№15 Модельные кройка и шитье

Рознь розни рознь. Мы запросто отличаем двух своих близняшек друг от друга, при этом группируем гигантские конгломераты чужих людей по цвету кожи, национальным или половым признакам. Мы называем различные оттенки цвета одним и тем же именем, а можем и расщепить их на очень много цифр по длине волны. Мы объединяем самые несовместимые чувства или даже телодвижения под единой «любовью», но при этом можем четко распознать отличия высокой духовности собственного народа от иностранного. Другими словами, мы раскраиваем полотно феноменов нашего сознания на куски произвольного размера. При помощи получившегося набора понятий мы воспринимаем и моделируем окружающий мир. Так говорил Людвиг Витгенштейн: слова околдовывают нас. Мы не просто видим, мы видим-как-нечто. Мы не просто думаем, мы думаем-через-нечто. Мир моделей, в котором мы живем, принципиально дискретен. Отсюда напрямую следует, что для эффективности наших интеллектуальных построений требуется оптимальное множество ментальных кирпичиков. При этом гарантии, что мы разрежем психическое пространство точно по идеальным швам, никто нам не выдал. Просто швов этих не существует. Выкройку никто нам тоже заранее не предоставил и на материю не перевел. Как мы тогда вообще определяем, где кончается «разное» и начинается «одинаковое»? Критерий обнаружения «розни» очевиден – это важность детализации, ее релевантность для тех целей, которые мы преследуем. Мы разглядываем под модельным микроскопом только то, что нас по какой-то причине сильно интересует. Почему бы нам тогда сразу не мыслить минимально возможными атомарными категориями? Дело в том, что, рисуя крупными мазками, мы экономим вычислительные ресурсы. Гораздо дешевле на практике использовать одно общее утверждение, чем бесчисленное количество конкретных в конъюнкции. Все частные выводы потом можно будет из него получить посредством дедукции. Поэтому не менее конструктивен и обратный процесс – сшивания предварительно нарезанных лоскутков.

Как и остальные простые смертные, ученые в своей повседневной деятельности постоянно пользуются житейскими приемами модельной кройки и шитья. Например, Исааку Ньютону пришлось дифференцировать в аморфном конгломерате моделей базовые понятия дифференциального исчисления. А одним из его главных достижений для современников стало склеивание нашего мира, некогда распиленного Аристотелем на подлунный и надлунный кусок. Конечно же, нечто подобное происходит и в философии. Когда-то Иммануил Кант (развивая идею Лейбница) разделил все пропозиции на аналитические и синтетические. А вот известный уже нашим читателям по предыдущим сериям Уиллард Куайн попытался их снова спаять воедино в своей нашумевшей работе «Две догмы эмпиризма». Обобщая, можно смело (хоть и метафорически) заявить, что создание новых моделей из осколков старых всегда происходит по этому алгоритму – откуда-то отрезать, потом куда-то пришить. Это заключение наверняка напомнит рожденному в СССР поколению наших читателей знаменитую Гегелевскую диалектическую формулу тезис-антитезис-синтез. Возможно, он и в самом деле имел в виду нечто похожее. Однако, хотя я и планирую в будущем группировать свои статьи триадами, предложенная мной мета-модель отличается от его классической рядом существенных деталей. В частности, я абсолютно на дух не переношу его Абсолютный Дух. Модели у меня создают простые люди своими простыми душевными движениями. Вероятно поэтому далеко не каждое модельное платье, произведенное в описанной мной мастерской, получается абсолютно красивым. Есть великие кутюрье своего дела, а есть и хилые духом портняжки. Вам сегодня придется судить, где в этом ряду разместить меня, поскольку настоящей статьей я подведу небольшой интегральный итог на случайные для нашей основной тематики этические вопросы.

Начнем мы издалека, с инвентаризации доступной модельной материи. Этику принято представлять себе в виде трех различных суб-дисциплин. Мета-этика пытается ответить на самые общие моральные вопросы типа «что такое добро и зло?» Нормативная этика разрабатывает методики для осуществления нравственного выбора. Ее беспокоит проблематика «как себя правильно вести?» — в самых общих случаях. Примерно то же самое заботит и прикладную этику, но уже в применении к той или иной конкретной ситуации. Мыслительный эксперимент со скрипачом попадает именно под эту последнюю категорию, по отношению к животрепещущей теме абортов. Прежде чем к ней приступить, я хотел бы прояснить свою позицию по другому предмету обсуждения, затронутому нами по пути. Этический реализм (из мета-раздела этой науки) утверждает, что законы нравственные столь же реальны, как и физические. Напомню, что в оппозиции к нему находится до сих пор влиятельная идея Дэвида Юма. Он полагал, что из наблюдений за отдельными природными феноменами невозможно вывести нормы правильного поведения, т.е. мы можем сказать, что человек умер от рака, но отсюда никак не следует, что рак – это плохо. Мне этот довод кажется неубедительным. Обстоятельства нашей жизни фиксируют «правила игры», которые вполне можно познать. Положим, некий инопланетянин совершенно не знаком с нашими шахматами. Тем не менее, наблюдая за множеством партий, он запросто догадается как именно и ради чего фишки, собственно, передвигают по доске. Помимо этого, из объективности «правил» следует объективное наличие оптимальной стратегии. Что и требовалось отыскать. Наше состояние на Земле по отношению к игре по имени жизнь аналогично инопланетянскому. Надеюсь, что убедил своим наброском рассуждения Вас. Не надеюсь, что его примут любители творчества знаменитого шотландского мыслителя. Дело в том, что наш инопланетянин мыслил при помощи индуктивной логики (т.е. делал обобщения, сшивающие воедино множество лоскутков фактов), а Юм отрицал легитимность и этого когнитивного метода. На то было его полное философское право. Оправдывает ли право отказ от поиска правды? В любом случае, я лично согласен с этическими реалистами, но с одной важной оговоркой. Жизнь – игра странная в том числе потому, что ее правила постоянно меняются. Я имею здесь в виду не только глобальные изменения климата и прочие природные катаклизмы, но и (прежде всего) отношения между нами, фигурами. Следовательно, должны меняться и этические законы, хотя я допускаю, что самые общие принципы (например, смерть/болезнь – это плохо) могут быть инвариантными. Назовем такой реализм динамическим.

Эта самая динамика, т.е. добавление в наши модели времени, требуется, по моему мнению, не только нашим физикам. Теоретики-от-этики тоже страдают от схожего безвременья. Это мы воочию наблюдали, наблюдая за рассуждениями моральных абсолютистов предыдущей статьи. Эта философская позиция, конечно же, является абакусом в наш айфоновский век. В области нормативной этики явный застой переживают модели некогда мощных деонтологии Канта и исчисления добродетелей (последнее в викиальном Рунете величается аретологией). На Западе очень силен консеквенциализм – сложное для русскоязычного уха название с простой начинкой. Речь идет всего лишь о тезисе, что надо просчитывать последствия своих действий вперед. Именно такой интеллектуальности нам не хватало в алгоритме термостата, в цикле сканировавшем заповеди Священных Писаний. Исторически это модельное течение возникло, прежде всего, в форме т.н. утилитаризма, и его отцом-основателем принято считать Иеремию Бентама. Вот как он сформулировал свою основную мысль: «Верное и ошибочное [поведение] измеряется наибольшим благом для наибольшего количества людей». Другими словами, в каждой ситуации и перед каждым действием предлагается подсчитывать, какую пользу или вред она произведет. Очевидно, что в этом однострочнике как минимум не хватает определения того, что именно является «благом». Как и следовало ожидать, как раз по этому вопросу и возникли основные разногласия, приведшие к раздиранию этого «изма» на более мелкие клочки. Существует большой спектр предложений – от почти гедонического счастья до почти альтруистического совершенствования. В свое время я тоже кратко высказался по этому поводу, предложив устремить стрелку компаса добра на развитие моделей (предварительно сэкономив на это кумулятивную психическую энергию).

Важной альтернативой является интуиционизм, с моей точки зрения наиболее интересно изложенный в трактовке другого шотландского философа (уже двадцатого века) Росса. Основная идея в том, что постулируется наличие не одной, а множества этических истин, познавать которые предлагается, обратившись к голосу морального закона внутри себя. Этот отчетливо Кантовский обертон не так уж и плох, если предположить вместе с теорией моделей, что люди обладают сенсорами красоты и качества жизни. И снова слабость этого подхода я усматриваю в том, что из рассмотрения вычеркивается фактор времени. Когда-то интуиция подсказывала спартанцам сбрасывать ослабленных младенцев со скалы, а средневековым христианам сжигать еретиков. Нет оснований полагать, что это было следствием ошибочной интерпретации сигналов со встроенных датчиков. Скорее, подобного заклания требовали «правила игры» социальных отношений того времени. Когда интуиционисты критикуют утилитаризм, обращаясь к эмоционально окрашенным мыслительным экспериментам (типа «Вы бы убили одного ребенка, чтобы спасти пять?»), то они забывают о том, что тем самым мысленно переносятся из нашего мира в один из кругов ада. Если бы нам ежедневно приходилось делать подобный выбор, то неизвестно, что стала бы подсказывать нам наша интуиция. Похожей болезнью страдает и мыслительный эксперимент Томсон. Он тоже исполнен в интуиционистской традиции, поскольку предлагает считать результат с органов нашего спонтанного восприятия придуманной ситуации. А она снова резко отличается от того, с чем мы встречаемся в обычной жизни. Конечно же, абсурдно заставлять одного человека предоставлять свое тело для поддержания жизнедеятельности другого, пусть и очень ценного члена общества. Однако интуиции удобного кресла сытой жизни вряд ли применимы для суждения об экстремальных обстоятельствах. А ведь мать, которая хочет избавиться от своего дитя, это уже аномалия гигантского масштаба!

Однако самой слабой стороной «скрипача» является, по моему мнению, упор на «права человека». По существу, это тот же термостатный уровень интеллектуальности, который мы наблюдали у моральных абсолютистов. По существу, это то же разрезание сложной этической материи на статический набор ценностей (к тому же не самых удачных), сравнение с которыми определяет сигнал на выходе. По существу, это та же попытка предложить стратегию на все случаи жизни, не отвлекаясь на изучение конкретных обстоятельств. Почему-то дядя Вова из «Кин-Дза-Дза» не бросил не только скрипача в пустыне, но и совершенно чуждых ему инопланетян в эцихе. Почему-то его интуиция подсказала ему отказаться от своего бесспорного права оставить их решать собственные проблемы самостоятельно. И почему-то наша интуиция говорит нам о том, что он поступил красиво, более того, правильно. Я согласен с тем, что принуждать женщину сохранять беременность мы не должны. Любовь к ПЖ можно внедрить при помощи эцилоппов. Но нам требуется нечто иное — любовь к своему ребенку. Есть подозрение, что первая любовь второй рознь. Мы так и не имеем общего ответа на вопрос «а правильно ли это решение с позиций нравственности»? Его стоит все же разрезать на множество лоскутков. Бросим быстрый взгляд на динамику процесса. Для того чтобы выносить ребенка, требуется потратить очень много энергии. И это еще самая верхушка айсберга против того, что придется сделать для того, чтобы из младенца потом вырастить в меру воспитанного взрослого гражданина. Насколько человек в состоянии произвести эти затраты? Насколько он правильно оценивает их масштаб, понимает то, что его ожидает? Насколько он готов на них пойти по доброй воле? Только определившись (по крайней мере) с этими неизвестными, только рассчитав на много жизненных ходов вперед, можно принять адекватное решение. Кстати, о нем. Проставление запятой в «запретить нельзя разрешить» далеко не единственный ход в этой позиции. Это — типичная ложная дилемма, типичная ошибочная кройка на кривые категории. Если мы так хотим сохранить жизнь зародыша, почему бы нам не придумать социальные механизмы для этой цели? Например, предложить человеку помощь – материальную, медицинскую, психологическую и т.п?! Не это ли тот самый путь развития моделей, о котором все время говорит ГБ?!

Ну вот, скажете Вы: с миру по идее– Борскому модель. И ошибетесь. Поскольку, хотя мое модельное платье действительно скроено из разноцветных лоскутков (по-другому не бывает), его объединяет одно цельное дизайнерское решение. Основными инновациями этики ТМ (теории моделей) являются:

1. Акцент на динамике, особое отношение к времени
2. Выбор направления на развитие (моделей, понимаемых в самом общем смысле)
3. И самое важное – расширение нашей зоны нравственной ответственности, сливание в единое понятие физические и ментальные поступки (т.н. душевные движения- желания и оценки).

Все эти теоретические положения выбраны вовсе не произвольным образом, но напрямую выводятся из соответствующих метафизических моделей. Мое творчество было стимулировано многими соображениями, в числе которых был «скрипач» Джудит Томсон. Нет сомнений и в том, что ее скромная статья вызвала к жизни бурную общественную дискуссию, приведшую к уточнению нашего понимания поднятых в ней вопросов. Вывод сам напрашивается на кончики пальцев, барабанящих по клавиатуре. Пусть мыслительные эксперименты в философии не выносят окончательных вердиктов по вечным вопросам. Их польза, тем не менее, очевидна – и она состоит в развитии наших ментальных моделей.

Наша краткая экскурсия в дом современной модельной моды в этике подошла к концу. А теперь наш путь лежит наверх, в самую Поднебесную область нашего организма — разум. Именно там был проведен другой мыслительный эксперимент, ставший классическим. Полный вперед в китайскую комнату — с Блогом Георгия Борского.