечала на произвольные прочие вопросы, исходя не из их семантики, но особенностей того момента, когда их задавали. Однако, бестселлером всех времен и народов оставалось изучение натального гороскопа. Вот как мог выглядеть типичный средневековый текст, в данном случае оценка достоинств потенциальной иноземной невесты для немецкого герцога:
«Управителем формы, т.е. внешности принцессы, является Меркурий с участием Луны, Венеры и Марса. Он же, будучи альмутеном, восходит к Западу от Солнца, что придает чертам лица смуглость, переходящую в бледность, худобу, высокий, тонкий и быстрый голос, небольшие уши, длинные пальцы и красивые глаза. Женский знак асцендента и удачно аспектированная Венера способствуют изящному телосложению. Та же планета в комбинации с Юпитером обеспечит жизнерадостный темперамент, справедливость и благочестие, богатство и щедрость, любовь к элегантным нарядам и украшениям, играм, песням, танцам и комфорту. Почитание законов и церкви, принципиальность в вопросах вероисповедания и устойчивость против ересей обещают фиксированный знак девятого дома и две звезды второй величины сатурнинского типа на его куспиде. Длительные морские плавания демонстрируют Венера и часть путешествий в водяном знаке. Однако, восходящий Марс в земляном знаке приведет и к множественным поездкам на суше. В замужестве будет себя вести порядочно и высоко ценить постоянство, о чем свидетельствуют неподвижные звезды юпитерианского характера в седьмом доме. Тем не менее, расположенный там же Сатурн добавит определенные препятствия и некоего сорта огорчения в вопросах брака. Опасна и вредоносная квадратура оного с Луной, влияние которой несколько ослабляет благотворный секстиль с Меркурием и Юпитером. Та же несчастливая звезда породит осложнения в родах, смерть, болезни и увечья детей. Помимо этого, ее изгнание вкупе с оппозицией к Марсу и некоторыми прочими соображениями позволяет определить естественный срок жизни в сорок девять лет. Скончается от эпилепсии, чахотки или желтухи, поскольку альмутеном является ретроградный Меркурий».
За малым исключением особо хлестких пассажей подобного рода изречения можно было бы вполне ожидать встретить и в современности. Налицо все типичные признаки обмана моделей начальной фазы развития – округлые, расплывчатые и при этом голословные утверждения, прикрываемые фиговым листом наукообразия. Высочайшему клиенту доставили именно то изысканное блюдо, что он желал вкусить, чуть разбавив слащавый льстивый рецепт солью статистически стандартных, а потому безопасных в данную историческую эпоху ожидаемых неприятностей. Не стоит из вышесказанного делать вывод о том, что сей гороскоп составлял убежденный негодяй и прожженный жулик. В большинстве своем средневековые астрологи, впрочем, как и многие нынешние, искренне верили в могучую силу своего искусства. Просто их возлюбленная модель начала добавлять жирок на некогда стройную талию задолго до того, как они родились. Множество возможных техник расчета и способов их интерпретации к тринадцатому столетию уже настолько распухло, что не умещалось промеж алгоритмических скобок. Древняя наука уже тогда превратилась в еще один способ ворожбы, где человеческий фактор играл решающую роль. Работал хорошо известный нашим подписчикам закон ментальной природы эры веры не в меру – кто так ищет, тот всегда найдет как обмануть себя, а потом и других.
Неужели так никто и не мог узреть или хотя бы догадаться, что царица-то совершенно нага?! Отчего же, наши предки не хуже нас могли сличить напророченные события с реальными. В частности, ложными оказались многие обещанные два абзаца тому наверх фортели колеса Фортуны. Помощь тогдашним Мерлинам, в отличие от нынешних, приходила свыше – проблемы элементарно списывались на ошибки в планетарных таблицах. Тем самым, вполне можно было продолжать воображать себе невиновность обманщицы модели. И тем же самым, создавался повышенный спрос на развитие теоретических менталок, того, что сейчас мы величаем астрономией. В свою очередь, кратчайший путь к homo++ научного будущего лежал именно через изучение траекторий перемещений блуждающих звезд в прекрасно оснащенной лаборатории под открытым небом. Посему настоящая полезность, возможно, даже raison d’être, сей дисциплины заключалась в этом далеком ученом потомстве. Хотя бы поэтому астрология тринадцатого века вполне могла быть награждена эпитетом «научная», званием «Miss Scientia»…
Безусловно, как для трансмутации алхимии в химию, так и для превращения астрологии в астрономию, требовались дополнительные необходимые условия. Главной задачей латинского эмбриона науки на тот момент было не стать жертвой аборта, избежать печальную судьбу своего арабского ментального родственника. Битва кипела на двух основных линиях фронта. Бой продолжается — в Блоге Георгия Борского.
Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.