№267 В начале была слава

В эпилоге предыдущей статьи я анонсировал рассказ о том, как вырос Пьер Абеляр. В этой формулировке неподготовленный читатель запросто мог услышать противопоставление презренного схоласта и зрелого философа, пренебрежительное отношение к средневековым умствованиям. На эту мысль наталкивает повсеместное использование в современном дискурсе прилагательного «схоластический» в уничижительном значении, чуть ли не как синоним для «бестолковый» или «бесплодный». Однако, (и это, кажется, я уже говорил) у меня отнюдь нет намерения проставлять столь низкие оценки нашим далеким ментальным предкам. Да, это был период младенчества западной философии, но мы же не высмеиваем малышей, которые, неуклюже шлепаясь, учатся ходить?! Мы хорошо знаем, что пройдет время и они станут уверенно бороздить космические просторы или пивные ларьки, поглощать знания или попкорн. Пусть плохо, но все же осознаем, что именно эти первые неловкие движения являлись необыкновенно важными шагами для долгого процесса их развития. Соответственно, пресловутый подсчет количества ангелов, которые бы уместились на кончике иглы, на самом деле был древним аналогом дебатов о природе континуума в рамках канторовской теории множеств. А, скажем, глубокомысленные рассуждения о месте (в аристотелевском смысле этого слова) последней небесной сферы имели своим непосредственным следствием возникновение космологии Николая Коперника или Джордано Бруно. Модели жили, размножались и эволюционировали по своим законам. Что же происходило, что находилось в самом начале славных дел будущей науки? Дабы польстить славянской аудитории, но и не сильно согрешив против истины, осмелюсь утверждать, что это была слава…

Уж слишком силен в тот жестокосердный век был вес авторитетов. Лучшие представители тогдашней европейской интеллигенции и не пытались его толкнуть, поднять на уровень собственной головы. Они могли разве что надеяться погреться в лучах статического рейтинга великих и ужасных. Главным оружием аргументации были мечи сакральных однострочников. Вовсе необязательно из Священного Писания или Святых Отцов. Достаточным, хоть и менее могучим влиянием, пользовались и прочие титаны древней мысли, такие, как Платон, Аристотель или даже какой-нибудь Марциан Капелла. Схоласты (здесь я снова и намеренно, для лучшего запоминания этого тезиса, повторяюсь) на первых порах воспринимали себя как примерных школьников, которые, эпизодически шаля, зубря и списывая, тем не менее, честно пытались усвоить содержимое своих учебников. Парадигматической иллюстрацией к этому может послужить пресловутая «проблема универсалий». Обсуждалась она еще в далекой античности. Однако, точную формулировку дал ей в своем «Введении» в логику только неоплатонист Порфирий: «Я буду избегать говорить относительно родов и видов, — существуют ли они самостоятельно, или же находятся в одних только мыслях, и если они существуют, то тела ли это, или бестелесные вещи, и обладают ли они отдельным бытием, или же существуют в чувственных предметах и опираясь на них: ведь такая постановка вопроса заводит очень глубоко и требует другого, более обширного исследования». Обратите внимание — задача была им поставлена, а вот готовых ответов в данном сочинении не было. Что это, как не выданное учителем домашнее задание?!

Были и другие причины, по которым вышеупомянутая тема ребром встала на повестку дня раннего средневековья. Евангелие от Иоанна, ничтоже сумняшеся, переписало иудейскую эпику книги Бытия, утверждая, что в начале было вовсе не небо с землей и даже не Адам с ребром или без него, а слово. Это объясняло и оправдывало краеугольное положение грамматики в тривиуме семи свободных искусств. Тот самый лингвистический поворот, для осуществления которого аналитической философии прошлого столетия потребовались усилия, как минимум, Фреге, Рассела и Витгенштейна, был не нужен. Лучшие мыслители сами по себе были уже повернуты в этом направлении. Изучение языка, как метафизической первоосновы мироздания, их интересовало самым естественным образом. В этом контексте влиятельным был вопрос, поставленный автором лучшего латинского учебника эпохи Присцианом Цезарейским – какой такой принцип отличает те слова, что ссылаются на конкретные сущности, от тех, что обозначают общие понятия?! Заметим, что схожие соображения питали ментальные модели упомянутых выше замечательных светочей двадцатого века. Тысячелетний круг замкнулся – а реализм и ныне там…

Так стали величать преобладавший к моменту появления Абеляра на авансцене истории образ мысли. Все наши абстрактные понятия, такие, как человек, любовь или красота, совершенно реальны, хоть и нематериальны — утверждали приверженцы этого направления. И обитают они на платоновских небесах или, как могли это размидрашить христианские теологи, в словах Всевышнего. Примерно так трактовал сей вопрос знаменитый Боэций. Универсалии обязаны существовать, иначе что именно мы понимаем, когда оперируем общими понятиями?! Да, мы встречаем их в конкретных индивидуальных вещах и абстрагируемся от лишних атрибутов посредством вычеркивания всего ненужного. Однако, это нисколько не мешает им здравствовать на правах богов, ангелов, демонов и прочей небесной живности. Заметим, что реализм поддерживала и католическая церковь, поскольку эта модель лучше сочеталась с запутанной концепцией Троицы. Те философы, здравый смысл внутри которых восставал против этих общепринятых мнений света, получили ярлык «номиналистов» — от латинского nomen (имя), поскольку защищали теорию о том, что универсалии суть не более, чем слова или имена внутри человеческого сознания. В частности, к этому лагерю обычно относят непосредственного учителя Пьера Абеляра Иоанна Росцелина. Это делают, например, на основании замечания в его адрес со стороны Ансельма Кентерберийского, который поиздевался над незадачливым коллегой, приравнявшим божественные универсалии к дуновениям воздуха. Тем не менее, сохранившиеся высказывания последнего не позволяют сделать окончательные выводы о его метафизической позиции по данному вопросу. В лучшем случае, его можно определить на роль предтечи Абеляра. Тот пошел другим путем и забрался значительно дальше своего предшественника…

И в начале этой истории тоже была слава. Вспомним, что молодой чужестранец (Бретань на тот момент не принадлежала Франции) Абеляр прибыл в стольный град Париж хоть и не с пятью экю в кармане, но с самыми честолюбивыми намерениями. Там, прикинувшись безобидной овечкой, он пристроился в кафедральную школу при Нотр-Даме (Еще один знак времен! Школы тогда как раз вырвались в города из монастырского пленения), в которой почтенным профессором служил некий Гильом Шампо. Петя быстро проявил свою волчью натуру. Если верить его собственным показаниям в Historia calamitatum, то он легким усилием могучего интеллекта загрыз жалкие аргументы своего учителя. Насмерть. Причем, неоднократно. После чего несчастный огрызок был вынужден с позором покинуть поле сражения и стал впоследствии епископом. А славный победитель наслаждался триумфом и почетом окружающих студентов, сделав карьеру кастрата и еретика. Ошибка реалистов вообще и Гильома в частности в его понимании была в том, что они представляли себе универсалии (такие, как человек) в виде неких вещей. На самом же деле все люди похожи друг на друга отнюдь не благодаря обладанию какой-то особой сущностью (или долевого участия в ней), а всего лишь потому, что аналогично функционируют, имеют схожий «статус». Этот статус отнюдь не является вещью-сам-по-себе, а исключительно способом их существования. По отношению к человеку в современных понятиях, его организацию обеспечивает репликация генотипа homo sapiens в ДНК клеток нашего организма.

Для Абеляра универсалии действительно были не чем иным, как словами. И они при этом отнюдь не были обязаны служить ссылками на что-то реально существующее в нашем мире. Люди формировали общие понятия посредством ментального сравнения индивидуальных предметов, отсекая все их нерелевантные свойства. Тем самым трехглавый дракон Порфирия оказался убит единым ударом. Коль скоро самый первый заданный вопрос получил отрицательный ответ, то два остальных тоже потеряли всякий смысл жизни. Итак, наш герой мог по полному праву претендовать на славу основателя номинализма. Но его же можно считать и папашей ментальной модели пропозиции. Это он обратил внимание научной общественности на то, что любое высказывание представляет собой нечто особое, обладающее атрибутом истинности (хоть и не отдельной сущностью). И опроверг Боэция, полагавшего, что отрицанием условного «Нынешний русский царь велик» станет «Нынешний русский царь невелик». Ведь субъект этой пропозиции запросто может не существовать наподобие расселовского лысого короля Франции. И много других славных подвигов совершил наш герой в самом начале схоластической философии, предвосхищая великие достижения ее аналитической пра-пра-правнучки…

Нам осталось только добавить несколько слов о том, что было потом. Безусловно, номинализм был прогрессивнее реализма, щедро плодившего ненужные для науки сущности. Тем не менее, конкретно эта модель не оправдала высоких ожиданий, дав весьма низкие ментальные удои. Мы не случайно в курсе СОФИН обошли стороной эту чрезмерно популярную в современной философии языка и метафизике старушку. Она еще живее многих мертвых, но все так же бесплодна. Безусловно, все слова на что-то ссылаются, но даже те немногие из них, что обозначают индивидуальные предметы, делают это не напрямую, а опосредованно, косвенной адресацией. Ментальные модели – тот золотой ключик, что проще всего открывает ларчик Порфирия…

Браво, друзья мои! Дочитав до этой строчки, вы осилили самую скучную часть философии Абеляра. Надеюсь, что обошлось без сломанных скул. Не пора ли нам немного поразвлечься? Я уже рассказывал вам присказку о том, как преданная Элоиза научила схоласта любить более плодородные материи. Впереди у нас сказка о том, как он распространил ее ментальные модели на весь средневековый мир. Благо снова на флаге Блога Георгия Борского…

Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.