Когда-то на заре существования астероида БГБ я посчитал необходимым ввести в мир моделей кастовую структуру, распределив его обитательниц на несколько категорий. Величая же их «фазами», намекнул на то, что социальные лифты все-таки там функционируют исправно. Более того, по этой восходящей траектории проходит нормальный рост-житие сих прекрасных дам. Полагаю, что настало время освежить этот тезис в памяти подписчиков. За неимением времени и ограниченностью пропускной читательской способности не пойду экстенсивным путем, ограничившись интенсивными умозрительными соображениями. Итак, младенческая стадия новорожденных менталок – нулевая. Соответственно, им надо прежде всего научиться говорить, т.е. пополнить копилку человеческих понятий. Люди никогда не смогли бы первобытную голодную быль сделать сытой научной сказкой, кабы не имели в своем распоряжении по крайней мере пять хитроумных вычислительных подсистем, реализующих алгоритмы обнаружения в окружающем сенсорном хаосе полезные в целях выживания вещи. Более того, у этих устройств еще есть и гамма настраиваемых пользователем опций, при помощи которых можно практически бесконечно пополнять базу распознаваемых образов. Потому из этих кубиков можно строить и новые машины, чтобы потом быстро снимать с их выхода признак наличия тех или иных интересующих нас объектов – Сократа или Аристотеля, красоты или уродства. Несложно обнаруживать и отношения между ними – т.е. двух- и даже многоместные предикаты. Несколько парадоксален тот факт, что при этом на сенсорный вход сих черных ящиков не обязано хоть что-либо поступать. Скажем, перипатетики никогда не видели, не слышали и не чуяли ни единой субстанциальной или акцидентальной формы, равно как и никакой небесной кристаллической или земной элементной сферы. Они их выдумали, постулировали, то были продукты их здравого смысла и нездоровой фантазии. Однако, это нисколько не мешало им использовать их для описания практического любого явления природы.

Вот в этот-то момент, когда первые слова-понятия модель уже освоила, она может начать что-то с их помощью лепетать. Речь обычно идет о чукче-образном описании проплывающей перед глазами действительности. Эту фазу развития речи менталки я назвал начальной. Ее особенность заключается в иллюзии понимания, каковую я некогда проиллюстрировал при помощи метафоры фокусника. Происхождение всего, что угодно, случившегося в прошлом, может быть ею успешно «объяснено», а вот для того, чтобы сказать нечто содержательное о грядущем, менталке придется повзрослеть, перейдя в «каузальную» стадию. Зазубренные ею волшебные заклинания типа «если-то» позволяют людям вызывать всеведущих духов, способных сотворить для них те или иные предсказания. Впрочем, не все такие модели одинаково полезны. Только у самых ответственных особей со временем беззаботная юность остается позади, а их информационная полезность повышается до степени практической помощи обществу, когда из заданного идеального будущего они научаются вычислять способы его достижения. Тогда наступает пора «конструктивной» зрелости. Наконец, лишь некоторые избранные среди них могут с возрастом настолько преуспеть, что становятся способными объять своей, уже старческой, мудростью самые разнообразные вопросы из многочисленных областей знаний – тогда они вступают в счастливую «финальную» фазу жития, связанную не только со всенародной славой и почетными похоронами у нобелевской стены, но и со способностью выражаться замысловатым математическим языком.

Описав вышеописанную окружность, вернусь к самым нулевым истокам, босоногой и бесштанной фазе. И глубокомысленно отмечу, что понятия понятиям рознь. В частности, те из моделей, что берегут число смолоду, т.е. умеют «измерять» попадающий на их вход сигнал, выдавая цифирь в качестве результатов, имеют значительно больше шансов добраться до финального математического рая, являются дамами потенциально более общественно полезными и уже по факту весьма богатыми. Причина тому проста – при увеличении точности и разрядности измерения, они в состоянии предоставить нам в кредит практически неограниченное количество информации против единого бита «наличествует-нет» своих бедных булевских родственниц. Добавим к уже сказанному, что физический мир имеет странное пристрастие именно к математическим моделям, и мы выводим из этого их особое значение. Но как же их рожать, выкармливать и воспитывать? По мнению Годфри Харди для этого и делать-то особо ничего не надо: «Я сам всегда думал об ученом-математике в первую очередь как о наблюдателе, как о человеке, что всматривается в далекий горный хребет и записывает то, что обозрел. Его занятие состоит только в том, чтобы четко различить и поведать другим о наибольшем количестве разных вершин, каковые он смог разглядеть. Есть такие пики, что не сложно заметить, тогда как другие не столь ясны… Когда он обнаруживает один такой пик, то верит, что тот существует по той простой причине, что он его там видел. Если он хочет, чтобы кто-то другой тоже его узрел, то указывает на него напрямую или же через цепь вершин, заставившую его самого оный распознать. И когда его ученик тоже прозревает, то исследование, аргументация, доказательство завершены». Ага, держи глаза шире! Для начала нужно хотя бы посмотреть в правильную сторону. А если с подачи Аристотеля число превратилось в едва заметный сучок на дереве Порфирия?! А если нынешняя царица наук убирает золу на кухне тогдашней философии, в свою очередь работающей служанкой Госпожи Теологии?! Да и вообще, если в кромешном мраке темных веков ни зги не видно?! Для продвижения к свету знаний срочно требовался поворот в пифагорейско-платоновском направлении. Так вот, представьте себе — первые едва заметные контуры математического будущего обыкновенным комбинаторным чудом учуяли опять же схоласты четырнадцатого столетия христианской эры. И в их перипатетической труппе немаловажную роль сыграл все тот же магистр артистов Альберт Саксонский…

А сделать это было ох, как непросто. Посудите сами, какая каша варилась в котелках тогдашних мыслителей. В кладовке понятий Аристотеля наличествовали две модели нулевой фазы развития – количества и качества. Дамы не только различного характера, но и недолюбливающие друг друга. На выходе черного ящика первой из них появлялся сигнал при произведении элементарных арифметических операций — сложения или вычитания. Один человек — Сократ, второй — Платон, третьим будешь, Ксенофонт? Надо меньше пить! Ведь в ее ведении были еще и длины, площади или объемы, представлявшие собой тоже набор дискретных единиц. Тем самым, входить в отношения больше-меньше им было можно, но целая куча ничего принципиально нового против ее частей или элементов собой не представляла. Качествам же любое подобное кровосмешение было категорически запрещено, зато им разрешалось при некоторых условиях обладать различной интенсивностью. Скажем, если одно тело было горячее другого, то это от того, что ее соответствующая акцидентальная форма обладала повышенной интенсивностью теплоты, но ни в коем случае не повышенным количеством оной. Эту и без того печальную эпистемологическую ситуацию усугубляло желание схоластов применять перипатетическую понятийную базу для особо интересующих их теологических вопросов. Вот, скажем, один христианин – праведный, другой – еще более того, а третий и вовсе святой. Это как же следует понимать, то есть описать в терминах из учебника? Это у них количество праведности различное или качество другой категории? Сей заковыристый вопрос был успешно разрешен св. Фомой Аквинским в пользу последней опции. С ним повсеместно соглашались и многие другие. А Doctor Solemnus Генрих Гентский даже ввел по этому случаю в рацион средневекового питания новый понятийный ингредиент – latitudo formae. Дословно переводить этот маразм на русский язык не возьмусь, а вот семантику попробую растолковать. Каждая форма с его помощью получила свойство быть более или менее совершенной, находиться ближе или дальше от своего идеального состояния, иметь ту или иную интенсивность…

Возможно, наиболее революционным первым шагом Альберта Саксонского стал поворот шеи внимания к другим, далеким от богословия, материям. Ему, птенцу гнезда Буриданова, особенно приглянулась модель импетуса. Должно быть, потому все в тех же комментариях на «De Caelo et Mundo» он спросил сам себя: «Utrum omnis motus naturalis sit velocior in fine quam in principio?» — является ли естественное движение быстрее в конце, нежели в начале? Блиц-введение в тогдашний нулевой мир – естественным, в отличие от принужденного, Аристотель называл такое движение, которое происходит без какого-либо насильственного вмешательства. Это, например, когда камень падает на землю в контрасте с человеком, бросающим копье. Собственно, ответ на поставленный вопрос кажется очевидным любому младенцу, научившемуся подкидывать мячик вверх, но Истина, как известно, скрывается в деталях. Что это за штука такая, движение — качество или количество?! В первом случае менталка начальной фазы развития авторитетно лепечет что-то на своем вычурном языке, «объясняя» наблюдаемое явление природы посредством близости соответствующей акцидентальной формы к совершенному состоянию. По ее ученому мнению, ничего более информационного на эту тему и не скажешь. И только во втором, обретя доступ к числам, получает шансы сотворить нечто полезное для людей. Мы можем только догадываться, что побудило серьезного ученого сделать столь по-детски ошибочный, как с точки зрения аристотелевской науки, так и католической теологии, выбор. Трахнуло его по голове парой яблок, упавших с низкого и высокого дерева?! Или, побегав с кем-то наперегонки, он сообразил, что измерять преимущество победителя можно целым количеством корпусов между ним и побежденным? Или же захотел узнать, когда в точности его камень, брошенный в мысленно вырытый туннель, достигнет центра Вселенной?

Во всяком случае все тот же пресловутый латинский motus, пусть пока и только naturalis, для него теперь означал еще и нашу скорость. И он отчего-то страстно возжелал, если еще не количественно оценить эту штуку, порой потешно именуемую им интенсивностью движения, то выяснить по какому именно математическому закону она меняется в процессе падения. Непонятно, почему такой закон вообще должен существовать, тем паче математический?! Но он принимает это за аксиому и бесстрашно идет дальше. Растет скорость в арифметической или геометрической прогрессии? В зависимости от пройденного расстояния или времени? Несложно предложить бесконечное множество других возможных функциональных зависимостей?! Но что может быть совершеннее сих двух божественных моделей?! Все прочее не стоит и рассматривать! Впрочем, ограничив свой выбор четырьмя целями, Акелла Саксонский все равно умудрился промахнуться. Путем хитрых схоластических размышлений отверг все предложенные альтернативы, кроме одной. И получилось, как всегда. Стоило его грузу пролететь расстояние в два раза дальше, как его скорость удваивалась, в три – утраивалась и т.д.. Но разве эта ошибка была критической, имела существенное для рождения науки значение? Его далекие потомки, вооруженные механическими часами и наклонными плоскостями, научатся измерять скорость, проведут необходимые эксперименты и залатают мелкие дыры на украшенном формулами платье. По-настоящему же важным достижением средневекового философа было то, что он узрел на горизонте сознания далекие пики пифагорейско-платонического мира чисел. Мира не сакрального, но населенного информационно-богатыми детьми гор, строго необходимыми для воспитания менталок финальной фазы развития…

Мы уже провели достаточно времени в обществе холодных разумом континентальных мыслителей. Не рвануть ли нам на каникулы в самое пекло адски недружественных государств? Ладно ль моделям за морем, иль худо? Чудеса в свете Блога Георгия Борского продолжаются.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Ученые – что маленькие ребятишки, играющиеся в сумерках в бескрайнем поле лжи. Представляете себе – бегают себе туда-сюда, каждый в свою сторону, и совершенно не видят, что могут сорваться в бездонную комбинаторную пропасть. Диковинное дело, миллионы людей, но каждому кажется, что кругом никого, ни души. Только высокая рожь ржавых древних предрассудков заслоняет им свет истины, лживые менталки нависли над головой, словно балки, да сова Минервы заманивает своим зловещим уханьем к самым опасным местам. Устеречь их от беды – кромешная глупость, это и дураку ясно. А вот то, каким образом некоторым избранным, напыщенно величаемым нами гениями, удается-таки перескочить на ту, другую, счастливую сторону, непонятно и самым умным. Ну, не должно такого быть, помимо как в сказке, невозможно! Ан, нет, происходит, причем, с завидной регулярностью. Кто же сделал сказку физикализма былью нашей с вами объективной реальности?! Вот уж совершенно точно не Всемогущий Всемилостивый Бог. Иначе бы не было стольких жертв модельных обманов, и самый что ни на есть обнакновенный Иван-нецаревич возводил бы волшебный мост анжинерной работы из хрувсталя от себя, молодца, до дворца, полного открытий чудных. На предыдущих занятиях мы с вами обнаружили уже два пути, потенциально шедшие от средневекового схоласта Альберта Саксонского к революционной геодинамической космологии. Как нам нынче известно, то была геометрически кратчайшая прямая линия от многочисленных заблуждений Аристотелевской физики к современной науке. Однако, ментальные модели, хоть и беспечно, но смело шагавшие по ним, провалились в небытие, закончив свою короткую жизнь на мусорной свалке в яру забвения. Оба схоластических дискурса – о неподвижности небес и о месте для места могли привести человечество к искомому прорыву. Могли, да не срослось. Сегодня речь пойдет о третьей, увы, столь же несчастливой попытке.

Итак, на кафедре БГБ снова солирует заслуженный певец-птенец гнезда Буриданова Альберт Саксонский: «Существует сомнение в том, каким образом Луна отражает солнечный свет. Известно несколько мнений по этому вопросу. Одни говорят, что поверхность Луны представляет собой идеально гладкую поверхность без каких-либо шероховатостей, того сорта, что отбрасывает к нам свет Солнца в точности так, как отлично отполированное зеркало различные цвета. Вот, дескать, благодаря этому-то отражению солнечного света своей поверхностью Луна и кажется нам светящейся. Однако, это мнение неприемлемо – конечно же, тело гладкое и отлично отполированное отражает лучи к нашему глазу, но это отражение не исходило бы со всей поверхности гладкого тела…» Для начала разберемся с тем, кто такие эти пресловутые «одни», коим приспичило шлифовать наш месяц ясный. Носителями и хвалителями вышеупомянутой ложной модели были последователи аристотелевской космологии, облагородившей и заспиртовавшей в эфире небесные сферы. И было их так много, что своими жирными пингвиньими телами они полностью заслоняли свет истины всем буревестникам, желающим полетать у утесов за гранью ортодоксальной науки. Как же одному-единственному магистру Сорбонны удалось их всех скопом разоблачить? Тем, кто не желает углубляться в теорию, рекомендую поставить эксперимент, а именно направить свет лампы на зеркало. Что вы в нем увидите? Ну, а дремучему схоласту и этого не нужно было делать. Вполне достаточно было припомнить содержимое тогдашних элементарных учебников по оптике, типа опуса Вителло «Перспектива». Угол отражения был обязан равняться по углу падения. Лучи были в конечном итоге обязаны попасть в глаза. Следовательно, большая часть полированной зеркальной поверхности была обязана остаться плохо или вообще не освещенной. Очевидно, что результат всех взятых на себя повышенных физических обязательств был неутешительным для лживой модели.

«Пускай говорю я ложь, ты все ж меня не трожь» – модель привычно и типично огрызнулась, попытавшись запутать, укусить клыком ядовитой ненависти смертельного врага. Но, блестяще владевший схоластическим оружием Альберт Саксонский был настороже и заранее приготовил щит на ожидаемый контрвыпад: «Но, может быть, кто-то возразит мне следующим образом. Если свет Солнца падает на стену, эта стена нам кажется освещенной по всей поверхности, а не только в тех точках, где угол отражения равен углу падения. Это возражение не имеет силы»… отчего же? И эта задачка элементарно решается хилыми силами хорошиста современной средней школы — по той простой причине, что стена не является зеркалом, она не отполирована. Стало быть, каждый отдельный микро-участочек стены, со свойственными ему неровностями и шероховатостями, будет расстреливать-рассеивать лучи по всему белому свету, в том числе попадая и по глазам. И вот тут-то бы нашему герою, отправившемуся на опасную прогулку неподалеку от бездонной комбинаторной пропасти остановиться, а еще лучше повернуть в обратном направлении. Но что-то неведомое изнутри толкнуло его под ногу, и он решил развить успех, приведя совсем необязательный дополнительный пример, подтверждающий его точку зрения. Ему отчего-то вдруг захотелось взглянуть не абы куда, а вглубь близлежащего, должно быть, Луврского пруда. А день стоял летний, солнечный и жаркий, без малейшего дуновения ветерка. Обнаружив локализацию отражения небесного светила на спокойной поверхности, он на том не успокоился, но провел мысленный, поскольку городские стражники не давали хулиганить в общественном месте, эксперимент: «Если мы немного взболтаем поверхность воды так, что она перестанет быть гладкой, то интенсивный солнечный свет вернется с большей части этой поверхности».

Собственно, на этом житие новорожденной модели и завершилось бы безвременной кончиной все в той же бездне забвения. Ну, подумаешь, смертному полку схоластических utrum-ов чуть прибыло. Сам Альберт Саксонский не придал ни малейшего значения своему рассуждению, пристроив очередной скудный параграф в толстый сборник своих комментариев на аристотелевскую «De Caelo et Mundo». Последовательный системный мыслитель был рожден ползать по твердой земле строгих логических выводов и не мог взлететь в платоновские облака философских спекуляций, сделав сказку былью. Однако волшебством оставшейся неизвестной феи модель удалось заморозить, погрузив в летаргический сон. Спустя, правда, не сто, а несколько больше лет, ее разбудил поцелуем пламенной любви принц, пусть тоже уже не очень юный, зато по имени Леонардо да Винчи. Вот этот-то избранник Божий как раз и обладал гениальной способностью изобрести крылья, способные перенести измученное ненаучным прозябанием человечество через бездонную пропасть неведения на ту, другую счастливую сторону. Та гипотеза, которую он выдвинул, была дамой абсолютно безумной относительно здравых мнений не только простонародья, а и ученародья. С воистину артистической легкостью сиганул он через комбинаторный провал во времени и пространстве. Согласен — то, что он произвел, была всего лишь обыкновенная догадка, но попробуйте запрограммировать железяку, чтобы она с такой же точностью ткнула пальцем в небо, а потом уж подавайте на меня жалобы в Организацию Объединенных Наукодержцев. Как это произошло? Я уже намалевал одну незарегистрированную в анналах сцену, а сейчас добавлю к ней каракули второй серии. Знаменитый живописец, должно быть, отдыхал, читая вышеприведенные пассажи в недавно изданной в Падуе инкунабуле. Ему отчего-то вдруг захотелось взглянуть не абы куда, а вглубь близлежащего, должно быть, Адриатического моря. А день стоял зимний, хоть и солнечный, но холодный, с пронизывающими порывами Боры. Не обнаружив локализацию отражения небесного светила на волнистой поверхности, он на том не успокоился, но перевел свой мысленный, поскольку дневное время не давало иной возможности, взор на Луну. Что же он там узрел?

Конечно же, воспрявшую от вековечного сна ментальную модель! И эта, освобожденная от пут лжи прекрасная принцесса, едва проснувшись, быстрыми смелыми мазками набросала для него новую, хоть и тоже приблизительную, а местами и вовсе ошибочную, картину мироздания. В ней Луна ничем принципиальным, помимо размеров, не отличалась от Земли. На ней располагались моря и реки, горы и долины, ба! почему бы и нет, даже звери и люди. И она пририсовала лунных человечков, каковые, взирая вниз на нас, смертных, тоже наблюдали полностью залитое светом пространство. Ведь наши океаны, покрывавшие, в точности, как и у них, большую часть планеты, были охвачены постоянным волнением и во все стороны расстреливали-рассеивали солнечные лучи. Не только старушка Терра получала влажные эманации от своей сырой, будто молодой сыр, соседки, но и наоборот, щедро делилась с подругой по космосу своими собственными избыточными элементами. Ну, а что же прочие звезды на небесных сферах?! И они ничуть не более благородные создания, чем наша унылая обитель греха. И они светятся не своим собственным, но отраженным светом! Потому, когда оказываются перед Солнцем, то пропадают из видимости. Отчего же не исчезают, когда оказываются позади Земли? Молчи, сомненье, коль пред тобой звучит лира поэта! Пирамидальная тень попросту не достигает их удаленных сфер, вот почему! Хвала Тебе, Всемогущий Господь, сотворивший мир столь величайших размеров! Значит … значит … просто-таки волосы дыбом … и оттуда наш бренный мир кажется блистательной звездой?! Так может … может … просто-таки мурашки по коже … мы вовсе не гнием в поганой выгребной яме мироздания?! А что тогда находится в самой что ни на есть его сердцевине?! Ну, конечно же … конечно же… просто-таки дух захватывает … что еще, если не сиятельный Аполлон-Гелиос, если не светильник Божий, если не источник жизни! «От него происходят все души, ибо души всех живых существ источают тепло. Во всей Вселенной нет другого тепла или света… кроме этого, коему люди желали поклоняться вместо богов».

Апофеоз, гимн, славься?! Нет, сказки недаром всегда спешат завершиться победным свадебным пиром. Неслучайно то, что по усам течет, в рот принципиально не попадает. Поскольку если бы и попало, то ненадолго или быстро набило бы оскомину. Потому-то героев и сбрасывают на скорую руку со скал гранд-нарративов, дабы уродливой прозой их свар, болезней и смертей не портить прекрасную поэзию торжества жизни. Вот и воскресшая на сто какой-то год модель тоже сгинула, причем, не под трубный глас похоронных маршей, а под хруст жующих попкорн челюстей. Провозглашенные Леонардо благородные истины были выходцами из простого народа, из категории тех, что погибают в чреве былого на той самой кухне, где выпекаются. В данном конкретном случае гениальный художник ограничился очередными каракулями в своем дневнике. Там-то, в заточении душной бумажной темницы и испустило свой последний вздох несчастное дитя неравного ментального брака средневекового схоласта с человеком Возрождения. У занятого высоким искусством с приземленной целью добывания пропитания духовного отца малышки не было ни способности, ни желания, ба! да и вообще ни малейшей возможности выкормить и развить ее в зрелую теорию наподобие De Revolutionibus Коперника. И никакой Всемилостивый Всемогущий Господь не пришел ей на помощь. Очередная жертва комбинаторного взрыва, беспечно гулявшая в бескрайнем поле лжи, отдала Богу душу в пропасти забвения…

Умный в пропасть не падет, умный пропасть обойдет, — выскажетесь вы и будете совершенно правы. Именно так, должно быть, и рассудили модели. Некоторые рукава бурного потока идей смогли избежать бездны и отправились в обход лобового космологического направления. Река истории науки – в надежных руках Блога Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Что такое место? Системно-мыслящий Аристотель посчитал необходимым ответить и на этот замысловатый вопрос, живо интересовавший древних греков. И поддержал своим многотомным весом следующий однострочник: местом вещи, строго говоря, является самая внутренняя неподвижная граница того, что ее содержит. Местом же рождения сей бесстыдно скудно одетой словами модели значится сочинение “De generatione et corruptione” — «О возникновении и уничтожении», явным образом фокусированное на проблемах бренного подлунного мира. Должно быть, потому Философ и поясняющие примеры приводил соответствующие, из земной жизни. Некоторые из них на наш вкус странноватые. Так, лодка, плывущая на волнах, в его представлении вовсе не была локализована там, где ее находило обманчивое зрение – ведь там наличествовало движение, а суровое определение настойчиво требовало неподвижности. Ее истинным местом была река, поскольку, по его ученому мнению, взятая вся целиком, она оставалась в состоянии покоя. Не знаю, как вам, а мне в этой несусветной мудрости прежде всего бросается в глаза забавный оксюморон — сочетание относительной статики с абсолютной динамикой. Статическое положение тела в пространстве постулировалось через его отношение с другим, внешним телом, но одновременно от этого последнего контейнера требовалось, причем, не фиксируя предварительно систему отсчета, чтобы тот стоял как вкопанный. Впрочем, и эта, и прочие претензии современного человека несколько анахроничны. Вспомним, что мир Стагирита представлял собой сферу, этакую круглую банку, хранящуюся на Божественных складских мощностях. Чтобы однозначно указать положение какой-нибудь вещи внутри нее, требовался фиксированный ориентир. Где вино? В амфоре. Где амфора? На агоре. Где агора? В Афинах. Помимо того, Вселенский сосуд был до самых своих хрустальных стенок наполнен столь лакомым еще для Рене Декарта густым материальным вареньем – там, где заканчивался один предмет, тотчас же начинался другой. Natura abhorret vacuum — природа не терпит вакуума – долго и дружно скандировали передовые схоластические классы…

Однако, будучи праведными членами христианской партии, они не могли не поднимать свой ментальный взор ввысь, туда, где обитал их возлюбленный Всевышний. И обнаруживали там прежде всего легион небожителей, являвшихся в соответствии с популярной менталкой существами нематериальными. Да и потом, углубившись в познание самих себя, они никак не могли установить местоположение собственной бессмертной души. К счастью, всех сумел ловко обаристочить св. Фома Аквинский, по пути доказав настоящую теологическую теорему: «… все, что находится в том или ином месте или внутри чего-то, пребывает с ним [этим местом] в определенном контакте. Например, материальная вещь находится в каком-то месте в соответствии с контактом своего объемного количества [в переводе со схоластического языка – объема]; тогда как о нематериальной бестелесной вещи говорят, что она находится в чем-то в соответствии с контактом власти [т.е. способностью управлять этой вещью], поскольку оно не имеет объемного количества. Ну, а если бы существовало какое-то тело, обладающее бесконечным объемным количеством, то оно должно было бы находиться повсюду. Соответственно, если есть нематериальное бестелесное существо, обладающее бесконечным могуществом, оно должно быть повсюду. Но мы показали … что Бог обладает бесконечным могуществом. Следовательно, Он вездесущ». К сожалению, там же наверху находилась еще и звездная восьмая сфера, вращавшаяся с бешеной скоростью и потому не очень-то подходившая для роли местодержателя всего материально сущего. Собственно, скорее всего, именно желание освободить ее от этой повинности двигало философскую мысль Альберта Саксонского, допускавшего, как мы убедились на прошлом занятии, некие вольности по отношению к Земле при важном условии обеспечения комфортного отдыха для благородных Небес. Однако, и эта проблема не считалась в схоластических кругах критической, ведь никто не мешал Господу прикрутить на самой-самой верхотуре совершенно неподвижный Эмпирей, каковой бы и помог всему прочему знать свое аристотелевское место. Тем не менее, пытливый ученый узрел на платье Ее Сиятельства модели некоторые иные малозаметные пятна и приступил к поиску подходящего места для чистки этих мест.

В частности, его особо заинтересовало дальнейшее развитие Аристотелем своей менталки. Напомню, что любая материальная вещь в подлунном мире перипатетиков состояла из смеси одних и тех же четырех первоэлементов – земли, воды, воздуха и огня – но в различных пропорциях. Далее, для каждого скакуна сей великолепной квадриги определялось не абы какое, а естественное место, в каковое домашнее стойло тот вожделел вернуться из любой прогулки на улице. Тем самым «объяснялись» повадки шарика, норовившего взлететь (это из-за того, что он надут воздухом) или камня, стремившегося упасть (а это оттого, что в нем много земли). Куда именно тот попадет, если ему не препятствовать? – задал себе вопрос Альберт Саксонский. И ответил на него при помощи оригинального мыслительного эксперимента. Прорыл скважину через центр планеты, да так, что она прошла абсолютно все насквозь, выйдя наружу на диаметрально противоположном против нашего конце, где-то у антиподов. После чего бросил в нее нечто поземлянее, т.е. потяжелее. Что из этого получилось? Верный ученик школы Жана Буридана не мог оставить в забвении теорию импетуса. По пути к своей вожделенной цели груз должен был обрести товарное количество сего оккультного качества, что заставляло его проскочить искомую остановку. Однако, обнаружив досадную ошибку, тот со временем обязан был повернуть вспять, дабы поскорее стереть это пятно со своей железобетонной репутации. В результате производилось осцилляционное движение туда-сюда, скорее всего, с затухающей амплитудой. Казалось бы, блондинка-модель произвела столь же маразматический выводок? Нет, то была дама плодовитая и некоторые ее дети стали весьма дельными гражданами ментального мира, способными на дальнейшее размножение.

А именно, Альберт Саксонский обратил свое внимание на то, что камень, брошенный им в бездонный колодец, мог быть представлен в виде множества склеенных между собой кусочков, с тем же процентным содержанием земли, что и все целое. Стало быть, его вполне можно рассматривать как цельный агрегат из отдельных камешков. Пускай теперь те из них, что расположены строго посередине, устремятся по отвесной траектории прямо к кочерыжке Вселенной. Может ли тогда такое быть, что неудачники, расположившиеся по бокам от середнячков, вознамерятся лететь под углом, мешаясь у тех под ногами?! Кажущаяся абсурдность этого предположения заставила глубокого исследователя глубин Вселенной постулировать наличие у материальных тел единого центра тяжести. Вот эта-то воображаемая усредненная точка и остановится после многочисленных колебаний в прорытом туннеле в точности в геометрическом пупке мира – заключил он. Немедленным следствием из доказанной от-противного философской теоремы стало разрешение следующего, давно заботившего схоластов парадокса. Естественным местом для воды считалась такая сфера, которая по всем правилам аристотелевской игры должна была непосредственно укутать собою землю. Но почему тогда мы наблюдаем вокруг себя столь значительные массивы суши?! Более того, порой складывающиеся в довольно высокие горы?! Каковые, за вычетом кратковременного библейского потопа, предоставляют постоянное место для проживания людей?! Популярная гипотеза сдвига соответствующих сфер по отношению друг к другу эффективно покрывала океаном три четверти нашей планеты. Новорожденная модель тоже не была особо милосердной и не спасала от неминуемой смерти в пучине морской аборигенов еще неоткрытых европейцами южных и американских континентов. Однако, ее создатель пошел другим путем — его менталка позволяла иметь ландшафты какой угодно, в том числе скалистой, формы, при условии, что их совокупный центр тяжести окажется в предписанном ему теорией месте…

Вот так ложь родила-таки истину. Как водится, в муках, поскольку надо было сначала сообразить, что для ряда тел центр тяжести и объемно-геометрический не обязаны совпадать, если их плотность не повсюду одинакова. А затем заявить, что как раз это-то условие однородности и не выполняется для Земли, ведь песок морской по критерию разреженности невозможно сравнить со скалой. Соответственно, оная, погарцевав вокруг волшебной точки остановки, что тот скакун, мысленно брошенный в сквозь-планетную скважину, обязана была остановиться в эквилибриуме, выпятив из воды наружу свои крутые бока. Позвольте, а как тогда насчет круговерти аристотелевской генерации и коррупции? В соответствии с этой теорией космические излучения, такие, как тепло Солнца и холод Луны, работали ложкой-поварешкой, постоянно перемешивая кашу из четырех первоэлементов. И в самом деле, и средневековому человеку было несложно заметить, что вулканы эпизодически извергаются, тектонические плиты сталкиваются, с гор сходят сели и т.д. и т.п., производя существенные по человеческим меркам изменения ландшафта. Не говоря уже о микро-перемещениях, производимых двуногими и бесперыми в процессе строительства своих муравейников. И вот, представьте себе, Альберт Саксонский смело проглотил эту вражескую пулю, героически собственной грудью закрыв от неизбежной гибели обольстившую его модель. Да, согласился он, все эти события обязаны менять распределение самого тяжелого элемента в природе, следовательно, влияют они и на расположение центра тяжести всей Земли, что, в свою очередь хошь не хошь заставят старушку Терру взять в руки клюку и сдвинуться вбок. Значит, все-таки она, если и не вертится, то движется! Пускай совсем чуть-чуть, зато непрестанно. Да и, собственно, дело-то ведь в ее принципиальном согласии! Вуаля, тем самым передовая схоластическая наука подписала мандат доверия, предоставив вид на жительство эмбриону науки.

Разобравшись с землей, самое время подыскать место для следующей по порядку аристотелевской сферы – воды. И в этом начинании модели Альберта Саксонского оказались весьма революционными особами. Пути его рассуждений неисповедимы, но не исключено, что мысли его шли в следующем направлении — коль скоро один первоэлемент рассмотрен холистически целостно, то почему бы не добавить к нему и другой?! Во всяком случае, он предпочел абстрагироваться от отличий в агрегатном состоянии этих веществ, сфокусировавшись на общности в тяжести. И впрямь, предположим, что Всемогущий Бог, разгневавшись, обрушил гром и молнии на горы и прочие неровности на поверхности планеты. Что получится, когда все расплавится, превратившись в кромешную жидкость? Идеально ровный шар безо всяких выпуклостей — и схоласту стоеросовому очевиден этот ответ. Равно как и то, что, подняв амфору сначала пустую, а затем с вином, несложно убедиться в том, что нехило весит и вода. Стало быть, заполнив все впадины и полости, оная тоже участвует в определении общего центра тяжести! Позвольте, а если опять вспомнить о круговерти аристотелевской генерации и коррупции? И средневековому человеку было несложно заметить, что моря эпизодически штормит, на берега обрушиваются цунами, реки образуют водопады и т.д. и т.п., производя существенные по человеческим меркам пертурбации. Не говоря уже о микро-перемещениях, производимых двуногими и бесперыми, проводящими каналы и канализацию в свои муравейники. И эти события обязаны менять распределение двух самых тяжелых элементов в природе, следовательно, и они в свою очередь хошь не хошь заставят старушку Терру взять в руки клюку и сдвинуться чуточку вбок, освобождая место для новой модели места.

Итак, ухватившись за длинный логический хвост чертовски соблазнительной модели, средневековый мыслитель совершенно неожиданно вытащил ее на точку опоры, способную совратить всю Землю. Ворча, но ворочаясь, та теперь могла сорваться с аристотелевского мертвого места и ярким кораблем жизни взмыть в космические дали. Четырнадцатый век, полет нормальный – в Блоге Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

На предыдущем занятии, в его надоедливо патетическом финале перед самой переменкой мы вкратце посетили могилу неизвестного солдата схоластической науки, уже в первой половине 14-го столетия поддержавшего своим весом парижского магистра свободных искусств одну чудну́ю модель. Не может ли такого быть, что наш шар голубой крутится-вертится под ногами? — спросил он, — и похоже, что ответил на поставленный вопрос утвердительно. В анналах истории науки сохранилось аж два свидетельства этого странного события, претендующего на высочайший рейтинг установленного факта. Сначала то был минорит Франциск из Мерона, почетно величаемый современниками Doctor Illuminatus. Сей доктор теологии, особо просвещенный схоластическими мудрствованиями Дунса Скота, как-то вскользь упомянул о некоем магистре, утверждавшем, что почва, уходящая из-под ног, поможет ему намалевать замечательную картину мира. И не такое бывает, это могло, например, произойти под алкогольными парами после буйной пирушки со студентами. Но спустя несколько десятилетий по всей видимости о том же диковинном персонаже и, снова почему-то не называя его по имени, высказался намного более влиятельный в натурфилософии Альберт Саксонский. Вот что он сообщил потомкам в своих комментариях к аристотелевской “De Caelo et Mundo”: «Находится ли Земля, расположенная в середине Неба и середине Вселенной, в состоянии постоянного покоя или постоянного движения? По этому вопросу я должен сказать, что один из моих учителей кажется, что исповедовал следующее мнение: ‘… посредством феноменов природы невозможно продемонстрировать неподвижность Земли и движение Небес’. Однако, при всем моем к нему уважении, мне кажется, что это очень даже возможно, и вот по какой причине: мы не можем никоим образом при помощи движения Земли и неподвижности Небес воспроизвести конъюнкции и оппозиции планет, равно как и затмения Солнца и Луны. На самом деле, мой учитель не ставил и не разрешал эту задачу, тогда как приводил множество других доказательств, коими нас убеждают в том, что Земля покоится, а Небеса вращаются».

Как мы видим, жестокосердный университетский профессор не пожалел ментальную дочь своего уважаемого учителя и, презрительно взглянув на смиренно склоненную выю, зарезал ее на экзамене, влепив неуд по астрономии. То есть, по существу, выбросил несчастную студенточку в мусорную корзину истории. Забавно, что в определенном смысле ошибался именно он. Вполне можно предложить такую космологию, где все интересующие его феномены природы были бы воспроизведены, а Земля при этом весело развлекалась суточным вращением. Правда, для этого потребовалось бы продолжать балет планет, а он своей постановкой вопроса как раз явным образом требовал освободить небеса от этой повинности, нежелательной по некоторым абстрактным философским соображениям. Не стоит обвинять серьезного ученого в курьезном случае куриной слепоты. Во-первых, нужно было быть поэтом, чтобы перелететь через преграды множественных возражений к геодинамической космологии. Разве мог добросовестный последовательный мыслитель покуситься на то, чтобы снести все здание средневекового мировоззрения, ничуть не менее качественно построенное, чем нынешний физикализм?! Во-вторых, в дальнейшем пассаже из тех же комментариев он все-таки счел возможным принять теоретическую возможность сотрясти земную твердь, хоть и со значительно более скромной целью объяснения явления прецессии равноденствий: «Мы можем допустить, что существует восемь сфер … однако, восьмая не участвует в нескольких движениях … это сама Земля вращается с Запада на Восток вокруг воображаемой оси, каковая оканчивается на полюсах зодиака, и это вращение таково, что за сотню лет составляет один градус… Настоящая теория не кажется абсолютно верной; и впрямь, движитель Земли неочевиден с первого взгляда; однако, если кто-нибудь посвятил бы свои усилия защите этого мнения, он, возможно, обнаружил бы способ избежать затруднений и найти множество объяснений, способных придать ему отчетливый привкус истины».

Что сподвигло в целом ортодоксального философа на столь смелые спекулятивные рассуждения? Рассуждая смело и спекулятивно, верного ученика-выкормыша Жана Буридана, должно быть, прежде всего привлекала возможность экономии в номиналистском стиле. В отличие от в целом никому не нужной подвижности Земли вопрос о том, что происходит на Божественном верху, давно уже притягивал внимание теологически озабоченной схоластической общественности к самым высшим сферам мироздания. По общему консенсусу астрономов непосредственно после семи планет должны были располагаться неподвижные звезды, осуществлявшие захватывающий дух каскадерский полный оборот вокруг центра Вселенной за жалкие 24 часа. Но это еще ладно, Всемогущему Всевышнему и не такое по мускулам наколдовать. Серьезную проблему представлял собой вышеупомянутый феномен прецессии, обнаруженный Гиппархом с Родоса во втором веке до христианской эры, если не кем-то иным еще раньше того. Великий Птолемей в своем величайшем Альмагесте связал его и свои наблюдения в пучок простой математической доктрины, предсказывавшей сдвиг космической оси Зодиака ровным счетом на один градус за столетие. К сожалению или к счастью, но для того, чтобы столь элегантно задуманная модель побеждала на конкурсах античной красоты, пришлось нацепить на нее поддельные наблюдения-наряды, сшитые в точности по ее формуле-фигуре. Эти проделки хитроумного грека спустя столетия вызвали замешательство у честных арабских ученых, пытавших сопоставить фейковые данные со своими собственными. Бесстыдно дырявое платье менталки, упорно не соответствовавшей ее небесному статусу, пришлось срочно чинить заплатками. Т.н. трепидация, в средневековье приписываемая Сабиту ибн Курра, успешно пришила теорию к практике, избавившись от нестыковочек. Однако, в результате всех этих манипуляций машину мира приходилось оснастить девятой, а то и десятой сферой. Нехорошо! А ведь постулируемое движение настолько ничтожно медленное, что его вполне можно и не заметить. В качестве одного из популярнейших «доказательств, что Земля покоится, а Небеса вращаются» долгое время верой и неправдой служила стрела. В допущении суточного вращения Земли, будучи запущена вертикально вверх, она по всем канонам аристотелевской физики обязана была быть снесена назад на Запад. В данном же случае подобного опровержения не находилось, следовательно, гипотеза Альберта Саксонского имела все права на существование и умеренное питание с отчетливым привкусом истины.

Не исключено, что тот самый «кто-нибудь» родил свою знаменитую модель не без помощи какой-нибудь копии комментариев к аристотелевской “De Caelo et Mundo”. Ведь коли Земля юлой колыхается около своей оси, то, может быть, и на большее способна?! Только поймите меня правильно — у историков нет ни малейших оснований полагать, что Коперник на самом деле воспользовался инсайтом своего схоластического предтечи, хотя эта работа и была издана типографиями Падуи и Венеции в округе пребывания прусского студента в Италии. Сам он, вкратце описывая свой путь к геодинамике, ссылался на другую известную проблему птолемеевской астрономии – пресловутый эквант, грешивший против совершенства платонических принципов. А вот следы загадочного «necesse est motum stеllarum paululum variari propter motum terrae» вполне могут вести к Региомонтанусу от средневекового саксонца. В любом случае, то была всего лишь ранняя попытка перелететь через пропасть неведения, завершившаяся как всегда — катастрофой забвения. Тем не менее и даже тем паче, нам следует изучить траекторию орлят гнезда Буриданова, устремивших свой ментальный взор в удивительно правильном направлении — наикратчайшего пути к современной науке. Из вышеизложенного должно быть очевидно, что Альберт, хоть и не Великий, а Саксонский был незаурядным представителем этого студенческого выводка. Из исковерканных различными языками версий его имени можно заключить, что он был уроженцем славного города Хельмштедта или небольшого села Рикместорп в его окрестностях. А из богемского происхождения его куратора в Париже предположить, что свое восхождение к высотам университетского образования тот начал в относительно неподалеку расположенной Праге. Добрый пример порой бывает заразителен ничуть не менее дурного. Вслед за Бетюнским философом он отказался грызть гранит теологической науки и избежал искуса стать членом той или иной правящей монашеской партии. Вместо этого занимал различные должности на факультете свободных искусств и тратил высвобожденное от богословских занятий время на написание многочисленных трактатов и комментариев – с небольшой выдержкой из одного из них вы сегодня познакомились.

Особое значение для истории моделей представляет его активное участие в создании университета Вены, первым ректором коего он и стал. Впрочем, на склоне своих лет некогда именитый ученый сошел на обочину со скоростной трассы via moderna и позаботился о спокойной обеспеченной старости посредством принятия священнического сана. В несомненном бюджетном плюсе простого крестьянского сына оказались сначала зарплатишка викария, потом пребенда каноника и, наконец, доходища епископа. В глубоком ментальном минусе бывшего славного ученого оказались сначала модели логики, потом проблемы механики, и, наконец, открытия в астрономии. Дожив до преклонных лет — in bona senectute — придавленный тяжестью митры к делу спасения душ вскормленный на свободных искусствах орел немолодой был похоронен в собственном кафедральном соборе.

Я не был бы верноподданным короля Виллема-Александра, кабы среди прочих птенцов гнезда Буриданова не выделил, пусть вкратце, но особо Марсилия, родом то ли из Няймейхена, то ли из Ингена на полпути от оного до Утрехта. Младший современник Альберта Саксонского, он не был оригинальным мыслителем его калибра, большей частью всего лишь приодевая хорошо известные, безопасно проверенные временем ментальные модели своих учителей и предшественников в вербальное убранство по своему вкусу. Так, скажем, в астрономии его нисколько не смутило прикрутить к восьми общепринятым две дополнительные сферы – на прецессию и трепидацию. Зато то был замечательный педагог — regens atrium, к магниту познаний и обаяния которого толпою притягивались студенты. На протяжение двадцати лет он сеял разумное, свободное, вечное в Париже, дважды по пути возглавляя знаменитое учебное заведение, неоднократно представляя интересы кузницы ученых перед папской курией в Авиньоне. Затем же отправился в Гейдельберг, где немало отличился в открытии первого университета Германии, став его ректором сразу после основания в 1386-м году и впоследствии будучи переизбранным на эту должность еще 6 раз…

Пожалуй, что именно в этом деле размножения и распространения менталок по планете эти и прочие орлята гнезда Буриданова преуспели больше всего. Популяризаторы скорее, чем инноваторы, они, когда подросли, разнесли на своих широких крыльях благие вести о недавно открытой номиналистской дороге via moderna в еще не озаренные светом новой социальной игры в университеты страны центральной, северной и восточной Европы. Интересно было бы выяснить, какой такой импетус толкал их вперед, а по пути заодно организовал побег матушки Земли с вековечной каторги в гнилой сердцевине аристотелевского космоса?!

Я обвинил порядочных людей чуть ли в плагиате, я же их и реабилитирую. На афишах Блога Георгия Борского — сольные концерты Альберта Саксонского. Саксофона на фоне не обещаю, но его модели не все еще нам спели…

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Задача задаче рознь. Эта элементарная моделька, знакомая каждому первоклашке, научившемуся отличать «двойку» от «пятерки» и «на раз-два» от «хоть убей», давно развита математиками в могучую теорию вычислительной сложности. Стройная иерархия, насчитывающая десятки — пожалуй, уже сотни — различных классов, постоянно растущее множество лемм и теорем, тем не менее, не оказывают должного влияния на ход мышления сторонников гипотезы т.н. сильного искусственного интеллекта. Из того, что Ваш калькулятор с легкостью жонглирует гигантскими числами, а мобильник обыгрывает Вас в шахматы, логически не следует то, что робот когда-либо станет чемпионом мира в странную игру по имени жизнь. Сей вывод – ложь, многократно повторяемая и потому все более смахивающая на истину, типичная ошибка индукции. Но что еще хуже того – весьма вероятно, что традиционному компьютеру не стоит и замахиваться на эту задачу. И причина тому проста – она принадлежит принципиально другому классу сложности. Да что там жизнь! Возьмем хотя бы те же шахматы, как я это некогда сделал ранее, и рассмотрим вместо традиционной проблемы «найди сильный ход», отлавливаемой в банальные нейронные сети, казалось бы, ее ближайшую соседку по 64-м клеткам: «почему найденный ход сильный?» Представьте себе, в общем невырожденном случае, вместо спокойно проходимой за т.н. полиномиальное, т.е. приемлемое время дороги, мы попали с Вами в непроходимые джунгли категории NP-hard, а в определенной формулировке и EXP-hard (т.е. со сложностью, растущей экспоненциально вместе со входными данными). Тем не менее, при астрономических размерах фазового пространства возможных позиций, наши с Вами сородичи, простые двуногие и бесперые смертные, пусть и обладающие горделивым званием мастеров или гроссмейстеров, но не имеющие полупроводникового быстродействия в мозгах, замечательно с ней справились. Причем, сравнительно небольшим творческим коллективом в несколько тысяч человек за смешные по расчетным меркам считанные десятилетия.

Что же делает эту задачу столь особенной? Дело в том, что здесь речь идет об открытии законов природы Вселенной, но не нашей, а той, что зовется «шахматы». Требуется ведь не только выиграть, а понять причину произошедшего и сделать корректное, релевантное обобщение, вербализировав его по дороге. Другими, нашими словами, создать модель. Результирующая рекомендация, в некотором отличие от физических формул, получается не слишком точной, типа ceteris paribus (при прочих равных) – т.е. правила, из которого существует множество исключений. Тем не менее, нетрудно продемонстрировать, что она весьма полезна на практике. Как автоматизировать этот процесс? Последовательной генерацией адекватных гипотез и последующей проверкой их на сгенерированных эмпирических данных, в данном случае, партиях – по-иному никак не получится, поскольку фазовое пространство чересчур негладкое, скалистое. Беда в том, что этих гипотез экспоненциально много, а с вычислением предиката адекватности-релевантности дело и вовсе труба – углы в непроходимых джунглях никакими алгоритмами не срезать. Несложно подметить фамильное сходство вышеописанной процедуры с другим популярным занятием человека разумного – наукой. И впрямь, деятельность ученых весьма похожа на работу шахматных теоретиков, разве что она еще более трудоемка, поскольку значительно объемнее, да и наполнение базы фактов сопряжено с серьезными практическими затруднениями. И опять хуже того – прежде, чем проверять любую гипотезу, требуется догадаться, какую именно следует выдвинуть. Для этого в свою очередь необходимо первоначально определиться с тем, какие именно факторы являются в данном случае релевантными и адекватными для предполагаемо каузально зависимой переменной. Но в самом-самом начале начал придется решить какой именно феномен нас интересует, какие именно вопросы по этому поводу будем задавать и в терминах каких именно понятий будем их исследовать. Успешно пройти одну эту, т.н. нулевую фазу развития менталки, по крайней мере, экспоненциально сложно. Сегодня мы с Вами проследим за тем, как неразгрызаемые неразрешимые орехи этого класса щелкал средневековый схоласт родом из захолустного Бетюна по имени Жан Буридан…

Тривиум отнюдь не тривиален. В частности, серьезного внимания заслуживает его интегральная часть под названием логика. Ни трепетное отношение к этой модели, ни попытки ее приодеть, а, скорее, раздеть на номиналистский вкус не были инновациями. Однако, умение разглядеть во внешности многократно запрещаемого к преподаванию радикального оккамизма новый широкий путь к светлому будущему – via moderna — многого стоило. Поставить многочисленные вопросы к общепринятому учебнику Петра Испанского и тщательно разобрать на них ответы. Написать комментарии настолько обширные, что они в несколько раз превысили объем изначального тернисто-терминистского опуса. Наконец, реабилитировать осужденную конкурсами средневековой красоты еретичку, заретушировав у нее на лице теологические морщины и вздыбив у нее на голове прическу в стиле томистского реализма. Казалось бы, эклектическая смесь двух конкурирующих менталок не может быть жизнеспособной. Но, если требуется вырезать из тела схоластического дискурса раковую опухоль избыточных сущностей, то зачем же сразу бритвой по горлу?! И в самом деле, в абстрактном философском смысле любое понятие нашего естественного ментального языка – результат работы многошагового алгоритма. Мы обнаруживаем в сенсорном хаосе мира формы определенных объектов, поскольку их сначала до нас доносит квантовая механика света, а затем для нас распознает зрительная система головного мозга. Мы расточительно развешиваем на окружающие предметы предикаты цвета, звука или запаха, не задумываясь о том, какую вычислительную цену за них заплатили. Соответствуют они один в один чему-то там, снаружи нас?! Можем ли мы, скажем, быть наивно уверенными в том, что пространство является тем самым картезианским ящиком, каковым мы себе его воображаем, а не чем-то виртуальным?! Пожалуй, все, что мы вправе утверждать, так это то, что наши ментальные модели полезны в целях выживания, а некоторые из них, может быть, лучше соответствуют реальному состоянию дел, чем другие. Примерно ту же доктрину, пусть и оставаясь на примитивно логическом уровне, защищал Буридан. Из истинности пропозиции «Сократ – богат» вовсе не следует наличие «богатства», — говорил он. Это всего лишь отношение между человеком и другими вещами, обычно именуемыми деньгами. Следовательно, древние древеса, представляющие подобного рода сущности, могут, если не должны быть безжалостно выкорчеваны из глухого бора неведения, оставляя место для культурных насаждений.

Квадривиум не только квадратура круга. В рамках этих четырех математических дисциплин можно задать бесконечное количество вопросов. В том числе тот, что остро заинтересовал Буридана в Questiones octavi libri physicorum – комментариях на восьмую книгу «Физики» Философа. Стрельба шла на поражение нашей хорошей знакомой – почитай, что самой плохой здоровьем модели Аристотеля: «движется ли снаряд, выпущенный рукой, при помощи воздуха? Если нет, то благодаря чему?» Но конкретно эта стрела направлялась не в теологическое молоко, как virtus derelicta Франциска из Марке, а норовила попасть точно в яблочко. Заметим вовне скобок – победный рост грядущих менталок динамики напрямую зависел от успешного выкорчевывания на делянке науки древних зарослей заблуждений. Аристотелевский воздух не в состоянии обтекать летящий снаряд и затем подпихивать его с тыла по ряду причин. Поставим, например, такой Gedanken- или самый настоящий experiment – запустим юлу. Даже закроем ее для верности в небольшом замкнутом пространстве какой-нибудь перегородкой. Очевидно, что она будет крутиться и после того, как мы отпустим от нее руку. Стало быть, дети обязаны продолжением своей забавы чему-то иному, нежели воздуху. Назовем эту штуку импетус. Что это такое? Осторожный магистр искусств искусно избегает ловушку врагов номинализма. Для него это некое вновь обретенное предметом «качество», а не реалистская акцидентальная форма. Обладает она и количественными атрибутами – при одинаковой скорости импетуса больше у тяжелого, т.е. более плотного при том же объеме тела. Да, он тоже заинтересован прикрутить к новорожденной модели как можно более привлекательных и полезных свойств. Как еще убедить современников ее полюбить?! Однако, в отличие от своих монашеских предшественников, он отказывается водрузить на голову хрупкой дамы груз постижения таинства Евхаристии. И причины угасания эха славословий Всевышнему в Эмпирее его тоже не интересуют. Впрочем, он тоже обращает свой ментальный взор ввысь и обнаруживает там хоровод небесных светил. Для его организации, по единодушному мнению Философа и Комментатора, необходимо было припахать на работу звездо-движителями команду интеллектуально одаренных персонажей, впоследствии идентифицированных христианами с ангелами. А ведь можно и сэкономить на их зарплате, если позволить Богу при сотворении мира снабдить планеты все тем же импетусом! Конечно же, не без благочестивого поклона в библейскую сторону: потому-то и сказано, что почил Он от всех дел Своих в день седьмый, впрочем, «я только попрошу господ богословов научить меня как это могло случиться».

Ткнул пальцем в небо, а получил прямое экспоненциально сложное попадание в искомую цель! Ведь, коль скоро хрустальные сферы все еще продолжают крутиться, подобно детской юле, стало быть, их импетус до сих пор не израсходован. У него нет срока годности! Но почему тогда на бренной Земле летящий снаряд в конечном итоге падает? А это от того, что он расходуется на преодоление сопротивления воздуха, который, следовательно, отнюдь не помогает, а мешает движению. Заключение совершенно правильное и диаметрально противоположное выводу, сделанному Франциском из Марке. Помимо того, отсюда недалеко до постулата единства законов природы подлунного и надлунного миров, ведь импетус и там наверху, и у нас внизу, тот же самый. Дух захватывает — количественные атрибуты оного предполагают наличие у небесных тел обыкновенной тяжести, объема и плотности. Так, может быть — страшно подумать! – Земля все-таки вертится?! Кажется невероятным, но эту безумную, чудну́ю модель уже в двадцатых годах 14-го столетия выдвигал оставшийся неизвестным герой, вероятнее всего, тоже какой-то парижский магистр свободных искусств. Увы, сорвать с нее смирительную рубашку правящей парадигмы науки, сдвинуть с мертвой точки юдоль печали простых смертных смелому опровержителю Аристотеля не удалось. Причины неудачи удачно объяснил Эдуард Ян Дяйкстерхаус: «Когда дело доходит до произведения заключения, Буридан, кажется, что больше подвержен влиянию Аристотелевской физики, нежели привлекательным упрощением картины мира, каковое позволила бы гипотеза вращения Земли, и потому продолжает в результате смотреть на Землю как на неподвижную массу в центре [Вселенной]. Его выбор полностью понятен: в те времена … речь шла не о деталях, но о вопросе, жестко связанным с основаниями Аристотелевской науки. Кто бы ни принял это решение и желал оставаться последовательным, был обязан отречься от всей натурфилософии и космологии, не имея возможности ничего предложить на их место. Какой-нибудь астроном мог позволить себе роскошество принять новую теорию, не заботясь о ее следствиях для принятых представлений о мире, ради того упрощения, что она предоставляла; от философа же, который должен был рассмотреть проблему в свете метафизики и позитивной науки нельзя было разумно ожидать, что он сделает такой шаг».

В одном замечательный голландский историк был неправ. Когда с высоты познаний третьего тысячелетия мы бросаем взгляд на первые детские шаги схоластов, то впадаем в грех т.н. NP-ляпа. Выдвижение адекватной гипотезы, в данном случае «привлекательного упрощения картины мира» только мерещится простой задачей в шаговой доступности — по той причине, что нам уже известен правильный ответ в конце учебника. На самом же деле, то был экспоненциально сложнейший гигантский прыжок через пропасть неведения, очередное чуднóе чудо…

И ожидать его осуществления измученному безнаучным прозябанием человечеству оставалось еще пара веков. Однако, конечно же, люди не сидели, сложа менталки. Руки моделей простираются к вам – в Блоге Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Спрыгнешь со стула – весело, а с десятого этажа – грустно, хоть уже и не тебе самому. Так что же, и не прыгать вовсе? Съешь кусочек торта – вкусно, но если обожраться, то тошно. Так что же, и не лакомиться? А так говорил Парацельс: «дозировка делает снадобье ядом или лекарством». Банально высказался, да? А вот одному моему знакомому, даже подопечному, талантливому юному шахматисту Ивану Букавшину пришлось убедиться в истинности этого утверждения на собственном опыте. Увы, то был опыт не только печальный, но и бесполезный – со смертельным исходом, при вскрытии в желудке обнаружили слишком много таблеток но-шпы. Наверное, все должно быть в меру, в том числе, как не устает напоминать Ваш преданный слуга, вера. Несложно подметить, что пропозиция «я ни во что не верю» логически отрицает самою себя. Излишняя же доверчивость чревата если не фанатизмом, так безысходным модельным рабством. Выбор срединного эпистемологического пути, вымощенного эмпирическим кирпичом, казалось бы, был самоочевидным, но на самом деле дался человечеству не задарма. Немало пришлось набить шишек, а то и вырыть могил, сигая с платоновских небес или прочих философских высот на грешную землю. В самом общем смысле странная игра по имени жизнь для мыслящих существ представляет собой последовательность выборов. Если делать ходы случайные, то получится как всегда – либо сдохнешь сразу, либо проиграешь партию чуть позже. Задача накопления опыта и повышения квалификации в условиях наличия регулярных законов природы элементарна и решается за полиномиальное время – искомая стратегия отменно отлавливается в нейронные сети. Однако, следующая по порядку задача – по концептуализации и вербализации обнаруженной стратегии, чтобы можно было передать знания ближнему своему, принадлежит совершенно иному, экспоненциальному классу вычислительной сложности. Таким образом, для успешного возникновения науки требовалось не только высвободить от борьбы за существование надлежащие интеллектуальные ресурсы, но и приложить сей ментальный рычаг к правильной, чуть ли не волшебной точке опоры…

Другими словами, следовало прежде всего вообразить себе, что странная с практической точки зрения деятельность по приобретению знаний имеет некое сакральное значение. А для самого-самого начала, хотя бы не является совершенно бессмысленной и бесполезной. И здесь кораблю науки, отправляющемуся в океан неведения на поиски нового мира, требовалось протиснуться через узкий эпистемологический пролив между Сциллой теизма и Харибдой скептицизма. Первое страшное чудовище пожирало путников абсолютной уверенностью – пошто праздное любопытство, коли все необходимые истины уже получены от Господа, разжеваны и расфасованы Святыми Отцами?! Второе же стихийное бедствие затягивало незадачливых мореплавателей водоворотом глубокомысленных рассуждений в пучину отчаяния, убивая всякие чаяния. Подтвердим эти теоретические положения историческими примерами. Харибда была повинна в гибели античных ментальных аргонавтов усилиями академических и пирронических скептиков. Ну, а Сцилла до тошноты обжиралась в пещере темных веков, набивая свое брюхо тайными агентами дьявола — еретиками. Канонизация Ангельского Доктора Фомы Аквинского прописала древней зверюге строгую диету. Отныне ей запрещалось питаться схоластами, аккуратно следующими в кильватере Философа. Однако, вырвавшимся на бескрайние просторы натурфилософских вопросов мыслителям следовало теперь осознать, что штурман Аристотель направлял их в модельный тупик полностью ошибочного, пусть и системно построенного мировоззрения. Именно поэтому пару статей тому назад мы похвалили Николая из Отрекура за то, что он вырвался из оков смирительной рубашки Великого и Ужасного, а затем удрал в пампасы вольнодумства. Но не переборщил ли он, отрицая всякую возможность обретения знаний? Разъяснить 14-му столетию этот наиважнейший для своего времени вопрос взялся парижский магистр Жан Буридан…

Напомню – Николай из Отрекура, несмотря на свое образцовое христианско-схоластическое воспитание, каким-то хитрым ментальным прибором поймал волну вражеских скептических голосов, никогда, впрочем, не прекращавших свое вещание на род человеческий, вплоть до поныне. И поплыл по ней прочь от доктрины Аристотеля, чересчур оптимистично оценивавшей возможность познания вещей-в-себе, субстанций. Предполагалось, что всемогущие оккультные формы, излучаемые предметами в пространство, помогают нашим органам чувств принять, а затем интеллекту познать их сущность без серьезных искажений. Это кредо звучит несколько наивно, но воспринимается легко — если ты встречаешь нечто черное и мерзкое или белое и пушистое, то таковым оно и является. Но, позвольте, ведь каждый современный ребенок, вкусивший сладкий яд игр виртуальной реальности, скажет вам, что это далеко не всегда так. Оказывается, те же заключения люди, правда, взрослые, делали за столетия до изобретения компьютеров, при помощи философских размышлений, теоретически. Из наличия сенсорных ощущений чего бы то ни было некорректно сделать логический вывод даже о существовании этого предмета, поучал своих корреспондентов вышеупомянутый средневековый Юм. Пожалуй, с ним трудно не согласиться, но следует ли из этой прискорбной оценки нашей позиции немедленная эпистемологическая капитуляция, т.е. невозможность обретения хоть каких-либо знаний?! Пускай весь мир – это кромешная или частичная иллюзия, но, коль скоро она ведет себя с нами регулярным образом, то имеет смысл построить ее адекватную, т.е. достаточно развитую ментальную модель, каковая хотя бы позволяла людям предсказать что произойдет в ответ на те или иные их действия – успех затеянного предприятия или провал, удовольствие или страдание, жизнь или смерть…

Не знаю как вам, а мне лично удивительно, что Жан Буридан подметил именно эту срединную модель в дальнем углу темного средневекового коридора лабиринта неведения. С одной стороны, он согласился с доводами Николая из Отрекура, назвав свою раннюю версию Декартовского демона именем Бог: «некоторые люди, занимаясь теологией, отрицали, что мы можем обладать знанием о природных и моральных феноменах. Например, мы не можем знать, что небесные сферы движутся, Солнце — яркое, а огонь — горячий, поскольку это не вполне очевидно. Ведь Бог мог бы уничтожить все эти явления, и тебе неизвестно, соизволит ли Он это сделать, стало быть, неясно, существуют ли они. Всевышний также мог бы остановить небеса или отнять свет у Солнца, а тепло у пламени. И, наконец, они утверждали, что не может быть бесспорным, является ли камень, кажущийся белым, на самом деле таковым, ибо даже без камня и белизны Бог в состоянии создать в твоем глазу образ, в точности соответствующий тому, что ты имеешь от объекта; и тем самым ты произвел бы тоже самое суждение, что и сейчас, а именно, что вон там лежит белый камень. И это суждение было бы ложным…» С другой же стороны настаивал на доверии сенсорной информации: «[В какой-то момент] … вы могли бы спросить, истинно ли утверждение, что Сократ бежит, когда я четко вижу Сократа бегущим, или же это всего лишь мое мнение по этому поводу. И я отвечаю, что в этом случае это не просто мнение, но и знание. Ибо всякий человек говорит подобным образом: ‘Я знаю, что это железо горячее, поскольку я ясно чувствую, что оно меня обжигает и, [аналогично], ‘Я определенно знаю, что Сократ вчера был на пробежке, поскольку я видел, как он бежал’».

Какими же хитрыми фокусами непрофессиональному богослову, но заслуженному артисту удалось отмидрашиться от вышеуказанного логического противоречия, а заодно и от излишнего внимания Святой Инквизиции?! Конечно же, хорошо известным нашим подписчиком патентованным схоластическим приемом – distinctio. Он ловким движением мысли разрезал вожделенное яблоко знаний на две половинки — непоколебимо истинные, то бишь математические и богословские, и все прочие, естественно-научные: «мне кажется возможным заключить … что мое знание, оставаясь тем же самым, может быть сверхъестественно превращено в незнание. Ибо, покуда Солнце и небеса движутся в соответствии со своей природой, согласие, с которым я твердо принимаю пропозицию ‘Солнце — яркое’ за истинную, очевидно… Я утверждаю затем, что, если это согласие, являющееся знанием в настоящем времени, остается во мне на целый день, а в 9 часов Господь отнимает незаметно для меня свет у Солнца, тогда это мое согласие перестанет быть знанием… Аналогичное отличие можно произвести относительно очевидности и уверенности. Ибо некоторые человеческие очевидные истины … не могут быть сделаны ложными никакой силой, но таковые не требуются для натурфилософии… Ей же присущи такие истинные пропозиции, которые не могут быть фальсифицированы естественным образом, но могут сверхъестественно…» И пояснил еще раз в другом месте: «[Излишняя уверенность не нужна] для естественных наук или метафизики, свободных искусств или этики. Для них вполне достаточно иметь другой вид человеческой уверенности, когда истинная пропозиция не может быть фальсифицирована никакой силой природы … но может сверхъестественной силой и чудесным образом.»

Весьма кстати в мутноватой водичке многотомных сочинений Философа был выловлен соответствующий оказии однострочник: «математическая точность требуется не во всех случаях, но только для тех вещей, которые не касаются материи; по сей причине математический метод не применим к естественным наукам», причем, вкупе с пассажем Комментатора, подтверждавшим, что для веры в натурфилософские пропозиции демонстративные доказательства не требуются. Что и требовалось доказать. Что и было сделано Жаном Буриданом. Что и открыло перспективу не доверять Философу и его Комментатору. Что и позволило нам сегодня с научных высот подивиться на красоты рожденной в средние века срединной модели. Итак, ее кардинальным решением было прочно закрыть за собой калитку виноградника Господня, позволив его обитателям упиваться до обалдения нектаром Божественных истин. Всем же прочим простым смертным, занимающимся вещами качества уровнем ниже библейского, предлагалось расчистить себе делянку в глухом доселе бору эмпирики. Там они могли бы, засеяв свою пот и кровь, со временем пожать скромный урожай. Из собранных плодов невозможно было приготовить одурманивающее варево, вселяющее в сердца людей абсолютную уверенность в собственной непогрешимости. Но и его, пусть и фальсифицируемых, питательных качеств было вполне достаточно для пропитания, а затем и организации процветания населения. Сциллу и Харибду нельзя уничтожить философскими методами, но вполне реально загнать в полагающиеся им по нормам норы. Скептицизм — горькое, но крайне эффективное лекарство от наркотического отравления избытками веры, вот только и его следует употреблять в точности по предписаниям докторов, причем, не теологии, а эпистемологии – в меру.

В середине аристотелевского космоса прозябала земля. В середине дантовской земли располагался ад. В середине христианского ада горели еретики. Ну, а что творилось в середине головы самого опасного неразоблаченного еретика средневековья? Конечно же, буридановские модели! Выудить их оттуда соцсетями поможет Блог Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Плох ли тот солдат, который не думает быть генералом? Дурак ли тот чиновник, каковой не мечтает о вилле на Лазурном берегу? Слабак ли тот президент, что не хочет стать императором? Ответ на подобные риторические вопросы в разных точках пространства-времени люди давали разные. В Российской Федерации, где, несмотря на тысячелетние христианские проповеди смирения, пышно процветает культ напористости и амбициозности, он, как правило, уверенно утвердительный. Что тому виной? Какие-то ошметки хромосом стародавнего национального генома?! И впрямь, к россиянам в этом суждении с возможными оговорками присоединились бы многие славянские соседи. Но и не только они. Немало европейских и прочих народов в разные времена обожали воспевать в своих сказаниях резкий рост рейтинга – от распятого преступника до Бога, от Золушки до принцессы, от узника до графа Монте-Кристо. Тем не менее, история знает достаточно и контрпримеров, не позволяющих осторожному мыслителю сотворить округлым обобщением слишком пузатую модель. Распространены пацифисты, прославляющие отказ ополченцев участвовать в чересчур специальных военных операциях. Многочисленны идеалисты-проповедники, ни в грош не ставящие нечестно приобретенное денежное изобилие. Находятся летописцы, восторгающиеся отречением кесарей, предпочётших наркотику власти вкус собственноручно выращенной обыкновенной капусты…

А что насчет ученых? Неужто среди них найдутся такие, что не вожделеют быть захороненными у Нобелевской стены?! Ну, это уж, наверняка, кромешные паразиты от науки, которые только толстые зады в НИИ отсиживают, скажете Вы? Им ведь чуть не по определению полагается стремиться истину найти. Сегодня я постараюсь убедить вас в том, что это утверждение ложно не только по отношению к нынешним безбожникам, но и к усерднейшим богобоязненным средневековым схоластам – у нас в гостях величайший философ 14-го столетия Жан Буридан. Так вот, величайшим он стал только для нас, в ретроспективе. А для своих современников то был самый обыкновенный профессор факультета артистов, пусть и знаменитого Парижского университета. Кажется, я еще не освещал для вас пирамиду ценностей интеллектуалов темных веков. Это сейчас мы не находим принципиальных отличий между докторами наук условной физики или истории. В стародавние же жестокосердные времена на самом возвышенном рейтинговом троне восседал царь-богословие. Мастера теологии не только получали наибольшую пребенду, но и оказывали непосредственное влияние на решения сильнейших мира сего, а при удаче могли и использовать свое положение как трамплин к вершинам церковной и светской иерархии. Несколько пониже от них рангом располагались юристы, подразделявшиеся на легистов и декретистов в зависимости от сводов законов, на которых специализировались, и медики. Им так не светило солнце монаршего или папского благоволения, но и они могли сытно пристроиться на господских харчах, подрабатывая оказанием практических услуг тем или иным вельможам. Подготовительной ступенью для вскарабкивания на вышеупомянутые высоты являлся факультет артистов, т.е. людей, занимавшихся семью свободными искусствами – septem artibus liberalibus. Подчеркиваю – подготовительной. Ибо так научали неученых еще с древних времен: «debet scholaris ire per viam ad puteum, id est per scientias adminiculantes ad theologiam» — схоласт должен идти к колодцу по дороге, т.е. через вспомогательные науки к теологии. Соответственно, вакансии доцентов на этом поприще зачастую заполнялись бывшими студентами, недавно получившими степень магистра, а то и всего лишь бакалавра. Более того, в некоторых университетах одним из условий обретения диплома было требование отработать впоследствии год-другой на преподавательской барщине. Немудрено понять почему. На полагающуюся по этому званию зарплату не так-то просто было свести концы с концами, а репертуар возможностей подшабашить ограничивался репетиторством богатым балбесам да сдачей в аренду комнат и без того малометражной квартиры нищим студентам.

И вот представьте себе этакого упрямого осла, который встал на одном месте и ни туды, и не сюды идти не желает. То есть, не делает даже попыток взобраться на близлежащие кочки юриспруденции или медицины, на коих расположены два весьма аппетитных пучка сена, не говоря уже о поднебесном рае теологии, где промеж кисельных берегов текут молочные реки. Представили? Тогда Вы только что узрели на авансцене театра своего сознания весьма адекватную ментальную модель Жана Буридана – уроженца Бетюна, т.е. то ли француза, то ли фламандца. И в самом деле, этот весьма незаурядный мыслитель, имея в своем распоряжении выдающиеся интеллектуальные мощности, предпочел их направить отнюдь не на цели собственного карьерного роста – он не только в богословы не пошел, но и беспартийным остался, не записавшись в ряды правящих доминиканцев или оппозиционных францисканцев. Тем не менее, в анналах истории науки – это, безусловно, знаковый персонаж, давший могучий импетус развитию моделей на многие столетия вперед. Сей великий артист без публики почти не занимался самостоятельными оригинальными импровизациями. При всем при этом, он завоевал искреннее уважение окружения, дважды облачаясь в мантию ректора университета, и сумел по-новому представить множество произведений современных ему модельных писателей. Например, спас от забвения пьесы-менталки Оккама, скомпрометированного отлучением от церкви. Словами американского философа Теодора Кермит Скотта: «Что Уильям Оккам начал, то Жан Буридан продолжил, но даже с более четким осознанием того, к чему следует стремиться… Если Оккам только обнаружил новый путь для философии, то Буридан был уже человеком, уверенно следующим по этому новому пути. Если Оккам был евангелистом новой веры, то Буридан бесстрастно ее практиковал… Он тоже был номиналистом (намного более радикальным, нежели Оккам), но значительно меньше озадаченным защитой номинализма и уделявшим основное внимание его [практическому] применению. Разработка общего философского подхода была у него заменена на заботу о важных философских подробностях.»

В популярном народном дискурсе имя Буридан прежде прочего ассоциируется с ослом, который подыхает от голода, будучи не в состоянии предпочесть одну из двух одинаково аппетитных охапок сена. Люди вообще, как правило, бросают в свою копилку мемов потешные, пусть и злые, пародии более охотно, нежели скучную, хоть и добрую, правду. Вот и здесь запомнилось сделанное много позже облыжное обвинение ненавистников схоластических мудрствований в адрес неповинного магистра артистов. Все, что можно найти в его сочинениях, так это признание логической непротиворечивости утверждения о том, что свобода воли может выражаться в борьбе с самим собой и в отсутствии действия, т.е. в ее способности отложить до будущего рассмотрения те суждения, адекватность или истинность которых неочевидна сразу с раздачи. Так, в кривом зерцале критиков прославление людской рассудительности превратилось в высмеивание ослиной глупости. Но не этим ли пылким осуждением поспешных суждений объясняется удивительная холодность французского философа к благам ученой жизни?! Навряд ли. У него было больше, чем достаточно — несколько десятилетий — времени, дабы сформировать свое мнение. К тому же он наверняка, как и прочие смертные, смерть как жить хотел, причем, как можно лучше. Нет, то был вполне зрелый и сознательный выбор. В пользу чего? Давайте взглянем на то, как резко изменился ментальный ландшафт планеты Земля за прошедшие 7 без малого столетий. Титанические усилия человечества по добыванию богатой руды знаний подкопали и вконец обрушили древнюю пирамиду ценностей с теологией на самом пике. Да так, что и прочие кочки стали едва заметны – ученые всякие нужны, ученые всякие важны. Соответственно, по современным меркам своим нетрадиционным карьерным решением парижский профессор предпочел будущее, и потому сделал выбор вполне адекватный.

Более того, с точки зрения развития науки весьма и весьма полезный. Буридан не только подхватил падающее знамя номинализма из рук простреленного навылет в войне с Иоанном XXII-м Оккама, но и сумел прочно водрузить его на твердой земле, у самого начала большого пути – via moderna. И по оному не замедлили пойти многие его ученики, герои будущих статей Блога Георгия Борского – Николай Оремский, Марсилий Ингенский, Альберт Саксонский, каковые в свою очередь повели за собой многие полки студенческих поколений позднего средневековья. А ведь в конце дороги той располагалась плаха с топорами для многих Аристотелевских суеверий. Равным образом Буридану удалось вытащить из грязи и недооцененную, охаянную тем же Оккамом модель virtus derelicta своего старшего современника Франциска из Марке, отмыв и приодев ее в респектабельное платье «импетуса». И та, нарядная и пригожая, смогла привлечь к себе интерес многих поклонников, а спустя пару столетий и вовсе забеременеть от Галилео и подарить миру замечательное ментальное потомство – теорию инерции. Вообще, если оценивать творческое наследие этого схоластического артиста целиком, то не оставляет впечатление, что после умеренной косметической обработки – перевода с латыни и замены терминологии – оно вполне могли бы сойти за произведения современного аналитического философа. Прежде всего, в отличие от условных Аквината, Бонавентуры или Дунса Скота, он, похоже, что сознательно воздерживался от любых шагов в направлении скользких богословских материй. Более того, в сферу его интересов входили именно те вопросы и проблемы, которые занимают нынешних ученых – полностью номиналистская интерпретация семантики и языка, парадоксы самореференции, суть логических выводов, теория корректной аргументации и т.д. Характерно и его настырное нежелание отвечать на многие схоластические вопросы, и на самом деле в большинстве своем полностью маразматические. Вместо этого его интересовали другие, реальные проблемы – те самые пресловутые модели нулевой фазы развития, что являются необходимым фундаментом для возведения на их основе небоскребов знаний.

Каким же образом артист давным-давно погорелого театра сумел отловить в окружавшей его липкой схоластической каше крохи здравого смысла, семена грядущего?! Где раздобыл ментальные очки, с помощью которых узрел окружавшие его ценности в истинном свете?! Кто помог ему в толпе отвергнутых современниками идей и учений обнаружить релевантные для науки, потенциально привлекательные, перспективные модели? Нет, то был вовсе не осел, а орел. Орел, который, взмыв под небеса, а то и повыше, своим зорким оком пронзил не только пространство, но и время. Орел, что, бросив вниз тренированное тело, неотразимым ударом заклевал на смерть мирскую гордыню. Орел, кой, воспарив над миром средневековой мысли, по праву стал ее властелином. Орел, наглядно показавший, что достойны уважения солдаты, отказывающиеся убивать, что теоретически возможны и желательны чиновники, не берущие взяток, а некоторым королям лучше было бы отправиться на пенсию в какую-нибудь банановую республику…

Сегодня мы бегло взглянули на модели Жана Буридана с высоты птичьего полета. Не пора ли нам спуститься пониже и познакомиться с этими во всех отношениях приятными дамами поближе?! Лицом к лицу их лица увидать можно только в Блоге Георгия Борского…

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

По крайней мере, со времен изобретения Вольтером профессора метафизико-теолого-космолонигологии Панглосса просвещенная часть человечества поднимает модели цели на смех. Люди созданы для воссоединения с Господом не более, чем переносица для ношения очков, — убеждена современная наука. Телеологические менталки, в принципе, вполне заслуженно пользуются сомнительной репутацией — за очевидный антропоморфизм и скрытый антропоцентризм. Тем не менее, эволюционные биологи, пусть и с многочисленными оговорками и почтительными реверансами в сторону физикалистского консенсуса, находят объяснения в скомпрометированном аристотелевском стиле «от-целевой-причины» весьма полезными. Отчего так? Когда гроссмейстер находит сильный ход, то он его делает потому, что какие-то нейроны в его мозгу возбудились и передали другим нейронам нервные импульсы. Однако, альтернативно можно сказать «чтобы посредством форсированного варианта через 10 ходов достичь приятного эндшпиля». Трудно оспорить заключение, что последнее описание гораздо информативнее и полезнее для всех практических целей. Обобщая из этого примера, кажется разумным утверждать, что любой вычислительный процесс, умеющий просчитывать оптимальный путь к некоему идеальному будущему, может вполне адекватно быть характеризован при помощи того самого счастливого финала, к коему стремится. Дабы не грешить против общепринятых правил ученого дискурса, я буду сегодня политкорректно отображать эту семантику несколько корявой комбинацией слов «потому-чтобы».

Левый уклон. Потом правый. А затем снова левый. Сии социальные явления суть неизбежные спутники-преступники любой установившейся монополии на торговлю Истиной. Четко прочерченные рукой святых отцов мавзолейного уровня руководящие линии партии не терпят и малейших погрешностей исполнения, объявляя оные греховной контрабандой. Врагов трудового, христианского или любого иного народа изобличают, изолируют, а то и уничтожают по хорошо известным нехорошим алгоритмам. Стоит ли обвинять в этом скандальном поведении модели, включающие в себя отдельным модулем уничтожение конкуренток?! Или все же людей, каковые легковерно продают себя в рабство ортодоксии?! Давайте сегодня абстрагируемся от этической стороны проблемы возникновения и последующего преследования инакомыслия, а заинтересуемся ее потому-чтобы. Эмпирические данные для последующего анализа мы, как обычно, выудим очередным погружением в зловонную историю темных веков. Событийный анамнез известен всем усердным читателям Post omnia – это чудесная канонизация Универсального Доктора, каковая премного способствовала вынашиванию в чреве матушки Европы эмбриона науки. Принятие языческого Аристотеля в католический Пантеон позволило все возрастающему количеству философов безопасно рассуждать на темы, считавшиеся ранее подспудно сомнительными, а то и явно запретными. Однако, с точки зрения искоренения ересей мало что изменилось. Болото сакральных истин всего лишь расширилось на новые территории, но окружала его все та же непреступная дамба догмы.

Святая Инквизиция, как и любая сотворенная человеком социальная машина, настоятельно требовала бензина для продолжения функционирования. Питалась же она не только пеплом не до конца сожженных бегинок или катаров, но и потом с кровью нонконформистских мыслителей, осмеливавшихся гнуть свои извилины вбок от руководящей линии партии. Был бы спрос, а предложение даже в условиях монопольной торговли организовать не так уж и сложно. Пускай кончились аппетитные спиритуалы и ароматные тамплиеры. Почему бы не сожрать своего собственного брата-проповедника?! Поймали с поличным и разоблачили идейного контрабандиста с давним стажем — Майстера Экхарта. Нетрудно обнаружить потому-чтобы этой специальной операции. Из Ордена доминиканцев хотелось вырезать инородные тела, потенциально способные убить идеальное будущее вселенского торжества томистской ортодоксии. А ну как они превратятcя в раковую опухоль сомнений?! Еще учитель знаменитого мистика Дитрих Фрайбергский активно критиковал теологию тогда еще не святого Фомы. Ученик же, хоть и послушно исполнял все декреталии генеральной капитулы, тщательно избегая войти в прямую оппозицию к Аквинату, отличался изрядной самобытностью воззрений. Заклятые друзья-францисканцы попросту над ними издевались. Что можно сказать о человеке, который полагал, что каждый праведник присовокупляется к Божественности, помогая Всевышнему создавать звезды, или что все твари Господни суть чистое ничто, — потешался Уильям Оккам. Дурачок какой-то, болтун, да фантазер, не более того. А вот его настоящим недоброжелателям не составило труда составить несколько списков его доктринальных ошибок – десятки отвратительно пахнущих ересью пассажей. Как и подобает нищенствующему монаху, бывший знаменитый профессор, а теперь престарелый преступник отправился на папский суд в Авиньон из Кельна пешком. Оправдаться не удалось – Госпожа Смерть решительно вставила свои костлявые конечности в шестеренки рассматриваемого дела. Само оно, впрочем, продолжалось, ведь требовалось пригвоздить к позорному столбу истории не столько творца подозрительных моделей, как созданные им менталки. И завершилось решительным вердиктом Папы Иоанна XXII-го – уничтожить дьявольское семя, засеянное нечестивцем In Agro Dominico!

А судья-то кто?! Древность лет не помешала понтифику опорфуниться на весь христианский свет своим собственным ошибочным учением. Поищем сначала одинокое потому. На поверхности лежит широко известное дилетантство Его Святейшества в богословии. Однако, аккуратный юрист до того имел хорошую привычку консультироваться с узким кругом дипломированных теологов по всем доктринальным вопросам прежде, чем выносить свои суждения на суд широкой публики. Отчего в этот раз не воспользовался испробованным алгоритмом, проигнорировав заодно весьма четко сформулированное мнение столь высокочтимого им Фомы Аквинского?! Другое правдоподобное потому — головокружение от разгрома гасконских врагов и францисканской оппозиции. Однако, к моменту рождения у Церкви, невесты Христовой, внебрачной менталки исход сражения за апостольский престол еще далеко не был определен. Отчего в этот раз опытный осторожный политик поступил столь бесшабашно?! Истоки его ужасной ереси заключались в разночтениях по поводу некоторых красот модели т.н. Блаженного видения. Христиане тогда верили, да и до сих пор верят в то, что главной наградой за праведное житие святым является способность воочию, без всяких препон, наблюдать Божественную сущность. Но в какие сроки ангелы доставляют каждому с небесного склада сей богоскоп, вожделенную visionem beatificam? Несмотря на то, что в булле канонизации Луи Анжуйского была выражена уверенность, что тот уже счастливо наслаждается видом Господа с открытым лицом, спустя 14 лет после того Папа стал внезапно утверждать, что усопшим придется подождать этого счастья до Второго пришествия. На каком основании? На вполне обычном – в Библии вкупе с сочинениями Святых Отцов однострочников ох, как богато, а волшебная палочка полиомии помогает каждому нищему духом превратить их практически в произвольное кредо. В частности, Псалмист (114:7, 8) не обещал мертвым большего благодеяния, нежели возврат «в покой», избавление очей от слез и ног от преткновения. Евангелист Матфей (25:34) даровал праведникам наследие Царствия только после явления Сына Человеческого во славе Своей. Наконец, еще св. Бернард вместе с Апокалипсисом (6:9) обнаружил души убиенных за слово Божие «под жертвенником» и заключил из этого, что до Страшного Суда им придется торчать под алтарем, довольствуясь там видом Христа в его человеческой ипостаси, и только после торжества дела Всевышнего во всем мире им будет дозволено вылезти наружу. Как мог воспринять подобную перспективу средневековый истинно верующий?! Нетрудно догадаться. Я, значит, тут молюсь денно и нощно, земные поклоны без устали бью, плоть безжалостно умерщвляю, посты и целомудрие блюду, а мне и лик Господень зажилили показать? Томись, понимаешь ли, до после дождичка в самом конце времен? Так не бывать же этому! Вывод напрашивался сам собой – Царь Церковный ненастоящий! Вот мы и обнаружили потому-чтобы всей этой неприглядной истории. В вожделенном идеальном будущем многочисленных идейных противников Иоанна XXII-го настоятельно требовалось явление христианскому миру новых свидетельств его обнаженного дьявольского естества…

Особый случай представляет собой история преследования французского вольнодумца Николая из Отрекура. Процитирую фрагмент из его формального отречения: «Я говорил, что мне приходили в голову многие вещи, из которых по зрелом размышлении я заключил, что будет определенно хорошим делом написать этот трактат [Exigit ordo] и что дальнейшая задержка будет неугодна Господу. Я отрекаюсь от этого изречения как дерзкого, подозрительного и опасного.
Что практически невозможно получить [полную] уверенность о вещах посредством того, как они нами ощущаются. При этом, что небольшую уверенность можно-таки получить и за короткое время, если люди направят свой интеллект на сами вещи, а не на соображения Философа и его Комментатора. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного и ошибочного.
Что невозможно демонстративно вывести одну вещь из другой вещи или из несуществования одной вещи заключить несуществование другой с очевидностью первых принципов. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного, ошибочного и подозрительного.
Что пропозиции «Бог существует» и «Бог не существует» означают полностью то же самое, но по-разному. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного.»
Ввиду форсированного Инквизицией варианта — сожжения автором своих собственных сочинений — мы не в состоянии нырнуть на изначальную глубину его мыслей. Тем не менее, их общая интерпретация вполне очевидна. Ярлык «средневековый Юм» был наклеен современными учеными на раскулаченного схоласта неслучайно, ибо сквозь вышеприведенные строки на нас сильно дует свежим ветром философских сомнений в адекватности руководящей линии партии аристотелевской ортодоксии. На горизонте лучезарного эпистемологического оптимизма христиан, убежденных в том, что основные истины уже у них в карманах дамбы догмы, укрепленной цементом системной самоуверенности перипатетиков, появилась черная туча неприкрытого скептицизма. Ее освежающий дождь вполне мог промыть мозги мракобесам, создавая место для проживания новым ментальным моделям. На сей раз гроза прошла стороной, но спустя пару столетий повторная атака благополучно разразилась победным рождением науки. Откуда же она прилетела?! Не потому ли, чтобы реализовались кумулятивные чаяния всего человечества?!

Николай из Отрекура пал жертвой экзистенциального страха в надежде провести остаток бессмертной жизни в уюте под алтарем Всевышнего. Однако, среди его современников нашлись и такие смельчаки, что презрели сусальное счастье Блаженного видения и геройски пошли вперед на сиятельный свет рампы театра модельных действий. В Блоге Георгия Борского грядет премьера с участием лучших средневековых артистов.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

26-е мая 1328-го года от Рождества Христова, полночь. Тьма! Плотное покрывало хмурых облаков почти полностью закрыло загадочное мерцание благородных звезд. Только в келье усердно отмаливающего свои и чужие грехи монаха горит свеча. Тишина! Душные испарения земли задушили музыку небесных сфер. Только из-за приоткрытых дверей трактира раздаются пьяные голоса, да стражники, лениво переругиваясь, обходят дозором град святого Агриколы Авиньон. А это что за сгустки мрака образовались в углублениях крепостной стены?! Дьявольские отродья, посланные князем мира сего на погибель добрым христианам?! Но почему тогда ветерок разносит раздающиеся от них шепотом Pater Noster и Ave Maria?! Нет, это люди, несколько человек, и они, чуть только стихли мерные шаги охраны, тишком бредут куда-то по направлению к Роне. Опущенные капюшоны скрывают лица, руки что-то нервно сжимают, а какой-то тип все время идет впереди — должно быть, атаман. Лихие ребята, злоумышленники, отправляющиеся на убийство и разбой?! Но почему тогда они пробираются прочь от богатых кварталов города?! Нет, да это же настоящие хиляки, совсем не похожие на дюжих парней разбойников. Набитый мешок за плечами, крадущаяся походка, напряженные взгляды по сторонам. Воровская шайка, возвращающаяся с добычей в свое логово?! Но почему тогда все канальи, как один, облачены в пепельно-серые хабиты праведников-францисканцев?!

Нет, это всего лишь беглецы, спасающиеся от слишком пристального надсмотра папской курии. Направляются они к реке потому, что там поджидает лодка, что должна переправить их вниз по течению. А потом их путь лежит в порт Эг-Морт, откуда они надеются отплыть в Неаполь, под защиту славного короля Роберта Анжуйского, родного брата их брата во Франциске святого Луи Тулузского. Ну, а в поклаже у них всего лишь несколько священных книг, да ничуть не менее священная печать миноритов. Не подумайте, что они стащили ее или захватили не по праву. Во главе небольшого отряда шествует Михаил Чезенский — несмотря на все интриги Иоанна XXII-го, так и не переизбранный, а, значит, и легитимный нынешний глава Ордена. Но вот они уже в относительной безопасности, на значительном расстоянии от городских стен, и можно возобновить прерванный по необходимости нескончаемый разговор:

— Отец наш серафический, когда жители Ассизи построили для братии дом, недаром немедленно взобрался на крышу, стал сбрасывать на землю черепицу и приказал всем присоединиться к разрушению сего жуткого соблазна – ибо он был несовместим с постулатом апостольской нищеты. Иисус Христос пришел в этот мир, дабы разорвать цепи так называемых материальных ценностей, освободить людей от рабства у Маммоны. А этот нечестивый понтифик намерен отстроить себе дворец, подобного которым нет у императора!

Сей сын ростовщического Каора всегда так относился к нам, почитая наш Богоданный Устав за лицемерный и невозможный для исполнения. Еще задолго до Quia nonnumquam неоднократно облаивал нас так в кругу своих излюбленных Псов Господних. Ну, а окончательно продал душу Дьяволу в Ad Conditorem. Что это за аргумент – не признавать того, что Римская церковь владеет всей францисканской собственностью только на том основании, что мы иногда кое-что из нее поглощаем, вкушая яичко, кусочек сыра или корочку хлеба?! Мыслимый ли для профессионального юриста?! Когда я указал ему на его детские ошибки, раскаялся ли он?! Нет, пошел еще дальше в Cum inter nonnullos!

-Воистину, брат Бонаграция! Недавно, по просьбе своего генерала, я прочитал и тщательно изучил эти три буллы. И нашел в них множество утверждений, являющихся еретическими, ошибочными, глупыми, смешными, фантастическими, безумными, порочащими и полностью противоречащими ортодоксальной вере, хорошим нравам, здравому смыслу, непререкаемому опыту и братской любви…

Вы, должно быть, уже догадались, что последнее слово о бедной модели замолвил карбонарий-любитель Уильям Оккам. Да не останется ни у кого и тени сомнения, что непобедимый Doctor Invincibilis, успешно отстояв свои тезисы против теневых злопыхателей его менталок, не отправил свой гусарско-бунтарский дух в отстой. Его фундаментальное кредо осталось несломленным: «В вопросах веры и науки я придаю большее влияние одному очевидному доказательству или одному авторитетному правильно понятому пассажу Священного Писания, нежели общему хору всего человечества. Я не стыжусь быть убежден посредством истины. Более того, я полагаю самой полезной для себя вещью иметь истину победителем над собой. Однако, я никогда не желаю быть поверженным многочисленностью толпы. Ибо считаю откровенной ересью популярное утверждение, что я не должен противостоять большинству. И впрямь, посреди высказываний святых есть такие, в коих можно прочитать, что большинство, как правило, заблуждается, и что очень часто один единственный человек может обратить в бегство всех остальных». А посему «да не подумает кто-нибудь, что ввиду множества людей, поддерживающих этого псевдо-Папу или ввиду аргументов, общих для еретиков и схизматиков, я пожелал бы оставить общепризнанную истину. Ибо я предпочитаю Божественные Писания профану в священных книгах и я предпочитаю учение Святых Отцов, царствующих со Христом, заявлениям тех, кто живет сей смертной жизнью… Но если кто-нибудь в состоянии мне ясно продемонстрировать, что декреталии и проповеди этого псевдо-Папы не отступают от католической истины или, альтернативно, что следует подчиняться еретическому Папе, зная, что он еретик, то я не замедлю присоединиться к тем братьям, кто его поддерживает. Никто, однако, из тех, кто не может доказать эти вещи логически или посредством авторитетного высказывания, не должен быть враждебен ко мне или к тем, кто не покоряется сему вероотступнику».

Философия и политика – все равно, что день и ночь. Могут ли мирно сосуществовать сыновья света и тьмы?! Они будто две ревнивые дамы — когда влюбляешься в одну из них, другая вынуждена немедленно подать на развод. Примерно это и случилось с Оксфордским вольнодумцем. С момента вышеописанного удачного побега из логова Его Святейшества через Пизу в Мюнхен и до самой смерти он не добавил ни единой строчки к нарядам своих метафизических, логических или этических моделей. Зато Людовик Баварский приобрел в лице Уильяма Оккама ключевого офицера, способного не только на манер всей прочей гвардии обстреливать его врага низкорейтинговыми эпитетами типа «предтечи антихриста», «ангела бездны» или «царя саранчи», но и сочинять слитные нарративы, с помощью которых можно было переубеждать людей знатных и мыслящих. Для начала знаменитая отточенная в многочисленных диспутах-баталиях бритва помогла ему нарезать необходимые понятия тончайшими ломтиками. Dominium (владычество над чем-либо) предлагалось разделить на эксклюзивное – как над вещами или рабами — и неэксклюзивное — как над воздухом или водой. Соответственно ius (закон) расщеплялся на юридический – записанный в книгах – и божественный – отражающий естественные права людей. С помощью последней пары менталок можно было объявить францисканцев, полностью уничтожающих в процессе питания яичко, кусочек сыра или корочку хлеба, пользователями небесной разновидности законов. А церковь несложно было вообразить попросту отказывающейся от своего эксклюзивного обладания сими предметами в тот момент, когда она передавала их монахам для употребления в пищу. Тем самым, минориты могли сколь угодно близко приближаться к нищенскому совершенству Иисуса Христа и нисколько не нарушать своего Устава. Главным аргументом Иоанна XXII-го против этой линии рассуждения был однострочник книги Бытия (1:26), в коем милосердный Господь щедро даровал Адаму владычество (dominium) «над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле», тем самым сотворив первого частного собственника. Нет, старательно размидрашил проблему Venerabilis Inceptor, та допотопная собственность была неэксклюзивной, и потому лишь временно принадлежащей первому человеку по причине текущего отсутствия всех прочих двуногих и бесперых.

А затем вооруженный доверием Людвига Баварского Оккам посчитал нужным атаковать не только данного конкретного плохого батюшку-царя Папу, но и сам институт папства. Однако, в отличие от своего воинственного и несколько наивного камрада Марсилио из Падуи он отнюдь не ратовал за то, чтобы собрать все бразды правления католического мира в единых императорских руках. Внимание средневекового схоласта привлекли прелести иной модели – в его представлении духовная и светская власть представляли собой строго параллельные, но взаимно полезные вертикали. Где-то когда-то в неевклидовом начале начал они пересекались, исходя из дланей единого Бога. Теперь же они были обязаны представлять из себя две отдельные руки, последовательно контролирующие друг друга. Как иначе держать общество в надежных руках? Как избежать тиранических режимов, безумных деспотов, попирающих справедливость и заставляющих своих подданных воплощать в жизнь свои, зачастую дьявольски смертоносные, специальные операции?! Скажем, Иоанн XXII-й своим авторитетным весом понтифика подавил весь католический мир, выжав из него принятие своей интерпретации модели бедности в Священном Писании. Имел ли он право заставлять замолчать, принуждать к подчинению и, тем паче, карать инакомыслящих, не являющихся атеистами, схизматиками, иудеями или мусульманами, до того, как истинность его воззрений была продемонстрирована непреложными аргументами?! Пускай Иисус Христос пожаловал апостолу Петру и его наследникам особую власть: «дам тебе ключи Царства Небесного: и что́ свяжешь на земле, то́ будет связано на небесах, и что́ разрешишь на земле, то́ будет разрешено на небесах». Но из этого, как и из любого иного, правила должны были существовать исключения. Сказано же в Библии и такое: «дети, будьте послушны родителям вашим во всем», «рабы, во всем повинуйтесь господам вашим», «жены, повинуйтесь мужьям своим». Однако, во многих житейских ситуациях эти предписания приходилось нарушать, причем, безгрешно, когда они входили в конфликт с другими основополагающими законами — естественным этическим или Божиим. Соответственно, и небесная поддержка судьбоносных решений апостольского, равно как и царского, престола тоже была обязана иметь свои пределы. А именно, в тех случаях, когда Его Святейшество попросту грешил, должны были наличествовать инстанции, способные поставить его на надлежащее для покаяния место.

О бедном схоласте замолвили слово, да не одно, многие историки. Чего только они не нашли в вышеописанной модели! Явные черты фамильного сходства с Реформацией, ведь она призывала не доверять авторитету Папы, полагаясь лишь на sola scriptura. Средневековую вариацию на тему мотива разделения церкви и государства, ведь она настаивала на независимости двух мечей власти — духовного и светского – друг от друга. Неожиданную мутацию, приведшую в тридевятом поколении к появлению генотипа современной демократии, ведь была явно озвучена ключевая мысль внедрения социального контроля различных рук власти друг над другом. Увы, все эти заключения анахроничны. Дум высокое стремленье нескольких беглецов из папского пленения в Авиньоне пропало в пыли полузабытых манускриптов. Бунт на корабле христианства 14-го века был жестоко подавлен, Уильям Оккам разоблачен как враг католического народа и отлучен от церкви. Лишь одно счастливое обстоятельство спасло его философию от забвения и помогло приблизить солнечный день науки – тот факт, что он посвятил ревнивой даме политике темную ночь своей жизни. Тьма! Тишина! Ее выход!

-Еретик! — Ересь слышу! Насколько бессмысленными ругательствами нам кажутся эти восклицания сейчас, настолько в средние века они определяли кому жить вечно, а кому гореть в геенне огненной. Когда-нибудь наши потомки точно так же будут насмехаться над нынешними популярными перепалками — Фашист! — Рашист! Выучим уроки истории – с Блогом Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Возьми любой плюс и ты обнаружишь, что он произведен из минусов. Не обязательно является продуктом отношений одной пары, порой образуясь из значительно большего их количества. Возьми любую модель и ты обнаружишь, что она отбрасывает тень. Почти никогда она не падает безобидно на пол, но, как правило, на многих конкуренток. Такова уж суровая ложь жизни — те из них, кого мы так почитаем, что награждаем лаврами победителей конкурсов красоты, оставляют без короны всех прочих соискателей небесного рейтинга. А ведь многие из них были ранее кавалерками различных орденов и медалей. И теперь они должны терять все шансы на спокойную старость в благословенной тиши учебников?! Неудивительно, что реакция на наглую вертихвостку от обделенных лучами славы может быть самой неблагоприятной. Они так и норовят, подкравшись в темноте, ужалить ее побольнее, лучше насмерть. Вспомним, как геодинамическая космология Коперника встала костью поперек горла гигантскому количеству ментальных нахлебников человечества. А ведь Большие авторитеты за столом сидели – Философ, Комментатор, Святые Отцы, Профессора… Дружной командой цельного общепринятого кредо пировали, смакуя мед веры людей и настоятельно требуя продолжения банкета. И тут у них чуть ли не буквально землю из-под ног выдрали! Лети себе с третьей сферой, покуда не ударишь лицом в грязь болота древних заблуждений. Это что же за ересь такая?! Ату ее! Божие чудо, что вконец не замордовали. Схожее чудо, хоть и значительно меньших масштабов, приключилось с радикальным номинализмом Уильяма Оккама из предыдущей серии. И эта модель, хотя, казалось бы, всего лишь навела тень на плетень схоластических умствований, на самом деле омрачила светлый путь не только язычникам культа Языка, но и ряду других весьма респектабельных вельмож своего времени…

В чем-то виноват был сам францисканский мыслитель из туманного Альбиона. Уж слишком последовательно хотел рассеять туман неведения, стремясь построить из зыбких эфемерных посылок прочное здание системного мировоззрения. Через это набедокурил в самой общественно-полезной практической части философии – этике. Вот как описал его поведение известный философ Арманд Маурер: «Схоласты до Оккама смотрели на добро как на атрибут существования. Св. Фома [Аквинский], например, говорит о добре как о совершенстве существования, которое делает его желаемым. Поскольку Всевышний полностью совершенен и в высшей степени желаем, то Он максимально благ. Тварь же Божия хороша настолько, насколько она достигает совершенства, требуемого ее натурой. Моральное совершенство состоит в том, что человек действует в соответствии со своей природой, с целью достижения своего предназначения (счастья), каковое является идентичным с совершенством его существа. Для Св. Фомы, таким образом, нравственность имеет метафизический фундамент, и она соединяет человека с Богом, предоставляя ему долю в Божественной благодати и совершенстве. Оккам, с другой стороны, разрывает связь между метафизикой и этикой и базирует нравственность не на совершенстве людской натуры (чью реальность он отрицает) и не на телеологическом отношении между человеком и Богом, но на обязанности человека следовать законам, произвольно установленным для него Господом». То есть, оттолкнувшись от отрицания наличия «человекости», водолаз темных веков нырнул в весьма неортодоксальные глубины, где водились светящиеся рыбы весьма диковинных выводов. В частности, его маршал-Всевышний мог дать своим двуногим солдатам самые произвольные приказы, в том числе те, что заставляли бы их красть, убивать или заниматься развратом. Законы Божии более не опирались на особенности человеческой натуры и структуры мира реалистов, но были волюнтаристским, необсуждаемым решением небесного главнокомандующего…

Многим, ох, многим дипломированным теологам такие терпкие инновации пришлись не в терпеж. Но это еще ладно. Ему бы на том ограничиться, да Оккама понесло. Не исключено, что, именно пытаясь оправдать интуитивно спорные изречения своей менталки, он привлек ей на помощь доктрину так называемого абсолютного и подпорядоченного могущества Бога. Сие фирменно схоластическое distinctio было использовано еще его знаменитым францисканским предшественником Дунсом Скотом. В изначальной трактовке речь шла о том, что Бог не стремился всякий раз нарушать правила игры установленного им же самим миропорядка. Так, своим подпорядоченным могуществом Он помогал Моисею убедить фараона отпустить его народ. Да, наколдовал десять казней египетских, но ведь оные вполне могли бы приключиться и по естественным причинам. Тогда как, задействовав свое абсолютное могущество, Всевышний был бы в состоянии решить тот же вопрос значительно быстрее более действенными средствами, то есть сигая через голову законов природы. Именно так Господь поступил, когда заставил воды Красного моря сперва расступиться пред сынами Израилевыми, а затем поглотить армию их преследователей. В творчестве оксфордского богослова особое значение приобрели добровольно обрезанные силы Господа. Не склонностью ли к их применению объяснялся тот факт, что Он хранил незыблемыми свои некогда выданные нравственные предписания?! Беда в том, что эта на первый взгляд безобидная модель бросала на номиналистов тень сомнения в ереси. Для начала, это что же, у метафизически принципиально простого Всевышнего обнаружилось две различные составляющие-функции?! Потом, в последовательно бескомпромиссном изложении модели подпорядоченности Бог иногда не мог обойтись без своих подопечных тварей для осуществления целого ряда схоластических фокусов особой категории важности. Скажем, как бы Он сделал Сократа отцом Платона без наличия первого?! Сдюжил бы написать речи Цицерона, если бы тот не существовал?! Сумел бы попустить многострадальной России угодить в путы путинизма, кабы нынешний демократический помазанник умер в младенчестве?! Наконец, и к ее абсолютной сестричке хватало неприятных вопросов. А ну как неограниченному в своих возможностях Творцу неба и земли придет в шальную голову отправить своей Божественной властью всех скопом святых и праведников прямиком в адское пекло?!

Вот такие и подобного рода боевые кличи собирали злопыхателей модели в длинные шеренги. Прежде всего, в своем отечестве. Ведь в оном не только не бывает пророка местного разлива, но и в изобилии обитают ниспровергатели выскочек. Впереди полка тех, кто не желал оставаться в тени, маршировал бывший студент Оккама, он же его возлюбленный брат-францисканец по имени Уолтер Чаттон. Вот как он издевательски рассуждал: «[Если вырезать ненужные понятия по-номиналистски], то нет убедительного способа показать, что Бог и Дьявол не являются одним и тем же существом – ни посредством Священного Писания, ни через церковные декреталии, ни пользуясь изречениями Святых Отцов. Причина сего в том, что если вообще возможно показать, что Бог не является Дьяволом, то единственно через высказывания определенных авторитетов, утверждающих однозначно, что ‘Бог — не Дьявол’. Однако, доказать, что дело обстоит именно так посредством самих авторитетов невозможно, если без меры использовать коннотативную редукцию. Дело в том, что мы могли бы, используя теорию коннотаций, заявить, что ‘Бог’ и ‘Дьявол’ — суть названия одной и той же сущности [назовем ее ‘Богодьявол’], ведь различные слова не обязаны означать различные вещи. И могли бы еще добавить, что имя ‘Бог’ обозначает ‘Богодьявола’, когда речь идет о причине благих событий, тогда как имя ‘Дьявол’ обозначает того же самого ‘Богодьявола’ как непосредственную, пусть и частичную, причину дурных. И таким образом можно будет объяснить почему может быть истинно, что одна и та же вещь является благой и дурной одновременно — просто по причине того факта, что используются различные коннотационные аспекты слов ‘Бог’ и ‘Дьявол’… [Более того, тогда] люди не имели бы уверенности вообще ни в чем…»

И впрямь, пресловутая номиналистская бритва оказалась слишком универсальным и чересчур остро заточенным оружием. С ее помощью несложно было не только вжик по горлу и зарезать преступно разжиревшие за народный счет модели, но и безжалостно отправлять в колодец небытия самых добропорядочных налогоплательщиц. Давайте рассмотрим произвольное высказывание «Б – не А». Совсем несложно сочинить по мотивам алгоритма Уолтера Чаттона занимательный нарратив, который объявит А и Б различными коннотационными аспектами одной и той же вещи ‘БА’. Следует ли отсюда, что человечество обнаружило волшебного Геракла, с помощью которого в состоянии избавиться от авгиева завала на складе сущностей?! Из вышесказанного становится очевидным, что исключительно языковыми средствами невозможно установить, является некое слово всего лишь языковой фикцией, рабом ментального мира, или же полноценным гражданином метафизического рейха. Скажем, пару статей тому назад мы убедились в том, что virtus derelicta, если почитать ее не по-средневековому акцидентальной формой, а по-современному информацией, вполне заслуженно и даже с пользой может представлять нечто существующее. Для Оккама же, все творчество которого, возможно, было вызвано к жизни аллергической реакцией на сие схоластическое изобретение Франциска из Марке, даже само «движение» не имело ничего общего с реальностью. Он в целом занял слишком бескомпромиссную позицию, сначала разозлив коллег по Оксфорду, а затем, в азарте пытаясь натравить свою возлюбленную нахалку-менталку на сакральные теологически-этические проблемы, растревожил и змеиное гнездо ортодоксальных магистров богословия, в том числе континентальных. Стоит ли удивляться тому, что закулисно-теневые интриги его недоброжелателей привели к анонимкам и доносам, обвинявшим его в жуткой ереси?! Через них-то незадачливый инноватор и был вызван на инквизиционный ковер к хорошо известному нам по Post Omnia понтифику Иоанну XXII-му.

В каждом минусе содержится потенция произвести плюс, по крайне мере, если удастся удачно спариться с другим минусом. В данном случае номиналистские достижения Оккама от сожжения и забвения спасла, скорее всего, банальная трусость. Под угрозой разоблачения как врага католического народа, недавний бесстрашный герой начал нервно мидрашить свое кредо, обтесав менталку до состояния такой тонкой палки, что тень от нее перед сиятельным Святым престолом попросту исчезла. И свершилось чудо Божие – вконец не замордовали! Заметим, что подобное, разве что значительно большего масштаба, чудо произошло и с геодинамической космологией Коперника, главный опус которого удивительным стечением обстоятельств был издан с чужим предисловием, полностью перечеркивавшим верования самого автора, но зато обеспечившим ему выживание, а спустя пару поколений и окончательный триумф. Тень модели расширилась и сгустилась, рассеяв мрак неведения, а его заплесневелые обитатели были подпорядоченным могуществом разума переселены на авгиев склад заблуждений истории науки…

Следует отметить, что, получив счастливое nihil obstat, Уильям Оккам отнюдь не отправился на заслуженный отдых, но распоясался снова, присоединившись к восстанию против нечестивого Папы своих братьев-миноритов. Отделим зерна веры в меру от плевел государства – с Блогом Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.