№216 Суд да любовь

В начале были законы — наука была потом. Истинность этого однострочника очевидна по отношению к исследованию феноменов природы. Однако есть и другой смысл, в котором соответствующая модель тоже весьма жизнеспособна. Я как-то уже писал об особой роли астрологии-астрономии в произведении на свет пресловутой научно-технической революции. Готовая, прекрасно оснащенная лаборатория под открытым небом, диссипативность планетарной системы стремится к нулю и все такое прочее… Так вот, я хотел бы сегодня предложить вашему вниманию еще один схожий тезис – о благотворном влиянии на то же таинство деторождения юриспруденции. Мы оставим пока в покое до поры до времени семнадцатого века популярную в среде историков «культуру факта». Обратим лучше внимание на с виду неказистый эмпирический факт – всякий раз, когда средневековое общество беременело наукой, этому событию непосредственно предшествовало существенное размножение служителей Фемиды. Следовало бы посчитать это за бестолковое случайное совпадение, артиллерийскую подготовку к очередной паранаучной спекуляции или даже логический ляп типа post hoc ergo propter hoc. Однако находится возможность предложить механизм гипотетического позитивного воздействия. Дело в том, что в условиях господствующего монотеизма самых разных модификаций люди не делали принципиального различия между Законами Божиими и обыкновенными, физическими. Неслучайно мы до сих пор используем для обоих понятий одно и то же слово. Причина этой лингвистической слепоты в метафизическом прозрении наших предков. Практически никто из них не сомневался в том, что именно Всевышний надиктовал нам с небеси Священные Книги. Но Он по совместительству еще и выполнял функции Всемогущего Творца неба и земли со всем их содержимым. От этих посылок был ровно один полушаг для запуска механизма силлогизма, который производил искомый вывод – все эти логии суть особи одной и той же категории. А отсюда уже несложно проследить за тем, как из истинно верующих вывелись настоящие ученые, да еще какого масштаба! Те, моральное обязательство которых перед Господом – тщательно изучать его другую книгу, Книгу Природы. Так уж получилось, что именно в Аль-Андалузе беспощадное время сохранило нам яркие примеры этого процесса. Знакомством с ними я и предлагаю заняться на протяжении ближайших статей…

Вышеупомянутое «тщательное изучение» стало естественным следствием увлечения тем, что философы именуют этическим абсолютизмом. Писания – произведения толстенные, но конечные. Соответственно, несложно перечислить все содержащиеся в них аксиомы. При этом мощность множества возникающих в жизни ситуаций значительно выше. Неизбежно возникает потребность в выведении новых теорем. Особенно тяжело в этом смысле пришлось иудеям, впрягшимися в ярмо многих сотен правил своей игры. Несколько меньший груз модельного балласта нес на своих плечах ислам, который выбрал прямой путь решительного упрощения законнического бремени. Однако суть общей проблемы для правоверных это не поменяло. Поэтому и общий принцип ее решения они унаследовали от своих модельных предков – мидрашить к талмудовой матери. Вряд ли у них была другая альтернатива. Вот, например, как говорил Коран (5:90): «Воистину, опьяняющие напитки, азартные игры, каменные жертвенники (или идолы) и гадальные стрелы являются скверной из деяний сатаны». Этот перевод уже сделал из арабского «хамр» русские «опьяняющие напитки». На самом деле, изначальное точное значение этого слова – виноградное вино. Превращение его в вышеприведенное обобщенное спиртное – результат волшебной деятельности мусульманских юристов. И на их извилистом пути из многих столетий встречались задачки значительно более высокой категории сложности. Вспомним для ощущения бодрости запах свежезаваренного кофе. Общеизвестно, что сей популярный нынче напиток вошел в широкое использование спустя чуть ли не тысячелетие после смерти пророка Мухаммеда. При этом он тоже при избыточном употреблении может вызвать, скажем так, измененные состояния сознания, чем пользуются, среди прочих, суфии. Тогда он уже харам или все же еще халал? На решение этого крайне важного вопроса в свое время было пролито чернил больше, чем арабского кофе, потребляемого в течение месяца в условной современной Саудовской Аравии…

Мы уже как-то при случае по касательной проходили мимо творчества юристов на Ближнем Востоке исламского мира, в частности, упомянув знаменитого Мухаммеда аль-Шафии. Вкратце повторю то, что будет релевантно для нашего дальнейшего исследования положения дел на Дальнем Западе. Всеобщий консенсус собрала идея добавить к базовым аксиомам мира шариата т.н. хадисы – нравоучительные истории из жизни пророка и его ближайших соратников по счастью. Однако какие именно включить в канон? Шииты имели свои предпочтения, которые резко отличались от суннитской ортодоксии. Помимо этого, существовали тысячи фальшивок, которые настоятельно требовалось исключить из использования в судебной практике. Если усреднить, то отбор наиболее правдоподобных обычно проводили по критерию надежности т.н. иснадов – цепочек передачи информации. Это некий древний аналог ссылок на первоисточники в нынешних научных публикациях. Как несложно догадаться, сей охлаждающий маневр временно поубавил накал проблемы, но не смог придушить ее в принципе. А вот дальше… Дальше возникли бурные прения, и разногласия пришлось увековечить посредством раскола на четыре основные школы юриспруденции. Одни рекомендовали придерживаться строго буквальной диеты сур Корана, другие позволяли его подперчить метафорической интерпретацией и/или рассуждениями по аналогии. Третьи разрешали полагаться на общее мнение всего сообщества мусульман или отдельных экспертов в области права. Четвертые были категорически против. Для нас существенным является только тот факт, что в аль-Андалузе главенствующие позиции заняли представители т.н. маликитского мазхаба (одной из вышеупомянутых школ). И, пожалуй, еще то, что критическим для возникновения науки являлось разрешение или запрет на использование логики для осмысления законов.

Житие интересующего нас сегодня персонажа по имени Ибн Хазм пришлось как раз на освещенный нами на прошлой неделе переломный момент истории. Родился он еще в самый раздор Альманзора, юность пришлась на дряхлость халифата, ну, а худшую половину жизни он кайфовал в эпоху «тайфа». Это был выходец из самых высших сфер двора Омейядов, верно хранивший преданность к их исчезающему на глазах миру. Соответственно, неудивительно, что его служебная карьера флуктуировала по синусоиде от визиря до безработного и даже тюремного заключенного. Окончательный крах династии, по всей видимости, привел его и к мыслям о бренности бытия, и к исходу из респектабельной маликитской в относительно небольшую (пятую по счету) захиритскую школу юридической мысли. Ее основателем был ученик вышеупомянутого аль-Шафии, прозванный аз-Захири (в переводе — явный, очевидный). Свою кличку он получил по той причине, что настаивал на ограничении явным смыслом священных текстов, отказывая в правомочности суждениям по аналогии. Очевидно, что это была весьма экстремистская позиция. Если она до сих пор существует в исламской природе, то во многом благодаря титаническим усилиям Ибн Хазма. Сказывают, что он написал 400 работ, подавляющее большинство которых, увы, утеряно. Его страсть к юриспруденции родилась на похоронах, где он оказался опозорен незнанием предписанной процедуры. Вероятно, политические предпочтения и разочарования заставили его занять по отношению к возлюбленной модели еще более фундаменталистскую позицию. Он категорически возражал против малейшего использования подозрительных хадисов, неавторизованных Всевышним методов рассуждения и общественного согласия в качестве инструмента для их легитимации.

Казалось бы, что в этих безумных воззрениях могло оказаться полезным для будущего разумного развития общества и науки? Возможно, неожиданным для самого автора результатом стал своеобразный либерализм. Ограничивая себя в средствах законотворчества, захиризм Ибн Хазма тем самым эффективно резко сузил домен применимости шариата. По существу, эта модель просто отказывалась высказываться по огромному пласту вопросов, на которые зарились другие школы права. Разве не сказано (6:38) «Мы ничего не упустили в Писании»?! Коль скоро это так, то разрешено все, что явным образом не запрещено — вплоть до содомии. Это конкурирующие организации требовали убиения виновных каменьями, как в случае с супружеской неверностью. Но для Ибн Хазма это суть некорректное рассуждение по аналогии. Вовсе не потому, что он был презренным павшим грешником и искал возможность себя оправдать. Просто этот вывод логически следовал из посылок, которые он считал истинными. А именно логику, (причем, скорее всего в трактовке аль-Фараби) наряду с сенсорными данными он ставил превыше всего. Обычным доводом традиционалистов против рационального мышления было отсутствие свидетельств его применения первыми мусульманами в овеянных легендами хадисах. Так это потому, что у них был в наличии действующий оракул Корана, который был впоследствии закрыт на вечный ремонт – с адвокатской ловкостью парировал их аргументы профессиональный юрист. Но он был не только знатоком законов писаных. Он был еще и поэт. И он воспевал жизнь. И он советовал изучать ее законы. Грядет союз разума и веры! Суд вам да любовь!

Напоследок мы упомянули увлечение Ибн Хазма изящной словесностью. Сухарь-законник с глазами на мокром месте?! Это не казалось странным его современникам. По не до конца известной историкам причине аль-Андалуз по самые уши взялся за гуж возвышенной поэзии. Но сдюжит ли высокая литература в деле создания приземленной науки? Срочно требуются философы – Блогу Георгия Борского.

Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.