Пардон, прекрасные дамы, я сегодня в кровожадном духе, потому, не обращая внимание на приличия, буду резать уродливую правду-матку. Вот так: возводить язык в культ – все равно что воспевать сексуальные оргии. Это отчего же? Дело в том, что эта штука не что иное, как часть, причем, важная, репродуктивной системы ментальных моделей. С его помощью эти твари размножаются, проникая посредством аристотелевского антиперистасиса звуковых волн или оптического отражения от закорючек на бумаге в головы намеченных жертв. Некоторые из мемотозоидов затем, успешно оплодотворив материнские клетки, прикрепляются к стенкам извилин мозга. После чего они, подпитываемые верой своего биологического носителя, вырастают во взрослые, способные к дальнейшему приплоду особи. Если же говорить серьезно, то, хотя homo sapiens может по праву гордиться своей достаточно изощренной против других живых организмов системой информационного обмена, не стоит преувеличивать ее значение. В том числе для великого и могучего не стоит. Кстати, поворчу на тему своей нелюбимой мозоли — это ведь мой рабочий инструмент, и качество его заточки сильно влияет на итоговый литературный результат. Призываю всех желающих изучить хотя бы с десяток чужеземных наречий, дабы удостовериться в том, что русский ничем принципиально на их фоне не выделяется. Согласен — скорее более, нежели менее развит. На чей-то вкус, может быть, поэтичен и напевен. Однако, кое-где за кордоном понятийно-синонимическая база значительно богаче и динамичнее, недаром приходится оттуда слова массово импортировать. Философски полезные артикли тоже в нем напрочь отсутствуют. А чем оправдать безумную, даже против ближайших славянских соседей, степень загрязнения иностранщиной и матерщиной? Фи, папа, руглиш – это же дурной скус! Наконец, кому нужны все эти избыточные склонения и спряжения на допотопном уровне?! Они ведь не добавляют тексту ровным счетом никакую выразительную силу, зато эффективно аннигилируют силы бедных школьников, студентов и блогеров.

Как бы то ни было, сакральное отношение к языку – типичное верование темных веков. Почитай, что каждый ученый схоласт был совершенно убежден в том, что Господь неслучайно выбрал те или иные комбинации буковок и звуков для обозначения вещей, по крайней мере, на богоданных латыни, греческом … ну да, и на иврите. В большой моде были псевдо-логические выводы «от этимологии» – если слова по произношению или писанию казались похожими, то это свидетельствовало о наличии оккультной симпатической связи между соответствующими сущностями. Именно на этом, по чуть не всеобщему убеждению, основывалась эффективность работы заклинаний в запрещенных магических искусствах или разрешенных христианских ритуалах. Потому никого не должно удивлять, что средневековые мыслители усиленно занимались изучением лингвистики за тысячелетие до широко разрекламированного поворота, осуществленного в западной аналитической философии усилиями Фреге, Рассела и Витгенштейна. И, к слову сказать, не были так уж неправы. Предложения и слова естественных языков – суть закодированные ментальные модели, которые в свою очередь отражают собой внешнюю реальность. Причем, весьма успешно отражают. Значит, они, как минимум несут важную информацию о нашем внутреннем мире, а, как максимум, и о метафизике снаружи него. Именно этого мнения придерживался великий авторитет древности Аристотель, который в своей книге «О категориях» произвел исторически важнейшую попытку классификации предикатов, т.е. описаний действительности, встречающихся в обыкновенной речи.

Возьмем в качестве иллюстративного примера следующее высказывание: «Шел первый год 95-й Олимпиады [6], в Афинах [5] престарелый [3] Сократ [1], находившийся под судом [4], сложив обе [2] руки на груди [7], с мужеством [8] слушал [10] обвинения [9] врагов». В нем, по ортодоксальному консенсусу, присутствовали следующие категории предикатов: субстанция [1], количество [2], качество [3], отношение [4], пространство [5], время [6], состояние [7], обладание [8], действие [9] и претерпевание [10]. Собственно, этими десятью категориями и должно было исчерпываться то, что в принципе можно о чем-либо сказать. Спустя несколько веков эта модель была удачно развита неоплатоником Порфирием, который узрел в ее скелете древовидную структуру. Скажем, из корня [Субстанция] ему показалось логичным отрастить ветку [Материальная] – [Одушевленная] – [Разумная] – [Человек], к каковой на самом конце аккуратно прикреплялся индивидуальный листочек [Сократ]. «Почему именно эту?» —спросите Вы, и будете по-своему правы. Например, современная биология предпочитает иную классификацию: [Млекопитающие] – [Приматы] – [Гоминиды] – [Homo] – [Homo sapiens]. Однако, для средневекового философа лишь его версия отражала глубинную эссенцию двуногих и бесперых, была единственно правильной. Или, скорее, они, вероятно, могли бы допустить, что ошиблись, но с непременным условием, что идеал где-то существует, пусть и в небесной шкатулке познаний Всеведущего Господа. Аналогично воспринималось отсутствие подробной карты оставшихся 90 процентов категорической поросли – никто и не пытался разработать скетч Порфирия до детального уровня, удовлетворяясь тем, что Бог его знает. Зато вовсю кипел и булькал слюной спорщиков вопрос о природе т.н. универсалий – нетерминальных узлов вышеупомянутых веток. Схоласты разделились на два основных лагеря. Реалисты постулировали их реальное существование. То есть, коль скоро Сократ – это Человек, то сие означает, что внутри его собственной субстанции содержится кусочек другой субстанции — Человекости. Для номиналистов же все это были не более, чем имена – nomina. К началу 14-го века явный перевес был на стороне первых. И тут на исторической сцене появился новый кровожадный персонаж – Уильям Оккам, оригинальный францисканский мыслитель из Оксфорда, Venerabilis Inceptor, Почтенный Инноватор.

Режьте, братцы, режьте! – призывал он кондукторов поезда науки. Но давайте сначала разберемся с направлением, в котором тот тогда двигался. В наших терминах речь шла о призыве разобрать завалы на его пути, восстать против поработившей человечество менталки, в свою очередь обязанной своим возвышением обожествлению идола по имени «язык». Напомню, что с точки зрения господствующей доктрины гилеморфизма, интегральной части аристотельщины, существование всякой вещи объяснялось напяливанием на материю т.н. субстанциальной формы, а любое изменение оной добавлением в общий котел эссенции в виде приправы ее акцидентальной коллеги. В нашей собственной классификации то была модель начальной фазы развития, обманывавшей своих поклонников на манер хитрого фокусника. А именно, она давала псевдоответы на абсолютно произвольные вопросы, эффективно подавляя стремление к приобретению каких-либо других знаний. Положим, почему Сократ престарелый? Это к нему прибавилась соответствующая форма. По той же причине впоследствии состарился Платон. Если два знаменитых философа стали через это друг на друга похожи, то это было следствием обретения ими «похожести». Беда была не столько в избытке сущностей – Всемогущий Бог справится и не с такими людскими фантазиями — как в нехватке внимания, уделяемого учеными по-настоящему информационно емким атрибутам тех же феноменов.

А теперь вспомним virtus derelicta из предыдущей статьи. Мы похвалили идею Франциска из Марке, как полезную предшественницу инерции Галилео, как инновацию в контексте современной цифровой физики. А ведь, как это не покажется парадоксально, для своего времени то была еще одна акцидентальная форма, тормозившая дальнейшее движение к станции «наука». Судя по дате рождения модели Оккама, она вполне могла быть дщерью аллергической реакции именно на эту, еще одну ненужную сущность, постулированную коллегами-реалистами с континента. Пожалуй, что все знают боевой клич воинственного брита – брить к чертовой матери. Однако, давайте сначала подробнее разберемся с конструкцией пресловутой бритвы. Вот какие определения давал он сам: «

1. Pluralitas non ponenda est sine necessitate — Многообразие не следует предполагать без необходимости.

2. Когда пропозиция становится истинной благодаря тем или иным вещам, если двух вещей достаточно для ее истинности, то избыточно предполагать третью.

3. Никакое многообразие не следует предполагать, за исключением тех случаев, когда оно может быть доказано (а) разумом или (б) опытом или (c) неким бесспорным непогрешимым авторитетом».

Последняя из вышеприведенных цитат свидетельствует о том, что бескомпромиссный номиналист-революционер призывал своих товарищей по партии резать осторожно — так, чтоб доволен был инквизитор дорожный. А две первые о том, что свою атаку на завал из избыточных сущностей он повел с логического направления. И в самом деле, его главным оружием стали отточенные в фирменном схоластическом стиле тончайшие лезвия логический отличий. Каждому студенту, изучавшему «Summulae Logicales» Петра Испанского, было очевидно, что из того, что «Человек – это вид животных» и «Сократ – человек» не следует то, что «Сократ – это вид животных». Это называлось внеязыковым ложным выводом. Уильям Оккам всего лишь обобщил и усилил это наблюдение за природой естественного языка, тщательно описывая все те случаи, когда условный Человек был ‘Человеку’ рознь. Соответственно, когда реалисты рассуждали, что для истинности пропозиций «Сократ – человек» и «Человек – субстанция» требовалось наличие «Человекости», то делали критическую ошибку, ведь в первом случае речь шла о физических, а во втором о ментальных вещах. По его убеждению, никакие универсальные сущности вообще существовать не могли, и вот почему. Положим, Бог в своем неограниченном Всемогуществе милосердно уничтожил всех людей. Разве тогда сохранится соответствующая универсалия?! А можно ли, наоборот, оставить нас, грешных, в живых, избавившись от «Человекости»?! Не верую, ибо абсурдно!

А теперь я поясню, на кого именно английский инноватор поднял свою дерзновенную длань. Он вовсе не пытался сокрушить Бога, как ненужную гипотезу, ведь Его реальное наличие было для него гарантировано бесспорным непогрешимым авторитетом Библии. Нет, бритва Оккама была занесена всего лишь над ветвями вышеописанного дерева Порфирия. В его представлении большинство из них было попросту ни к чему, точнее, не символизировало ничего сущего. Избавиться от ненужных сущностей предлагалось при помощи теории т.н. коннотаций. В случаях, когда для того или иного понятия удавалось подыскать определение, выражающее его в терминах прочих понятий, оно полагалось онтологически бестелесным. Скажем, «похожесть» можно было постулировать, когда нечто имело такое же качество, как и какая-то другая вещь. И тем самым сэкономить для нее на акцидентальных формах. «Качество» и «Вещь» в последнем примере говорят о том, что Уильям Оккам был вынужден сохранить ветки «Качество» и «Субстанция». Не рискнул он расправиться и с «Отношением», которое полагалось строго необходимым теологически ради существования Божественной Троицы. А вот все остальное заплесневелое порождение темных веков – подчистую под самый корень!

Чего же удалось добиться Уильяму Оккаму? Несмотря на наличие влиятельных оппонентов, он смог не только наломать дров из бритого дерева Порфирия, но и бросить тень сомнения на все капище культа языка, на котором оно произрастало. Сочиненная им привязчивая речевка «Режьте, братцы, режьте» вирусным мемотозоидом распространялась в схоластической речи. Из обрезанного материала схоласты мастерили шпалы. То был современный путь, via moderna, по которому поезд науки мог осуществить исход из модельного рабства…

Не бритвой единой жив живодер. Вот и Уильям Оккам отметился своим импульсивно-взрывным характером и в других областях философии. Подкоп под дамбу догмы продолжается — в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание: «А вот все остальное заплесневелое порождение темных веков – подчистую под самый корень!» Расправьтесь на конкретных примерах со всеми семью упраздненными Оккамом категориями дерева Порфирия.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Богатые данными ученые тоже плачут. Какой там! Рыдают! Голосят! Стенают! Тщетно бьются они умной головой о стенки своего эпистемологического окопа в эпицентре комбинаторного взрыва, напрочь уничтожающего способность моделей к произведению себе подобных. Проблема науки во все времена была вовсе не в нехватке проводимых экспериментов, а в избыточных возможностях их организации. В щелочку оракула физического мира можно бросить бесконечное множество монеток вопросов, но только считанные счастливчики вытаскивают потом с выхода этой лотереи такие ответы, на которых начертаны стоящие внимания законы природы. А ведь лишь эти гордые стяжатели нобелевских премий и профессорских зарплат могут обеспечить ментальное потомство беззаботным теплым местечком в благодатной райской тиши учебников. Где же именно залегли золотоносные руды великих открытий?! В каком направлении копать, дабы найти хоть самую завалящую истину?! Какие исследования являются релевантными для искомой цели?! Впрочем, создание гениев — дело умов самих гениев, в недавнем прошлом самых обыкновенных людей. И реклама – движитель научного рейтинга, как и в любой другой разновидности человеческой деятельности. Потому подавляющее большинство тружеников коллайдера и микроскопа попросту следует установленным примерам-парадигмам. Логика проста и на удивление эффективна – если где-то выбросили тележку дефицитного успеха, то именно в этом магазине и надо поскорее занимать очередь. Удивит ли кого-нибудь тот факт, что процессы, схожие с современными, происходили и в средние века?! Им прежде всего предназначается сегодняшняя статья.

Что интересовало в первую очередь человека образованного в период расцвета схоластической науки в конце тринадцатого века? Всем читателям Post Omnia и слушателям моих лекций совершенно очевидно – то было самое дорогое, чего у них не было – Всевышний. Теология – царица тогдашних наук, державно ржавой рукой правила там бал, отправив на кухню разгребать золу свою служанку по имени Философия. В бесчисленных облаках Utrum обсуждались туманные темы, казавшиеся важнейшими для дела спасения человеческих душ – об особенностях триединого существа возлюбленного Господа, Его Всемогуществе, Всеведении, Всемилостивости и т.д. и т.п.. И тут случился если не сдвиг, то поворот парадигмы к темному лесу богословия задом. С подачи Фомы Аквинского языческого Аристотеля приняли-таки в христианский Пантеон работать главным оракулом по всем прочим натурфилософским вопросам. Соответственно, повернулись и головы ученых ловцов птицы цвета ультрамарин. Происходил, однако, этот процесс не одним резким рывком, а постепенно, пошагово. В частности, забавна история рождения модели virtus derelicta – оставленной силы — из черепного чрева известного нам с прошлой серии персонажа Франциска из Марке. Prima facie, то был важный промежуточный этап развития менталок на пути к галилеевской инерции – идея, помимо прочего, позволявшая звездам блуждать в безвоздушно-эфирном пространстве без помощи мускульной силы ангелов. Но вот известный немецкий историк науки Аннелиз Майер придерживалась диаметрально противоположного мнения: «Критическое отличие между принципом инерции и теорией импетуса лежит в … идее о том, что движение само по себе остается неизменным в отсутствии любых внешних или внутренних сил, и что, как следствие, существуют (насильственные) толчки, в ответ на которые движущееся тело не выказывает тенденции к возвращению в состояние покоя. Эта идея сигнализирует кардинальный отказ от Аристотелевского принципа omne quod movetur ab aliquo movetur (все, что движется, чем-то сдвинуто), и тем самым разрушения фундамента схоластической механики, каковой теория импетуса все еще сохранила и на которой покоилась. Это отличие во всяком случае было настолько сильным, что новая идея не могла быть развита на базе старой теории, но только в оппозиции к ней».

Упомянутый в вышеприведенной цитате «импетус» был всего лишь альтернативным названием все той же модели virtus derelicta, которому, во многом благодаря будущему гостю БГБ Жану Буридану, посчастливилось пробиться в викиальность. Речь шла о самом заметном косяке перипатетической науки – кинематической теории движения. Только слишком ленивый или чересчур ортодоксальный не сомневался в истинности идеи антиперистасиса – стрела, будучи выпущенной из лука, якобы, продолжала свое движение за счет воздуха, подталкивавшего ее сзади. В далекие раннехристианские времена над сей откровенной глупостью с мудреным названием издевался оригинальный мыслитель Филопон. Схожее порицание на ее счет выписали многие арабские ученые, включая Авиценну. Находились отдельные критики великого авторитета древности и в ранне-схоластической католической среде. Франциск из Марке подошел к данному вопросу системно. Будучи профессиональным теологом, он, конечно же, все еще не мог оторвать ментальный взор от основного предмета своей дисциплины — Всевышнего. Среди прочего, его внимание притягивало таинство Евхаристии и соответствующая доктрина транссубстанциации. Аксиома, принимаемая на веру каждым христианином, настоятельно требовала объяснение механизма ее работы — как получается, что в самых обыкновенных с виду и на вкус хлебе и вине содержатся тело и кровь Спасителя?! Должно быть, существует общий метафизический закон природы, позволяющий определенным качествам сохраняться в предметах скрытым оккультным образом?! Doctor succintus был готов перевести взгляд на грешную землю, рассматривая проблематику длящегося полета стрелы только ради аналогии, дабы указать своей аудитории на возможность существования подобного феномена. Pace Аннелиз Майер, эта штука, спрятанная внутри Святых Даров или летящего предмета, для него вовсе не являлась Аристотелевской или любой иной физической силой. На современном языке это, скорее, была некая информационная начинка, превращавшая сухие коржи материи в великолепное пиршество, в нематериальный божественный пирог.

Что же происходило с этой заключенной в застенках катапультированной вещи волшебной субстанцией, а точнее, на схоластическом языке, акцидентальной формой, дальше, со временем?! Оставалась она там на вечное поселение, лишь по мере необходимости будучи расходуема на преодоление сопротивления окружающей среды?! Или же постепенно умирала в соответствии с ненапечатанным на упаковке сроком годности?! Вывод Франциска из Марке снова оказался обусловлен чисто богословскими соображениями. Надлунный мир, как известно, был заспиртован Аристотелем в эфире и тем самым освобожден от круговерти рождений и смертей, генерации и коррупции бренной Земли. Означало ли это, что святые, блаженствуя на самой верхотуре небесных сфер, в райских кущах Эмпирея, были не в состоянии что-либо сказать, не породив при этом бесконечно длящееся эхо?! Успокойтесь, товарищи верующие, хвалу Господу его верные поклонники воспевают не только ментально-духовными органами, но и самой банальной глоткой. И производимые ими звуки глохнут со временем в точности, как и у нас. Почему?! Все по той же причине – virtus derelicta и там присутствует, капелька по капельке исчерпываясь. В точности, как гончарный круг, вращаясь, постепенно замедляется и останавливается, так и голосовые вибрации потихоньку сходят на нет. Вот так универсальная амбициозная модель, пытавшаяся разом объяснить гигантский спектр феноменов – от таинства Евхаристии до полета стрелы – пала жертвой благочестивых соображений о житии святых. Дай virtus derelicta свойство неисчерпаемого источника инкорпорированной силы, и мы получили бы, если еще не первый закон Ньютона, то уже импетус Буридана.

Отсюда очевидным становится заключение о том, что бабулечка-модель отнюдь не конфликтовала со своими собственными внучатками. Более того, вполне достаточно было умерить ее фамильные аппетиты, запретить обжираться теологическими тортами, обтесать домен применения, как девица обретала прекрасную стройную фигурку. Собственно, как раз это и произошло в котелке Галилео Галилея, сварившего из средневековых ингредиентов идею инерции — интегральную часть современной науки. Важнейшую! Фундаментальную! И к тому же весьма шаткую, интуитивно противоречащую житейскому здравому смыслу. В самом деле, спросите кого угодно, кто еще не учился в школе или уже напрочь позабыл содержимое учебников — наш повседневный опыт настоятельно твердит о том, что никакой движитель постоянно за бесплатно тарахтеть не станет, а уж, коль скоро какая-нибудь вещь сдвинулась с мертвой точки, то, как правило, за счет мускульной силы живых существ. Не исключено, что философское переосмысление именно этого простейшего принципа когда-нибудь приведет и к новому прорыву — в пост-физикалистскую физику. Для этого строго необходимо, чтобы люди задались вопросом о возможной реализации того, что мы бездумно и напыщенно величаем законами природы…

Но, пока в фокусе их внимания находятся совершенно другие вопросы, богатые на данные ученые будут продолжать плакать, рыдать, голосить и стенать. Они ведь обречены плестись как-нибудь и куда-нибудь, держась за хвост клячи текущей парадигмы. Нам же остается на сегодня поаплодировать их тоже богатым, но на другие данные предкам, прилежно искавшим Бога, но почему-то нашедшим науку. Каким волшебством средневековые теологи, витавшие в облаках эфемерных utrum-ов, смогли-таки нащупать релевантные темы, обнаружить золотоносные руды великих открытий, откопать далеко не самую завалящую истину?! Смотрите-ка — да они попросту смеются над нами, просвещенными и образованными физикалистами! Хохочут! Гогочут! Улюлюкают! Нет, это мы сами разрезали этой модели рот, чтобы вдоволь попотешиться над дремучими схоластами. На самом же деле она тоже плачет. Она рыдает, голосит и стенает, взирая на своих заблудших в безбрежном океане информации безбожных потомков. И мы не имеем права спокойно улыбаться ей в ответ до той поры, пока не обнаружим другие, метафизические законы природы, которые превратят их невероятно удачные случайные тыки, чудесным образом опрокидывающие все постулаты теории вероятности, в самые заурядные и закономерные явления мира ментальных моделей…

Может быть, те слезы на совести Госпожи Гордыни?! Или каких иных Господ Грехов? Не Дьявол ли, случаем, попутал?! Модели этой категории вопросов непроходимыми завалами преграждали путь человечества к сокровищам знаний. К счастью, нашлись люди отчаянные — бритвой их по горлу и в колодец истории. Джентльмены науки приглашаются в Блог Георгия Борского.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Баланс добра и зла в нашем бренном мире кажется критически нарушенным в пользу последнего. Пожалуй, все, что люди больше всего ценят и любят – себя самих, котиков-собачек и прочих милых зверюшек, произведения искусства и архитектуры, удобства, артефакты и порой даже ландшафты – суть образования крайне хрупкие. Хрупкие в том смысле, что на их первоначальное создание и последующее поддержание в рабочем состоянии требуется значительно больше усилий и времени, чем на варварское уничтожение. Для того, чтобы объяснить этот феномен, не нужно пробуждать к существованию легионы бесов во главе со врагом рода человеческого. Да и физические модели наподобие второго закона термодинамики вполне можно оставить почивать на лаврах в перинах учебников. Достаточно вместе с философами или математиками сообразить, что любая из вышеперечисленных благих для нас сущностей – суть крайне редкая комбинация элементарных первокубиков бытия, что бы они из себя не представляли. Простейшая пермутация немногих, весьма немногих ноликов и единичек в этих гигантских последовательностях мгновенно убивает то, что мы почитаем за их полезные потребительские качества.

Я согрешил очередным воспроизведением столь банального соображения не без корыстной цели. Мне чертовски захотелось его противопоставить несколько менее очевидному наблюдению за ангельской природой идей. Баланс истины и лжи в мире логики кажется существенно нарушенным в пользу первой. То, что ученые больше всего ценят и любят, — леммы и теоремы, корректные обобщения и догадки, доктрины и теории, одним словом, модели — суть образования крайне стойкие. Стойкие в том смысле, что, будучи первоначально созданными, они всегда остаются в истинном состоянии, более того, пользуясь органами дедуктивного размножения, производят многочисленное подобное себе, т.е. столь же истинное потомство. И в самом деле, опираясь на фундамент выверенных посылок, попросту невозможно построить здание ошибочных выводов, конечно же, если при этом аккуратно пользоваться цементом общеизвестных правил. Напротив, комбинация ложных посылок запросто может породить неожиданно корректный результат. В качестве иллюстрации возьму, скажем, заведомо фейковые пропозиции «Сократ – осел» и «Все ослы – философы». Нетрудно убедиться, что элементарное применение к ним силлогизма Barbara первой фигуры производит несомненное «Сократ – философ». Это все теория, а как насчет практики?! Разве такое в настоящей жизни случается?! Дабы в этом убедиться, сегодня я приглашаю Вас на очередную экскурсию вглубь веков. В перископе нашей субмарины времени Reverendus Frater – благочестивый брат-минорит Франциск из Марке.

То был представитель племени младого и незнакомого читателям Post Omnia. Вышеупомянутая асимметрия добра и зла в применении к древним историческим личностям выражается в том, что обычно нам достоверно известны лишь даты их смерти, а вот данные о рождении навсегда остаются закрыты чередой темных веков. Посему можно только догадываться, что Франциск впервые увидел свет Божий где-то в районе 1290-го года. Случилось это радостное для науки событие в итальянском городе Аппиньяно дель Тронто (неподалеку от Асколи, в области Марке). Надев хабит своего знаменитого тезки, он получил образование в учебных заведениях Ордена, в том числе в Париже. Отработав некоторое время в провинциальных studio, заслужил возвращение в стольный град католического богословия. Там он и пристроился читать лекции по «Сентенциям» Ломбарда примерно в то самое время, когда Петр Ауреол занимал почетное кресло францисканского магистра-регента теологии. Посему неудивительно, что в круге тех Utrum, которыми он интересовался, были многие модели его старшего товарища по партии, в том числе «вредная особа» Божественного Всеведения из предыдущей статьи. Однако то был мыслитель самобытный, заслуживший у современников почетное звание Doctor Succinctus – лаконичный, емкий доктор. И захотелось ему почему-то высказаться на необычные, младые и незнакомые темы…

Вот Вы как думаете, звезды они какие? Далекие? Блестящие? Загадочные? Полагаю, что трудно найти такого современного человека, который, отвечая на этот вопрос, в своем перечне ответов упомянет «благородные». А между тем, в средние века именно этот, на теперешний вкус, несуразный предикат пришел бы на память ученым схоластам самым первым. То было вообще чуть ли не самое универсальное определение, применяемое практически ко всему – Божии твари были более или менее благородными в зависимости от местоположения на Великой Лестнице Бытия. Не только каждый камешек знал свой шесток, на той же шкале были упорядочены и нематериальные вещи, такие, как добродетели или совершенства. Что же касается звезд, как неподвижных, так и блуждающих, нынче именуемых планетами, то предпочитались те, что располагались ближе к седалищу Всевышнего – высокому Эмпирею. Соответственно, самым поганым местом в космосе являлась наша грешная Земля, как наиболее удаленная от Божией Окраины центральная точка сферы. Эти верования были замечательно когерентны моделям древнего Аристотеля, который из своих соображений наполнил надлунный мир великолепной квинтэссенцией-эфиром, предоставив подлунному гнить в антисанитарных условиях кромешной мешанины из прочих четырех первоэлементов.

Эта насквозь завравшаяся менталка долго зловредно вставляла палки в колесницу науки. Однако, оказалось, что и сию ложную модель можно приспособить для производства детей Истины. В частности, наш Франциск из Марке обратил внимание на то, что ее требования к благородности небесной материи противоречили самим себе. С одной стороны, Аристотелевский эфир бесспорно располагался в весьма и весьма благолепном, залитом светом Божественной благодати месте. С другой же был неспособен принять никакую, кроме как неодушевленную, субстанциальную форму, что, по другой расхожей догме, свидетельствовало о его низкородном происхождении – ведь разумная форма жизни в божественной иерархии стояла на несколько ступенек выше неживой. Следовательно, единственный выход из тупика абсурда – это вход, то бишь вернуться назад к посылкам и предположить, что благородность всех первоэлементов, не исключая волшебную квинтэссенцию, строго одинакова. А не может ли такого быть, — подумать страшно, аж волосы встают дыбом! – что Сам Философ ошибался, и никакого существенного отличия надлунного мира от подлунного вовсе не существует?! Нет покоя молодым и рьяным — продемонстрировать это должны были другие аргументы.

Предположим вместе с Аристотелем, что неразрушимые небесные сферы сшиты из принципиально другой материи, нежели вечно портящиеся и гниющие во прахе черви земные. Стало быть, и субстанциальные формы у них особые, которые можно напихать лишь нетленным веществом. Но, позвольте, разве возможно уничтожить землю, воду, воздух или огонь?! Всемогущий Всевышний, пожалуй, с этой задачей справился бы, но и то при помощи какой-нибудь волшебной аннигиляции. А уж обыкновенным силам природы тут точно не сдюжить! Итак, и с точки зрения разрушимости между земной и небесной материей категорического отличия быть не может. Нисколько неудивительно, добавляет Франциск, разве все первоэлементы в соответствии с доктриной самих перипатетиков не являются производными одной и той же первичной материи?! Но тогда искомая разница между ними, должно быть, заключается в каких-то количественных параметрах?!

Для того, чтобы Вы по достоинству могли воспринять красоту его следующей модели, мне придется еще раз расплеваться с ложными уродливыми порождениями древнегреческой философии. Предполагалось, что такие атрибуты вещей, как запах, вкус или цвет, обеспечиваются в них т.н. акцидентальными формами, которые, в отличие своих субстанциальных сородичей, являются вторичными добавками к основной функциональной начинке. К этой же маловажной категории относились любые числа, описывающие эти предметы. Но как же весь этот разношерстный коллектив форм умудрялся произвести на аудиторию впечатление целостного хора?! В представлении последователей Аристотеля они все были развешаны у субъектов внутри, будто игрушки на елке. Но что же представляла собой эта елка? Конечно же, это материя, — ответил Франциск из Марке. А, коль скоро это так, то из применимости одних и тех же количественных параметров, читай, акцидентальных форм, к феноменам надлунного и подлунного миров следует единство их фундаментального естества. Человек — белый и камень — белый, разве отсюда следует то, что они сотворены из одного и того же вещества, — возразите Вы?! На современном языке речь шла о микрочастицах, спрятанных под покровом различных химических элементов. И, в конечном счете, именно их единство обусловливает то, что одни и те же алгоритмы измерения по отношению к ним производят схожие числа – аргумент дремучего схоласта работает!

Итак, представитель племени младого незнакомого не пожелал со всеми удобствами расположиться в стане Аристотеля, который с таким трудом удалось построить его предшественникам, но соизволил немедленно отправиться еще дальше, в страшные неведомые эпистемологические дали. Мир, безжалостно распиленный Аристотелем пополам, воссоединился, повсюду над одной и той же материей хлопотали и работали одни и те же законы природы. Отсюда прямая дорога, правда, пересекаемая непроходимым каньоном Коперника, шла к применению точных знаний, полученных в астрономии, к феноменам обыкновенного физического мира, к великому ньютоновскому синтезу механики Галилея с моделями Кеплера. Полку открытых человечеством истин прибыло – и то был неистребимый, неразрушимый подобно мифическому эфиру полк. Почему же долгожданная победа не была достигнута? Почему рождение науки в Европе не случилось на два-три столетия раньше прописанного в учебниках истории срока?! Почему хорошо обоснованная модель высокорейтингового автора, опубликованная в стольном городе Париже, не первенствовала на конкурсах средневековой красоты?!

Обращу Ваше внимание на определенное свойство характера модели, которое антропоморфно назову добродушием. Она не орала по-базарному во всю глотку, распинаясь в любви к распятому Богу. Она не требовала и пригвоздить несогласных к позорному столбу еретиков и безбожников. Она не стращала противников муками ада, не привлекала сторонников предвыборными обещаниями вечной жизни. Она вообще не была вредной особой. Она всего лишь тихонько смастерила изо лживых посылок скромную истину. Еще одну из многих и многих, без соответствующего ярлыка и хрустящей яркой упаковки. Чтобы на такую мышь серую обратили внимание в свете темных веков, университеты должны были сформировать в своих недрах критическую массу мыслителей, способную запустить цепную реакцию приобретения знаний. Ту единственную реакцию, что может изменить баланс добра и зла в нашем бренном мире в пользу первого…

Я тебя породил, я тебя и оздоровлю. Так, должно быть, решил Франциск из Марке, отчаявшись найти дельных соратников в деле развития своей полудохлой модели. И нашел для этого спрятанные резервы сил. Virtus derelicta — в Блоге Георгия Борского.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Некоторые модели злокозненно налагают жестокие ограничения на размножение себе подобных. Делают они это, мастеря для власть предержащих алгоритм, с выхода которого снимается аксиологическая оценка ближних своих. Если оная оказывается ниже еретического порога, то следуют карательные меры. Как минимум, это планомерный разгром рейтинга, после коего полка желающих флиртовать с опозоренной особой сильно убывает. Как максимум, это аборт — оперативное вмешательство, хирургическая ампутация зараженных неугодной идеей членов общества, дабы те не распространяли заразу далее. Хуже того, те же вредные менталки, с другой стороны, всячески поощряют приплод, но в строго определенном бестолковом меметическом направлении. Так, в далекие времена моей юности, когда социализм развился до регулярных полетов в космос и колбасы по талонам, нельзя было высказываться против руководящей роли компартии или за прекращение пролетарской помощи братскому афганскому народу. Зато повсеместно приветствовались сочинения, прославлявшие диалектическое единство и борьбу противоположностей или обнажающие зияющие раны загнивающего капитализма. Каждому верующему в меру очевидно, что и в российской современности балом правят подобные существа, разве что их гранд-нарративы несколько мутировали. Стоит ли тогда удивляться тому, что в католической Европе в далекие темные века на свет Божий повылазило такое же змеиное отродье?! Они безжалостно жалили своими раздвоенными ядовитыми языками костров Святой Инквизиции всех тех, кто отличался неортодоксальной трактовкой вопросов веры. И милостиво разрешали подсюсюкивать себе всем тем, кто присоединялся к их божественно прекрасному шипению…

Так говорил Блаженный Августин: «Даже те [люди] намного более приемлемы, что твердят о судьбоносном влиянии звезд, чем те, кто отрицают [возможность] знания будущих событий. Ибо признавать, что Всевышний существует, и в то же время отрицать, что Он является Всеведущим по отношению к будущему, суть самая очевиднейшая глупость… Тот, кто не обладает знанием будущего, не является Богом. Посему наша воля имеет в точности столько власти, сколько даровал ей Господь и сколько предназначил, что должна иметь; и посему какую бы власть она не имела, она имеет ее в самых четких пределах; и что бы она не совершала, она совершенно точно должна была это совершить, поскольку Тот, чье Всеведение безошибочно, знал заранее, что у нее достанет на это сил и что она это сделает. Поэтому, если я бы должен был хоть что-либо назвать судьбой, то, скорее, сказал бы, что судьба слабее воли, каковая имеет ее в своей власти, чем то, что свобода нашей воли исключена тем порядком причин, который, необычным применением слова свойственного им самим, стоики называют Судьбой». Беда была не только в том, что общепринятый главный теоретик католической партии тем самым обрек ряд весьма перспективных моделей на прозябание в глупейшей луже с нулевым рейтингом. Помимо того, он взвалил на плечи многих грядущих поколений теологов тяжелейшую ношу и неблагодарную задачу разруливать очевиднейший логический раздор Божественного Всеведения со свободной волей. Сам-то он ограничился заливанием пламени разгорающегося конфликта водицей риторических рулад. Вдохновенный Боэций, будучи осужденным на жестокую смерть, мидрашил-мидрашил старую проблему, ан так и не размидрашил. Фома Аквинский, будучи обреченным на святую жизнь, сочинял-сочинял новую сказку, да так и не сочинил. Дунс Скотус, будучи избранным в лидеры францисканцев, бился-бился над тончайшими distinctionibus-отличиями, но так их и не разбил. И вот тут-то на авансцене истории… нет, не мышка с ловким хвостиком появилась, а всего лишь Doctor Magnus, мыслитель по имени Petrus Aureoli или Петр Ауреоли – герой нашего сегодняшнего времени.

Чем же не устроили дипломированного парижского богослова многочисленные готовые решения общепризнанных авторитетов?! То не был скандалист, подобно сонному Иоанну из предыдущей статьи. Более того, весьма вероятно, что он, земляк Папы каорец, обласканный им деньгами и чинами, стал бы законопослушным штрейкбрехером в намечавшемся бунте миноритов против Святого Престола, кабы не отдал душу Господу до издания печально знаменитой буллы Quia nonnunquam. Нет! Скорее всего, он просто испытывал нечто похожее на чувства слепого кота Базилио, всматривающегося в лоснящееся в предвкушении поживы лицо лисы Алисы. Эта модель его обманула! Запутала! А запутаться было немудрено. Блаженный Карабас-Августин подарил глупеньким Буратино первый золотой тезис, выпихнув Всевышнего за пределы шкалы времени, вдаль от поганого подлунного мира генерации и коррупции. Его Бог узревал все сразу, и прошлое, и будущее «одним вечным, неизменяемым и непостижимым видением». Другими словами, события не проходили мимо Него, подобно тому, как это происходит с простыми смертными, но представлялись ему единым целым «безвременным настоящим». Наличие этого удивительного свойства у Вседержителя он объяснял особенностями Его божественной натуры. Но как же быть со свободой воли, разве она не превращается при этом из реальной способности живых существ творить будущее в виртуальную, в банальный самообман?! Боэций, ощутив подвох, добавил в ментальную копилку универсально спасительное соображение о том, что человеческое соображение беспомощно, т.е. пути Господни неисповедимы, и каким-то хитрым образом Он все-таки может обладать знанием не только необходимого, а и бытьможного грядущего. Ансельм Кентерберийский и Петр Ломбардский пытались произвести существенный вклад в общий клад, но лишь сгустили вербальный туман над страной умников-схоластов. Свой христианский теологический долг пятым номером честно пытался исполнить Фома Аквинский. Он обратил внимание аудитории на отличие между непосредственными и удаленными причинами. Так, растущее дерево непосредственно зависит от собственной «генерационной мощи», но удаленно еще и от солнечного света. Первую можно подавить или ограничить, она бытьможна, а вот последняя необходима. Бог – все равно что центр, вокруг которого по окружности течет время. Он словно наблюдает за дорогой, по которой плетутся, влекомые могучими порывами времени, люди, с удаленного красивого холма, не принимая в этом участия, не вмешиваясь и не управляя процессом.

Мы потихоньку добрались до эпохи, описанной на страницах нашего романа, и, хотя философская позиция Джио не была зарегистрирована в анналах истории, многие его знакомые ломали копья на том же интеллектуальном ристалище. Так, Дурандус из Сен-Пурсена, следуя учению другого видного анти-томиста Иакова из Метца, подверг модель своего именитого предшественника сокрушительной критике. Возьмем непосредственные причины некоего бытьможного события, то бишь такого, которое можно подавить или ограничить. Но ведь все эти причины тоже можно знать, и вся их совокупность определит в точности то, что случится. Следовательно, отрицая наличие подобного знания у Всевышнего, мы нечестиво подавляем или ограничиваем Его Всеведение. Кто же вступился за честь обиженного главного теоретика доминиканской партии?! Внимательным читателям нетрудно догадаться, что то был еще один персонаж Post Omnia — Гервей Наталис. И победа, как мы знаем, была на его стороне – вредная модель издала ряд нормативных документов запретительного характера и постепенно задушила голоса меньшевиков. Что же в это время происходило в стане могучей францисканской оппозиции?! Там было, пожалуй, еще побольше теологов, и с большим запасов самым влиятельным из них на пороге 14-го столетия стал Дунс Скотус. Мог ли он не поправить ошибки возлюбленного брата Фомы?! По его мнению, ничто не существовало в вечности, помимо многочисленных ‘сейчас’. Геометрическая аналогия Аквината с окружностью не работала, поскольку в любой данный момент времени наличествовала лишь одна бегущая по ней точка, а не их совокупность. Совершенной ахинеей являлось и деление причин на непосредственные и удаленные. Бог, как необходимая первопричина, определял всю цепочку дальнейших каузальных связей, следовательно, являлся первоисточником всех бытьможностей.

Нет бытьможностей, негде и свободной воле проявиться. Неудовлетворение всеми вышеперечисленными моделями, скорее всего, и обусловило решение Петра Ауреола в очередной раз попробовать затащить на гору ортодоксии ее краеугольный теологический камень. Он не был готов рискнуть стать диссидентом-еретиком и послушно вторил Августиновой вредной мантре-аксиоме – Всеведение суть общепринятая «концепция разума», строго необходимая для Божественного совершенства, свойство Его натуры. А вот со старшим товарищем по партии, Дунсом Скотом, он как раз не согласился, его Господь вообще не творил бытьможностей, из Божественной неизменности следовала необходимость последствий Его волеизъявления. Он попросту перечислил все, что Всевышний знает: «quidditates-чтотности, т.е. эссенции всех вещей, их текущее состояние существования, будущее естественно-природных явлений, таких как дождь или ветер, будущее проявлений свободной воли, таких как повадки людей, их добродетели и грехи, необходимые свойства вещей, такие как «треугольник имеет три стороны», бытьможные свойства вещей, такие как «Сократ сидит», наконец, временную последовательность событий, например, «Цезарь уже был» или «Антихриста еще не было». В отличие от нас или Гугла, Бог обладает всей этой гигантской кучей когнитивного мусора, не меняясь, однако, при этом «неудаленно и абстрактно» одновременно. В этом последнем, риторически хитрющем обороте, «красноречивый доктор» и вознамерился спрятать возможность мирного сосуществования Всеведения со свободной волей. Прошлое и будущее только кажутся далекими друг от друга, по сравнению же с вечностью они на равных правах. Абстрагируясь от «раньше» и «позже», Бог, подобно базе данных всевозможных моделей, обладает знанием, выражаемым в схожести с бытьможными состояниями мира. Это знание ввиду его «неудаленности» не предшествует грядущему и, тем самым, не мешает проявлению свободной воли.

Ой ли?! Петр Ауреол, ловко лавируя между Сциллой томизма и Харибдой скотизма, сотворил свою более-менее оригинальную модель. Но привела ли она корабль его богословия в благословенную гавань Истины?! Увы, его могучие интеллектуальные усилия привели все к тому же пустому результату. Пускай знание бытьможностей Всевышним не предшествует их осуществлению. Пускай ему удалось абстрагироваться от «раньше» и «позже», сохранив интимную близость Божественных познаний с каждым мгновением. Пускай даже Господь нисколько каузально не виноват в тех прегрешениях, которые мы совершаем. Тем не менее, из самого наличия и предполагаемой истинности этой информации, хоть и лишенной ярлыка времени, следует, что никакое грядущее нам, сотворенным из праха земного, своей свободной волей сотворить не дано. И мы, хотим того или нет, обречены болтаться в цепких клешнях судьбы, испытывая лишь обманчивое виртуальное ощущение способности повлиять на ход событий. И все же, Сизифов труд видного францисканского богослова не пропал зря. С каждой новой неудачной попыткой втащить краеугольный камень христианской теологии на гору ортодоксии становилось все более очевидным, что модель, заставляющая своих поклонников схоластических мыслителей это раз за разом делать, насквозь залгалась и попросту вредничает.

Сонные модели у нас в гостях были, со вредными мы тоже сегодня повстречались. Не пора ли нам свести знакомство с более приятными, а самое главное, ментально полезными и плодовитыми дамами?! Прекрасное недалеко – в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание: В статье упомянуты некоторые теологи, принявшие участие в размидрашивании проблемы Божественного Всеведения. Однако, далеко не все. Пополните список.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Так говорил Антти Ревонсуо: «Несколько теорий утверждают, что сновидения суть случайный побочный продукт физиологии REM (БДГ)-сна и что он не служит какой-либо естественной функции. Феноменологический контент сновидений, однако, не является настолько дезорганизованным, как следовало бы из таких взглядов. Форма и содержание сновидений не случайны, но организованы и избирательны: во время сновидений мозг конструирует сложную модель мира, в которой некоторые типы элементов, будучи сравнены с бодрствованием, представлены недостаточно, тогда как другие чрезмерно. Более того, содержимое сна последовательно и существенно модулировано определенными типами событий периода бдения. На основании этих свидетельств я выдвигаю гипотезу, что биологической функцией сновидений является симуляция угрожающих событий, репетиция восприятия сей угрозы и того, как ее избежать. Чтобы оценить эту гипотезу, следует рассмотреть изначальный эволюционный контекст сновидений и возможные следы, которые он оставил на контенте сновидений нынешней популяции людей. В среде наших предков человеческая жизнь была коротка и полна угроз. Любое поведенческое преимущество в преодолении опасных событий увеличило бы вероятность репродуктивного успеха. Механизм произведения сновидений, который стремится выбрать угрожающие в бодрствовании события и симулировать их снова и снова в различных комбинациях был бы ценным для развития и поддержания умения избегать опасности. Эмпирические свидетельства из нормативного контента снов, сновидения детские, повторяющиеся, кошмары, пост-травматические и сновидения охотников-собирателей показывают, что наши механизмы произведения сновидений на самом деле специализированы на симуляции угрожающих событий и таким образом поддерживают гипотезу симуляции угрозы как функции сновидения».

Не знаю как Вас, а меня в вышеприведенном дискурсе пуще всего прочего привлекает слово «симуляция». Давайте представим себе шахматиста, рассчитывающего варианты в той или иной позиции. Типа «если он туда, то я сюда» и т.д.. Скажу вам по секрету, для этого ему вовсе не надо передвигать фигурки на доске. Даже смотреть на нее не обязательно. Вполне реально воспользоваться моделью происходящего в голове. Более того, не скажу за всех, а конкретно у меня эта менталка вообще ничего общего со зрительной картинкой не имеет, это, скорее, символы какие-то в извилинах копошатся. Так, готово, представили? А теперь чуть усложним правила древней забавы королей по направлению к странной игре по имени жизнь. Пускай те ладьи, слоны или кони ходят не по утоптанным простейшими алгоритмами дорогам, т.е. прямо, по диагонали или буквой «Г», а как им Каисса на душу положит – практически непредсказуемо, в зависимости от их внутреннего психического состояния. Как вы предлагаете тогда искать несчастному шахматисту путь к победе?! Да будь он самым выдающимся гроссмейстером, даже чемпионом мира, никакой расчет теперь ему не поможет, без практической «симуляции» прямо на доске ему не обойтись. Ему придется пользоваться методом тыка, причем, в буквальном смысле – опрашивая каждого носителя свободной фишечной воли, куда тот намеревается в данной ситуации прыгнуть. И запланировать оптимальную для искомой цели последовательность тычков можно будет, только закончив этот хитроумный процесс. Назовем его сновидением и отметим, что в отличие от гипотезы известного финского философа, наша модель находится на более высокой, каузальной фазе развития – ведь она предсказывает необходимость наличия сего физиологического феномена, а не всего лишь объясняет его присутствие. Обогатив вас сим ультрасовременным наблюдением за человеческой природой, я предлагаю вам обратить свои очи светлые на темные века. Сегодня у нас в гостях нищенствующий монах-доминиканец по имени Иоанн, по местообитанию Парижский, а по прозвищу Соня (Quidort), грезам коего не досталось подобающего его влиянию на судьбы человечества внимания на страницах романа Post Omnia.

История начала 14-го столетия произвела странную короткую рокировку главными религиозными Орденами того времени. Францисканцы, для которых главной заповедью всегда являлась евангельская бедность, а спиритуалы в их рядах и вовсе прославились постыдной непокорностью апостольскому престолу, отчего-то отчаянно протестовали против произвола светских властей. За что и были наказаны ссылками в места, столь отдаленные от Парижа, что свет их разума, в том числе от таких звезд теологии первой величины, как Дунс Скотус, не был более заметен в университетской столице католического богословия. В то же время якобинцы, ставившие во главу угла послушание викарию Христа на земле, почему-то чуть не поголовно подчинились восставшему против тирании Бонифация VIII-го королю франков Филиппу. Потому не кажется удивительным, что синфазно с прочими братьями-проповедниками вибрировала и душа магистра Иоанна. Однако, этот факт все же заслуживает внимания, поскольку он, несмотря на мирную кличку, имел репутацию забияки и активно искал стычек со своими ближними схоластами. Так, его перу принадлежала Correctorium corruptorii ‘Circa’, работа, только на поверхности предназначенная для защиты Фомы Аквинского от нападок Уильяма де ла Мара, в глубинах же изобиловавшая чудо-юдо-рыбинами весьма неортодоксальных воззрений. В Tractatus de Antichristo он пустился в эсхатологические спекуляции. В De confessionibus audiendis не убоялся вступить в горячую полемику с секулярной профессурой. Не менее четырех епископов были возмущены его трактовкой таинства Евхаристии. И в политической философии его предписания плохо противоречили хорошо известному рецепту ангельского доктора: «Все христианские короли должны подчиняться Первосвященнику, наследнику Св. Петра, викарию Христа, Римскому Понтифику, как самому Господу Иисусу Христу». А именно, в своем самом известном опусе De potestate regia et papali – «О власти королевской и папской» он не пошел проторенными путями.

Что за бредятина ему пригрезилась, когда он отказал папству базировать свои претензии на Даре Константина? Во всяком случае, диаметрально противоположная точке зрения Марсилио из Падуи. В его ментальной модели никакого переноса империи с Востока на Запад как раз не приключилось. Византия была и все еще являлась правопреемницей Древнего Рима, а королевство франков – образование новое, никак не связанное с Вечным Городом. Следовательно, ни малейших законных оснований его подчиненности Апостольской Столице из старинного документа вытянуто быть не может. Более того, еще знаменитый юрист Аккурсио доказал, что дело императоров – растить свои владения, ведь augustus – августейший владыка -имеет тот же корень, что augere – увеличивать (обратите внимание, типичный для средних веков этимологический вывод, основанный на модели богоданности языков). Мог ли тогда Константин свершить действие прямо противоположное заповеди Господней, отдав свой доминион церкви?! Получился значительно более правдоподобный против сына Антенора нарратив, не так ли?! Заметим, что у Иоанна не было ни малейших побудительных мотивов защищать германский рейх, его идеалом являлось национальное государство типа царства Филиппа Красивого. Он даже выдвинул несколько аргументов в пользу своего предпочтения. Во-первых, по воле Бога, все люди разные и отличаются друг от друга местом пребывания, языком и обычаями. Следовательно, естественным является разделение тела Христова на множественные органы, т.е. по природе своей человек – гражданин того или иного отдельного социума. Во-вторых, светская власть, в отличие от вербально-духовной, физически не в состоянии управлять подданными, находящимися на значительном удалении. Наконец, в-третьих, королевства являются более мирными образованиями, нежели империи. Это последнее спорное утверждение он защитил не столько экскурсом в историю, как авторитетом Бл. Августина, некогда отметившего, что римляне были значительно менее воинственными, пока не расширили свои границы за пределы традиционных мест обитания латинских племен…

История вообще не была мускулистым местом Сони. Для написания своей книги он возлег на произведениях популярных в среде доминиканцев авторов – энциклопедическом «Speculum majus» Винсента из Бове, «Зерцало» особенно кривое в той его части, что отражала былое, а также столь же фантастичных летописях другого брата-проповедника Мартина из Опавы. Если первый из них подвизался при дворе Людовика Святого и поддерживал претензии Капетингов, то второй, наоборот, кормился при папской курии. Вместе же они представляли собой богатый источник разноцветно интерпретированных, пусть и ложных, фактов. Потому не стоило большого труда выудить в этих анналах золотых рыбок прецедентов для сотворения искомых выводов. Так, обсуждая мифическую Папессу Иоанну, Иоанн подметил, что несмотря на то, что ее выбрали строго по чину, легитимность ее правления была никакая ввиду персонального дефекта оной, а именно скандально женского пола. Стало быть, даже правомерное восхождение на трон Петра и Павла не гарантирует их обладателям безоговорочную поддержку Господа. Обсуждая Троянское происхождение собственного королевства, виртуозно отмидрашил галлов от франков, что позволило заявить о независимости Парижа от Рима на протяжении всех средних веков. Другой легендарный Папа, Кириак, в общепринятой трактовке якобы отрекся от высочайшей должности, несмотря на всеобщие увещевания, дабы принять мученический венец вместе со Святой Урсулой и 11 тысячами девственниц. Эгидий Римский базировал на этом основании утверждение, что понтифик, такой как Целестин V-й, имел право отказаться от своей должности без соответствующей визы Царя Небесного. А вот Quidort-у приснилось по прочтению той же сказки нечто совершенно иное – обезумевший старец, отправившийся развлекаться с толпой развеселых молодух. За каковое преступление тот был совершенно правильно низложен кардинальской коллегией – значит, и с Бонифацием VIII-м имел право подобным образом расправиться церковный собор…

И привиделся Иоанну Мастер Тех, Кто Знает. И раскрыл он пред ним свою великую книгу «Политика». И поведал ему о совершенстве общественного устройства древнегреческих полисов-государств. И пригрезился ему Гуго Сен-Викторский. И раскрыл он пред ним великую книгу Соломоновых Притчей. И поведал ему о совершенстве мирового устройства, когда господство над оным передается от народа к народу словно мяч, нынче и вовсе разорванный. И осознал Иоанн, что приснилось ему как раз то, что он вожделел найти. То не Всемогущий Всевышний обнаружил победный тык, но его собственные пламенные молитвы, расплавив все преграды, проложили путь к идеальному будущему, словно Великий Комбинатор, обнаружили выход из лабиринта неведения. В нем он обрел прекрасную и мирную, хоть и несколько сонную, модель. В ней ни Папа, ни император, ни короли не обладали верховной властью. В ней вообще ни один земной владыка, самый могучий, не стремился подчинить своей воле всех прочих. В ней никто не пытался экспроприировать или денацифицировать соседей, но каждый занимался повышением плодородия в своем винограднике. В ней каждый шел своим путем, занимался своим делом и честно менялся со своими ближними продуктами своего физического и ментального труда…
Все, довольно, к дьяволу политику! Повернемся-ка мы лучше теперь передом к возлюбленным моделям средневековых схоластов. Лицом к лицу Бога увидать — можно только в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание 1: «Мастер Тех, Кто Знает», как очевидно из контекста — это, конечно же, Аристотель. Но кто его так назвал и в каком именно произведении?

❓Домашнее задание 2: Итак, Иоанн защищал независимость церкви от государства, тогда как Марсилио проповедовал верховенство светской власти над папством. Кто из их современников пошел еще дальше, требуя организации на базе империи единого мирового правительства? В каком именно произведении?

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Коль скоро мы с вами изучаем историю моделей, то, пожалуй, нас пуще всех прочих должны привлекать модели истории. Впрочем, эта тематика может интересовать наших читателей и по другим причинам. Что, как не грандиозные нарративы, меняющие интерпретацию и оценки общеизвестных событий и личностей, так потрясающе, порой, в буквальном смысле, влияют на нашу жизнь?! Библия во многом обязана своей популярностью не только священной, но и второзаконческой истории, избранными «фактами», а, точнее, толкованием их происхождения, «доказавшим» руководящую роль партии Господней во многоважных деяниях Сынов Израилевых. Именно исторический, а не диалектический материализм привел к победе коммунизма в отдельно взятой стране, ведь он полностью перевернул все привычные понятия о том, что такое хорошо и кто такие плохиши. Да и нынешний русский мир вовсе не из философских материй сшит, а лыком многочисленных, пусть и неуклюже выкромсанных из анналов истории, информационных лоскутков. Недаром Карл Поппер предупреждал всех желающих об опасности историцизма – без веры в меру ко столь щекотливым вопросам лучше не приступать. Отчего это так?! Все вышеупомянутые модели имеют одну общую черту характера – четкие политические пристрастия, каковые, собственно, и обуславливают их сиюминутное, но крайне эффективное влияние на умы людей, в особенности на больных, хронически отравленных наркотическим зельем самоизбранности.

Модель, что я пригласил сегодня посетить астероид БГБ, относится к тому же семейству гранд-нарративщиков. Однако, в отличие от вышеупомянутых признанных титанов духа, ей, меньшей сестричке великих и ужасных, не удалось свернуть шею неугодным и вытянуть за уши приятных себе персонажей. Она произвела порядочный скандал, но не смогла возглавить бал. Возможно, причины относительного неуспеха стоит искать в мета-контексте, в генетическом коде ее создателя. Марсилио из Падуи, похоже, что еще с детства отличался самобытным нонконформистским характером. Происходя из видного рода юристов, судей и нотариусов, предпочел пойти учиться на врача. Проживая в гвельфском городе, сблизился с капитанами гибеллинов — делла Скала из Вероны и Маттео Висконти из Милана. Став ректором университета в Париже, вскоре забросил академическую карьеру. Наконец, решительно отказавшись от ортодоксальных воззрений, вместе со своим приятелем Иоанном Жандунским погряз в опасной трясине аверроистских верований. Его первое, сразу же крайне полемическое, одновременно самое прославленное и ославленное сочинение, Defensor pacis («Защитник мира»), поначалу распространялось методом самиздата в виде анонимки, написанной от лица некоего сына Антенора (т.е. уроженца Падуи). То была разумная предосторожность, ведь в трактате разбиралась природа светской власти, утверждалась ее зависимость от народной поддержки и развенчивались претензии Апостольского Престола на всякое ею обладание. Имя настоящего автора трактата спустя пару лет всплыло-таки при невыясненных обстоятельствах, что заставило его нырнуть под теплое крылышко императора, как раз пребывавшего в состоянии холодной войны с Иоанном XXII-м. Там-то, при дворе короля Людовика, он и написал De translatione Imperii («О переносе империи»), сотворил модель истории – тему сегодняшней статьи.

“Общеизвестные летописи … говорят нам, что Эней, беженец после разрушения могучего града Трои, отправился в Италию по морю и основал Римскую Империю там, где сейчас стоит Рим, бросив семена в том месте, поскольку оно ему понравилось. Эти семена, как говорится, превратились со временем в великолепнейшее растение, что разбросало свои ветви по всем регионам земли, подобно тому, как крошечное горчичное зерно чудесным образом становится больше всех злаков, и в его тени все короли, принцы и вельможи каждой эпохи со своими народами отдыхают и наслаждаются благами мира. Ибо римляне, произошедшие от Энея, смогли подчинить весь мир своей власти при помощи оружия, воинской дисциплины, ратных упражнений, мирной свободы, культивации справедливости, уважения к законам, альянсов с соседними нациями, зрелым советам, возвышенным речам и благородным деяниям. На протяжении 700 лет от царствия Ромула до цезаря Августа они посылали свои армии по всему миру с такой смелостью и мощью, так сокрушив все королевства мира своей силой, что те, кто читает об их величественных достижениях нынче, внимают словно бы не свершениям отдельных мужей, а всей человеческой расы, и верится, что Мужество и Удача соревновались в установлении их империи».

Несложно заметить, где именно сын Антенора, соратника Энея, установил краеугольный камень своей ментальной модели. Вечный Город был призван заменить Петра и Павла христианской церковной истории в качестве отправной точки гранд-нарратива. Теперь, и в этом состояла основная задача его произведения, ему надлежало показать на манер «два Рима падоша…» и объективно на столь же шатких основаниях, что все имперские блуждания на протяжении долгих столетий были легитимными, сохранившими в целости исходный небесный мандат благосклонности госпожи Фортуны. Византия была в этом ряду наименее спорной первой остановкой, ведь приказ о переносе столицы исходил от законного кесаря. Однако, здесь на пути мешался «Константинов дар» Папе Сильвестру, на котором Апостольский Престол базировал свои собственные претензии на мирскую власть. Поскольку Марсилио был человеком темного века, несведущим в истории и тем паче в стилометрии, то доказать подложность сего документа ему не светило, по каковой причине от него ему пришлось аккуратно отмидрашиваться. С этой задачей он, в принципе, справился еще в Defensor pacis, направив удары своего остроумия на камень преткновения с неожиданного направления. Помогло тонкое, в фирменном схоластическом стиле, distinctio-отличие: «… существует два сорта судей, и лишь один из них образованный учитель, а, может быть, и практик по отношению к определенным вопросам, очевидным в каждой дисциплине. О том же пишет знаменитый философ по имени Аристотель, говоря, что «каждый является хорошим судьей в тех вопросах, в которых сведущ, и он в состоянии их хорошо рассудить», например, врач в вопросах здоровья и болезни. Другой же сорт судей правильно называть правителями, им дана власть и сила принуждения над теми, что преступают закон, посредством наказаний. Это в самом деле судья в соответствии с человеческим законом, о коем Апостол сказал [Рим. 13:4], что «он не напрасно носит меч:», т.е. имеет принудительную и военную силу, «ибо … он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое». И тоже верно, что он не должен быть особым экспертом в человеческом законе». Так вот, оказывается кардиналы и сам верховный понтифик заслуживали свою власть исключительно благодаря выполняемой работе – проповедям, почитанию святых, крещению, исповедям, прочим обрядам — что, конечно же, не могло войти ни в какое сравнение с божественным правом королей распоряжаться безо всякого на то основания.

Как же теперь длиннющим пасом отфутболить империю обратно на Запад? Не было бы счастья, да мусульмане помогли. По замыслу Марсилия во всем был виноват василевс Ираклий, который своим нечестивым тираническим правлением просадил восточную половину империи. Народы, ослепленные колдовством злого волшебника Мухаммеда, так просто в лоно истинной веры было теперь уже не вернуть, потому бразды правления миром перешли во владение европейцев. При этом роль Папы Захария, помазавшего на царствие Пипина Короткого, свелась всего лишь к ритуальным услугам, потому как избрали нового самодержца принцы и вельможи королевства, а последний из Меровингов постригся в монахи по собственной инициативе. Колымагу истории из греков во франки переволок другой Папа, Стефан. Однако, окончательный перенос империи состоялся только при Карле Великом, когда понтифик Адриан жаловал ему звание патриция и – внимание, важно! – якобы, предоставил право распоряжаться апостольским троном, равно как назначать епископов и архиепископов, при этом отняв сии права у самого себя. Для пущего эффекта Марсилио отправил новоиспеченного непобедимого Августа в Святую Землю, где Всевышний даровал тому очередной триумф и освобождение Гроба Господня от нечестивых сарацин. Тем самым, равно как и коронацией с рук Льва III-го в Вечном Городе было подтверждено образование Третьего Рима из второго, Константинопольского…

Дальнейшее развитие сюжетной линии до финальной точки принесло опытному чертежнику Марсилио лишь чисто технические проблемы. Подобно тому, как Адриан растворился в тени Карла Великого, Папа Лев VIII смиренным рыком одарил германского короля Оттона пред синодом священников и прочего народа теми же чинами и привилегиями, что и первого из Каролингов. Ну, а поскольку спустя еще лет сорок была учреждена и формализована процедура выборов, то после этих знаковых событий последующие императоры Священной Римской Империи избирались курфюрстами-электорами уже на самых законных основаниях. Что и требовалось доказать: «Из предыдущего нарратива совершенно ясно, что во времена короля Пепина и Стефана, римского Папы, перенос Римской Империи от греков к франкам был осуществлен посредством вышеуказанных обстоятельств. Во времена же Адриана I-го Карл Великий был назначен патрицием, распорядителем римской церкви, ее епископов, архиепископов и обладателя Апостольского трона. В понтификат Льва III-го Карл Великий был произведен в титул Римского императора, вот в это-то время и произошел фактический перенос империи от византийских василевсов к европейским королям. Наконец, по прошествии многих лет, во времена Папы Льва VIII-го, произошла передача Империи от франкских или галльских правителей к германским».

Аминь или сгинь?! Сотворенная модель наверняка вызвала прилив самых нежных чувств у императора, возможного заказчика работы и определенного кормильца ее автора. Ведь тем самым легитимизировались его претензии на господство если не над всей Европой, то над католической церковью. Однако, далеко не все, хуже того, весьма немногие ученые современники разделили его увлечение красотой получившегося гранд-нарратива. И вовсе не потому, что Марсилио слишком неосторожно жонглировал своими информационными источниками, порой откровенно путаясь в кеглях разбрасываемых им исторических фактов. И не таких слоновьих скелетов в шкафу в те легковерные и жестокосердные времена не замечали. Скорее всего, на фоне могучих французских государей жалкие потуги германских кесарей просто-напросто выглядели потешными. Уж и об их претензиях на итальянские владения к тому времени стали подзабывать. Ах, как давно это было — Фридрих I-й, Барбаросса, Фридрих II-й, stupor mundi! Сам Людовик отправился за Альпы, скорее, с церемониальной, чем с военной целью. Нацепил, как водится, на себя по пути пару корон, пополнил казну продажей чванливым итальяшкам имперских титулов – и назад в свою баварскую берлогу, пиво сосать. Ну, а западная версия модели Третьего Рима, которую тщился породить скандальный теоретик гибеллинской партии, пала смертью забытых жертв аборта. Не пора ли околеть ее восточной сестричке, нераскаявшемуся продавцу наркотика самоизбранности?!

Вышеупомянутое несоответствие высокой теории с приземленной практикой было не единственной причиной безвременной кончины малышки-модели. Еще наличествовали альтернативные гранд-нарративы, отбиравшие у ослабленной конкурентки симпатии аудитории. Вперед в прошлое – с Блогом Георгия Борского.

Домашнее задание: В викиальности Марсилио построил свой комментарий на фундаменте одноименного труда итальянского автора Ландольфо Колонна. В реальности же он возводил здание своей модели не на одном, а, по крайней мере, на трех китах «общеизвестных летописей». Известны ли они вам?!

Cherchez la femme – любят повторять французы. Я же предлагаю улучшить известный литеральный перевод этой фразы до риторически более элегантного «Нет дыма без дамы». И делаю это не без корыстного умысла, подразумевая под пресловутыми женщинами, которых требуется искать, свои излюбленные сущности – ментальные модели. Помимо этого, нам настоятельно требуется выяснить происхождение того дыма, что укутал поля баталий францисканцев, поддерживаемых Священной Римской Империей, со Святым Престолом в двадцатых-тридцатых годах четырнадцатого столетия. Свершилось, казалось бы, немыслимое – не какие-то маргиналы-спиритуалы, а самые что ни на есть наипреданнейшие благочестивейшие сыновья Христовы повздорили с викарием Христа на Земле – Папой Иоанном XXII-м. Да и повод, казалось бы, был ерундовым – не сошлись во мнениях о евангельской нищете. Это тебе не три перста против двух. И даже не две натуры богочеловека в ипостасном соединении против одной без оного. Пожалуй, только средневековые схоласты своим тренированным богословским нюхом могли учуять столь тонкое, на нюансах отличие между спасением и погибелью, ортодоксией и лжеучением.

Первые, едва различимые в дымке грядущего раскаты грома грянули, когда в 1321 году доминиканский инквизитор по имени Жан де Бон арестовал в Нарбонне некую бегинку по подозрению в ереси. Помимо прочего вздора, та осмеливалась утверждать, что Иисус и апостолы, стремясь к совершенству, не имели никаких вещей индивидуально или сообща по праву proprietas-собственности или dominium-владения. Заблудшую в клешни Диавола даму спалили бы без малейших последствий для Западной Европы, кабы на судебном заседании не присутствовал ученый минорит Беренгер Талон. Так вот, сей профессор местного studii не усидел на месте, а встал и во всеуслышанье объявил суждение несчастной женщины доктриной «здравой, католической и верной». Более того, защитил свои воззрения при помощи папской буллы Николая III-го Exiit qui seminat. Дым скандала быстро поднялся до самой верхушки трона в Авиньоне, и восседавший на нем Иоанн, будучи не в состоянии принять столь важное решение самостоятельно за отсутствием надлежащего образования, отдал вопрос на рассмотрение признанным авторитетам – университетским магистрам, равно как и всем прочим добрым христианам, желавшим высказаться на злобу дня. И заполыхали жаркие споры:

— Святой Отец, я могу доказать, что прежде, чем минориты оказались в Тартарии, Папа Иннокентий послал туда двух доминиканцев.
— Святой Отец, а я могу доказать, что францисканцы уже 80 лет пребывают в Тартарии и построили аж 40 храмов, в то время как братья-проповедники имеют только 5, да и те у моря.
— Минориты присваивают все себе, при этом уверяя, что ничего не имеют. Они, якобы, только пользуются благами жизни, но при этом хотят иметь прекрасные церкви, удобные одежды, много книжек и просторные конвенты. Они продают и покупают свои вещи, как и все прочие Ордена, что имеют совместную собственность.
— Сами минориты ничего не продают и не покупают, но делают это только через кураторов. Святой Престол держит в своем dominium-владении все, чем пользуются братья.
— О, да?! Сколько раз ты сам покупал и продавал без куратора?!
— Если я это и делал, то грешил. В Ордене же в целом лишь кураторы заведуют денежными вопросами.
— Разве не приказывал Иисус апостолам взять loculi – мешки и сумы? Разве не сказано о них в Писании: «всё у них было общее»?
— Как пример и модель для будущей церкви, мирские блага были общими для общины верующих. Апостолы же к ним не относились, ибо недаром сказал Петр: «серебра и золота нет у меня». Весь Восток и особенно греки принимают это учение, дарованное Святыми Отцами. А именно, они утверждают почти как статью символа веры, что Христос, Пресвятая Дева и ученики Спасителя, следуя за Ним, обладали такой нищетой, что не имели proprietas-собственности или dominium-владения индивидуально или сообща.
— Святой Отец, сей брат пребывал в Греции, может быть, 15 дней, тогда как я проживал там 40 лет. С детства воспитывался и обучался у них, но никогда не слышал, чтобы греки отрицали, что Христос и апостолы имели совместную собственность.
— Святой Отец, он жил 40 лет в Греции в роскоши и ни разу не проповедовал там слово Божие. Я же был там не 15 дней, но 22 года в странствиях между Грецией и Тартарией, проповедуя без устали, даже в имперском дворце в Константинополе…

Какая же ментальная модель оказалась победителем в войне за dominium-владение душой понтифика, когда дым дебатов рассеялся? «Минориты приносят больше бед и страданий Церкви и прелатам, нежели все прочие Ордена. Францисканцы – жулики, лжецы и лицемеры, желающие жить в довольстве, но выглядеть более совершенными, нежели другие монахи. Их Правило – одна профанация, нежизнеспособная теория и фантазия, а Николай III издал свой декрет Exiit, не посовещавшись с кардиналами». Взял Иоанн XXII-й и отменил запрет, содержавшийся в этой булле, производить любые небуквальные толкования своего содержимого под страхом отлучения при помощи своей Quia nonnumquam. Exiit уподоблял францисканцев семенам, упавшим на добрую землю, защищал их от дьявольских козней конкурентов, которые, движимые завистью, злобой и невежеством, облаивали Правило как незаконное, невозможное для соблюдения, ненавистное. Теперь же подобные утверждения вполне могли подвергаться сомнению. Из трубы поезда истории повалил густой черный дым, события пролетали мимо с ускорением. На ближайшем же генеральном капитуле в Перудже минориты осудили попытки курии отпилить с древа конституции церкви тот сук, на котором они сидели. Воинственный Папа под восемьдесят в ответ не раскаялся, но утвердился в своем мнении. Последовала череда новых указов с апофеозом в виде Cum inter nonnullos, где утверждение бегинки — дамы из Нарбонны -окончательно было объявлено еретическим заблуждением.

Нет такого «окончательно», после которого не случилось бы очередное начало. На следующий же год ментально-идеологическая борьба перетекла в материально-военную плоскость. Новый император Людовик Баварский получил свой престол в результате спорных выборов в жестокой вооруженной конфронтации с Фридрихом Красивым из дома Габсбургов, коему благоволил Святой Престол. Решительный и амбициозный владыка не упустил свой шанс объявить врага в тиаре еретиком, и нашел желающих короновать себя в базилике Святого Петра в Риме. Символично, что среди них был тот самый Шьярра Колонна, что некогда стащил за бороду с престола Бонифация VIII-го. Ставшее неизбежным дальнейшее обострение отношений привело к пленению генерала францисканцев Михаила из Чезена, избранию минорита Пьетро из Корваро анти-папой Николаем V-м и побегу нескольких арестованных монахов из Авиньона. То были видные богословы, которые, пристроившись при дворе короля Людовика, принялись теоретически обосновывать его политические претензии – издавать ученые трактаты, рассылать бунтовские письма, готовить подметные грамоты, не стесняясь при этом публично сжигать чучело еретика, предтечи Антихриста. Непосредственной опасности для Иоанна XXII-го, впрочем, вся эта рекламная кампания не представляла, ведь он находился под теплой мантией могучих французских монархов. Тем не менее, эти происки были серьезной угрозой для дальнейшего счастливого жития ментальных моделей и здоровья эмбриона науки в чреве матушки Европы. Ведь если бы победила имперско-францисканская партия, это сделало бы реальным выкидыш всего, что уже учинил нечестивый понтифик, включая, не дай Бог, канонизацию Фомы Аквинского. Да-да, почему бы и нет?! Развенчание ранее признанного святого – событие, конечно, беспрецедентное, но ведь и папские буллы в католической церкви на ровном месте не отменяют?

За микро-чудо можно признать долгий, чуть не двадцатилетний, понтификат Жака Дюэза, ведь кардинальская консистория предпочла его прочим кандидатам во многом как раз за немощность и болезненность. Его своевременная смерть дала бы протестному движению реальные шансы на успех. Вовне же этих бы-миров он не только выжил, но и нашел среди францисканцев штрейкбрехеров, поддержавших его линию партии. Булла Quia vir reprobus и прочие декреты расставили теоретические точки над надоевшим спором – апостолы некую собственность все-таки имели, а претензии миноритов на то, что каждая корочка хлеба в их руках принадлежит не им, а церкви, попросту курьезны. Однако, за макро-закон следует признать быстрое, всего лишь за год-два, возгорание нездорового интереса Папы к пересмотру, казалось бы, фундаментальной католической догмы. Это явление дыма народу было естественным следствием повышенного интереса Иоанна XXII-го к прелестям модели евангельской нищеты в редакции его возлюбленного Аквината, т.е., по существу, побочным эффектом все той же канонизации. Вот как говорил св. Фома: «… совершенство христианской жизни не состоит по сути своей в добровольной нищете, но добровольная нищета содействует инструментально совершенству жизни. Потому из того, что где-то есть больше нищеты, не следует, что там больше совершенства; воистину наивысшее совершенство совместимо с великим богатством, ведь об Аврааме, о котором было сказано (Быт. 17:1) «Я Бог Всемогущий; ходи предо Мною и будь совершенен», утверждается, что тот был богат (Быт. 13:2).» Безусловно, это утверждение о совершенстве, отвечавшее интересам умеренного крыла доминиканцев, было совершенно несовместимо с кредо францисканцев. Неслучайно, что оно в числе прочих «ошибок» подверглось уничтожительной критике в Correctorium Fratris Thomae Уильяма де ла Мара.

Итак, этот костер братской францисканско-доминиканской ненависти разгорелся не на пустом месте. Дровишки в него подбрасывала модель томизма, томным видом обольстившая престарелого понтифика. Пусть пламя удалось-таки затушить героическими усилиями многих мыслителей и долголетием Папы, БГБ уполномочен заявить — всего этого дыма без дамы не было бы.

Да не примут мое следующее утверждение за сексизм, в четырнадцатом веке таких дам-поджигательниц поддерживали своим интеллектуальным весом почти исключительно мужчины. Не обязательно облаченные в монашеские рясы. И порой даже оснащенные непокорными головами, готовыми восстать против самых укоренившихся мнений света. Темные века постепенно рассеиваются – в Блоге Георгия Борского.

Домашнее задание: Диалог, приведенный в статье, с незначительными изменениями позаимствован мною из известной летописи. Какой именно?!

Что есть жизнь человеческая, если не бурный поток проблем? И мы плывем в нем, влекомые безжалостным течением лет, тщетно надеясь выбраться на берег, обретя прочную почву под ногами. На самом же деле, достижение любой, самой важной цели, суть лишь призрачный промежуточный ориентир, что скроется с панорамы сознания за ближайшим же поворотом. Люди, вдоволь намозолившие себе шкуру перипетиями странной игры по имени жизнь, по-разному осмысляют это ее самобытное правило. Те, для кого полупустой стакан почти полон, рады тому, что любые житейские передряги непременно завершатся. Все же прочие страдают от того, что всякий триумф приносит лишь леденец кратковременной эйфории, а не ледяное спокойствие райского счастья. Tempus fugit – сетовал божественный Вергилий, и с древнеримских времен время нисколько не изменило своей небожественной привычке куда-то постоянно лететь, мельтеша перед глазами. Сколько не лови мгновение, хоть самое прекрасное, все одно оно сгинет в небытии былого. Вот и я, вглядываясь в недавнее прошлое, с некоторым сожалением переворачиваю последнюю страницу написанного исторического романа. Однако, при этом, понимая, что обречен двигаться дальше, с нажитой болезненным опытом осторожностью переступаю порог будущего. Не бывает такого всего, после коего исчерпалось бы всякое после. БГБ возобновляет хорошо знакомое подписчикам последовательное движение вниз по течению истории моделей. Ну, а предназначение конкретно этой статьи – осмотреться по сторонам и набросать эскиз менталок Западной Европы Post Post Omnia – по завершению канонизации Фомы Аквинского, т.е. в двадцатых годах четырнадцатого столетия.

Куда, собственно, добралась госпожа история, что я отметил сей промежуточный ориентир столь знаковым, будто бы праздничным, флажком?! Подумаешь, очередной святой был принят в католический Пантеон, скажете вы?! Нет, друзья мои, бурный поток проблем забросил корабль человеческих менталок на недоступную прежде вершину. Сама по себе модель Аквината была дщерью сомнительной философии и подозрительной теологии — Альберт Великий был более оригинальным ученым, а Дунс Скот более остроумным богословом. Однако, именно благодаря своей посредственности ангельский доктор смог-таки сделать древнегреческую языческую прививку в податливо мягкую часть монотеистических верований, обаристочив тем самым христианство. Умствования средневековых схоластов, при всей их кажущейся бестолковости, засеивали семенами будущего огромное поле принципиально нового пласта вопросов, и теперь их модели могли жить не Богом единым на законных основаниях. Анафемы 1277 года епископа Темпье не то, чтобы отменили или позабыли – правящая партия по определению ошибаться не может. Нет, попросту сделали вид, что они к Фоме не относились. Тем самым, изучение Книги Природы, пусть и томившейся в застенках томизма, стало вполне легитимным занятием, более того, чуть ли не религиозным долгом людей образованных, экспоненциально размножаемых в чревах университетов.

Опрометчиво будет не аплодировать этому интеллектуальному достижению человечества. Вспомним, как множественные попытки вскарабкаться на пик Аристотеля завершались кровавым исходом в ущельях забвения. Ранняя поросль платонической любви Отцов Церкви к метафизическим спекуляциям увяла в христологических спорах. Зрелая красота синтеза Авиценны на мусульманском Прямом Пути была искажена кривым зеркалом Аль-Газали. Поздние плоды мышления Аверроэса и Маймонида сгнили в условиях быстро наступившей геополитической зимы. Вот как раз, учитывая то, что весь этот болезненный процесс занял больше тысячелетия, я и посчитал его завершение за важную веху в развитии эмбриона науки. Подчеркну еще раз – важную, но всего лишь веху. Учение Иисуса-Аристотеля, в точности, как и Маркса-Энгельса, было всесильным вовсе не потому, что было верным, но поскольку его поддерживала вера без меры. Псевдо-объяснительные, как все модели начальной фазы развития, субстанциальные и акцидентальные формы, неприкрытое презрение к количественному описанию феноменов, грубые ошибки в базовых понятиях физики и космологии непроходимыми чащобами и бездонными пропастями стояли на пути дальнейшего прогресса. Лишь слабый свет знаний вдалеке лучезарно оптимистичным эпистемологическим маяком влек людей за собой, в светлое научное будущее. По существу, все остальное древнегреческое модельное наследие было бесполезным балластом, который следовало безжалостно выбросить за борт. А затем сотворить наш, новый ментальный мир, дабы ничто стало всем. Обратите внимание на то, что тогдашние менталки представляли собой законченное мировоззрение, ничуть не менее цельное, стройное и последовательное, нежели современное физикалистское кредо. Вот этот-то догматический стальной орех и требовалось разгрызть, эту-то экспоненциально-сложную задачу и предстояло решить грядущим поколениям мыслителей.

Но что же представляла собой панорама средневекового сознания непосредственно по достижению вышеупомянутого чрезвычайно важного, но тоже промежуточного ориентира?! По отношению к самому Аквинату исполнилось пророчество ученого Мартина из аббатства Фоссанова: «над Вечным Городом воссияет звезда истинного отечественного святого — Фомы Аквинского». Ничего необыкновенного в этом, правда, нет, ведь сей выдуманный герой черпал свое вдохновение в известном его литературному творцу будущем. Однако, еще в непризнанном церковью состоянии кости усопшего теоретика католической партии пользовались особой популярностью среди многочисленных страждущих. Сказывают, что особенно эффективным считалось их применение против опухолей, в частности, шейных. Кто-то додумался оттяпать его голову из мавзолея в отдельную раку, дабы иметь возможность удовлетворить больных женщин, вынося им чудодейственное лекарственное средство к дверям монастыря. Благодать требовалась не только в Италии, но и в прочих странах Европы. Вот как, например, выпрашивал ее факультет свободных искусств Парижского университета: «Но сейчас мы просим вас, из нашей благодарности и благоговейной преданности к памяти столь великого священника, столь великого отца, столь великого магистра [Фомы Аквинского], в щедрости вашей даровать нам мощи того, кто нынче мертв и кого мы не могли сохранить живым; ибо было бы в наивысшей степени неправильным и недостойным, если бы любой другой город или место, помимо Парижа, сего благороднейшего из всех университетских городов, сохранял бы останки того, чья юность была вскормлена, взлелеяна и обучена здесь, в Париже, где впоследствии проявилась невыразимая польза его учения. Разве ошибочно Церковь почитает реликвии святых? Тогда разве это не разумное и благочестивое желание, что мы стремимся оказать постоянную честь телу такого мастера? Так пускай же тот, чья слава зеленеет среди нас в его писаниях, присутствием своих останков в нашем городе вечно живет в сердцах потомков».

Сей запрос не мог быть удовлетворен хотя бы потому, что был направлен по ошибочному адресу – к руководству доминиканцев. Черная братия проповедников сама не могла отобрать у цистерцианцев их загробную добычу, несмотря на многочисленные попытки очернить нечестивое обращение с нею монахов Фоссанова. Ситуацию кардинально изменила канонизация. Post post omnia стоимость костей общепризнанного святого многократно возросла, да и влияние Ордена, составлявшего костяк Инквизиции, значительно выросло. Потому, хоть и не сразу, исполнилось другое пророчество Мартина: «отнимут у нас мощи и ополовинится доход монастырский». С чуть не столетним опозданием оставшиеся останки Фомы Аквинского по приказанию Папы отправили в Тулузу, в самое логово Псов Господних. К тому времени те уже давно выводили свои рулады под Луной по точным нотам Суммы – сочинения Аквината превратились в учебные пособия решением капитула еще во времена Post Omnia. Однако, теперь они получили рейтинг приближенный к сакральному, ведь и сам Фома стал вторым по порядку святым Ордена, упоминаемым в литаниях непосредственно после отца-основателя св. Доминика. Соответственно, распространение моделей томизма по планете тоже резко ускорилось благодаря совместным усилиям команды незаурядных политработников.

В оппозиции к ним оказались давние заклятые друзья – францисканцы. Никто ведь не отменял решение их генерального капитула, постановившего запретить изучение сочинений Фомы Аквинского в studiis Ордена, по крайней мере, без душеспасительных коррекций Уильяма де ла Мара. По всей видимости, отдельные минориты немало сделали для того, чтобы праздник на соседней доминиканской улице не состоялся. Агиографическая литература недаром сохранила для потомства трогательную историю некоего брата, который поклялся, что скорее умрет, чем увидит Аквината святым. И тогда милосердный Всевышний исполнил его горячую молитву, призвав к себе на суд непосредственно перед канонизацией. Наиболее правдоподобно предположение, что генералитет самого влиятельного в недавнем прошлом Ордена, будучи поглощен борьбой со спиритуалами, попросту закрыл глаза на неугодное им, но казавшееся не столь важным, событие. Ослабленные внутренним расколом, отодвинутые на вторые позиции францисканцы не были готовы отстаивать свои теологические позиции в прямой конфронтации со Святым Престолом. Немаловажное значение в победе томизма сыграл и сам Папа Иоанн XXII, который необыкновенно хитро и умело разыграл свою партию. Луи Тулузский по его вдохновенному замыслу был своего рода quid pro quo – дабы иметь возможно бросить кости Аквината в пасть Псам Господним, он предварительно удовлетворил чаяния нищенствующих сыновей св. Франциска.

Главными бенефициарами канонизации Фомы Аквинского стали, конечно же, не минориты, но и не доминиканцы, а, довольно неожиданно, университеты. Профессора, секулярные и монашеские, теперь получили возможность предаваться теологически-философским спекуляциям без опасения быть призванными к ответу за излишнюю любовь к моделям языческого Аристотеля. Не то, чтобы им было разрешено все, что угодно – их вполне могли привлечь, да и привлекали по еретической статье. Однако, ментальное пространство, в котором они могли чувствовать себя комфортно, значительно расширилось. Более того, именно университетские магистры богословских наук, особенно Парижские, хоть и лишенные мощей Аквината, теперь получили мощь конечной инстанции, способной вынести приговор тому или иному суждению, оправдав его ортодоксальность или обосновав ошибочность. В мире Post Post Omnia позади остался не только идол Аквината. Человечество пересело в принципиально новую непотопляемую лодку, влекомую бурным потоком проблем в научное будущее…

Как-как?! Непотопляемую?! Это утверждение происходит из модельного семейства ответов в конце учебника, а они все поголовно страдают хронической анахроничностью. Как раз в изучаемые нами времена лодка истории проплывала в области повышенной турбулентности. Бренные останки Папы Бонифация VIII-го едва избежали кола еретика, а для Иоанна XXII-го подобная карьера была еще вполне возможной. А ведь его менталки плыли наперерез самым ортодоксальным верованиям. Водоворот моделей грядет в Блоге Георгия Борского.

Домашнее задание: Разрешение заниматься аристотелевской философией было явным образом декларировано университетскими нормативными актами. Какими именно?!