№395. Место для места

Что такое место? Системно-мыслящий Аристотель посчитал необходимым ответить и на этот замысловатый вопрос, живо интересовавший древних греков. И поддержал своим многотомным весом следующий однострочник: местом вещи, строго говоря, является самая внутренняя неподвижная граница того, что ее содержит. Местом же рождения сей бесстыдно скудно одетой словами модели значится сочинение “De generatione et corruptione” — «О возникновении и уничтожении», явным образом фокусированное на проблемах бренного подлунного мира. Должно быть, потому Философ и поясняющие примеры приводил соответствующие, из земной жизни. Некоторые из них на наш вкус странноватые. Так, лодка, плывущая на волнах, в его представлении вовсе не была локализована там, где ее находило обманчивое зрение – ведь там наличествовало движение, а суровое определение настойчиво требовало неподвижности. Ее истинным местом была река, поскольку, по его ученому мнению, взятая вся целиком, она оставалась в состоянии покоя. Не знаю, как вам, а мне в этой несусветной мудрости прежде всего бросается в глаза забавный оксюморон — сочетание относительной статики с абсолютной динамикой. Статическое положение тела в пространстве постулировалось через его отношение с другим, внешним телом, но одновременно от этого последнего контейнера требовалось, причем, не фиксируя предварительно систему отсчета, чтобы тот стоял как вкопанный. Впрочем, и эта, и прочие претензии современного человека несколько анахроничны. Вспомним, что мир Стагирита представлял собой сферу, этакую круглую банку, хранящуюся на Божественных складских мощностях. Чтобы однозначно указать положение какой-нибудь вещи внутри нее, требовался фиксированный ориентир. Где вино? В амфоре. Где амфора? На агоре. Где агора? В Афинах. Помимо того, Вселенский сосуд был до самых своих хрустальных стенок наполнен столь лакомым еще для Рене Декарта густым материальным вареньем – там, где заканчивался один предмет, тотчас же начинался другой. Natura abhorret vacuum — природа не терпит вакуума – долго и дружно скандировали передовые схоластические классы…

Однако, будучи праведными членами христианской партии, они не могли не поднимать свой ментальный взор ввысь, туда, где обитал их возлюбленный Всевышний. И обнаруживали там прежде всего легион небожителей, являвшихся в соответствии с популярной менталкой существами нематериальными. Да и потом, углубившись в познание самих себя, они никак не могли установить местоположение собственной бессмертной души. К счастью, всех сумел ловко обаристочить св. Фома Аквинский, по пути доказав настоящую теологическую теорему: «… все, что находится в том или ином месте или внутри чего-то, пребывает с ним [этим местом] в определенном контакте. Например, материальная вещь находится в каком-то месте в соответствии с контактом своего объемного количества [в переводе со схоластического языка – объема]; тогда как о нематериальной бестелесной вещи говорят, что она находится в чем-то в соответствии с контактом власти [т.е. способностью управлять этой вещью], поскольку оно не имеет объемного количества. Ну, а если бы существовало какое-то тело, обладающее бесконечным объемным количеством, то оно должно было бы находиться повсюду. Соответственно, если есть нематериальное бестелесное существо, обладающее бесконечным могуществом, оно должно быть повсюду. Но мы показали … что Бог обладает бесконечным могуществом. Следовательно, Он вездесущ». К сожалению, там же наверху находилась еще и звездная восьмая сфера, вращавшаяся с бешеной скоростью и потому не очень-то подходившая для роли местодержателя всего материально сущего. Собственно, скорее всего, именно желание освободить ее от этой повинности двигало философскую мысль Альберта Саксонского, допускавшего, как мы убедились на прошлом занятии, некие вольности по отношению к Земле при важном условии обеспечения комфортного отдыха для благородных Небес. Однако, и эта проблема не считалась в схоластических кругах критической, ведь никто не мешал Господу прикрутить на самой-самой верхотуре совершенно неподвижный Эмпирей, каковой бы и помог всему прочему знать свое аристотелевское место. Тем не менее, пытливый ученый узрел на платье Ее Сиятельства модели некоторые иные малозаметные пятна и приступил к поиску подходящего места для чистки этих мест.

В частности, его особо заинтересовало дальнейшее развитие Аристотелем своей менталки. Напомню, что любая материальная вещь в подлунном мире перипатетиков состояла из смеси одних и тех же четырех первоэлементов – земли, воды, воздуха и огня – но в различных пропорциях. Далее, для каждого скакуна сей великолепной квадриги определялось не абы какое, а естественное место, в каковое домашнее стойло тот вожделел вернуться из любой прогулки на улице. Тем самым «объяснялись» повадки шарика, норовившего взлететь (это из-за того, что он надут воздухом) или камня, стремившегося упасть (а это оттого, что в нем много земли). Куда именно тот попадет, если ему не препятствовать? – задал себе вопрос Альберт Саксонский. И ответил на него при помощи оригинального мыслительного эксперимента. Прорыл скважину через центр планеты, да так, что она прошла абсолютно все насквозь, выйдя наружу на диаметрально противоположном против нашего конце, где-то у антиподов. После чего бросил в нее нечто поземлянее, т.е. потяжелее. Что из этого получилось? Верный ученик школы Жана Буридана не мог оставить в забвении теорию импетуса. По пути к своей вожделенной цели груз должен был обрести товарное количество сего оккультного качества, что заставляло его проскочить искомую остановку. Однако, обнаружив досадную ошибку, тот со временем обязан был повернуть вспять, дабы поскорее стереть это пятно со своей железобетонной репутации. В результате производилось осцилляционное движение туда-сюда, скорее всего, с затухающей амплитудой. Казалось бы, блондинка-модель произвела столь же маразматический выводок? Нет, то была дама плодовитая и некоторые ее дети стали весьма дельными гражданами ментального мира, способными на дальнейшее размножение.

А именно, Альберт Саксонский обратил свое внимание на то, что камень, брошенный им в бездонный колодец, мог быть представлен в виде множества склеенных между собой кусочков, с тем же процентным содержанием земли, что и все целое. Стало быть, его вполне можно рассматривать как цельный агрегат из отдельных камешков. Пускай теперь те из них, что расположены строго посередине, устремятся по отвесной траектории прямо к кочерыжке Вселенной. Может ли тогда такое быть, что неудачники, расположившиеся по бокам от середнячков, вознамерятся лететь под углом, мешаясь у тех под ногами?! Кажущаяся абсурдность этого предположения заставила глубокого исследователя глубин Вселенной постулировать наличие у материальных тел единого центра тяжести. Вот эта-то воображаемая усредненная точка и остановится после многочисленных колебаний в прорытом туннеле в точности в геометрическом пупке мира – заключил он. Немедленным следствием из доказанной от-противного философской теоремы стало разрешение следующего, давно заботившего схоластов парадокса. Естественным местом для воды считалась такая сфера, которая по всем правилам аристотелевской игры должна была непосредственно укутать собою землю. Но почему тогда мы наблюдаем вокруг себя столь значительные массивы суши?! Более того, порой складывающиеся в довольно высокие горы?! Каковые, за вычетом кратковременного библейского потопа, предоставляют постоянное место для проживания людей?! Популярная гипотеза сдвига соответствующих сфер по отношению друг к другу эффективно покрывала океаном три четверти нашей планеты. Новорожденная модель тоже не была особо милосердной и не спасала от неминуемой смерти в пучине морской аборигенов еще неоткрытых европейцами южных и американских континентов. Однако, ее создатель пошел другим путем — его менталка позволяла иметь ландшафты какой угодно, в том числе скалистой, формы, при условии, что их совокупный центр тяжести окажется в предписанном ему теорией месте…

Вот так ложь родила-таки истину. Как водится, в муках, поскольку надо было сначала сообразить, что для ряда тел центр тяжести и объемно-геометрический не обязаны совпадать, если их плотность не повсюду одинакова. А затем заявить, что как раз это-то условие однородности и не выполняется для Земли, ведь песок морской по критерию разреженности невозможно сравнить со скалой. Соответственно, оная, погарцевав вокруг волшебной точки остановки, что тот скакун, мысленно брошенный в сквозь-планетную скважину, обязана была остановиться в эквилибриуме, выпятив из воды наружу свои крутые бока. Позвольте, а как тогда насчет круговерти аристотелевской генерации и коррупции? В соответствии с этой теорией космические излучения, такие, как тепло Солнца и холод Луны, работали ложкой-поварешкой, постоянно перемешивая кашу из четырех первоэлементов. И в самом деле, и средневековому человеку было несложно заметить, что вулканы эпизодически извергаются, тектонические плиты сталкиваются, с гор сходят сели и т.д. и т.п., производя существенные по человеческим меркам изменения ландшафта. Не говоря уже о микро-перемещениях, производимых двуногими и бесперыми в процессе строительства своих муравейников. И вот, представьте себе, Альберт Саксонский смело проглотил эту вражескую пулю, героически собственной грудью закрыв от неизбежной гибели обольстившую его модель. Да, согласился он, все эти события обязаны менять распределение самого тяжелого элемента в природе, следовательно, влияют они и на расположение центра тяжести всей Земли, что, в свою очередь хошь не хошь заставят старушку Терру взять в руки клюку и сдвинуться вбок. Значит, все-таки она, если и не вертится, то движется! Пускай совсем чуть-чуть, зато непрестанно. Да и, собственно, дело-то ведь в ее принципиальном согласии! Вуаля, тем самым передовая схоластическая наука подписала мандат доверия, предоставив вид на жительство эмбриону науки.

Разобравшись с землей, самое время подыскать место для следующей по порядку аристотелевской сферы – воды. И в этом начинании модели Альберта Саксонского оказались весьма революционными особами. Пути его рассуждений неисповедимы, но не исключено, что мысли его шли в следующем направлении — коль скоро один первоэлемент рассмотрен холистически целостно, то почему бы не добавить к нему и другой?! Во всяком случае, он предпочел абстрагироваться от отличий в агрегатном состоянии этих веществ, сфокусировавшись на общности в тяжести. И впрямь, предположим, что Всемогущий Бог, разгневавшись, обрушил гром и молнии на горы и прочие неровности на поверхности планеты. Что получится, когда все расплавится, превратившись в кромешную жидкость? Идеально ровный шар безо всяких выпуклостей — и схоласту стоеросовому очевиден этот ответ. Равно как и то, что, подняв амфору сначала пустую, а затем с вином, несложно убедиться в том, что нехило весит и вода. Стало быть, заполнив все впадины и полости, оная тоже участвует в определении общего центра тяжести! Позвольте, а если опять вспомнить о круговерти аристотелевской генерации и коррупции? И средневековому человеку было несложно заметить, что моря эпизодически штормит, на берега обрушиваются цунами, реки образуют водопады и т.д. и т.п., производя существенные по человеческим меркам пертурбации. Не говоря уже о микро-перемещениях, производимых двуногими и бесперыми, проводящими каналы и канализацию в свои муравейники. И эти события обязаны менять распределение двух самых тяжелых элементов в природе, следовательно, и они в свою очередь хошь не хошь заставят старушку Терру взять в руки клюку и сдвинуться чуточку вбок, освобождая место для новой модели места.

Итак, ухватившись за длинный логический хвост чертовски соблазнительной модели, средневековый мыслитель совершенно неожиданно вытащил ее на точку опоры, способную совратить всю Землю. Ворча, но ворочаясь, та теперь могла сорваться с аристотелевского мертвого места и ярким кораблем жизни взмыть в космические дали. Четырнадцатый век, полет нормальный – в Блоге Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.