Плох ли тот солдат, который не думает быть генералом? Дурак ли тот чиновник, каковой не мечтает о вилле на Лазурном берегу? Слабак ли тот президент, что не хочет стать императором? Ответ на подобные риторические вопросы в разных точках пространства-времени люди давали разные. В Российской Федерации, где, несмотря на тысячелетние христианские проповеди смирения, пышно процветает культ напористости и амбициозности, он, как правило, уверенно утвердительный. Что тому виной? Какие-то ошметки хромосом стародавнего национального генома?! И впрямь, к россиянам в этом суждении с возможными оговорками присоединились бы многие славянские соседи. Но и не только они. Немало европейских и прочих народов в разные времена обожали воспевать в своих сказаниях резкий рост рейтинга – от распятого преступника до Бога, от Золушки до принцессы, от узника до графа Монте-Кристо. Тем не менее, история знает достаточно и контрпримеров, не позволяющих осторожному мыслителю сотворить округлым обобщением слишком пузатую модель. Распространены пацифисты, прославляющие отказ ополченцев участвовать в чересчур специальных военных операциях. Многочисленны идеалисты-проповедники, ни в грош не ставящие нечестно приобретенное денежное изобилие. Находятся летописцы, восторгающиеся отречением кесарей, предпочётших наркотику власти вкус собственноручно выращенной обыкновенной капусты…

А что насчет ученых? Неужто среди них найдутся такие, что не вожделеют быть захороненными у Нобелевской стены?! Ну, это уж, наверняка, кромешные паразиты от науки, которые только толстые зады в НИИ отсиживают, скажете Вы? Им ведь чуть не по определению полагается стремиться истину найти. Сегодня я постараюсь убедить вас в том, что это утверждение ложно не только по отношению к нынешним безбожникам, но и к усерднейшим богобоязненным средневековым схоластам – у нас в гостях величайший философ 14-го столетия Жан Буридан. Так вот, величайшим он стал только для нас, в ретроспективе. А для своих современников то был самый обыкновенный профессор факультета артистов, пусть и знаменитого Парижского университета. Кажется, я еще не освещал для вас пирамиду ценностей интеллектуалов темных веков. Это сейчас мы не находим принципиальных отличий между докторами наук условной физики или истории. В стародавние же жестокосердные времена на самом возвышенном рейтинговом троне восседал царь-богословие. Мастера теологии не только получали наибольшую пребенду, но и оказывали непосредственное влияние на решения сильнейших мира сего, а при удаче могли и использовать свое положение как трамплин к вершинам церковной и светской иерархии. Несколько пониже от них рангом располагались юристы, подразделявшиеся на легистов и декретистов в зависимости от сводов законов, на которых специализировались, и медики. Им так не светило солнце монаршего или папского благоволения, но и они могли сытно пристроиться на господских харчах, подрабатывая оказанием практических услуг тем или иным вельможам. Подготовительной ступенью для вскарабкивания на вышеупомянутые высоты являлся факультет артистов, т.е. людей, занимавшихся семью свободными искусствами – septem artibus liberalibus. Подчеркиваю – подготовительной. Ибо так научали неученых еще с древних времен: «debet scholaris ire per viam ad puteum, id est per scientias adminiculantes ad theologiam» — схоласт должен идти к колодцу по дороге, т.е. через вспомогательные науки к теологии. Соответственно, вакансии доцентов на этом поприще зачастую заполнялись бывшими студентами, недавно получившими степень магистра, а то и всего лишь бакалавра. Более того, в некоторых университетах одним из условий обретения диплома было требование отработать впоследствии год-другой на преподавательской барщине. Немудрено понять почему. На полагающуюся по этому званию зарплату не так-то просто было свести концы с концами, а репертуар возможностей подшабашить ограничивался репетиторством богатым балбесам да сдачей в аренду комнат и без того малометражной квартиры нищим студентам.

И вот представьте себе этакого упрямого осла, который встал на одном месте и ни туды, и не сюды идти не желает. То есть, не делает даже попыток взобраться на близлежащие кочки юриспруденции или медицины, на коих расположены два весьма аппетитных пучка сена, не говоря уже о поднебесном рае теологии, где промеж кисельных берегов текут молочные реки. Представили? Тогда Вы только что узрели на авансцене театра своего сознания весьма адекватную ментальную модель Жана Буридана – уроженца Бетюна, т.е. то ли француза, то ли фламандца. И в самом деле, этот весьма незаурядный мыслитель, имея в своем распоряжении выдающиеся интеллектуальные мощности, предпочел их направить отнюдь не на цели собственного карьерного роста – он не только в богословы не пошел, но и беспартийным остался, не записавшись в ряды правящих доминиканцев или оппозиционных францисканцев. Тем не менее, в анналах истории науки – это, безусловно, знаковый персонаж, давший могучий импетус развитию моделей на многие столетия вперед. Сей великий артист без публики почти не занимался самостоятельными оригинальными импровизациями. При всем при этом, он завоевал искреннее уважение окружения, дважды облачаясь в мантию ректора университета, и сумел по-новому представить множество произведений современных ему модельных писателей. Например, спас от забвения пьесы-менталки Оккама, скомпрометированного отлучением от церкви. Словами американского философа Теодора Кермит Скотта: «Что Уильям Оккам начал, то Жан Буридан продолжил, но даже с более четким осознанием того, к чему следует стремиться… Если Оккам только обнаружил новый путь для философии, то Буридан был уже человеком, уверенно следующим по этому новому пути. Если Оккам был евангелистом новой веры, то Буридан бесстрастно ее практиковал… Он тоже был номиналистом (намного более радикальным, нежели Оккам), но значительно меньше озадаченным защитой номинализма и уделявшим основное внимание его [практическому] применению. Разработка общего философского подхода была у него заменена на заботу о важных философских подробностях.»

В популярном народном дискурсе имя Буридан прежде прочего ассоциируется с ослом, который подыхает от голода, будучи не в состоянии предпочесть одну из двух одинаково аппетитных охапок сена. Люди вообще, как правило, бросают в свою копилку мемов потешные, пусть и злые, пародии более охотно, нежели скучную, хоть и добрую, правду. Вот и здесь запомнилось сделанное много позже облыжное обвинение ненавистников схоластических мудрствований в адрес неповинного магистра артистов. Все, что можно найти в его сочинениях, так это признание логической непротиворечивости утверждения о том, что свобода воли может выражаться в борьбе с самим собой и в отсутствии действия, т.е. в ее способности отложить до будущего рассмотрения те суждения, адекватность или истинность которых неочевидна сразу с раздачи. Так, в кривом зерцале критиков прославление людской рассудительности превратилось в высмеивание ослиной глупости. Но не этим ли пылким осуждением поспешных суждений объясняется удивительная холодность французского философа к благам ученой жизни?! Навряд ли. У него было больше, чем достаточно — несколько десятилетий — времени, дабы сформировать свое мнение. К тому же он наверняка, как и прочие смертные, смерть как жить хотел, причем, как можно лучше. Нет, то был вполне зрелый и сознательный выбор. В пользу чего? Давайте взглянем на то, как резко изменился ментальный ландшафт планеты Земля за прошедшие 7 без малого столетий. Титанические усилия человечества по добыванию богатой руды знаний подкопали и вконец обрушили древнюю пирамиду ценностей с теологией на самом пике. Да так, что и прочие кочки стали едва заметны – ученые всякие нужны, ученые всякие важны. Соответственно, по современным меркам своим нетрадиционным карьерным решением парижский профессор предпочел будущее, и потому сделал выбор вполне адекватный.

Более того, с точки зрения развития науки весьма и весьма полезный. Буридан не только подхватил падающее знамя номинализма из рук простреленного навылет в войне с Иоанном XXII-м Оккама, но и сумел прочно водрузить его на твердой земле, у самого начала большого пути – via moderna. И по оному не замедлили пойти многие его ученики, герои будущих статей Блога Георгия Борского – Николай Оремский, Марсилий Ингенский, Альберт Саксонский, каковые в свою очередь повели за собой многие полки студенческих поколений позднего средневековья. А ведь в конце дороги той располагалась плаха с топорами для многих Аристотелевских суеверий. Равным образом Буридану удалось вытащить из грязи и недооцененную, охаянную тем же Оккамом модель virtus derelicta своего старшего современника Франциска из Марке, отмыв и приодев ее в респектабельное платье «импетуса». И та, нарядная и пригожая, смогла привлечь к себе интерес многих поклонников, а спустя пару столетий и вовсе забеременеть от Галилео и подарить миру замечательное ментальное потомство – теорию инерции. Вообще, если оценивать творческое наследие этого схоластического артиста целиком, то не оставляет впечатление, что после умеренной косметической обработки – перевода с латыни и замены терминологии – оно вполне могли бы сойти за произведения современного аналитического философа. Прежде всего, в отличие от условных Аквината, Бонавентуры или Дунса Скота, он, похоже, что сознательно воздерживался от любых шагов в направлении скользких богословских материй. Более того, в сферу его интересов входили именно те вопросы и проблемы, которые занимают нынешних ученых – полностью номиналистская интерпретация семантики и языка, парадоксы самореференции, суть логических выводов, теория корректной аргументации и т.д. Характерно и его настырное нежелание отвечать на многие схоластические вопросы, и на самом деле в большинстве своем полностью маразматические. Вместо этого его интересовали другие, реальные проблемы – те самые пресловутые модели нулевой фазы развития, что являются необходимым фундаментом для возведения на их основе небоскребов знаний.

Каким же образом артист давным-давно погорелого театра сумел отловить в окружавшей его липкой схоластической каше крохи здравого смысла, семена грядущего?! Где раздобыл ментальные очки, с помощью которых узрел окружавшие его ценности в истинном свете?! Кто помог ему в толпе отвергнутых современниками идей и учений обнаружить релевантные для науки, потенциально привлекательные, перспективные модели? Нет, то был вовсе не осел, а орел. Орел, который, взмыв под небеса, а то и повыше, своим зорким оком пронзил не только пространство, но и время. Орел, что, бросив вниз тренированное тело, неотразимым ударом заклевал на смерть мирскую гордыню. Орел, кой, воспарив над миром средневековой мысли, по праву стал ее властелином. Орел, наглядно показавший, что достойны уважения солдаты, отказывающиеся убивать, что теоретически возможны и желательны чиновники, не берущие взяток, а некоторым королям лучше было бы отправиться на пенсию в какую-нибудь банановую республику…

Сегодня мы бегло взглянули на модели Жана Буридана с высоты птичьего полета. Не пора ли нам спуститься пониже и познакомиться с этими во всех отношениях приятными дамами поближе?! Лицом к лицу их лица увидать можно только в Блоге Георгия Борского…

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

По крайней мере, со времен изобретения Вольтером профессора метафизико-теолого-космолонигологии Панглосса просвещенная часть человечества поднимает модели цели на смех. Люди созданы для воссоединения с Господом не более, чем переносица для ношения очков, — убеждена современная наука. Телеологические менталки, в принципе, вполне заслуженно пользуются сомнительной репутацией — за очевидный антропоморфизм и скрытый антропоцентризм. Тем не менее, эволюционные биологи, пусть и с многочисленными оговорками и почтительными реверансами в сторону физикалистского консенсуса, находят объяснения в скомпрометированном аристотелевском стиле «от-целевой-причины» весьма полезными. Отчего так? Когда гроссмейстер находит сильный ход, то он его делает потому, что какие-то нейроны в его мозгу возбудились и передали другим нейронам нервные импульсы. Однако, альтернативно можно сказать «чтобы посредством форсированного варианта через 10 ходов достичь приятного эндшпиля». Трудно оспорить заключение, что последнее описание гораздо информативнее и полезнее для всех практических целей. Обобщая из этого примера, кажется разумным утверждать, что любой вычислительный процесс, умеющий просчитывать оптимальный путь к некоему идеальному будущему, может вполне адекватно быть характеризован при помощи того самого счастливого финала, к коему стремится. Дабы не грешить против общепринятых правил ученого дискурса, я буду сегодня политкорректно отображать эту семантику несколько корявой комбинацией слов «потому-чтобы».

Левый уклон. Потом правый. А затем снова левый. Сии социальные явления суть неизбежные спутники-преступники любой установившейся монополии на торговлю Истиной. Четко прочерченные рукой святых отцов мавзолейного уровня руководящие линии партии не терпят и малейших погрешностей исполнения, объявляя оные греховной контрабандой. Врагов трудового, христианского или любого иного народа изобличают, изолируют, а то и уничтожают по хорошо известным нехорошим алгоритмам. Стоит ли обвинять в этом скандальном поведении модели, включающие в себя отдельным модулем уничтожение конкуренток?! Или все же людей, каковые легковерно продают себя в рабство ортодоксии?! Давайте сегодня абстрагируемся от этической стороны проблемы возникновения и последующего преследования инакомыслия, а заинтересуемся ее потому-чтобы. Эмпирические данные для последующего анализа мы, как обычно, выудим очередным погружением в зловонную историю темных веков. Событийный анамнез известен всем усердным читателям Post omnia – это чудесная канонизация Универсального Доктора, каковая премного способствовала вынашиванию в чреве матушки Европы эмбриона науки. Принятие языческого Аристотеля в католический Пантеон позволило все возрастающему количеству философов безопасно рассуждать на темы, считавшиеся ранее подспудно сомнительными, а то и явно запретными. Однако, с точки зрения искоренения ересей мало что изменилось. Болото сакральных истин всего лишь расширилось на новые территории, но окружала его все та же непреступная дамба догмы.

Святая Инквизиция, как и любая сотворенная человеком социальная машина, настоятельно требовала бензина для продолжения функционирования. Питалась же она не только пеплом не до конца сожженных бегинок или катаров, но и потом с кровью нонконформистских мыслителей, осмеливавшихся гнуть свои извилины вбок от руководящей линии партии. Был бы спрос, а предложение даже в условиях монопольной торговли организовать не так уж и сложно. Пускай кончились аппетитные спиритуалы и ароматные тамплиеры. Почему бы не сожрать своего собственного брата-проповедника?! Поймали с поличным и разоблачили идейного контрабандиста с давним стажем — Майстера Экхарта. Нетрудно обнаружить потому-чтобы этой специальной операции. Из Ордена доминиканцев хотелось вырезать инородные тела, потенциально способные убить идеальное будущее вселенского торжества томистской ортодоксии. А ну как они превратятcя в раковую опухоль сомнений?! Еще учитель знаменитого мистика Дитрих Фрайбергский активно критиковал теологию тогда еще не святого Фомы. Ученик же, хоть и послушно исполнял все декреталии генеральной капитулы, тщательно избегая войти в прямую оппозицию к Аквинату, отличался изрядной самобытностью воззрений. Заклятые друзья-францисканцы попросту над ними издевались. Что можно сказать о человеке, который полагал, что каждый праведник присовокупляется к Божественности, помогая Всевышнему создавать звезды, или что все твари Господни суть чистое ничто, — потешался Уильям Оккам. Дурачок какой-то, болтун, да фантазер, не более того. А вот его настоящим недоброжелателям не составило труда составить несколько списков его доктринальных ошибок – десятки отвратительно пахнущих ересью пассажей. Как и подобает нищенствующему монаху, бывший знаменитый профессор, а теперь престарелый преступник отправился на папский суд в Авиньон из Кельна пешком. Оправдаться не удалось – Госпожа Смерть решительно вставила свои костлявые конечности в шестеренки рассматриваемого дела. Само оно, впрочем, продолжалось, ведь требовалось пригвоздить к позорному столбу истории не столько творца подозрительных моделей, как созданные им менталки. И завершилось решительным вердиктом Папы Иоанна XXII-го – уничтожить дьявольское семя, засеянное нечестивцем In Agro Dominico!

А судья-то кто?! Древность лет не помешала понтифику опорфуниться на весь христианский свет своим собственным ошибочным учением. Поищем сначала одинокое потому. На поверхности лежит широко известное дилетантство Его Святейшества в богословии. Однако, аккуратный юрист до того имел хорошую привычку консультироваться с узким кругом дипломированных теологов по всем доктринальным вопросам прежде, чем выносить свои суждения на суд широкой публики. Отчего в этот раз не воспользовался испробованным алгоритмом, проигнорировав заодно весьма четко сформулированное мнение столь высокочтимого им Фомы Аквинского?! Другое правдоподобное потому — головокружение от разгрома гасконских врагов и францисканской оппозиции. Однако, к моменту рождения у Церкви, невесты Христовой, внебрачной менталки исход сражения за апостольский престол еще далеко не был определен. Отчего в этот раз опытный осторожный политик поступил столь бесшабашно?! Истоки его ужасной ереси заключались в разночтениях по поводу некоторых красот модели т.н. Блаженного видения. Христиане тогда верили, да и до сих пор верят в то, что главной наградой за праведное житие святым является способность воочию, без всяких препон, наблюдать Божественную сущность. Но в какие сроки ангелы доставляют каждому с небесного склада сей богоскоп, вожделенную visionem beatificam? Несмотря на то, что в булле канонизации Луи Анжуйского была выражена уверенность, что тот уже счастливо наслаждается видом Господа с открытым лицом, спустя 14 лет после того Папа стал внезапно утверждать, что усопшим придется подождать этого счастья до Второго пришествия. На каком основании? На вполне обычном – в Библии вкупе с сочинениями Святых Отцов однострочников ох, как богато, а волшебная палочка полиомии помогает каждому нищему духом превратить их практически в произвольное кредо. В частности, Псалмист (114:7, 8) не обещал мертвым большего благодеяния, нежели возврат «в покой», избавление очей от слез и ног от преткновения. Евангелист Матфей (25:34) даровал праведникам наследие Царствия только после явления Сына Человеческого во славе Своей. Наконец, еще св. Бернард вместе с Апокалипсисом (6:9) обнаружил души убиенных за слово Божие «под жертвенником» и заключил из этого, что до Страшного Суда им придется торчать под алтарем, довольствуясь там видом Христа в его человеческой ипостаси, и только после торжества дела Всевышнего во всем мире им будет дозволено вылезти наружу. Как мог воспринять подобную перспективу средневековый истинно верующий?! Нетрудно догадаться. Я, значит, тут молюсь денно и нощно, земные поклоны без устали бью, плоть безжалостно умерщвляю, посты и целомудрие блюду, а мне и лик Господень зажилили показать? Томись, понимаешь ли, до после дождичка в самом конце времен? Так не бывать же этому! Вывод напрашивался сам собой – Царь Церковный ненастоящий! Вот мы и обнаружили потому-чтобы всей этой неприглядной истории. В вожделенном идеальном будущем многочисленных идейных противников Иоанна XXII-го настоятельно требовалось явление христианскому миру новых свидетельств его обнаженного дьявольского естества…

Особый случай представляет собой история преследования французского вольнодумца Николая из Отрекура. Процитирую фрагмент из его формального отречения: «Я говорил, что мне приходили в голову многие вещи, из которых по зрелом размышлении я заключил, что будет определенно хорошим делом написать этот трактат [Exigit ordo] и что дальнейшая задержка будет неугодна Господу. Я отрекаюсь от этого изречения как дерзкого, подозрительного и опасного.
Что практически невозможно получить [полную] уверенность о вещах посредством того, как они нами ощущаются. При этом, что небольшую уверенность можно-таки получить и за короткое время, если люди направят свой интеллект на сами вещи, а не на соображения Философа и его Комментатора. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного и ошибочного.
Что невозможно демонстративно вывести одну вещь из другой вещи или из несуществования одной вещи заключить несуществование другой с очевидностью первых принципов. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного, ошибочного и подозрительного.
Что пропозиции «Бог существует» и «Бог не существует» означают полностью то же самое, но по-разному. Я отрекаюсь от этого утверждения как ложного.»
Ввиду форсированного Инквизицией варианта — сожжения автором своих собственных сочинений — мы не в состоянии нырнуть на изначальную глубину его мыслей. Тем не менее, их общая интерпретация вполне очевидна. Ярлык «средневековый Юм» был наклеен современными учеными на раскулаченного схоласта неслучайно, ибо сквозь вышеприведенные строки на нас сильно дует свежим ветром философских сомнений в адекватности руководящей линии партии аристотелевской ортодоксии. На горизонте лучезарного эпистемологического оптимизма христиан, убежденных в том, что основные истины уже у них в карманах дамбы догмы, укрепленной цементом системной самоуверенности перипатетиков, появилась черная туча неприкрытого скептицизма. Ее освежающий дождь вполне мог промыть мозги мракобесам, создавая место для проживания новым ментальным моделям. На сей раз гроза прошла стороной, но спустя пару столетий повторная атака благополучно разразилась победным рождением науки. Откуда же она прилетела?! Не потому ли, чтобы реализовались кумулятивные чаяния всего человечества?!

Николай из Отрекура пал жертвой экзистенциального страха в надежде провести остаток бессмертной жизни в уюте под алтарем Всевышнего. Однако, среди его современников нашлись и такие смельчаки, что презрели сусальное счастье Блаженного видения и геройски пошли вперед на сиятельный свет рампы театра модельных действий. В Блоге Георгия Борского грядет премьера с участием лучших средневековых артистов.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

26-е мая 1328-го года от Рождества Христова, полночь. Тьма! Плотное покрывало хмурых облаков почти полностью закрыло загадочное мерцание благородных звезд. Только в келье усердно отмаливающего свои и чужие грехи монаха горит свеча. Тишина! Душные испарения земли задушили музыку небесных сфер. Только из-за приоткрытых дверей трактира раздаются пьяные голоса, да стражники, лениво переругиваясь, обходят дозором град святого Агриколы Авиньон. А это что за сгустки мрака образовались в углублениях крепостной стены?! Дьявольские отродья, посланные князем мира сего на погибель добрым христианам?! Но почему тогда ветерок разносит раздающиеся от них шепотом Pater Noster и Ave Maria?! Нет, это люди, несколько человек, и они, чуть только стихли мерные шаги охраны, тишком бредут куда-то по направлению к Роне. Опущенные капюшоны скрывают лица, руки что-то нервно сжимают, а какой-то тип все время идет впереди — должно быть, атаман. Лихие ребята, злоумышленники, отправляющиеся на убийство и разбой?! Но почему тогда они пробираются прочь от богатых кварталов города?! Нет, да это же настоящие хиляки, совсем не похожие на дюжих парней разбойников. Набитый мешок за плечами, крадущаяся походка, напряженные взгляды по сторонам. Воровская шайка, возвращающаяся с добычей в свое логово?! Но почему тогда все канальи, как один, облачены в пепельно-серые хабиты праведников-францисканцев?!

Нет, это всего лишь беглецы, спасающиеся от слишком пристального надсмотра папской курии. Направляются они к реке потому, что там поджидает лодка, что должна переправить их вниз по течению. А потом их путь лежит в порт Эг-Морт, откуда они надеются отплыть в Неаполь, под защиту славного короля Роберта Анжуйского, родного брата их брата во Франциске святого Луи Тулузского. Ну, а в поклаже у них всего лишь несколько священных книг, да ничуть не менее священная печать миноритов. Не подумайте, что они стащили ее или захватили не по праву. Во главе небольшого отряда шествует Михаил Чезенский — несмотря на все интриги Иоанна XXII-го, так и не переизбранный, а, значит, и легитимный нынешний глава Ордена. Но вот они уже в относительной безопасности, на значительном расстоянии от городских стен, и можно возобновить прерванный по необходимости нескончаемый разговор:

— Отец наш серафический, когда жители Ассизи построили для братии дом, недаром немедленно взобрался на крышу, стал сбрасывать на землю черепицу и приказал всем присоединиться к разрушению сего жуткого соблазна – ибо он был несовместим с постулатом апостольской нищеты. Иисус Христос пришел в этот мир, дабы разорвать цепи так называемых материальных ценностей, освободить людей от рабства у Маммоны. А этот нечестивый понтифик намерен отстроить себе дворец, подобного которым нет у императора!

Сей сын ростовщического Каора всегда так относился к нам, почитая наш Богоданный Устав за лицемерный и невозможный для исполнения. Еще задолго до Quia nonnumquam неоднократно облаивал нас так в кругу своих излюбленных Псов Господних. Ну, а окончательно продал душу Дьяволу в Ad Conditorem. Что это за аргумент – не признавать того, что Римская церковь владеет всей францисканской собственностью только на том основании, что мы иногда кое-что из нее поглощаем, вкушая яичко, кусочек сыра или корочку хлеба?! Мыслимый ли для профессионального юриста?! Когда я указал ему на его детские ошибки, раскаялся ли он?! Нет, пошел еще дальше в Cum inter nonnullos!

-Воистину, брат Бонаграция! Недавно, по просьбе своего генерала, я прочитал и тщательно изучил эти три буллы. И нашел в них множество утверждений, являющихся еретическими, ошибочными, глупыми, смешными, фантастическими, безумными, порочащими и полностью противоречащими ортодоксальной вере, хорошим нравам, здравому смыслу, непререкаемому опыту и братской любви…

Вы, должно быть, уже догадались, что последнее слово о бедной модели замолвил карбонарий-любитель Уильям Оккам. Да не останется ни у кого и тени сомнения, что непобедимый Doctor Invincibilis, успешно отстояв свои тезисы против теневых злопыхателей его менталок, не отправил свой гусарско-бунтарский дух в отстой. Его фундаментальное кредо осталось несломленным: «В вопросах веры и науки я придаю большее влияние одному очевидному доказательству или одному авторитетному правильно понятому пассажу Священного Писания, нежели общему хору всего человечества. Я не стыжусь быть убежден посредством истины. Более того, я полагаю самой полезной для себя вещью иметь истину победителем над собой. Однако, я никогда не желаю быть поверженным многочисленностью толпы. Ибо считаю откровенной ересью популярное утверждение, что я не должен противостоять большинству. И впрямь, посреди высказываний святых есть такие, в коих можно прочитать, что большинство, как правило, заблуждается, и что очень часто один единственный человек может обратить в бегство всех остальных». А посему «да не подумает кто-нибудь, что ввиду множества людей, поддерживающих этого псевдо-Папу или ввиду аргументов, общих для еретиков и схизматиков, я пожелал бы оставить общепризнанную истину. Ибо я предпочитаю Божественные Писания профану в священных книгах и я предпочитаю учение Святых Отцов, царствующих со Христом, заявлениям тех, кто живет сей смертной жизнью… Но если кто-нибудь в состоянии мне ясно продемонстрировать, что декреталии и проповеди этого псевдо-Папы не отступают от католической истины или, альтернативно, что следует подчиняться еретическому Папе, зная, что он еретик, то я не замедлю присоединиться к тем братьям, кто его поддерживает. Никто, однако, из тех, кто не может доказать эти вещи логически или посредством авторитетного высказывания, не должен быть враждебен ко мне или к тем, кто не покоряется сему вероотступнику».

Философия и политика – все равно, что день и ночь. Могут ли мирно сосуществовать сыновья света и тьмы?! Они будто две ревнивые дамы — когда влюбляешься в одну из них, другая вынуждена немедленно подать на развод. Примерно это и случилось с Оксфордским вольнодумцем. С момента вышеописанного удачного побега из логова Его Святейшества через Пизу в Мюнхен и до самой смерти он не добавил ни единой строчки к нарядам своих метафизических, логических или этических моделей. Зато Людовик Баварский приобрел в лице Уильяма Оккама ключевого офицера, способного не только на манер всей прочей гвардии обстреливать его врага низкорейтинговыми эпитетами типа «предтечи антихриста», «ангела бездны» или «царя саранчи», но и сочинять слитные нарративы, с помощью которых можно было переубеждать людей знатных и мыслящих. Для начала знаменитая отточенная в многочисленных диспутах-баталиях бритва помогла ему нарезать необходимые понятия тончайшими ломтиками. Dominium (владычество над чем-либо) предлагалось разделить на эксклюзивное – как над вещами или рабами — и неэксклюзивное — как над воздухом или водой. Соответственно ius (закон) расщеплялся на юридический – записанный в книгах – и божественный – отражающий естественные права людей. С помощью последней пары менталок можно было объявить францисканцев, полностью уничтожающих в процессе питания яичко, кусочек сыра или корочку хлеба, пользователями небесной разновидности законов. А церковь несложно было вообразить попросту отказывающейся от своего эксклюзивного обладания сими предметами в тот момент, когда она передавала их монахам для употребления в пищу. Тем самым, минориты могли сколь угодно близко приближаться к нищенскому совершенству Иисуса Христа и нисколько не нарушать своего Устава. Главным аргументом Иоанна XXII-го против этой линии рассуждения был однострочник книги Бытия (1:26), в коем милосердный Господь щедро даровал Адаму владычество (dominium) «над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле», тем самым сотворив первого частного собственника. Нет, старательно размидрашил проблему Venerabilis Inceptor, та допотопная собственность была неэксклюзивной, и потому лишь временно принадлежащей первому человеку по причине текущего отсутствия всех прочих двуногих и бесперых.

А затем вооруженный доверием Людвига Баварского Оккам посчитал нужным атаковать не только данного конкретного плохого батюшку-царя Папу, но и сам институт папства. Однако, в отличие от своего воинственного и несколько наивного камрада Марсилио из Падуи он отнюдь не ратовал за то, чтобы собрать все бразды правления католического мира в единых императорских руках. Внимание средневекового схоласта привлекли прелести иной модели – в его представлении духовная и светская власть представляли собой строго параллельные, но взаимно полезные вертикали. Где-то когда-то в неевклидовом начале начал они пересекались, исходя из дланей единого Бога. Теперь же они были обязаны представлять из себя две отдельные руки, последовательно контролирующие друг друга. Как иначе держать общество в надежных руках? Как избежать тиранических режимов, безумных деспотов, попирающих справедливость и заставляющих своих подданных воплощать в жизнь свои, зачастую дьявольски смертоносные, специальные операции?! Скажем, Иоанн XXII-й своим авторитетным весом понтифика подавил весь католический мир, выжав из него принятие своей интерпретации модели бедности в Священном Писании. Имел ли он право заставлять замолчать, принуждать к подчинению и, тем паче, карать инакомыслящих, не являющихся атеистами, схизматиками, иудеями или мусульманами, до того, как истинность его воззрений была продемонстрирована непреложными аргументами?! Пускай Иисус Христос пожаловал апостолу Петру и его наследникам особую власть: «дам тебе ключи Царства Небесного: и что́ свяжешь на земле, то́ будет связано на небесах, и что́ разрешишь на земле, то́ будет разрешено на небесах». Но из этого, как и из любого иного, правила должны были существовать исключения. Сказано же в Библии и такое: «дети, будьте послушны родителям вашим во всем», «рабы, во всем повинуйтесь господам вашим», «жены, повинуйтесь мужьям своим». Однако, во многих житейских ситуациях эти предписания приходилось нарушать, причем, безгрешно, когда они входили в конфликт с другими основополагающими законами — естественным этическим или Божиим. Соответственно, и небесная поддержка судьбоносных решений апостольского, равно как и царского, престола тоже была обязана иметь свои пределы. А именно, в тех случаях, когда Его Святейшество попросту грешил, должны были наличествовать инстанции, способные поставить его на надлежащее для покаяния место.

О бедном схоласте замолвили слово, да не одно, многие историки. Чего только они не нашли в вышеописанной модели! Явные черты фамильного сходства с Реформацией, ведь она призывала не доверять авторитету Папы, полагаясь лишь на sola scriptura. Средневековую вариацию на тему мотива разделения церкви и государства, ведь она настаивала на независимости двух мечей власти — духовного и светского – друг от друга. Неожиданную мутацию, приведшую в тридевятом поколении к появлению генотипа современной демократии, ведь была явно озвучена ключевая мысль внедрения социального контроля различных рук власти друг над другом. Увы, все эти заключения анахроничны. Дум высокое стремленье нескольких беглецов из папского пленения в Авиньоне пропало в пыли полузабытых манускриптов. Бунт на корабле христианства 14-го века был жестоко подавлен, Уильям Оккам разоблачен как враг католического народа и отлучен от церкви. Лишь одно счастливое обстоятельство спасло его философию от забвения и помогло приблизить солнечный день науки – тот факт, что он посвятил ревнивой даме политике темную ночь своей жизни. Тьма! Тишина! Ее выход!

-Еретик! — Ересь слышу! Насколько бессмысленными ругательствами нам кажутся эти восклицания сейчас, настолько в средние века они определяли кому жить вечно, а кому гореть в геенне огненной. Когда-нибудь наши потомки точно так же будут насмехаться над нынешними популярными перепалками — Фашист! — Рашист! Выучим уроки истории – с Блогом Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Возьми любой плюс и ты обнаружишь, что он произведен из минусов. Не обязательно является продуктом отношений одной пары, порой образуясь из значительно большего их количества. Возьми любую модель и ты обнаружишь, что она отбрасывает тень. Почти никогда она не падает безобидно на пол, но, как правило, на многих конкуренток. Такова уж суровая ложь жизни — те из них, кого мы так почитаем, что награждаем лаврами победителей конкурсов красоты, оставляют без короны всех прочих соискателей небесного рейтинга. А ведь многие из них были ранее кавалерками различных орденов и медалей. И теперь они должны терять все шансы на спокойную старость в благословенной тиши учебников?! Неудивительно, что реакция на наглую вертихвостку от обделенных лучами славы может быть самой неблагоприятной. Они так и норовят, подкравшись в темноте, ужалить ее побольнее, лучше насмерть. Вспомним, как геодинамическая космология Коперника встала костью поперек горла гигантскому количеству ментальных нахлебников человечества. А ведь Большие авторитеты за столом сидели – Философ, Комментатор, Святые Отцы, Профессора… Дружной командой цельного общепринятого кредо пировали, смакуя мед веры людей и настоятельно требуя продолжения банкета. И тут у них чуть ли не буквально землю из-под ног выдрали! Лети себе с третьей сферой, покуда не ударишь лицом в грязь болота древних заблуждений. Это что же за ересь такая?! Ату ее! Божие чудо, что вконец не замордовали. Схожее чудо, хоть и значительно меньших масштабов, приключилось с радикальным номинализмом Уильяма Оккама из предыдущей серии. И эта модель, хотя, казалось бы, всего лишь навела тень на плетень схоластических умствований, на самом деле омрачила светлый путь не только язычникам культа Языка, но и ряду других весьма респектабельных вельмож своего времени…

В чем-то виноват был сам францисканский мыслитель из туманного Альбиона. Уж слишком последовательно хотел рассеять туман неведения, стремясь построить из зыбких эфемерных посылок прочное здание системного мировоззрения. Через это набедокурил в самой общественно-полезной практической части философии – этике. Вот как описал его поведение известный философ Арманд Маурер: «Схоласты до Оккама смотрели на добро как на атрибут существования. Св. Фома [Аквинский], например, говорит о добре как о совершенстве существования, которое делает его желаемым. Поскольку Всевышний полностью совершенен и в высшей степени желаем, то Он максимально благ. Тварь же Божия хороша настолько, насколько она достигает совершенства, требуемого ее натурой. Моральное совершенство состоит в том, что человек действует в соответствии со своей природой, с целью достижения своего предназначения (счастья), каковое является идентичным с совершенством его существа. Для Св. Фомы, таким образом, нравственность имеет метафизический фундамент, и она соединяет человека с Богом, предоставляя ему долю в Божественной благодати и совершенстве. Оккам, с другой стороны, разрывает связь между метафизикой и этикой и базирует нравственность не на совершенстве людской натуры (чью реальность он отрицает) и не на телеологическом отношении между человеком и Богом, но на обязанности человека следовать законам, произвольно установленным для него Господом». То есть, оттолкнувшись от отрицания наличия «человекости», водолаз темных веков нырнул в весьма неортодоксальные глубины, где водились светящиеся рыбы весьма диковинных выводов. В частности, его маршал-Всевышний мог дать своим двуногим солдатам самые произвольные приказы, в том числе те, что заставляли бы их красть, убивать или заниматься развратом. Законы Божии более не опирались на особенности человеческой натуры и структуры мира реалистов, но были волюнтаристским, необсуждаемым решением небесного главнокомандующего…

Многим, ох, многим дипломированным теологам такие терпкие инновации пришлись не в терпеж. Но это еще ладно. Ему бы на том ограничиться, да Оккама понесло. Не исключено, что, именно пытаясь оправдать интуитивно спорные изречения своей менталки, он привлек ей на помощь доктрину так называемого абсолютного и подпорядоченного могущества Бога. Сие фирменно схоластическое distinctio было использовано еще его знаменитым францисканским предшественником Дунсом Скотом. В изначальной трактовке речь шла о том, что Бог не стремился всякий раз нарушать правила игры установленного им же самим миропорядка. Так, своим подпорядоченным могуществом Он помогал Моисею убедить фараона отпустить его народ. Да, наколдовал десять казней египетских, но ведь оные вполне могли бы приключиться и по естественным причинам. Тогда как, задействовав свое абсолютное могущество, Всевышний был бы в состоянии решить тот же вопрос значительно быстрее более действенными средствами, то есть сигая через голову законов природы. Именно так Господь поступил, когда заставил воды Красного моря сперва расступиться пред сынами Израилевыми, а затем поглотить армию их преследователей. В творчестве оксфордского богослова особое значение приобрели добровольно обрезанные силы Господа. Не склонностью ли к их применению объяснялся тот факт, что Он хранил незыблемыми свои некогда выданные нравственные предписания?! Беда в том, что эта на первый взгляд безобидная модель бросала на номиналистов тень сомнения в ереси. Для начала, это что же, у метафизически принципиально простого Всевышнего обнаружилось две различные составляющие-функции?! Потом, в последовательно бескомпромиссном изложении модели подпорядоченности Бог иногда не мог обойтись без своих подопечных тварей для осуществления целого ряда схоластических фокусов особой категории важности. Скажем, как бы Он сделал Сократа отцом Платона без наличия первого?! Сдюжил бы написать речи Цицерона, если бы тот не существовал?! Сумел бы попустить многострадальной России угодить в путы путинизма, кабы нынешний демократический помазанник умер в младенчестве?! Наконец, и к ее абсолютной сестричке хватало неприятных вопросов. А ну как неограниченному в своих возможностях Творцу неба и земли придет в шальную голову отправить своей Божественной властью всех скопом святых и праведников прямиком в адское пекло?!

Вот такие и подобного рода боевые кличи собирали злопыхателей модели в длинные шеренги. Прежде всего, в своем отечестве. Ведь в оном не только не бывает пророка местного разлива, но и в изобилии обитают ниспровергатели выскочек. Впереди полка тех, кто не желал оставаться в тени, маршировал бывший студент Оккама, он же его возлюбленный брат-францисканец по имени Уолтер Чаттон. Вот как он издевательски рассуждал: «[Если вырезать ненужные понятия по-номиналистски], то нет убедительного способа показать, что Бог и Дьявол не являются одним и тем же существом – ни посредством Священного Писания, ни через церковные декреталии, ни пользуясь изречениями Святых Отцов. Причина сего в том, что если вообще возможно показать, что Бог не является Дьяволом, то единственно через высказывания определенных авторитетов, утверждающих однозначно, что ‘Бог — не Дьявол’. Однако, доказать, что дело обстоит именно так посредством самих авторитетов невозможно, если без меры использовать коннотативную редукцию. Дело в том, что мы могли бы, используя теорию коннотаций, заявить, что ‘Бог’ и ‘Дьявол’ — суть названия одной и той же сущности [назовем ее ‘Богодьявол’], ведь различные слова не обязаны означать различные вещи. И могли бы еще добавить, что имя ‘Бог’ обозначает ‘Богодьявола’, когда речь идет о причине благих событий, тогда как имя ‘Дьявол’ обозначает того же самого ‘Богодьявола’ как непосредственную, пусть и частичную, причину дурных. И таким образом можно будет объяснить почему может быть истинно, что одна и та же вещь является благой и дурной одновременно — просто по причине того факта, что используются различные коннотационные аспекты слов ‘Бог’ и ‘Дьявол’… [Более того, тогда] люди не имели бы уверенности вообще ни в чем…»

И впрямь, пресловутая номиналистская бритва оказалась слишком универсальным и чересчур остро заточенным оружием. С ее помощью несложно было не только вжик по горлу и зарезать преступно разжиревшие за народный счет модели, но и безжалостно отправлять в колодец небытия самых добропорядочных налогоплательщиц. Давайте рассмотрим произвольное высказывание «Б – не А». Совсем несложно сочинить по мотивам алгоритма Уолтера Чаттона занимательный нарратив, который объявит А и Б различными коннотационными аспектами одной и той же вещи ‘БА’. Следует ли отсюда, что человечество обнаружило волшебного Геракла, с помощью которого в состоянии избавиться от авгиева завала на складе сущностей?! Из вышесказанного становится очевидным, что исключительно языковыми средствами невозможно установить, является некое слово всего лишь языковой фикцией, рабом ментального мира, или же полноценным гражданином метафизического рейха. Скажем, пару статей тому назад мы убедились в том, что virtus derelicta, если почитать ее не по-средневековому акцидентальной формой, а по-современному информацией, вполне заслуженно и даже с пользой может представлять нечто существующее. Для Оккама же, все творчество которого, возможно, было вызвано к жизни аллергической реакцией на сие схоластическое изобретение Франциска из Марке, даже само «движение» не имело ничего общего с реальностью. Он в целом занял слишком бескомпромиссную позицию, сначала разозлив коллег по Оксфорду, а затем, в азарте пытаясь натравить свою возлюбленную нахалку-менталку на сакральные теологически-этические проблемы, растревожил и змеиное гнездо ортодоксальных магистров богословия, в том числе континентальных. Стоит ли удивляться тому, что закулисно-теневые интриги его недоброжелателей привели к анонимкам и доносам, обвинявшим его в жуткой ереси?! Через них-то незадачливый инноватор и был вызван на инквизиционный ковер к хорошо известному нам по Post Omnia понтифику Иоанну XXII-му.

В каждом минусе содержится потенция произвести плюс, по крайне мере, если удастся удачно спариться с другим минусом. В данном случае номиналистские достижения Оккама от сожжения и забвения спасла, скорее всего, банальная трусость. Под угрозой разоблачения как врага католического народа, недавний бесстрашный герой начал нервно мидрашить свое кредо, обтесав менталку до состояния такой тонкой палки, что тень от нее перед сиятельным Святым престолом попросту исчезла. И свершилось чудо Божие – вконец не замордовали! Заметим, что подобное, разве что значительно большего масштаба, чудо произошло и с геодинамической космологией Коперника, главный опус которого удивительным стечением обстоятельств был издан с чужим предисловием, полностью перечеркивавшим верования самого автора, но зато обеспечившим ему выживание, а спустя пару поколений и окончательный триумф. Тень модели расширилась и сгустилась, рассеяв мрак неведения, а его заплесневелые обитатели были подпорядоченным могуществом разума переселены на авгиев склад заблуждений истории науки…

Следует отметить, что, получив счастливое nihil obstat, Уильям Оккам отнюдь не отправился на заслуженный отдых, но распоясался снова, присоединившись к восстанию против нечестивого Папы своих братьев-миноритов. Отделим зерна веры в меру от плевел государства – с Блогом Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Пардон, прекрасные дамы, я сегодня в кровожадном духе, потому, не обращая внимание на приличия, буду резать уродливую правду-матку. Вот так: возводить язык в культ – все равно что воспевать сексуальные оргии. Это отчего же? Дело в том, что эта штука не что иное, как часть, причем, важная, репродуктивной системы ментальных моделей. С его помощью эти твари размножаются, проникая посредством аристотелевского антиперистасиса звуковых волн или оптического отражения от закорючек на бумаге в головы намеченных жертв. Некоторые из мемотозоидов затем, успешно оплодотворив материнские клетки, прикрепляются к стенкам извилин мозга. После чего они, подпитываемые верой своего биологического носителя, вырастают во взрослые, способные к дальнейшему приплоду особи. Если же говорить серьезно, то, хотя homo sapiens может по праву гордиться своей достаточно изощренной против других живых организмов системой информационного обмена, не стоит преувеличивать ее значение. В том числе для великого и могучего не стоит. Кстати, поворчу на тему своей нелюбимой мозоли — это ведь мой рабочий инструмент, и качество его заточки сильно влияет на итоговый литературный результат. Призываю всех желающих изучить хотя бы с десяток чужеземных наречий, дабы удостовериться в том, что русский ничем принципиально на их фоне не выделяется. Согласен — скорее более, нежели менее развит. На чей-то вкус, может быть, поэтичен и напевен. Однако, кое-где за кордоном понятийно-синонимическая база значительно богаче и динамичнее, недаром приходится оттуда слова массово импортировать. Философски полезные артикли тоже в нем напрочь отсутствуют. А чем оправдать безумную, даже против ближайших славянских соседей, степень загрязнения иностранщиной и матерщиной? Фи, папа, руглиш – это же дурной скус! Наконец, кому нужны все эти избыточные склонения и спряжения на допотопном уровне?! Они ведь не добавляют тексту ровным счетом никакую выразительную силу, зато эффективно аннигилируют силы бедных школьников, студентов и блогеров.

Как бы то ни было, сакральное отношение к языку – типичное верование темных веков. Почитай, что каждый ученый схоласт был совершенно убежден в том, что Господь неслучайно выбрал те или иные комбинации буковок и звуков для обозначения вещей, по крайней мере, на богоданных латыни, греческом … ну да, и на иврите. В большой моде были псевдо-логические выводы «от этимологии» – если слова по произношению или писанию казались похожими, то это свидетельствовало о наличии оккультной симпатической связи между соответствующими сущностями. Именно на этом, по чуть не всеобщему убеждению, основывалась эффективность работы заклинаний в запрещенных магических искусствах или разрешенных христианских ритуалах. Потому никого не должно удивлять, что средневековые мыслители усиленно занимались изучением лингвистики за тысячелетие до широко разрекламированного поворота, осуществленного в западной аналитической философии усилиями Фреге, Рассела и Витгенштейна. И, к слову сказать, не были так уж неправы. Предложения и слова естественных языков – суть закодированные ментальные модели, которые в свою очередь отражают собой внешнюю реальность. Причем, весьма успешно отражают. Значит, они, как минимум несут важную информацию о нашем внутреннем мире, а, как максимум, и о метафизике снаружи него. Именно этого мнения придерживался великий авторитет древности Аристотель, который в своей книге «О категориях» произвел исторически важнейшую попытку классификации предикатов, т.е. описаний действительности, встречающихся в обыкновенной речи.

Возьмем в качестве иллюстративного примера следующее высказывание: «Шел первый год 95-й Олимпиады [6], в Афинах [5] престарелый [3] Сократ [1], находившийся под судом [4], сложив обе [2] руки на груди [7], с мужеством [8] слушал [10] обвинения [9] врагов». В нем, по ортодоксальному консенсусу, присутствовали следующие категории предикатов: субстанция [1], количество [2], качество [3], отношение [4], пространство [5], время [6], состояние [7], обладание [8], действие [9] и претерпевание [10]. Собственно, этими десятью категориями и должно было исчерпываться то, что в принципе можно о чем-либо сказать. Спустя несколько веков эта модель была удачно развита неоплатоником Порфирием, который узрел в ее скелете древовидную структуру. Скажем, из корня [Субстанция] ему показалось логичным отрастить ветку [Материальная] – [Одушевленная] – [Разумная] – [Человек], к каковой на самом конце аккуратно прикреплялся индивидуальный листочек [Сократ]. «Почему именно эту?» —спросите Вы, и будете по-своему правы. Например, современная биология предпочитает иную классификацию: [Млекопитающие] – [Приматы] – [Гоминиды] – [Homo] – [Homo sapiens]. Однако, для средневекового философа лишь его версия отражала глубинную эссенцию двуногих и бесперых, была единственно правильной. Или, скорее, они, вероятно, могли бы допустить, что ошиблись, но с непременным условием, что идеал где-то существует, пусть и в небесной шкатулке познаний Всеведущего Господа. Аналогично воспринималось отсутствие подробной карты оставшихся 90 процентов категорической поросли – никто и не пытался разработать скетч Порфирия до детального уровня, удовлетворяясь тем, что Бог его знает. Зато вовсю кипел и булькал слюной спорщиков вопрос о природе т.н. универсалий – нетерминальных узлов вышеупомянутых веток. Схоласты разделились на два основных лагеря. Реалисты постулировали их реальное существование. То есть, коль скоро Сократ – это Человек, то сие означает, что внутри его собственной субстанции содержится кусочек другой субстанции — Человекости. Для номиналистов же все это были не более, чем имена – nomina. К началу 14-го века явный перевес был на стороне первых. И тут на исторической сцене появился новый кровожадный персонаж – Уильям Оккам, оригинальный францисканский мыслитель из Оксфорда, Venerabilis Inceptor, Почтенный Инноватор.

Режьте, братцы, режьте! – призывал он кондукторов поезда науки. Но давайте сначала разберемся с направлением, в котором тот тогда двигался. В наших терминах речь шла о призыве разобрать завалы на его пути, восстать против поработившей человечество менталки, в свою очередь обязанной своим возвышением обожествлению идола по имени «язык». Напомню, что с точки зрения господствующей доктрины гилеморфизма, интегральной части аристотельщины, существование всякой вещи объяснялось напяливанием на материю т.н. субстанциальной формы, а любое изменение оной добавлением в общий котел эссенции в виде приправы ее акцидентальной коллеги. В нашей собственной классификации то была модель начальной фазы развития, обманывавшей своих поклонников на манер хитрого фокусника. А именно, она давала псевдоответы на абсолютно произвольные вопросы, эффективно подавляя стремление к приобретению каких-либо других знаний. Положим, почему Сократ престарелый? Это к нему прибавилась соответствующая форма. По той же причине впоследствии состарился Платон. Если два знаменитых философа стали через это друг на друга похожи, то это было следствием обретения ими «похожести». Беда была не столько в избытке сущностей – Всемогущий Бог справится и не с такими людскими фантазиями — как в нехватке внимания, уделяемого учеными по-настоящему информационно емким атрибутам тех же феноменов.

А теперь вспомним virtus derelicta из предыдущей статьи. Мы похвалили идею Франциска из Марке, как полезную предшественницу инерции Галилео, как инновацию в контексте современной цифровой физики. А ведь, как это не покажется парадоксально, для своего времени то была еще одна акцидентальная форма, тормозившая дальнейшее движение к станции «наука». Судя по дате рождения модели Оккама, она вполне могла быть дщерью аллергической реакции именно на эту, еще одну ненужную сущность, постулированную коллегами-реалистами с континента. Пожалуй, что все знают боевой клич воинственного брита – брить к чертовой матери. Однако, давайте сначала подробнее разберемся с конструкцией пресловутой бритвы. Вот какие определения давал он сам: «

1. Pluralitas non ponenda est sine necessitate — Многообразие не следует предполагать без необходимости.

2. Когда пропозиция становится истинной благодаря тем или иным вещам, если двух вещей достаточно для ее истинности, то избыточно предполагать третью.

3. Никакое многообразие не следует предполагать, за исключением тех случаев, когда оно может быть доказано (а) разумом или (б) опытом или (c) неким бесспорным непогрешимым авторитетом».

Последняя из вышеприведенных цитат свидетельствует о том, что бескомпромиссный номиналист-революционер призывал своих товарищей по партии резать осторожно — так, чтоб доволен был инквизитор дорожный. А две первые о том, что свою атаку на завал из избыточных сущностей он повел с логического направления. И в самом деле, его главным оружием стали отточенные в фирменном схоластическом стиле тончайшие лезвия логический отличий. Каждому студенту, изучавшему «Summulae Logicales» Петра Испанского, было очевидно, что из того, что «Человек – это вид животных» и «Сократ – человек» не следует то, что «Сократ – это вид животных». Это называлось внеязыковым ложным выводом. Уильям Оккам всего лишь обобщил и усилил это наблюдение за природой естественного языка, тщательно описывая все те случаи, когда условный Человек был ‘Человеку’ рознь. Соответственно, когда реалисты рассуждали, что для истинности пропозиций «Сократ – человек» и «Человек – субстанция» требовалось наличие «Человекости», то делали критическую ошибку, ведь в первом случае речь шла о физических, а во втором о ментальных вещах. По его убеждению, никакие универсальные сущности вообще существовать не могли, и вот почему. Положим, Бог в своем неограниченном Всемогуществе милосердно уничтожил всех людей. Разве тогда сохранится соответствующая универсалия?! А можно ли, наоборот, оставить нас, грешных, в живых, избавившись от «Человекости»?! Не верую, ибо абсурдно!

А теперь я поясню, на кого именно английский инноватор поднял свою дерзновенную длань. Он вовсе не пытался сокрушить Бога, как ненужную гипотезу, ведь Его реальное наличие было для него гарантировано бесспорным непогрешимым авторитетом Библии. Нет, бритва Оккама была занесена всего лишь над ветвями вышеописанного дерева Порфирия. В его представлении большинство из них было попросту ни к чему, точнее, не символизировало ничего сущего. Избавиться от ненужных сущностей предлагалось при помощи теории т.н. коннотаций. В случаях, когда для того или иного понятия удавалось подыскать определение, выражающее его в терминах прочих понятий, оно полагалось онтологически бестелесным. Скажем, «похожесть» можно было постулировать, когда нечто имело такое же качество, как и какая-то другая вещь. И тем самым сэкономить для нее на акцидентальных формах. «Качество» и «Вещь» в последнем примере говорят о том, что Уильям Оккам был вынужден сохранить ветки «Качество» и «Субстанция». Не рискнул он расправиться и с «Отношением», которое полагалось строго необходимым теологически ради существования Божественной Троицы. А вот все остальное заплесневелое порождение темных веков – подчистую под самый корень!

Чего же удалось добиться Уильяму Оккаму? Несмотря на наличие влиятельных оппонентов, он смог не только наломать дров из бритого дерева Порфирия, но и бросить тень сомнения на все капище культа языка, на котором оно произрастало. Сочиненная им привязчивая речевка «Режьте, братцы, режьте» вирусным мемотозоидом распространялась в схоластической речи. Из обрезанного материала схоласты мастерили шпалы. То был современный путь, via moderna, по которому поезд науки мог осуществить исход из модельного рабства…

Не бритвой единой жив живодер. Вот и Уильям Оккам отметился своим импульсивно-взрывным характером и в других областях философии. Подкоп под дамбу догмы продолжается — в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание: «А вот все остальное заплесневелое порождение темных веков – подчистую под самый корень!» Расправьтесь на конкретных примерах со всеми семью упраздненными Оккамом категориями дерева Порфирия.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Богатые данными ученые тоже плачут. Какой там! Рыдают! Голосят! Стенают! Тщетно бьются они умной головой о стенки своего эпистемологического окопа в эпицентре комбинаторного взрыва, напрочь уничтожающего способность моделей к произведению себе подобных. Проблема науки во все времена была вовсе не в нехватке проводимых экспериментов, а в избыточных возможностях их организации. В щелочку оракула физического мира можно бросить бесконечное множество монеток вопросов, но только считанные счастливчики вытаскивают потом с выхода этой лотереи такие ответы, на которых начертаны стоящие внимания законы природы. А ведь лишь эти гордые стяжатели нобелевских премий и профессорских зарплат могут обеспечить ментальное потомство беззаботным теплым местечком в благодатной райской тиши учебников. Где же именно залегли золотоносные руды великих открытий?! В каком направлении копать, дабы найти хоть самую завалящую истину?! Какие исследования являются релевантными для искомой цели?! Впрочем, создание гениев — дело умов самих гениев, в недавнем прошлом самых обыкновенных людей. И реклама – движитель научного рейтинга, как и в любой другой разновидности человеческой деятельности. Потому подавляющее большинство тружеников коллайдера и микроскопа попросту следует установленным примерам-парадигмам. Логика проста и на удивление эффективна – если где-то выбросили тележку дефицитного успеха, то именно в этом магазине и надо поскорее занимать очередь. Удивит ли кого-нибудь тот факт, что процессы, схожие с современными, происходили и в средние века?! Им прежде всего предназначается сегодняшняя статья.

Что интересовало в первую очередь человека образованного в период расцвета схоластической науки в конце тринадцатого века? Всем читателям Post Omnia и слушателям моих лекций совершенно очевидно – то было самое дорогое, чего у них не было – Всевышний. Теология – царица тогдашних наук, державно ржавой рукой правила там бал, отправив на кухню разгребать золу свою служанку по имени Философия. В бесчисленных облаках Utrum обсуждались туманные темы, казавшиеся важнейшими для дела спасения человеческих душ – об особенностях триединого существа возлюбленного Господа, Его Всемогуществе, Всеведении, Всемилостивости и т.д. и т.п.. И тут случился если не сдвиг, то поворот парадигмы к темному лесу богословия задом. С подачи Фомы Аквинского языческого Аристотеля приняли-таки в христианский Пантеон работать главным оракулом по всем прочим натурфилософским вопросам. Соответственно, повернулись и головы ученых ловцов птицы цвета ультрамарин. Происходил, однако, этот процесс не одним резким рывком, а постепенно, пошагово. В частности, забавна история рождения модели virtus derelicta – оставленной силы — из черепного чрева известного нам с прошлой серии персонажа Франциска из Марке. Prima facie, то был важный промежуточный этап развития менталок на пути к галилеевской инерции – идея, помимо прочего, позволявшая звездам блуждать в безвоздушно-эфирном пространстве без помощи мускульной силы ангелов. Но вот известный немецкий историк науки Аннелиз Майер придерживалась диаметрально противоположного мнения: «Критическое отличие между принципом инерции и теорией импетуса лежит в … идее о том, что движение само по себе остается неизменным в отсутствии любых внешних или внутренних сил, и что, как следствие, существуют (насильственные) толчки, в ответ на которые движущееся тело не выказывает тенденции к возвращению в состояние покоя. Эта идея сигнализирует кардинальный отказ от Аристотелевского принципа omne quod movetur ab aliquo movetur (все, что движется, чем-то сдвинуто), и тем самым разрушения фундамента схоластической механики, каковой теория импетуса все еще сохранила и на которой покоилась. Это отличие во всяком случае было настолько сильным, что новая идея не могла быть развита на базе старой теории, но только в оппозиции к ней».

Упомянутый в вышеприведенной цитате «импетус» был всего лишь альтернативным названием все той же модели virtus derelicta, которому, во многом благодаря будущему гостю БГБ Жану Буридану, посчастливилось пробиться в викиальность. Речь шла о самом заметном косяке перипатетической науки – кинематической теории движения. Только слишком ленивый или чересчур ортодоксальный не сомневался в истинности идеи антиперистасиса – стрела, будучи выпущенной из лука, якобы, продолжала свое движение за счет воздуха, подталкивавшего ее сзади. В далекие раннехристианские времена над сей откровенной глупостью с мудреным названием издевался оригинальный мыслитель Филопон. Схожее порицание на ее счет выписали многие арабские ученые, включая Авиценну. Находились отдельные критики великого авторитета древности и в ранне-схоластической католической среде. Франциск из Марке подошел к данному вопросу системно. Будучи профессиональным теологом, он, конечно же, все еще не мог оторвать ментальный взор от основного предмета своей дисциплины — Всевышнего. Среди прочего, его внимание притягивало таинство Евхаристии и соответствующая доктрина транссубстанциации. Аксиома, принимаемая на веру каждым христианином, настоятельно требовала объяснение механизма ее работы — как получается, что в самых обыкновенных с виду и на вкус хлебе и вине содержатся тело и кровь Спасителя?! Должно быть, существует общий метафизический закон природы, позволяющий определенным качествам сохраняться в предметах скрытым оккультным образом?! Doctor succintus был готов перевести взгляд на грешную землю, рассматривая проблематику длящегося полета стрелы только ради аналогии, дабы указать своей аудитории на возможность существования подобного феномена. Pace Аннелиз Майер, эта штука, спрятанная внутри Святых Даров или летящего предмета, для него вовсе не являлась Аристотелевской или любой иной физической силой. На современном языке это, скорее, была некая информационная начинка, превращавшая сухие коржи материи в великолепное пиршество, в нематериальный божественный пирог.

Что же происходило с этой заключенной в застенках катапультированной вещи волшебной субстанцией, а точнее, на схоластическом языке, акцидентальной формой, дальше, со временем?! Оставалась она там на вечное поселение, лишь по мере необходимости будучи расходуема на преодоление сопротивления окружающей среды?! Или же постепенно умирала в соответствии с ненапечатанным на упаковке сроком годности?! Вывод Франциска из Марке снова оказался обусловлен чисто богословскими соображениями. Надлунный мир, как известно, был заспиртован Аристотелем в эфире и тем самым освобожден от круговерти рождений и смертей, генерации и коррупции бренной Земли. Означало ли это, что святые, блаженствуя на самой верхотуре небесных сфер, в райских кущах Эмпирея, были не в состоянии что-либо сказать, не породив при этом бесконечно длящееся эхо?! Успокойтесь, товарищи верующие, хвалу Господу его верные поклонники воспевают не только ментально-духовными органами, но и самой банальной глоткой. И производимые ими звуки глохнут со временем в точности, как и у нас. Почему?! Все по той же причине – virtus derelicta и там присутствует, капелька по капельке исчерпываясь. В точности, как гончарный круг, вращаясь, постепенно замедляется и останавливается, так и голосовые вибрации потихоньку сходят на нет. Вот так универсальная амбициозная модель, пытавшаяся разом объяснить гигантский спектр феноменов – от таинства Евхаристии до полета стрелы – пала жертвой благочестивых соображений о житии святых. Дай virtus derelicta свойство неисчерпаемого источника инкорпорированной силы, и мы получили бы, если еще не первый закон Ньютона, то уже импетус Буридана.

Отсюда очевидным становится заключение о том, что бабулечка-модель отнюдь не конфликтовала со своими собственными внучатками. Более того, вполне достаточно было умерить ее фамильные аппетиты, запретить обжираться теологическими тортами, обтесать домен применения, как девица обретала прекрасную стройную фигурку. Собственно, как раз это и произошло в котелке Галилео Галилея, сварившего из средневековых ингредиентов идею инерции — интегральную часть современной науки. Важнейшую! Фундаментальную! И к тому же весьма шаткую, интуитивно противоречащую житейскому здравому смыслу. В самом деле, спросите кого угодно, кто еще не учился в школе или уже напрочь позабыл содержимое учебников — наш повседневный опыт настоятельно твердит о том, что никакой движитель постоянно за бесплатно тарахтеть не станет, а уж, коль скоро какая-нибудь вещь сдвинулась с мертвой точки, то, как правило, за счет мускульной силы живых существ. Не исключено, что философское переосмысление именно этого простейшего принципа когда-нибудь приведет и к новому прорыву — в пост-физикалистскую физику. Для этого строго необходимо, чтобы люди задались вопросом о возможной реализации того, что мы бездумно и напыщенно величаем законами природы…

Но, пока в фокусе их внимания находятся совершенно другие вопросы, богатые на данные ученые будут продолжать плакать, рыдать, голосить и стенать. Они ведь обречены плестись как-нибудь и куда-нибудь, держась за хвост клячи текущей парадигмы. Нам же остается на сегодня поаплодировать их тоже богатым, но на другие данные предкам, прилежно искавшим Бога, но почему-то нашедшим науку. Каким волшебством средневековые теологи, витавшие в облаках эфемерных utrum-ов, смогли-таки нащупать релевантные темы, обнаружить золотоносные руды великих открытий, откопать далеко не самую завалящую истину?! Смотрите-ка — да они попросту смеются над нами, просвещенными и образованными физикалистами! Хохочут! Гогочут! Улюлюкают! Нет, это мы сами разрезали этой модели рот, чтобы вдоволь попотешиться над дремучими схоластами. На самом же деле она тоже плачет. Она рыдает, голосит и стенает, взирая на своих заблудших в безбрежном океане информации безбожных потомков. И мы не имеем права спокойно улыбаться ей в ответ до той поры, пока не обнаружим другие, метафизические законы природы, которые превратят их невероятно удачные случайные тыки, чудесным образом опрокидывающие все постулаты теории вероятности, в самые заурядные и закономерные явления мира ментальных моделей…

Может быть, те слезы на совести Госпожи Гордыни?! Или каких иных Господ Грехов? Не Дьявол ли, случаем, попутал?! Модели этой категории вопросов непроходимыми завалами преграждали путь человечества к сокровищам знаний. К счастью, нашлись люди отчаянные — бритвой их по горлу и в колодец истории. Джентльмены науки приглашаются в Блог Георгия Борского.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Баланс добра и зла в нашем бренном мире кажется критически нарушенным в пользу последнего. Пожалуй, все, что люди больше всего ценят и любят – себя самих, котиков-собачек и прочих милых зверюшек, произведения искусства и архитектуры, удобства, артефакты и порой даже ландшафты – суть образования крайне хрупкие. Хрупкие в том смысле, что на их первоначальное создание и последующее поддержание в рабочем состоянии требуется значительно больше усилий и времени, чем на варварское уничтожение. Для того, чтобы объяснить этот феномен, не нужно пробуждать к существованию легионы бесов во главе со врагом рода человеческого. Да и физические модели наподобие второго закона термодинамики вполне можно оставить почивать на лаврах в перинах учебников. Достаточно вместе с философами или математиками сообразить, что любая из вышеперечисленных благих для нас сущностей – суть крайне редкая комбинация элементарных первокубиков бытия, что бы они из себя не представляли. Простейшая пермутация немногих, весьма немногих ноликов и единичек в этих гигантских последовательностях мгновенно убивает то, что мы почитаем за их полезные потребительские качества.

Я согрешил очередным воспроизведением столь банального соображения не без корыстной цели. Мне чертовски захотелось его противопоставить несколько менее очевидному наблюдению за ангельской природой идей. Баланс истины и лжи в мире логики кажется существенно нарушенным в пользу первой. То, что ученые больше всего ценят и любят, — леммы и теоремы, корректные обобщения и догадки, доктрины и теории, одним словом, модели — суть образования крайне стойкие. Стойкие в том смысле, что, будучи первоначально созданными, они всегда остаются в истинном состоянии, более того, пользуясь органами дедуктивного размножения, производят многочисленное подобное себе, т.е. столь же истинное потомство. И в самом деле, опираясь на фундамент выверенных посылок, попросту невозможно построить здание ошибочных выводов, конечно же, если при этом аккуратно пользоваться цементом общеизвестных правил. Напротив, комбинация ложных посылок запросто может породить неожиданно корректный результат. В качестве иллюстрации возьму, скажем, заведомо фейковые пропозиции «Сократ – осел» и «Все ослы – философы». Нетрудно убедиться, что элементарное применение к ним силлогизма Barbara первой фигуры производит несомненное «Сократ – философ». Это все теория, а как насчет практики?! Разве такое в настоящей жизни случается?! Дабы в этом убедиться, сегодня я приглашаю Вас на очередную экскурсию вглубь веков. В перископе нашей субмарины времени Reverendus Frater – благочестивый брат-минорит Франциск из Марке.

То был представитель племени младого и незнакомого читателям Post Omnia. Вышеупомянутая асимметрия добра и зла в применении к древним историческим личностям выражается в том, что обычно нам достоверно известны лишь даты их смерти, а вот данные о рождении навсегда остаются закрыты чередой темных веков. Посему можно только догадываться, что Франциск впервые увидел свет Божий где-то в районе 1290-го года. Случилось это радостное для науки событие в итальянском городе Аппиньяно дель Тронто (неподалеку от Асколи, в области Марке). Надев хабит своего знаменитого тезки, он получил образование в учебных заведениях Ордена, в том числе в Париже. Отработав некоторое время в провинциальных studio, заслужил возвращение в стольный град католического богословия. Там он и пристроился читать лекции по «Сентенциям» Ломбарда примерно в то самое время, когда Петр Ауреол занимал почетное кресло францисканского магистра-регента теологии. Посему неудивительно, что в круге тех Utrum, которыми он интересовался, были многие модели его старшего товарища по партии, в том числе «вредная особа» Божественного Всеведения из предыдущей статьи. Однако то был мыслитель самобытный, заслуживший у современников почетное звание Doctor Succinctus – лаконичный, емкий доктор. И захотелось ему почему-то высказаться на необычные, младые и незнакомые темы…

Вот Вы как думаете, звезды они какие? Далекие? Блестящие? Загадочные? Полагаю, что трудно найти такого современного человека, который, отвечая на этот вопрос, в своем перечне ответов упомянет «благородные». А между тем, в средние века именно этот, на теперешний вкус, несуразный предикат пришел бы на память ученым схоластам самым первым. То было вообще чуть ли не самое универсальное определение, применяемое практически ко всему – Божии твари были более или менее благородными в зависимости от местоположения на Великой Лестнице Бытия. Не только каждый камешек знал свой шесток, на той же шкале были упорядочены и нематериальные вещи, такие, как добродетели или совершенства. Что же касается звезд, как неподвижных, так и блуждающих, нынче именуемых планетами, то предпочитались те, что располагались ближе к седалищу Всевышнего – высокому Эмпирею. Соответственно, самым поганым местом в космосе являлась наша грешная Земля, как наиболее удаленная от Божией Окраины центральная точка сферы. Эти верования были замечательно когерентны моделям древнего Аристотеля, который из своих соображений наполнил надлунный мир великолепной квинтэссенцией-эфиром, предоставив подлунному гнить в антисанитарных условиях кромешной мешанины из прочих четырех первоэлементов.

Эта насквозь завравшаяся менталка долго зловредно вставляла палки в колесницу науки. Однако, оказалось, что и сию ложную модель можно приспособить для производства детей Истины. В частности, наш Франциск из Марке обратил внимание на то, что ее требования к благородности небесной материи противоречили самим себе. С одной стороны, Аристотелевский эфир бесспорно располагался в весьма и весьма благолепном, залитом светом Божественной благодати месте. С другой же был неспособен принять никакую, кроме как неодушевленную, субстанциальную форму, что, по другой расхожей догме, свидетельствовало о его низкородном происхождении – ведь разумная форма жизни в божественной иерархии стояла на несколько ступенек выше неживой. Следовательно, единственный выход из тупика абсурда – это вход, то бишь вернуться назад к посылкам и предположить, что благородность всех первоэлементов, не исключая волшебную квинтэссенцию, строго одинакова. А не может ли такого быть, — подумать страшно, аж волосы встают дыбом! – что Сам Философ ошибался, и никакого существенного отличия надлунного мира от подлунного вовсе не существует?! Нет покоя молодым и рьяным — продемонстрировать это должны были другие аргументы.

Предположим вместе с Аристотелем, что неразрушимые небесные сферы сшиты из принципиально другой материи, нежели вечно портящиеся и гниющие во прахе черви земные. Стало быть, и субстанциальные формы у них особые, которые можно напихать лишь нетленным веществом. Но, позвольте, разве возможно уничтожить землю, воду, воздух или огонь?! Всемогущий Всевышний, пожалуй, с этой задачей справился бы, но и то при помощи какой-нибудь волшебной аннигиляции. А уж обыкновенным силам природы тут точно не сдюжить! Итак, и с точки зрения разрушимости между земной и небесной материей категорического отличия быть не может. Нисколько неудивительно, добавляет Франциск, разве все первоэлементы в соответствии с доктриной самих перипатетиков не являются производными одной и той же первичной материи?! Но тогда искомая разница между ними, должно быть, заключается в каких-то количественных параметрах?!

Для того, чтобы Вы по достоинству могли воспринять красоту его следующей модели, мне придется еще раз расплеваться с ложными уродливыми порождениями древнегреческой философии. Предполагалось, что такие атрибуты вещей, как запах, вкус или цвет, обеспечиваются в них т.н. акцидентальными формами, которые, в отличие своих субстанциальных сородичей, являются вторичными добавками к основной функциональной начинке. К этой же маловажной категории относились любые числа, описывающие эти предметы. Но как же весь этот разношерстный коллектив форм умудрялся произвести на аудиторию впечатление целостного хора?! В представлении последователей Аристотеля они все были развешаны у субъектов внутри, будто игрушки на елке. Но что же представляла собой эта елка? Конечно же, это материя, — ответил Франциск из Марке. А, коль скоро это так, то из применимости одних и тех же количественных параметров, читай, акцидентальных форм, к феноменам надлунного и подлунного миров следует единство их фундаментального естества. Человек — белый и камень — белый, разве отсюда следует то, что они сотворены из одного и того же вещества, — возразите Вы?! На современном языке речь шла о микрочастицах, спрятанных под покровом различных химических элементов. И, в конечном счете, именно их единство обусловливает то, что одни и те же алгоритмы измерения по отношению к ним производят схожие числа – аргумент дремучего схоласта работает!

Итак, представитель племени младого незнакомого не пожелал со всеми удобствами расположиться в стане Аристотеля, который с таким трудом удалось построить его предшественникам, но соизволил немедленно отправиться еще дальше, в страшные неведомые эпистемологические дали. Мир, безжалостно распиленный Аристотелем пополам, воссоединился, повсюду над одной и той же материей хлопотали и работали одни и те же законы природы. Отсюда прямая дорога, правда, пересекаемая непроходимым каньоном Коперника, шла к применению точных знаний, полученных в астрономии, к феноменам обыкновенного физического мира, к великому ньютоновскому синтезу механики Галилея с моделями Кеплера. Полку открытых человечеством истин прибыло – и то был неистребимый, неразрушимый подобно мифическому эфиру полк. Почему же долгожданная победа не была достигнута? Почему рождение науки в Европе не случилось на два-три столетия раньше прописанного в учебниках истории срока?! Почему хорошо обоснованная модель высокорейтингового автора, опубликованная в стольном городе Париже, не первенствовала на конкурсах средневековой красоты?!

Обращу Ваше внимание на определенное свойство характера модели, которое антропоморфно назову добродушием. Она не орала по-базарному во всю глотку, распинаясь в любви к распятому Богу. Она не требовала и пригвоздить несогласных к позорному столбу еретиков и безбожников. Она не стращала противников муками ада, не привлекала сторонников предвыборными обещаниями вечной жизни. Она вообще не была вредной особой. Она всего лишь тихонько смастерила изо лживых посылок скромную истину. Еще одну из многих и многих, без соответствующего ярлыка и хрустящей яркой упаковки. Чтобы на такую мышь серую обратили внимание в свете темных веков, университеты должны были сформировать в своих недрах критическую массу мыслителей, способную запустить цепную реакцию приобретения знаний. Ту единственную реакцию, что может изменить баланс добра и зла в нашем бренном мире в пользу первого…

Я тебя породил, я тебя и оздоровлю. Так, должно быть, решил Франциск из Марке, отчаявшись найти дельных соратников в деле развития своей полудохлой модели. И нашел для этого спрятанные резервы сил. Virtus derelicta — в Блоге Георгия Борского.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Некоторые модели злокозненно налагают жестокие ограничения на размножение себе подобных. Делают они это, мастеря для власть предержащих алгоритм, с выхода которого снимается аксиологическая оценка ближних своих. Если оная оказывается ниже еретического порога, то следуют карательные меры. Как минимум, это планомерный разгром рейтинга, после коего полка желающих флиртовать с опозоренной особой сильно убывает. Как максимум, это аборт — оперативное вмешательство, хирургическая ампутация зараженных неугодной идеей членов общества, дабы те не распространяли заразу далее. Хуже того, те же вредные менталки, с другой стороны, всячески поощряют приплод, но в строго определенном бестолковом меметическом направлении. Так, в далекие времена моей юности, когда социализм развился до регулярных полетов в космос и колбасы по талонам, нельзя было высказываться против руководящей роли компартии или за прекращение пролетарской помощи братскому афганскому народу. Зато повсеместно приветствовались сочинения, прославлявшие диалектическое единство и борьбу противоположностей или обнажающие зияющие раны загнивающего капитализма. Каждому верующему в меру очевидно, что и в российской современности балом правят подобные существа, разве что их гранд-нарративы несколько мутировали. Стоит ли тогда удивляться тому, что в католической Европе в далекие темные века на свет Божий повылазило такое же змеиное отродье?! Они безжалостно жалили своими раздвоенными ядовитыми языками костров Святой Инквизиции всех тех, кто отличался неортодоксальной трактовкой вопросов веры. И милостиво разрешали подсюсюкивать себе всем тем, кто присоединялся к их божественно прекрасному шипению…

Так говорил Блаженный Августин: «Даже те [люди] намного более приемлемы, что твердят о судьбоносном влиянии звезд, чем те, кто отрицают [возможность] знания будущих событий. Ибо признавать, что Всевышний существует, и в то же время отрицать, что Он является Всеведущим по отношению к будущему, суть самая очевиднейшая глупость… Тот, кто не обладает знанием будущего, не является Богом. Посему наша воля имеет в точности столько власти, сколько даровал ей Господь и сколько предназначил, что должна иметь; и посему какую бы власть она не имела, она имеет ее в самых четких пределах; и что бы она не совершала, она совершенно точно должна была это совершить, поскольку Тот, чье Всеведение безошибочно, знал заранее, что у нее достанет на это сил и что она это сделает. Поэтому, если я бы должен был хоть что-либо назвать судьбой, то, скорее, сказал бы, что судьба слабее воли, каковая имеет ее в своей власти, чем то, что свобода нашей воли исключена тем порядком причин, который, необычным применением слова свойственного им самим, стоики называют Судьбой». Беда была не только в том, что общепринятый главный теоретик католической партии тем самым обрек ряд весьма перспективных моделей на прозябание в глупейшей луже с нулевым рейтингом. Помимо того, он взвалил на плечи многих грядущих поколений теологов тяжелейшую ношу и неблагодарную задачу разруливать очевиднейший логический раздор Божественного Всеведения со свободной волей. Сам-то он ограничился заливанием пламени разгорающегося конфликта водицей риторических рулад. Вдохновенный Боэций, будучи осужденным на жестокую смерть, мидрашил-мидрашил старую проблему, ан так и не размидрашил. Фома Аквинский, будучи обреченным на святую жизнь, сочинял-сочинял новую сказку, да так и не сочинил. Дунс Скотус, будучи избранным в лидеры францисканцев, бился-бился над тончайшими distinctionibus-отличиями, но так их и не разбил. И вот тут-то на авансцене истории… нет, не мышка с ловким хвостиком появилась, а всего лишь Doctor Magnus, мыслитель по имени Petrus Aureoli или Петр Ауреоли – герой нашего сегодняшнего времени.

Чем же не устроили дипломированного парижского богослова многочисленные готовые решения общепризнанных авторитетов?! То не был скандалист, подобно сонному Иоанну из предыдущей статьи. Более того, весьма вероятно, что он, земляк Папы каорец, обласканный им деньгами и чинами, стал бы законопослушным штрейкбрехером в намечавшемся бунте миноритов против Святого Престола, кабы не отдал душу Господу до издания печально знаменитой буллы Quia nonnunquam. Нет! Скорее всего, он просто испытывал нечто похожее на чувства слепого кота Базилио, всматривающегося в лоснящееся в предвкушении поживы лицо лисы Алисы. Эта модель его обманула! Запутала! А запутаться было немудрено. Блаженный Карабас-Августин подарил глупеньким Буратино первый золотой тезис, выпихнув Всевышнего за пределы шкалы времени, вдаль от поганого подлунного мира генерации и коррупции. Его Бог узревал все сразу, и прошлое, и будущее «одним вечным, неизменяемым и непостижимым видением». Другими словами, события не проходили мимо Него, подобно тому, как это происходит с простыми смертными, но представлялись ему единым целым «безвременным настоящим». Наличие этого удивительного свойства у Вседержителя он объяснял особенностями Его божественной натуры. Но как же быть со свободой воли, разве она не превращается при этом из реальной способности живых существ творить будущее в виртуальную, в банальный самообман?! Боэций, ощутив подвох, добавил в ментальную копилку универсально спасительное соображение о том, что человеческое соображение беспомощно, т.е. пути Господни неисповедимы, и каким-то хитрым образом Он все-таки может обладать знанием не только необходимого, а и бытьможного грядущего. Ансельм Кентерберийский и Петр Ломбардский пытались произвести существенный вклад в общий клад, но лишь сгустили вербальный туман над страной умников-схоластов. Свой христианский теологический долг пятым номером честно пытался исполнить Фома Аквинский. Он обратил внимание аудитории на отличие между непосредственными и удаленными причинами. Так, растущее дерево непосредственно зависит от собственной «генерационной мощи», но удаленно еще и от солнечного света. Первую можно подавить или ограничить, она бытьможна, а вот последняя необходима. Бог – все равно что центр, вокруг которого по окружности течет время. Он словно наблюдает за дорогой, по которой плетутся, влекомые могучими порывами времени, люди, с удаленного красивого холма, не принимая в этом участия, не вмешиваясь и не управляя процессом.

Мы потихоньку добрались до эпохи, описанной на страницах нашего романа, и, хотя философская позиция Джио не была зарегистрирована в анналах истории, многие его знакомые ломали копья на том же интеллектуальном ристалище. Так, Дурандус из Сен-Пурсена, следуя учению другого видного анти-томиста Иакова из Метца, подверг модель своего именитого предшественника сокрушительной критике. Возьмем непосредственные причины некоего бытьможного события, то бишь такого, которое можно подавить или ограничить. Но ведь все эти причины тоже можно знать, и вся их совокупность определит в точности то, что случится. Следовательно, отрицая наличие подобного знания у Всевышнего, мы нечестиво подавляем или ограничиваем Его Всеведение. Кто же вступился за честь обиженного главного теоретика доминиканской партии?! Внимательным читателям нетрудно догадаться, что то был еще один персонаж Post Omnia — Гервей Наталис. И победа, как мы знаем, была на его стороне – вредная модель издала ряд нормативных документов запретительного характера и постепенно задушила голоса меньшевиков. Что же в это время происходило в стане могучей францисканской оппозиции?! Там было, пожалуй, еще побольше теологов, и с большим запасов самым влиятельным из них на пороге 14-го столетия стал Дунс Скотус. Мог ли он не поправить ошибки возлюбленного брата Фомы?! По его мнению, ничто не существовало в вечности, помимо многочисленных ‘сейчас’. Геометрическая аналогия Аквината с окружностью не работала, поскольку в любой данный момент времени наличествовала лишь одна бегущая по ней точка, а не их совокупность. Совершенной ахинеей являлось и деление причин на непосредственные и удаленные. Бог, как необходимая первопричина, определял всю цепочку дальнейших каузальных связей, следовательно, являлся первоисточником всех бытьможностей.

Нет бытьможностей, негде и свободной воле проявиться. Неудовлетворение всеми вышеперечисленными моделями, скорее всего, и обусловило решение Петра Ауреола в очередной раз попробовать затащить на гору ортодоксии ее краеугольный теологический камень. Он не был готов рискнуть стать диссидентом-еретиком и послушно вторил Августиновой вредной мантре-аксиоме – Всеведение суть общепринятая «концепция разума», строго необходимая для Божественного совершенства, свойство Его натуры. А вот со старшим товарищем по партии, Дунсом Скотом, он как раз не согласился, его Господь вообще не творил бытьможностей, из Божественной неизменности следовала необходимость последствий Его волеизъявления. Он попросту перечислил все, что Всевышний знает: «quidditates-чтотности, т.е. эссенции всех вещей, их текущее состояние существования, будущее естественно-природных явлений, таких как дождь или ветер, будущее проявлений свободной воли, таких как повадки людей, их добродетели и грехи, необходимые свойства вещей, такие как «треугольник имеет три стороны», бытьможные свойства вещей, такие как «Сократ сидит», наконец, временную последовательность событий, например, «Цезарь уже был» или «Антихриста еще не было». В отличие от нас или Гугла, Бог обладает всей этой гигантской кучей когнитивного мусора, не меняясь, однако, при этом «неудаленно и абстрактно» одновременно. В этом последнем, риторически хитрющем обороте, «красноречивый доктор» и вознамерился спрятать возможность мирного сосуществования Всеведения со свободной волей. Прошлое и будущее только кажутся далекими друг от друга, по сравнению же с вечностью они на равных правах. Абстрагируясь от «раньше» и «позже», Бог, подобно базе данных всевозможных моделей, обладает знанием, выражаемым в схожести с бытьможными состояниями мира. Это знание ввиду его «неудаленности» не предшествует грядущему и, тем самым, не мешает проявлению свободной воли.

Ой ли?! Петр Ауреол, ловко лавируя между Сциллой томизма и Харибдой скотизма, сотворил свою более-менее оригинальную модель. Но привела ли она корабль его богословия в благословенную гавань Истины?! Увы, его могучие интеллектуальные усилия привели все к тому же пустому результату. Пускай знание бытьможностей Всевышним не предшествует их осуществлению. Пускай ему удалось абстрагироваться от «раньше» и «позже», сохранив интимную близость Божественных познаний с каждым мгновением. Пускай даже Господь нисколько каузально не виноват в тех прегрешениях, которые мы совершаем. Тем не менее, из самого наличия и предполагаемой истинности этой информации, хоть и лишенной ярлыка времени, следует, что никакое грядущее нам, сотворенным из праха земного, своей свободной волей сотворить не дано. И мы, хотим того или нет, обречены болтаться в цепких клешнях судьбы, испытывая лишь обманчивое виртуальное ощущение способности повлиять на ход событий. И все же, Сизифов труд видного францисканского богослова не пропал зря. С каждой новой неудачной попыткой втащить краеугольный камень христианской теологии на гору ортодоксии становилось все более очевидным, что модель, заставляющая своих поклонников схоластических мыслителей это раз за разом делать, насквозь залгалась и попросту вредничает.

Сонные модели у нас в гостях были, со вредными мы тоже сегодня повстречались. Не пора ли нам свести знакомство с более приятными, а самое главное, ментально полезными и плодовитыми дамами?! Прекрасное недалеко – в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание: В статье упомянуты некоторые теологи, принявшие участие в размидрашивании проблемы Божественного Всеведения. Однако, далеко не все. Пополните список.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Так говорил Антти Ревонсуо: «Несколько теорий утверждают, что сновидения суть случайный побочный продукт физиологии REM (БДГ)-сна и что он не служит какой-либо естественной функции. Феноменологический контент сновидений, однако, не является настолько дезорганизованным, как следовало бы из таких взглядов. Форма и содержание сновидений не случайны, но организованы и избирательны: во время сновидений мозг конструирует сложную модель мира, в которой некоторые типы элементов, будучи сравнены с бодрствованием, представлены недостаточно, тогда как другие чрезмерно. Более того, содержимое сна последовательно и существенно модулировано определенными типами событий периода бдения. На основании этих свидетельств я выдвигаю гипотезу, что биологической функцией сновидений является симуляция угрожающих событий, репетиция восприятия сей угрозы и того, как ее избежать. Чтобы оценить эту гипотезу, следует рассмотреть изначальный эволюционный контекст сновидений и возможные следы, которые он оставил на контенте сновидений нынешней популяции людей. В среде наших предков человеческая жизнь была коротка и полна угроз. Любое поведенческое преимущество в преодолении опасных событий увеличило бы вероятность репродуктивного успеха. Механизм произведения сновидений, который стремится выбрать угрожающие в бодрствовании события и симулировать их снова и снова в различных комбинациях был бы ценным для развития и поддержания умения избегать опасности. Эмпирические свидетельства из нормативного контента снов, сновидения детские, повторяющиеся, кошмары, пост-травматические и сновидения охотников-собирателей показывают, что наши механизмы произведения сновидений на самом деле специализированы на симуляции угрожающих событий и таким образом поддерживают гипотезу симуляции угрозы как функции сновидения».

Не знаю как Вас, а меня в вышеприведенном дискурсе пуще всего прочего привлекает слово «симуляция». Давайте представим себе шахматиста, рассчитывающего варианты в той или иной позиции. Типа «если он туда, то я сюда» и т.д.. Скажу вам по секрету, для этого ему вовсе не надо передвигать фигурки на доске. Даже смотреть на нее не обязательно. Вполне реально воспользоваться моделью происходящего в голове. Более того, не скажу за всех, а конкретно у меня эта менталка вообще ничего общего со зрительной картинкой не имеет, это, скорее, символы какие-то в извилинах копошатся. Так, готово, представили? А теперь чуть усложним правила древней забавы королей по направлению к странной игре по имени жизнь. Пускай те ладьи, слоны или кони ходят не по утоптанным простейшими алгоритмами дорогам, т.е. прямо, по диагонали или буквой «Г», а как им Каисса на душу положит – практически непредсказуемо, в зависимости от их внутреннего психического состояния. Как вы предлагаете тогда искать несчастному шахматисту путь к победе?! Да будь он самым выдающимся гроссмейстером, даже чемпионом мира, никакой расчет теперь ему не поможет, без практической «симуляции» прямо на доске ему не обойтись. Ему придется пользоваться методом тыка, причем, в буквальном смысле – опрашивая каждого носителя свободной фишечной воли, куда тот намеревается в данной ситуации прыгнуть. И запланировать оптимальную для искомой цели последовательность тычков можно будет, только закончив этот хитроумный процесс. Назовем его сновидением и отметим, что в отличие от гипотезы известного финского философа, наша модель находится на более высокой, каузальной фазе развития – ведь она предсказывает необходимость наличия сего физиологического феномена, а не всего лишь объясняет его присутствие. Обогатив вас сим ультрасовременным наблюдением за человеческой природой, я предлагаю вам обратить свои очи светлые на темные века. Сегодня у нас в гостях нищенствующий монах-доминиканец по имени Иоанн, по местообитанию Парижский, а по прозвищу Соня (Quidort), грезам коего не досталось подобающего его влиянию на судьбы человечества внимания на страницах романа Post Omnia.

История начала 14-го столетия произвела странную короткую рокировку главными религиозными Орденами того времени. Францисканцы, для которых главной заповедью всегда являлась евангельская бедность, а спиритуалы в их рядах и вовсе прославились постыдной непокорностью апостольскому престолу, отчего-то отчаянно протестовали против произвола светских властей. За что и были наказаны ссылками в места, столь отдаленные от Парижа, что свет их разума, в том числе от таких звезд теологии первой величины, как Дунс Скотус, не был более заметен в университетской столице католического богословия. В то же время якобинцы, ставившие во главу угла послушание викарию Христа на земле, почему-то чуть не поголовно подчинились восставшему против тирании Бонифация VIII-го королю франков Филиппу. Потому не кажется удивительным, что синфазно с прочими братьями-проповедниками вибрировала и душа магистра Иоанна. Однако, этот факт все же заслуживает внимания, поскольку он, несмотря на мирную кличку, имел репутацию забияки и активно искал стычек со своими ближними схоластами. Так, его перу принадлежала Correctorium corruptorii ‘Circa’, работа, только на поверхности предназначенная для защиты Фомы Аквинского от нападок Уильяма де ла Мара, в глубинах же изобиловавшая чудо-юдо-рыбинами весьма неортодоксальных воззрений. В Tractatus de Antichristo он пустился в эсхатологические спекуляции. В De confessionibus audiendis не убоялся вступить в горячую полемику с секулярной профессурой. Не менее четырех епископов были возмущены его трактовкой таинства Евхаристии. И в политической философии его предписания плохо противоречили хорошо известному рецепту ангельского доктора: «Все христианские короли должны подчиняться Первосвященнику, наследнику Св. Петра, викарию Христа, Римскому Понтифику, как самому Господу Иисусу Христу». А именно, в своем самом известном опусе De potestate regia et papali – «О власти королевской и папской» он не пошел проторенными путями.

Что за бредятина ему пригрезилась, когда он отказал папству базировать свои претензии на Даре Константина? Во всяком случае, диаметрально противоположная точке зрения Марсилио из Падуи. В его ментальной модели никакого переноса империи с Востока на Запад как раз не приключилось. Византия была и все еще являлась правопреемницей Древнего Рима, а королевство франков – образование новое, никак не связанное с Вечным Городом. Следовательно, ни малейших законных оснований его подчиненности Апостольской Столице из старинного документа вытянуто быть не может. Более того, еще знаменитый юрист Аккурсио доказал, что дело императоров – растить свои владения, ведь augustus – августейший владыка -имеет тот же корень, что augere – увеличивать (обратите внимание, типичный для средних веков этимологический вывод, основанный на модели богоданности языков). Мог ли тогда Константин свершить действие прямо противоположное заповеди Господней, отдав свой доминион церкви?! Получился значительно более правдоподобный против сына Антенора нарратив, не так ли?! Заметим, что у Иоанна не было ни малейших побудительных мотивов защищать германский рейх, его идеалом являлось национальное государство типа царства Филиппа Красивого. Он даже выдвинул несколько аргументов в пользу своего предпочтения. Во-первых, по воле Бога, все люди разные и отличаются друг от друга местом пребывания, языком и обычаями. Следовательно, естественным является разделение тела Христова на множественные органы, т.е. по природе своей человек – гражданин того или иного отдельного социума. Во-вторых, светская власть, в отличие от вербально-духовной, физически не в состоянии управлять подданными, находящимися на значительном удалении. Наконец, в-третьих, королевства являются более мирными образованиями, нежели империи. Это последнее спорное утверждение он защитил не столько экскурсом в историю, как авторитетом Бл. Августина, некогда отметившего, что римляне были значительно менее воинственными, пока не расширили свои границы за пределы традиционных мест обитания латинских племен…

История вообще не была мускулистым местом Сони. Для написания своей книги он возлег на произведениях популярных в среде доминиканцев авторов – энциклопедическом «Speculum majus» Винсента из Бове, «Зерцало» особенно кривое в той его части, что отражала былое, а также столь же фантастичных летописях другого брата-проповедника Мартина из Опавы. Если первый из них подвизался при дворе Людовика Святого и поддерживал претензии Капетингов, то второй, наоборот, кормился при папской курии. Вместе же они представляли собой богатый источник разноцветно интерпретированных, пусть и ложных, фактов. Потому не стоило большого труда выудить в этих анналах золотых рыбок прецедентов для сотворения искомых выводов. Так, обсуждая мифическую Папессу Иоанну, Иоанн подметил, что несмотря на то, что ее выбрали строго по чину, легитимность ее правления была никакая ввиду персонального дефекта оной, а именно скандально женского пола. Стало быть, даже правомерное восхождение на трон Петра и Павла не гарантирует их обладателям безоговорочную поддержку Господа. Обсуждая Троянское происхождение собственного королевства, виртуозно отмидрашил галлов от франков, что позволило заявить о независимости Парижа от Рима на протяжении всех средних веков. Другой легендарный Папа, Кириак, в общепринятой трактовке якобы отрекся от высочайшей должности, несмотря на всеобщие увещевания, дабы принять мученический венец вместе со Святой Урсулой и 11 тысячами девственниц. Эгидий Римский базировал на этом основании утверждение, что понтифик, такой как Целестин V-й, имел право отказаться от своей должности без соответствующей визы Царя Небесного. А вот Quidort-у приснилось по прочтению той же сказки нечто совершенно иное – обезумевший старец, отправившийся развлекаться с толпой развеселых молодух. За каковое преступление тот был совершенно правильно низложен кардинальской коллегией – значит, и с Бонифацием VIII-м имел право подобным образом расправиться церковный собор…

И привиделся Иоанну Мастер Тех, Кто Знает. И раскрыл он пред ним свою великую книгу «Политика». И поведал ему о совершенстве общественного устройства древнегреческих полисов-государств. И пригрезился ему Гуго Сен-Викторский. И раскрыл он пред ним великую книгу Соломоновых Притчей. И поведал ему о совершенстве мирового устройства, когда господство над оным передается от народа к народу словно мяч, нынче и вовсе разорванный. И осознал Иоанн, что приснилось ему как раз то, что он вожделел найти. То не Всемогущий Всевышний обнаружил победный тык, но его собственные пламенные молитвы, расплавив все преграды, проложили путь к идеальному будущему, словно Великий Комбинатор, обнаружили выход из лабиринта неведения. В нем он обрел прекрасную и мирную, хоть и несколько сонную, модель. В ней ни Папа, ни император, ни короли не обладали верховной властью. В ней вообще ни один земной владыка, самый могучий, не стремился подчинить своей воле всех прочих. В ней никто не пытался экспроприировать или денацифицировать соседей, но каждый занимался повышением плодородия в своем винограднике. В ней каждый шел своим путем, занимался своим делом и честно менялся со своими ближними продуктами своего физического и ментального труда…
Все, довольно, к дьяволу политику! Повернемся-ка мы лучше теперь передом к возлюбленным моделям средневековых схоластов. Лицом к лицу Бога увидать — можно только в Блоге Георгия Борского.

❓Домашнее задание 1: «Мастер Тех, Кто Знает», как очевидно из контекста — это, конечно же, Аристотель. Но кто его так назвал и в каком именно произведении?

❓Домашнее задание 2: Итак, Иоанн защищал независимость церкви от государства, тогда как Марсилио проповедовал верховенство светской власти над папством. Кто из их современников пошел еще дальше, требуя организации на базе империи единого мирового правительства? В каком именно произведении?

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.

Коль скоро мы с вами изучаем историю моделей, то, пожалуй, нас пуще всех прочих должны привлекать модели истории. Впрочем, эта тематика может интересовать наших читателей и по другим причинам. Что, как не грандиозные нарративы, меняющие интерпретацию и оценки общеизвестных событий и личностей, так потрясающе, порой, в буквальном смысле, влияют на нашу жизнь?! Библия во многом обязана своей популярностью не только священной, но и второзаконческой истории, избранными «фактами», а, точнее, толкованием их происхождения, «доказавшим» руководящую роль партии Господней во многоважных деяниях Сынов Израилевых. Именно исторический, а не диалектический материализм привел к победе коммунизма в отдельно взятой стране, ведь он полностью перевернул все привычные понятия о том, что такое хорошо и кто такие плохиши. Да и нынешний русский мир вовсе не из философских материй сшит, а лыком многочисленных, пусть и неуклюже выкромсанных из анналов истории, информационных лоскутков. Недаром Карл Поппер предупреждал всех желающих об опасности историцизма – без веры в меру ко столь щекотливым вопросам лучше не приступать. Отчего это так?! Все вышеупомянутые модели имеют одну общую черту характера – четкие политические пристрастия, каковые, собственно, и обуславливают их сиюминутное, но крайне эффективное влияние на умы людей, в особенности на больных, хронически отравленных наркотическим зельем самоизбранности.

Модель, что я пригласил сегодня посетить астероид БГБ, относится к тому же семейству гранд-нарративщиков. Однако, в отличие от вышеупомянутых признанных титанов духа, ей, меньшей сестричке великих и ужасных, не удалось свернуть шею неугодным и вытянуть за уши приятных себе персонажей. Она произвела порядочный скандал, но не смогла возглавить бал. Возможно, причины относительного неуспеха стоит искать в мета-контексте, в генетическом коде ее создателя. Марсилио из Падуи, похоже, что еще с детства отличался самобытным нонконформистским характером. Происходя из видного рода юристов, судей и нотариусов, предпочел пойти учиться на врача. Проживая в гвельфском городе, сблизился с капитанами гибеллинов — делла Скала из Вероны и Маттео Висконти из Милана. Став ректором университета в Париже, вскоре забросил академическую карьеру. Наконец, решительно отказавшись от ортодоксальных воззрений, вместе со своим приятелем Иоанном Жандунским погряз в опасной трясине аверроистских верований. Его первое, сразу же крайне полемическое, одновременно самое прославленное и ославленное сочинение, Defensor pacis («Защитник мира»), поначалу распространялось методом самиздата в виде анонимки, написанной от лица некоего сына Антенора (т.е. уроженца Падуи). То была разумная предосторожность, ведь в трактате разбиралась природа светской власти, утверждалась ее зависимость от народной поддержки и развенчивались претензии Апостольского Престола на всякое ею обладание. Имя настоящего автора трактата спустя пару лет всплыло-таки при невыясненных обстоятельствах, что заставило его нырнуть под теплое крылышко императора, как раз пребывавшего в состоянии холодной войны с Иоанном XXII-м. Там-то, при дворе короля Людовика, он и написал De translatione Imperii («О переносе империи»), сотворил модель истории – тему сегодняшней статьи.

“Общеизвестные летописи … говорят нам, что Эней, беженец после разрушения могучего града Трои, отправился в Италию по морю и основал Римскую Империю там, где сейчас стоит Рим, бросив семена в том месте, поскольку оно ему понравилось. Эти семена, как говорится, превратились со временем в великолепнейшее растение, что разбросало свои ветви по всем регионам земли, подобно тому, как крошечное горчичное зерно чудесным образом становится больше всех злаков, и в его тени все короли, принцы и вельможи каждой эпохи со своими народами отдыхают и наслаждаются благами мира. Ибо римляне, произошедшие от Энея, смогли подчинить весь мир своей власти при помощи оружия, воинской дисциплины, ратных упражнений, мирной свободы, культивации справедливости, уважения к законам, альянсов с соседними нациями, зрелым советам, возвышенным речам и благородным деяниям. На протяжении 700 лет от царствия Ромула до цезаря Августа они посылали свои армии по всему миру с такой смелостью и мощью, так сокрушив все королевства мира своей силой, что те, кто читает об их величественных достижениях нынче, внимают словно бы не свершениям отдельных мужей, а всей человеческой расы, и верится, что Мужество и Удача соревновались в установлении их империи».

Несложно заметить, где именно сын Антенора, соратника Энея, установил краеугольный камень своей ментальной модели. Вечный Город был призван заменить Петра и Павла христианской церковной истории в качестве отправной точки гранд-нарратива. Теперь, и в этом состояла основная задача его произведения, ему надлежало показать на манер «два Рима падоша…» и объективно на столь же шатких основаниях, что все имперские блуждания на протяжении долгих столетий были легитимными, сохранившими в целости исходный небесный мандат благосклонности госпожи Фортуны. Византия была в этом ряду наименее спорной первой остановкой, ведь приказ о переносе столицы исходил от законного кесаря. Однако, здесь на пути мешался «Константинов дар» Папе Сильвестру, на котором Апостольский Престол базировал свои собственные претензии на мирскую власть. Поскольку Марсилио был человеком темного века, несведущим в истории и тем паче в стилометрии, то доказать подложность сего документа ему не светило, по каковой причине от него ему пришлось аккуратно отмидрашиваться. С этой задачей он, в принципе, справился еще в Defensor pacis, направив удары своего остроумия на камень преткновения с неожиданного направления. Помогло тонкое, в фирменном схоластическом стиле, distinctio-отличие: «… существует два сорта судей, и лишь один из них образованный учитель, а, может быть, и практик по отношению к определенным вопросам, очевидным в каждой дисциплине. О том же пишет знаменитый философ по имени Аристотель, говоря, что «каждый является хорошим судьей в тех вопросах, в которых сведущ, и он в состоянии их хорошо рассудить», например, врач в вопросах здоровья и болезни. Другой же сорт судей правильно называть правителями, им дана власть и сила принуждения над теми, что преступают закон, посредством наказаний. Это в самом деле судья в соответствии с человеческим законом, о коем Апостол сказал [Рим. 13:4], что «он не напрасно носит меч:», т.е. имеет принудительную и военную силу, «ибо … он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое». И тоже верно, что он не должен быть особым экспертом в человеческом законе». Так вот, оказывается кардиналы и сам верховный понтифик заслуживали свою власть исключительно благодаря выполняемой работе – проповедям, почитанию святых, крещению, исповедям, прочим обрядам — что, конечно же, не могло войти ни в какое сравнение с божественным правом королей распоряжаться безо всякого на то основания.

Как же теперь длиннющим пасом отфутболить империю обратно на Запад? Не было бы счастья, да мусульмане помогли. По замыслу Марсилия во всем был виноват василевс Ираклий, который своим нечестивым тираническим правлением просадил восточную половину империи. Народы, ослепленные колдовством злого волшебника Мухаммеда, так просто в лоно истинной веры было теперь уже не вернуть, потому бразды правления миром перешли во владение европейцев. При этом роль Папы Захария, помазавшего на царствие Пипина Короткого, свелась всего лишь к ритуальным услугам, потому как избрали нового самодержца принцы и вельможи королевства, а последний из Меровингов постригся в монахи по собственной инициативе. Колымагу истории из греков во франки переволок другой Папа, Стефан. Однако, окончательный перенос империи состоялся только при Карле Великом, когда понтифик Адриан жаловал ему звание патриция и – внимание, важно! – якобы, предоставил право распоряжаться апостольским троном, равно как назначать епископов и архиепископов, при этом отняв сии права у самого себя. Для пущего эффекта Марсилио отправил новоиспеченного непобедимого Августа в Святую Землю, где Всевышний даровал тому очередной триумф и освобождение Гроба Господня от нечестивых сарацин. Тем самым, равно как и коронацией с рук Льва III-го в Вечном Городе было подтверждено образование Третьего Рима из второго, Константинопольского…

Дальнейшее развитие сюжетной линии до финальной точки принесло опытному чертежнику Марсилио лишь чисто технические проблемы. Подобно тому, как Адриан растворился в тени Карла Великого, Папа Лев VIII смиренным рыком одарил германского короля Оттона пред синодом священников и прочего народа теми же чинами и привилегиями, что и первого из Каролингов. Ну, а поскольку спустя еще лет сорок была учреждена и формализована процедура выборов, то после этих знаковых событий последующие императоры Священной Римской Империи избирались курфюрстами-электорами уже на самых законных основаниях. Что и требовалось доказать: «Из предыдущего нарратива совершенно ясно, что во времена короля Пепина и Стефана, римского Папы, перенос Римской Империи от греков к франкам был осуществлен посредством вышеуказанных обстоятельств. Во времена же Адриана I-го Карл Великий был назначен патрицием, распорядителем римской церкви, ее епископов, архиепископов и обладателя Апостольского трона. В понтификат Льва III-го Карл Великий был произведен в титул Римского императора, вот в это-то время и произошел фактический перенос империи от византийских василевсов к европейским королям. Наконец, по прошествии многих лет, во времена Папы Льва VIII-го, произошла передача Империи от франкских или галльских правителей к германским».

Аминь или сгинь?! Сотворенная модель наверняка вызвала прилив самых нежных чувств у императора, возможного заказчика работы и определенного кормильца ее автора. Ведь тем самым легитимизировались его претензии на господство если не над всей Европой, то над католической церковью. Однако, далеко не все, хуже того, весьма немногие ученые современники разделили его увлечение красотой получившегося гранд-нарратива. И вовсе не потому, что Марсилио слишком неосторожно жонглировал своими информационными источниками, порой откровенно путаясь в кеглях разбрасываемых им исторических фактов. И не таких слоновьих скелетов в шкафу в те легковерные и жестокосердные времена не замечали. Скорее всего, на фоне могучих французских государей жалкие потуги германских кесарей просто-напросто выглядели потешными. Уж и об их претензиях на итальянские владения к тому времени стали подзабывать. Ах, как давно это было — Фридрих I-й, Барбаросса, Фридрих II-й, stupor mundi! Сам Людовик отправился за Альпы, скорее, с церемониальной, чем с военной целью. Нацепил, как водится, на себя по пути пару корон, пополнил казну продажей чванливым итальяшкам имперских титулов – и назад в свою баварскую берлогу, пиво сосать. Ну, а западная версия модели Третьего Рима, которую тщился породить скандальный теоретик гибеллинской партии, пала смертью забытых жертв аборта. Не пора ли околеть ее восточной сестричке, нераскаявшемуся продавцу наркотика самоизбранности?!

Вышеупомянутое несоответствие высокой теории с приземленной практикой было не единственной причиной безвременной кончины малышки-модели. Еще наличествовали альтернативные гранд-нарративы, отбиравшие у ослабленной конкурентки симпатии аудитории. Вперед в прошлое – с Блогом Георгия Борского.

Домашнее задание: В викиальности Марсилио построил свой комментарий на фундаменте одноименного труда итальянского автора Ландольфо Колонна. В реальности же он возводил здание своей модели не на одном, а, по крайней мере, на трех китах «общеизвестных летописей». Известны ли они вам?!