Ох, и тяжела ты, головушка, своим содержимым. Примерно так сокрушаются многие современные философы, сокрушенные т.н. «тяжелой проблемой сознания» (литерально «жесткой» — hard), к изучению которой мы приступили в предыдущей лекции. Специально для «прогульщиков» краткое изложение ученого горя (подсвеченное с несколько другого угла). Джона Серла прежде всего интересовала т.н. «интенциональность» человеческого мышления. Это некоторые (не самые простые в понимании для простых смертных) аспекты таких механизмов нашей психики, как желания или верования, воображение или память, смысл или идеи. А вот целая плеяда других мыслителей обратила внимание на наличие значительно более элементарных «сырых ощущений», которые известны каждому из нас, причем не понаслышке, а в первом лице. Нет сомнений в том, что мы получаем от наших органов чувств определенные данные. Однако они почему-то регулярно сопровождаются четко фиксируемыми качественными состояниями. Цвета нам кажутся по-разному цветными, в звуках мы слышим гармонию или какофонию, страдание или наслаждение переживаются нами тем или иным характерным образом и т.д. То есть, с одной стороны, мы «знаем-что» у нас нечто болит (в наших терминах имеем развитую ментальную модель происходящего и можем описать ее наружу, третьим лицам – где, как, почему и т.д.). С другой, мы «знаем-как» — у нас не просто, а «как-то болит» (и пересказать это словами значительно сложнее). Вот это качественное «как-то» разнообразных сенсорных модальностей и получило название «квалии» (от латинского quails, что можно перевести — «каково это, какого сорта»). И в чем же здесь загвоздка, спросите Вы? Ну, во-первых, эти штуки вбиты где-то в темных недрах нашей головы, и их очень тяжело вытащить на дневной свет, даже при помощи плоскогубцев. Во-вторых, беда в том, что их никак не измеришь физическим аршином, соответственно наши лучшие модели не могут толком объяснить их происхождение. Мыслительный эксперимент с умной Машей из прошлой статьи был призван подчеркнуть именно нищету сухих теоретических формул. В них не найдешь ни вдохновенья, ни любви, ни даже пышных красок. Вероятно, именно поэтому последние стали парадигматическим примером, иллюстрирующим суть явления. Давайте и мы воспользуемся им. Предположим, что Вы сейчас лежите на диване и наблюдаете на голубом экране Вашего примитивного генератора виртуальной реальности … ну, хоть яблоко, причем не айфоновское, а настоящее, красное (или зеленое). Почему у Вас что-то как-то краснеет (или зеленеет) где-то в глубинах нейронных сетей? Были б Вы машиной, разве «почувствовали» бы что-нибудь в информационных каналах, помимо потока бездушных цифр? Переформулировав чуть иначе — откуда Вы знаете, друзья мои, что Вы не «зомби»?

Последний вопрос требует небольшого мифологического отступления. Когда мы величаем телевизор «зомби-ящиком», то имеем в виду под этим словом далеко не то же самое, что и философы разума-сознания. Сие понятие проникло в наш модельный ряд из негритянско-Гаитянского фольклора. В их своеобразной культуре жрецы Вуду, якобы, были в состоянии реанимировать умерших, которые впоследствии послушно исполняли их волю. По крайней мере, именно в эту версию верило суеверное местное население (и вслед за ним легковерные иноземные туристы-чтототеисты), а вот скептически настроенные ученые-безбожники предложили упрощенное фармацевтическое объяснение феномена. Нас горячие диспуты вокруг этой эзотерики нисколько не интересуют. Более того, мы с Вами (совместно с квалифицированными исследователями квалий) будем вообще абстрагироваться в этой модели от идеи «дистанционного управления», а оставим только «бесчувственность трупа» (или робота?) Логически ничто не мешает нам представить «существо», которое бы механически исполняло все наши функции, при этом ровным счетом ничего не ощущая. Такой зомби-робот мог бы в точности, как и Вы, возлежать на диване, зевая, просматривать рекламные ролики, кликать по различным иконкам на экране компьютера и даже энергично поглощать попкорн. Словом, генерировать наружу полностью идентичное Вашему поведение. Единственное отличие этой куклы от Вас (то самое, что делает ее «зомби», а Вас «живыми») заключалось бы в процессах, проистекающих внутри, т.е. в отсутствии пресловутых «квалий» (а также прочей «интенциональной» живности). Что тогда увидит зомби в зомби-ящике? И как помогает человеку анти-зомби-ящик чуть повыше плеч не стать зомби?

Примерно так рассуждают те теоретики от философии, которые пытаются «раздуть» вышеописанную тематику до финансируемых масштабов. Конечно же, и оппозиция их усилиям чрезвычайно сильна – ведь крайне некогерентно сомневаться в потрясающих достижениях современной физики, тем более посредством муссирования задач, за которые непонятно как взяться. Как известно, самым простым решением любой проблемы является отрицание ее наличия. Поэтому неудивительно, что в направлении к уничтожению неудобного вопроса (полного элиминирования или хотя бы «сдувания» его в размерах) марширует отборная гвардия научной ортодоксии. В первых рядах у нее уже хорошо нам известный почетный доктор Университета Няймейхена, всадник Дэниел Деннет. Процитируем один из его риторических шедевров: «Человеческая деятельность по (грубо говоря) генерированию ответов на собственные вопросы типа «каково быть нами?» создает те артефакты воображения, которые мы называем «квалиями» — столь любимыми философами разума, стремящимися возродить дуализм как серьезную теорию сознания». К сожалению, в ней он не смог удержаться от любезной грубости в мета-контексте по отношению к своим оппонентам. Далеко не все из них стремятся возродить дуализм. Далеко неочевидно, что эта (несколько презираемая нынче) теория ложна. Далеко развивать эту критику, однако, не будем. Вместо этого перейдем к обсуждению основного тезиса Деннета. Далеко ходить за разъяснениями не приходится. Грубо говоря, он ставит под вопрос само наличие квалий. Если еще грубее, то он пытается машинизировать Машу. Его нисколько не пугают призраки многочисленных зомби в своем самом ближайшем окружении. Значительно больше его смущает совершенно естественный следующий вопрос – ради какой такой полезной функции эволюция могла одобрить наличие абсолютно бесполезных для дела размножения генов переменных психики? Поэтому, с его точки зрения, наши «наивные» представления о наличии качественного характера наших ощущений, являются «иллюзией пользователя» (собственные слова ДД) – т.е. продуктом фантазии, вероятным результатом предварительных «культурных» напластований. В его представлении мы нарисовали себе в воображении мир красок, раструбили по всему свету о красоте музыки, наврали ближним своим о невыносимости боли. На самом же деле онтологический статус этих паршивых квалий такой же, как у «денег или любви» (собственные слова ДД) – ментально-придуманный. Насколько адекватна эта модель?

Выше мы уже приводили популярный аргумент «от зомби» (философы его называют «от отсутствия квалий»), но это было типичное рассуждение кабинетного ученого, априори. Его ценность невелика. Оно может быть разве что использовано для демонстрации чисто логической возможности наличия дополнительного слоя субъективных ощущений над функциональным уровнем нашего поведения (как оно выглядит со стороны). Однако отсюда не следует то, что такие живые трупы реально могут существовать в нашем мире. Сильно желательно обнаружить эмпирические свидетельства того, что наши сознательные акты расщепляемы на две составляющие – информативную и феноменологическую. Другими словами, требуется показать, что эти две ипостаси не идентичны, обе наличествуют в природе независимо друг от друга. Уже третью страницу подряд я наблюдаю в интроспекции квалии острой головной боли, вызванной сложностями в выражении своих мыслей. В надежде на Ваши ответные квалии сочувствия и (в целях облегчения дальнейшего изложения материала) предлагаю соответствующим образом расщепить процесс нашего русского «сознавания» чего-нибудь на две составляющие –информационное «узнавание» и феноменологическое «ознавание». Соответственно Сознание = Узнание + Ознание. Нас (сегодня и в будущих статьях) будет, прежде всего, интересовать второе слагаемое в этой сумме…

Для начала, есть серьезные основания подозревать, что по крайней мере некоторые высшие животные испытывают ознание, полностью аналогичное нашему. Предполагать, что какие-нибудь кошки или собаки имеют принципиально отличную от нашей физиологию в современности можно разве что в комбинации верованием о принесении Адама и Евы в историческую реальность на космическом блюдечке с небесного цвета каемочкой. У этих зверюг глаза слишком умные для зомби. При этом у нас нет оснований предполагать, что животные страдают узнаванием происходящего с ними на нашем уровне. Тем более странно было бы объяснять его происхождение «культурными» напластованиями?! Это все пока не очень убедительно, поэтому перейдем к людям. Уже у homo sapiens (сначала Эрнстом Пёппелем, а затем Лоуренсом Вайскранцем, придумавшим название феномена) лет пятьдесят назад была обнаружена т.н. «зрячая слепота». Она заключается в том, что люди с поврежденной зрительной корой головного мозга могут каким-то образом (и с высокой вероятностью — до 90%) распознавать символы, продемонстрированные им в той области, где они ровным счетом ничего не видят. То есть, они рапортуют полное отсутствие зрительных ощущений на уровне квалий. Тем не менее их организм каким-то образом «догадывается» о предъявленной им информации. Причем происходит это достаточно надежно и не для самого тривиального контента. Например, пациентов можно попросить посмотреть в направлении невидимого стимула. Или им даже удается поймать брошенный в их сторону невидимый мяч. Получается, что они обладают некоего рода узнанием при полном отсутствии ознания, т.е. работая в режиме зомби. Существуют и диаметрально противоположные эффекты при других нарушениях механизма перцепции. Например, прозопагнозией называется невозможность распознавания лиц людей (даже близких родственников). В наших терминах здесь присутствует ознание при неполном узнавании. А антропологи докладывают нам, что обучение дикарей, в словаре которых всего пара слов для обозначения всех цветов радуги, не подтверждает теорию «культурного» происхождения этих понятий. Напластовать неестественные термины в их сознание обучением никак не удается.

Подводя итоги, я, конечно же, не имею права утверждать, что мне удалось полностью опровергнуть теорию Деннета (и его команды). Мой тезис значительно скромнее – налицо некоторые с первого взгляда противоречащие ей факты. Помимо этого, для революционного отрицания того, что говорят нам органы чувств и здравый смысл, требуется значительно больше оснований, нежели словесная эквилибристика и нежелание развивать ортодоксальные ментальные модели. Мы с Вами наблюдали типичные проделки менталки начальной фазы развития. Давайте не будем обманываться ловкостью ее рук (вспомнив модель фокусника). Налицо типичное Машенничество. Наша Маша – все же не машина и не зомби. Лично у меня есть твердая уверенность в том, что, выйдя из своей физической темницы, она на самом деле увидит весь цветной свет…

Сегодня мы познакомились с самым радикальным способом вычитания из нашего сознания ознания. Гильотина Деннета обезглавила его, оставив одну жалкую букву «с» от слова «совсем» (вроде бы так сейчас стали выражаться?) Нет ли более мирных способов борьбы с еретиками?! Нет ли способов прикрутить непокорные квалии к нашим моделям цивилизованным путем? Для этого придется сигать через пропасть. Воспарим в небеса Платона над Поднебесной – с Блогом Георгия Борского.

В начале современной философии был Рене Декарт. Он, конечно же, неправильно, как сейчас правильно полагают, распилил мир на два принципиально различных куска: res extensa (вещи, которые имеют протяженность, т.е. физический мир) и res cogitans (ментальная субстанция, т.е. наше сознание). Очень уж он любил все аккуратно расчертить в системе координат – мясо отдельно, душа отдельно. Тем не менее эта ментальная модель оказалась необыкновенно полезной для развития науки семнадцатого века христианской эры. В лучших Аристотелевских представлениях того времени абсолютно все предикаты объектов были смешаны в единый метафизический суп. Скажем, цвет предметов отличался от их массы только названием той (субстанциальной) формы, которая составляла формальную причину их существования. Модель тем самым (как это обычно бывает с особями начальной фазы своего развития) на все вопросы имела заготовленные ответы, от которых, правда, не было ни малейшего проку. Картезианский дуализм позволял абстрагироваться от ряда атрибутов наших феноменов сознания и сконцентрироваться на том, что можно было пощупать руками, на том, что поддавалось изучению подручными средствами – материи. Для замечательного французского мыслителя наш мир был чем-то вроде гигантского часового механизма. Во многом его усилиями удалось популяризировать модель атомизма. Настолько, что ей удалось прорваться в учебные пособия ряда университетов. Настолько, что с ее помощью здание науки развернулось к дремучему лесу психики задом, а к добрым молодцам физикам передом. Настолько, что через ее конструктивное отрицание Исаак Ньютон смог обнаружить фундаментальные принципы своей нетленки «Principia Mathematica».

А потом именно там, на старых добрых Британских островах, пышным цветом расцвело конкурирующее с рационализмом Декарта философское направление эмпиризма. Однако и те предпочли отфильтровать из программы своего исследования чересчур сложные нематериальные материи. Например, Джон Локк ввел в обиход четкое отличие между т.н. «первичными» качествами объектов (такими как их форма, вес или движение) и «вторичными» (запах, вкус, цвет, звук и т.д.). По его мнению, только качества первой категории качества были в состоянии производить у нас объективные ощущения (т.е. такие факты, с которыми согласится каждый), «похожие» на реальность. Вторые же безнадежно субъективны и, следовательно, не заслуживают серьезного внимания научной общественности. И снова мы видим теоретически спорное, но прагматически верное для своего исторического контекста суждение. Именно концентрация на изучении качественных качеств произвело ту физическую науку, которая достигла потрясающих воображение космических модельных высот в современности. С этой позицией пытался спорить другой эмпирист (он же епископ) Джордж Беркли. В его понимании «первичные» атрибуты ничем не были лучше «вторичных». Нет ни малейшей гарантии, что они правильно отражают сущность скрывающейся за ними материи. Может быть, и материи-то никакой и вовсе не существует? Может быть, и вообще никаких предметов-то нет, пока никто на них не глядит? Скажем, камень – кто доказал, что он присутствует, когда мы от него отвернулись? Может быть, он только где-то в ментальном проекторе у Бога на небесах наличествует, оттуда попадая нам в голову в виде готовой идеи? Конечно же, столь радикальные взгляды не могли не вызвать бурной аллергической реакции многих философов. Так, его современник доктор Сэмюэл Джонсон «опроверг» Беркли, пнув камень у себя под ногами. А юрист Владимир Ленин обрушил на религиозного мракобеса гром и молнию своей риторики в ставшей классической работе «Материализм и эмпириокритицизм».

Лапидарные argumentorum ad lapidem чрезвычайно эффективны в забивании аргументов оппонента камнями. Однако некоторые без вины убиенные модели имеют странное обыкновение воскресать. И вот представьте — сейчас, в самом начале третьего тысячелетия мы, озадаченные квантовыми парадоксами, снова потеряли прочную материальную почву под ногами. Оказалось, что некогда неделимые атомы все же расщепляются на целый зверинец невидимых микрочастиц, самое наличие и свойства которых мы выводим исключительно из их интеракции с другими, не менее таинственными невидимками. Случайно ли это? Нет, это результат естественного хода развития наших ментальных моделей. И тем же самым прогрессом объясняется наш проснувшийся интерес к святая святых храма нашей души. Дошли руки у науки заняться и тем, что создало ее саму – сознанием. И осознали мы, что имеем дело с «тяжелой проблемой» («hard problem», по выражению австралийского философа Дэвида Чалмерса) наличия т.н. «квалий» во взаимоотношениях (нет, уже не «души») разума и тела. В чем же заключается ее особенная тяжесть? Продемонстрировать я ее сегодня собираюсь на одном классическом мыслительном эксперименте, но для начала пара собственных слов. Тут я как-то в диалоге с одним из наших подписчиков задал почти Берклианский вопрос – какой цвет имеет море, когда на него никто не смотрит? Аналогично я мог бы спросить – какой звук издает падающее в глухом бору дерево, когда вокруг нет ни души? Или – какой на ощупь кролик, когда его никто не трогает? Всего лишь один ответ (из одного слова) подходит под все три вопроса. Возможно, он окажется неожиданным для кого-то из Вас, тем не менее, это – никакой. Как так?

Я сохраню свое время, не приводя описание механизма зрения (слуха, осязания и т.д.) с точки зрения нашей лучшей современной физической теории. Думаю, что Вы тоже замечательно представляете себе, какие удивительные приключения и превращения испытывают маленькие, но очень шустрые фотончики, задействованные в этом процессе. Это замечательная математическая модель, с проработанным вглубь и вширь объяснением каузального типа. Нет в ней одного – того «сырого ощущения», которое мы величаем цветом. Оно как-то порождается в нас в процессе перцепции, и его просто не существует без смотрящего. Световые волны разной длины и амплитуды, распространяющиеся по всевозможным траекториям, есть. Но без глаза, в который они попадут, картинки не получается. Аналогично вовне сознания живых существ нет боли или наслаждения, красоты или уродства, любви или ненависти, смысла или желания. Особенно очевидным для естественного интеллекта это стало с развитием интеллекта искусственного. Вы думаете, что робот «видит»? Вооруженный самой лучшей камерой в качестве устройства ввода, его процессор всего лишь записывает массив данных в определенные ячейки его памяти, которые потом обрабатывает по тому или иному алгоритму. Положим, существует некоторая программа, которая вычисляет наличие гармонии звука. Это не так сложно сделать, элементарная математика. Результатом ее работы может стать какая-то внутренняя булевская переменная, получившая значение «истина» и исполнение некоторого внешнего действия, например, синтез и вывод наружу речевого высказывания «ну ваще, классно…». Будет ли при этом железяка реально испытывать то, что обычно хотим выразить этими словами мы?!

Интуитивно это кажется абсурдным. Именно это кажется очевидным Томасу Нагелю, высказывание которого мы вынесли на всеобщее обсуждение. «Существование сознания похоже, что означает, что наше физическое описание Вселенной, несмотря на его богатство и объяснительную мощь, является только частью истины». Этот старичок-с-ноготок и профессиональный неверующий когда-то был учеником Джона Ролза, а нынче он — живой патриарх американской философии. Насколько обосновано его утверждение? Одним из стандартных возражений многочисленных противников этого вывода является аналогия с неживой природой. Мы все знаем, что вода – это H2O. Однако когда многие молекулы соединяются вместе, получившийся агрегат обладает новыми свойствами – например, текучести. Соответственно, может быть, и более навороченная программа со временем обретет какие-то человеческие черты, которые мы ошибочно считаем собственной привилегией?! Нет, защищает свою ментальную модель Томас, кардинальное отличие с водой в том, что из нашей теории напрямую выводится необходимость того, что она будет жидкой. Попробуйте сделать тот же вывод из анализа функционирования нейронов или других физических составляющих нашего головного мозга?! Нет, защищает ментальную модель Нагеля Георгий Борский, аналогия ошибочна и по другим причинам. Сколько бы мы ни взяли молекул воды, хоть на стакан, хоть на поллитра, хоть на море по колено или выше его, в вино это ее не превратит. Количество в рост качества здесь без помощи сверхъестественных сил упрямо не переходит. Почему тогда мы полагаем, что какой-нибудь термостат, если ему закрутить побольше интеллектуальности в извилины, вдруг обретет сознание?! Может быть, даже влюбится в батарею и будет согревать ее теплом своего электронного сердца?! Тем не менее, как легко можно догадаться, сея аргументация не привела к образованию консенсуса. Прежде всего, потому, что на конце иглы этой модели смерть физикализма-материализма.

Ну а что же испытанное оружие философов – мыслительные эксперименты? Неужели не нашлось способа подкрутить диоптрии и подкачать интуиции? Конечно же, на эту тему было проведено немало ментальных опытов. О самом известном (на мой взгляд) из них (другого австралийского философа Фрэнка Джексона) я хотел бы сегодня напоследок поговорить. Представьте себе хорошую девушку Машу. Не просто красавицу, а еще и умницу. Но вот беда — злые безумные ученые заточили ее с самого рождения в темнице, в которой организовано дикое освещение – абсолютно все кажется черно-белым. И заставили несчастную узницу изучать физику в каких-то своих корыстных целях. Наша умная Маша выучила при этом абсолютно все факты, законы и модели, которые только в состоянии быть открыты наукой, настоящей или будущей. В том числе все, что касается природы цвета и физиологии его восприятия. Может быть, она даже от черной тоски и незеленой скуки сконструировала себе электронного друга — аппарат, который мог детектировать частоту падающего на него света. Но тут, к счастью, произошла социальная революция, извергов и тиранов отправили в поликлинику для опытов, а всех жертв их бесчеловечного режима выпустили на волю. И вышла Маша в многополярный и многокрасочный мир. Мы ведь с Вами еще помним, что не существовало такой вещи, которой бы она о нем не знала. К тому же ее верный робот всегда рядом и готов помогать. Вопрос – узнает ли она все же что-то новое, посмотрев на залитый солнечным светом свет собственными глазами?! Что краше – ум или краски?!

Мы закончили эту статью одним прекрасным вопросом об одной красивой девушке. А это означает, что Вы вполне вправе ожидать большой конкуренции на право составить ей законную пару – ответ. Машины женихи приглашаются на смотрины в Блог Георгия Борского.

Это уже третья статья на тему «слабосильного ИИ». Уверен, что многие потеряли смысловую нить. Помогу Вам ее отыскать — вкратце содержимое предыдущих серий. А король-то глуп! Именно так, по моему мнению, следовало перевести «The Emperor’s New Clothes» — заголовок книги английского ученого Роджера Пенроуза. Это бы значительно точнее передало аллюзию на знаменитую сказку Андерсена, нежели «Новый ум короля». В той научно-популярной работе содержалось неслыханное по наглости утверждение – царствующая модель когнитивного превосходства роботов над людьми является голой ложью. Георгий Борский с присущим ему безнадежным оптимизмом включился в некогда проигранную борьбу. Было предложено исследовать историю шахмат, понимаемую как квест по обретению знаний в образованном ими микромире. Исследование двух популярных стратегий по алгоритмизации этой задачи – голый перебор и коннекционизм (нейронные сети) обнаружило их несостоятельность. Но насколько успешен был в обуздании поставленной проблемы человек? И не существует ли альтернативных компьютерных решений? Сегодня мы продолжим вести атаку Лукаса-Пенроуза против правящей партии «сильного ИИ».

В классическом определении шахматы триедины – это спорт, искусство и наука. Хотя многое изменилось, об этом до сих пор пишут в большинстве учебников для начинающих. Нас сегодня будет интересовать последняя ипостась в этом списке, т.е. достижения аналитиков. Чем же они отличились? Так называемыми теорией дебютов, эндшпилей и принципами позиционной игры. И снова давайте оставим без внимания первые две составляющие, сконцентрировавшись на третьей. В терминах предложенного нами в прошлый раз «интенсионального» подхода здесь идея в том, чтобы распилить все гигантское пространство мира шахмат на более обозримые области при помощи определенной комбинации атрибутов. Типичное правило представляет собой пару <условие, рекомендация». Например, такой совет, как «развивай фигуры» можно видеть, как <фигура имеет мало возможных ходов, предоставь ей эту возможность>. Эти «условия» таким образом – это просто некие признаки, при помощи которых можно обнаружить особенности позиции. Опытный шахматист распознает сии следы на доске точно так же, как Вы — лица своих знакомых. Это резко сокращает количество тех потенциальных ходов (своих и противника), которые он явно рассматривает, ведь многие из них можно немедленно списать как ошибочные. Поэтому вышеупомянутые принципы можно представлять себе и как компас, при помощи которого производится спортивное ориентирование в позиции и выбор направления к ее усилению. Именно в качестве компонентов т.н. оценочной функции они используются в алгоритмах большинства таких стандартных программ, как «Стокфиш». Именно благодаря им те обрезают дерево расчета до посильного для себя состояния. Именно с их помощью они побеждают людей. И именно они являются четкими аналогами того, что ученые называют «законами природы».

Рассмотрим утверждение, что деятельность по их открытию за долгую историю шахмат была успешной и полезной. Для профессионалов оно самоочевидно. Они понимают, что наше понимание игры постоянно росло, причем во многом именно за счет развития ее теории. Великие чемпионы мира прошлого не смогли бы на равных конкурировать даже с современными мастерами, разве что подучились бы. Впрочем, существует объективный способ прощупать это высказывание на истинность. Достаточно ограничить компьютерные алгоритмы теми позиционными принципами, которые были известны на ту или иную эпоху, а затем пустить их побороться с обычными, необрезанными. Приглашаю скептиков провести этот простой эксперимент в погоне за фальсификацией. Всем же остальным хочу вдобавок пояснить — некорректно полагать, что обнаруженные на сегодня людьми «законы» являются оптимальным набором и полностью исчерпали тему. Гарантий тому нет. Хуже того, некоторые из них могут быть и вовсе ошибочными. Однако этого и не требуется в поставленной нами задаче по обретению знаний. Вполне достаточно того, что они, все вместе взятые, были в целом плодотворными и обеспечивали общий прогресс, развитие моделей. Хорошо, пускай это так, почему тогда не реализовать ту же когнитивную программу при помощи ИИ? Проблема в том, что этот боковой путь натыкается на примерно те же комбинаторные грабли, что и лобовая атака.

Для начала такие заключения весьма нечетко специфицированы. Это типичные «законы» типа ceteris paribus (при прочих равных), столь характерные для рода людского. Возьмем для примера т.н. «Коня Тарраша» (в дальнейшем КТ). Это такая лошадка, которая заблудилась на периферии доски, и ее хорошо бы вернуть поближе к эпицентру сражения. Однако далеко не всегда эта рекомендация работает. В ряде случаев сей привередливый скакун прекрасно себя чувствует на самом краю. Витгенштейн сказал бы, что КТ – кластерное понятие, отдельные экземпляры которого обладают свойством «семейного сходства» друг с другом. Проигнорируем пока эту особенность. Будем считать, что для признака каждой проблемы всегда существует четкий критерий ее локализации. Тогда ее можно представить в виде набора базовых отношений (назовем их «атомами») между фигурами и полями, объединенными логическими «и» или «или». В вышеупомянутом случае это будет что-то типа КТ = “Расположен-на (Конь, h4) ИЛИ Расположен-на (Конь, h5) ИЛИ Расположен-на (Конь, a4) ИЛИ Расположен-на (Конь, a5)”. А собственно «закон шахматной природы» тогда гласит: «КТ – это плохо». Человек получает подобного рода КТ-обобщения Как-То через интуицию. Как предполагается это сделать при помощи машинного разума? Собственно, выход на первый взгляд единственный – последовательным перебором гипотез и их проверкой. Давайте прикинем, насколько это реализуемо. В шахматах наличествуют следующие объекты: 64 клетки и 12 типов фигур. Они могут находиться в различных отношениях друг с другом. Приведенный выше «Расположен-на» — только одна из многих возможностей. Совершенно необходимы еще «Защищает», «Защищен», «Нападает», «Атакован» и много других. Кстати, совершенно непонятно как обрести даже их. Строго говоря, из полученных с раздачи правил игры не следует даже то, что не следует подставлять свои фигуры под бой. Опять же абстрагируемся и от этого. Подсчет по списку текущих «правил» произведет больше 10000 атомов (причем это округлено сильно вниз). Теперь их надо еще сцепить логическими скрепками, которых в теории может быть бесконечное количество. На практике людьми используется, конечно же, конечное число, однако такие понятия как «пешечная цепь» или «структура» могут охватывать всю доску и в нашем каноническом написании представлять из себя конъюнкцию из нескольких десятков членов. Давайте и здесь упростим задачу нашему полупроводниковому другу, пусть их будет ровно 10 штук. Каково тогда получится пространство возможных гипотез? Ни в блоге сказать, ни калькулятором посчитать – зашкалит. А ведь их еще все надо по очереди проверить, на выборке из многих сыгранных партий. И ведь мы еще не дошли до рекомендаций, которые имеют схожую структуру.

Итак, разрезание пространства феноменов на понятия и формирование гипотез из них тоже производят комбинаторный взрыв впечатляющего масштаба. Шапка Мономаха, хоть и тяжелая, хоть и железная, нисколько от него не спасает. Ну, а что же человек, как поживает он в столь нечеловеческих условиях? Представьте себе, замечательно! История шахмат насчитывает не одно столетие, но до самого конца девятнадцатого века наукоемкие достижения в этой дисциплине исчерпывались однострочниками типа «пешка – душа шахматной партии» и общим эстетическим впечатлением от «стиля Морфи». Первым «ученым» по праву считают первого официального чемпиона мира Вильгельма Стейница. В дальнейшем аналитическая деятельность бурно развивалась через творчество уже известного Вам доктора Тарраша, еще неизвестного Вам теоретика Нимцовича и многих других. К настоящему моменту она практически выдохлась в удивительной синхроничности с наступлением нового тысячелетия и новой эры «комповщины». Таким образом, длилась она немногим более ста лет. А сколько в ней принимало участие людей? Совсем недавно в продаже был отрывной календарь с нанесенными на него датами рождения гроссмейстеров всех времен и народов. Их на тот момент было меньше тысячи. Сравните это с бесчисленными полчищами роботов, которые совершенно необходимы для получения хотя бы одного из открытых шахматистами «законов».

Но этого просто не может быть, скажете Вы! Наверняка где-то Георгий Борский смухлевал. Нет, все было предельно честно, но это и в самом деле только шах глупому королю. В логическом пространстве еще пара клеток, на которые он может удрать. Первое, что приходит в голову – предположение, что для шахмат принципы оптимальной стратегии могут сформулированы значительно проще и, соответственно, могли быть обнаружены алгоритмом значительно быстрее. Но каким же умом тогда человек обнаружил свои, пусть заумно сложные, но эффективные конструкции? Более серьезно другое возражение — отрицание уникальности способа обнаружения «законов природы» посредством перебора всех возможных гипотез. Может быть где-то наличествует всем алгоритмам алгоритм, и вот он-то и работает у нас в мозгах?! Увы, упрямая математика отрицает наличие этой дыры для общего случая. Такой алгоритм возможен только ad hoc, для строго определенного домена. Самый же правдоподобный довод (который можно использовать в комбинации с предыдущим) гласит, что люди просто рассуждали по аналогии. Шахматы, и в самом деле, создавались по образу и подобию средневековых баталий. Соответственно, не составило труда сообразить, что надо жрать чужое и не отдавать свое, что центр лучше окраин и т.д.. Оба последних суждения, тем не менее, по моему мнению, недостаточно убедительны, поскольку всего лишь откладывают проблему на один ход. Откуда тогда мы обрели столь эффективную стратегию в странной игре по имени жизнь? Неужели кто-то полагает, что ее размерность меньше шахмат? Там ведь еще и правила меняются прямо на ходу и от хода к ходу. В ответ принято кивать на эволюцию. Но позвольте, нельзя же эту даму постоянно эксплуатировать в качестве заместителя Всевышнего. Она уже, чай, совсем старенькая старушка. Если мы ее размещаем в нашем мире, то придется подчиняться его законам. Каким образом ей тогда удается регулярным образом преодолевать проклятие чертова Черча (схожим образом полемизировал на эти темы американский философ Джерри Фодор в своей плохо понятой книге «What Darwin Got Wrong»)? Тем не менее существует укоренившаяся привычка воспринимать гипотетический эволюционный генератор случайных событий как генератор чудес. Это мощный модельный редут, который мне в одиночку не преодолеть. Однако здесь, вероятно, поможет другой способ. В одной из недавних статей из серии «История моделей» я описал «Тест Сталкера», предложенный мной на замену «Тесту Тьюринга». Конечно же, это было сделано вовсе не только для потехи телечитателей, наличествовал и расчет на много ходов вперед. Представим себе некую новую детерминированную интеллектуальную игру с самыми дикими правилами, которые никак не напоминают наш мир. А теперь представим себе очень много таких игр. Возникновение для них успешных теоретических познаний при помощи людей эмпирически опровергнет вышеприведенные аргументы и поставит победный мат в нашей затянувшейся партии.

Да, шахматы и в самом деле модель жизни. Конечно же, полученные нами результаты полностью переносимы на науку, искусство и многие другие сферы нашей креативной деятельности. Во всех них мы как-то обнаруживаем релевантные понятия и генерируем адекватные гипотезы. Мы каким-то путем обнаруживаем пути в столь непохожих друг на друга гигантских мирах. Что это, Геделевская интуиция Платоновских идей? Может быть, оно так и есть, но эта этикетка никак не объясняет механизма работы феномена. Как же людям удается перейти через черту Черча? Роджер Пенроуз искал объяснение в квантовых процессах внутри нейронов нашего головного мозга. Георгий Борский предполагал, что мы находимся в контакте с загадочным миром моделей. В любом случае, наихудшей стратегией мне представляется отрицание самого наличия этого феномена. В мире шахмат научная составляющая в современности практически вымерла, остался один только голый спорт. Произошло это всего лишь потому, что шахматисты стали воспринимать себя как приставку к победителю-компьютеру, как его устройство ввода-вывода. Точно также мы можем сделать роботов, которые будут замечательно функционировать в нашем физическом мире. Точно также произойдет это при помощи разработанных нами же эвристик. Однако любое существенное изменение в «правилах игры» – и они окажутся беспомощными выработать новую стратегию поведения. Так стоит ли прославлять столь глупого короля?! Вряд ли я смогу закончить эту статью лучше, нежели цитатой американского философа Хьюберта Дрейфуса, который еще в семидесятых годах прошлого века выразился так: «Люди начали воспринимать себя как объекты, встраиваемые в негибкие вычисления … машин… Наш риск не в наступлении эры суперинтеллектуальных компьютеров, а в выведении расы субинтеллектуальных людей»…

Итак, несмотря на приложенные усилия, нам так и не удалось заматовать с виду совсем голого короля. Нет ли других направлений для атаки на модель безраздельно правящего материализма? Некоторые философы полагают, что такой путь существует и лежит он через хорошо известные каждому из нас вещи, которые они называют квалии. Некоторые читатели нашего блога выказали интерес к этой тематике. Я вынужден прервать намеченную программу передач для удовлетворения их пожеланий. Sentio ergo sum – в Блоге Георгия Борского.

В начале были анекдоты на кухне. Отксеренный Солженицын, «Покаяние» и ГКЧП были потом. Насколько банальная болтовня оказалась эффективна в расшатывании могучего советского строя?

Можно ли вообще такими скромными средствами оспорить могущество правящих ментальных моделей? В начале у нас были просто смутные ощущения обмана — уж слишком приторно лубочную картинку рисовали учебники и показывал телевизор. Мы долго не верили этим чувствам, поскольку они противоречили всему, что мы выучили. Однако постепенно снежный ком неортодоксальных фактов нарастал и превращался в ледяной кулак. С его помощью мы разрушили гигантскую стену лжи и, счастливые открывшейся перспективой, немедленно начали возводить новую. А сейчас мы удивляемся тому, что когда-то позволяли себя так одурачить. В начале совсем другой истории был английский философ Джон Лукас. Именно ему принадлежит честь (или бесчестие?) исторически первой формулировки утверждения о «слабосильности ИИ», которое оказалось в фокусе нашего внимания в предыдущей статье. Если в четырех словах, то его можно сформулировать так: искусственный интеллект слабее естественного. Конечно же, не в манипуляциях с гигантскими цифрами или массивами данных, или любой другой легко алгоритмизируемой механической деятельности. Речь шла о тех задачах, которые принято величать креативными. А потом был Роджер Пенроуз, влиятельный ученый с мировым именем, который тоже решил подать свой голос в защиту этой модели. К моменту выхода его книги «The Emperor’s New Clothes» в большой тираж фанфары нашей прессы без устали трубили бессмертную славу грядущему царству роботов. Поэтому прозрачный намек на знаменитую сказку Ганса-Христиана Андерсена легко расшифровывался. В известном каждому с детства сюжете о прозрачном одеянии одного невзрачного монарха тоже была чисто эпистемологическая начинка. Чему следует верить – собственным глазам или признанным авторитетам?

Однако, в отличие от чудесной сказки, в нашей с Вами реальности от этого гласа народного из толпы решительно никто не прозрел. Напротив, на презренное разброд, шатание и болтание накинулась вся королевская рать. Что там скворчит этот глупый малец? Пусть это голая ложь, самодержца не трожь! Юную модель сбросили со стены, а осколки развеяли по ветру. Чтоб не пришлось самому кости собирать, еретик Пенроуз предпочел замолчать. Откуда столь непредвиденный классиками мировой литературы результат с одной стороны и такое верноподданническое рвение с другой? Дело в том, что сторонникам ортодоксии есть что терять, помимо своих цепей «сильного ИИ» (напомню, наша версия этой пропозиции несколько отличается от той, которую атаковал Джон Серл своей «Китайской комнатой»). Если верить тезису Черча-Тьюринга (а нет ни малейших оснований иметь сомнения на его счет), то при помощи наших компьютеров можно сделать абсолютно все, что в принципе вычислимо средствами нашего физического мира. Предположить, что жалкие двуногие и бесперые в состоянии перепрыгнуть через их теоретически известные ограничения (прежде всего, в решении комбинаторно сложных задач) – так и в пучине религиозного мракобесия можно сгинуть! Отступать просто некуда – за спиной господин великий физикализм-материализм.

Каковы же были основания для критики существующего строя? Роджер Пенроуз, будучи математиком, вслед за Джоном Лукасом замахнулся на строгое демонстративное доказательство своего утверждения. Однако сил чистой дедукции для импичмента безраздельно царствующей ментальной модели банально не хватило. Это было очевидно самому Пенроузу, который называл свое построение «спекулятивным», т.е. не претендующим на большее, чем муссирование мутных интуитивных ощущений лжи. Многочисленные критики обнаружили в цепи его рассуждений не менее многочисленные слабые звенья. С тех пор прошло без малого тридцать лет. Что изменилось с тех пор? Наш мир от этой эскапады ничуть не пошатнулся. Напротив, продолжил вращаться в выбранном направлении. Голый король стал уже, пожалуй, императором, городов и весей диктатором. Гигантские подати ему платят соединившиеся пролетарии и буржуи всех стран золотого миллиарда, многополярного мира черного золота и многие другие. Одни ожидают от него прорывов в еще более золотой век. Другие задрожали и упали в обморок, ожидая неминуемый апокалипсис. Однако, с моей точки зрения, партия Лукаса-Пенроуза еще отнюдь не проиграна, в их ментальной позиции наличествуют скрытые резервы. Сегодня я постараюсь не математикой, так философией внести свой скромный вклад в расшатывание неприступных бастионов моделей робототеистической ортодоксии. Кто-то всегда за тех, кто побеждает. А вот я всегда за тех, кого обижают. Типичная борьба Борского в стиле безнадежного оптимизма — мы пойдем другим, блоговым путем.

Каким именно? Сперва постараемся собрать Шалтая-Болтая из разбитой скорлупы, взболтаем старую болтушку. Обратим внимание на то, что тезис «слабосильности ИИ» можно (возможно, еще несколько слабее) переформулировать так: «Существует некая полезная деятельность, в которой человек может функционировать эффективнее, чем компьютер». Под «полезностью» здесь понимается нечто прагматически ценное относительно наших шкурных интересов. Этот предикат нужен для того, чтобы исключить, например, «нечестность». Люди в этом большие мастера, но сие достижение не делает им чести. Что же мы ценим больше всего? В данном когнитивном контексте, конечно же, знания. Ментальные модели сделали из обезьяны homo sapiens. Именно селекция самых адекватных из них – самое важное для нашего рода занятие. Итак, повестка дня принята, приступим к прениям. Для доказательства истинности вышеприведенного утверждения (благо оно экзистенциального типа) достаточно привести всего лишь один эмпирический пример. По моему убеждению, таковых на самом деле в истории моделей можно обнаружить великое множество.

Проблема заключается в том, что не так-то просто точно вычислить масштабность решенных человечеством творческих задач. Среди них, однако, есть одно важное исключение – шахматы. Как, скажете Вы, разве как раз эта игра не является прямым свидетельством обратного? Разве софт на мобильниках не даст фору большинству любителей? Разве сильные движки не обыгрывают чемпионов мира? Это и в самом деле так, что я вовсе и не собирался отрицать. Но я сегодня буду говорить об ином – не о сравнительной практической силе белковых и кремниевых шахматистов (т.е. об их умениях), а об их сравнительных способностях по познанию мира (т.е. по приобретению знаний). В данном случае по познанию микромира древней забавы королей. Как же устроить это состязание? Для начала представим себе, что шахматы изобрели ровно пять минут тому назад. То есть, у соперников нет совершенно никаких наработок, помимо правил. А теперь посмотрим, на что способны железные рыцари против беззащитных созданий, вооруженных одними голыми мозгами. На старт… Внимание… Часы запущены! Ваш ход, маэстро И.И.!

Голым перебором эту задачу не побороть. Шахматы – игра конечная, т.е., количество уникальных позиций в ней ограничено. Тем не менее их слишком много, больше, чем атомов во Вселенной. Если четырнадцать миллиардов компьютеров, работающих в четырнадцать миллиардов раз быстрее текущих, заставить считать четырнадцать миллиардов лет (прошедших с сотворения мира), то они с гигантским запасом не справятся. Можно, конечно, попробовать распутывать с самого конца – с максимально простых окончаний. Именно по этому принципу построены т.н. таблицы Налимова – на каждую позицию в них приведены лучшие ходы. Рассчитаны они в настоящее время вплоть до 7 фигур, а требуется 32, причем сложность задачи с добавлением каждой возрастает экспоненциально. Это когнитивный тупик, как из него выходить? Оказывается, есть и такая партия! Для этого достаточно сообразить, что вовсе не обязательно задавать пары <позиция x, оптимальный ход y> табличным образом (давайте назовем такой подход «экстенсиональным»). Если найти формулу-алгоритм, которая будет успешно делать из иксов игреки, то мы справимся с данной задачей значительно меньшими затратами (а этот путь будет у нас «интенсиональным»). Но где же зарыта искомая функция?

Почти на поверхности нашего головного мозга, если пользоваться нейронными сетями. Честно говоря, как в точности работает биологическая разновидность оных, до конца неизвестно. Зато их математические модели хорошо изучены. По существу, они представляют собой такой универсальный преобразователь входов в выходы, который посредством подбора набора коэффициентов может аппроксимировать произвольную кривую. На самом деле, почти произвольную. Предположим, что наша кривая на самом деле является прямой. Тогда для ее реконструкции достаточно всего лишь двух параметров – угла наклона и смещения. Однако это случай вырожденный. Если она не окажется достаточно «гладкой», то и настраиваемых параметров потребуется ничуть не меньше, чем строк в таблице Налимова. Обладает ли идеальный шахматный алгоритм таким атрибутом «гладкости» — вопрос, конечно, интересный, но полностью нерелевантный тому, что мы желаем от него получить. Прошедшая полный курс обучения нейронная сеть, может быть, и будет безумно сильно играть, но при этом окажется «непрозрачной» для ума. Она не будет содержать того, что мы хотели раздобыть — «знания». Другими словами, ее турнирные успехи будет невозможно сохранить, передать другим и, тем более, перенести в другой домен. Коль скоро цель нашего интеллектуального занятия «полезность», то и это путь в никуда. А ведь именно по этому пути пошли все наши лучшие шахматные движки, не сделав ни малейшего вклада в теорию игры.

Позвольте, но ведь люди ее как-то создали? Означает ли эта фундаментальную шаткость позиций «сильного ИИ»? Не прав ли тогда был Пенроуз, когда заявлял: «[У меня есть] чувство “очевидности” того, что, хотя многое из происходящего в ментальной деятельности могло бы работать как компьютер, сознательный разум в целом не является таковым». Увы, это всего лишь показания детектора лжи внутри него. Да и то рассуждение, которое мы привели до сих пор, не может считаться даже доводом ни в пользу «очевидности» этого чувства, ни в пользу нашей версии тезиса «слабосильного ИИ». Необходимо сначала доказать, что созданная шахматистами теория была чем-то «полезным». А затем еще и показать, что не существует другого способа достичь того же самого алгоритмическим путем. Мало самому увидеть голого короля, надо еще доказать всему миру его наготу, подчеркнув его отличие с модно одетой моделью. Поэтому статус всего, что было сказано до сих пор, пока не выше, чем типичная блоговая болтовня. Но это была только присказка. Настоящее шатание основ будет впереди…

Итак, наша дуэль с «сильным ИИ» хоть и состоялась, но снова перенесена. Партия откладывается. В позиции белых налицо некоторый кризис жанра. Срочно требуются свежие идеи. Самое время заглянуть за плечо человеческому Е.И. Как он решал проблему приобретения знаний? Идет охота на голого короля – в Блоге Георгия Борского.

Сегодняшнюю статью я, пожалуй, начну с анекдота. Бородатого и пошлого. Мою доселе белоснежную репутацию, возможно, несколько спасет мотивация – желание проиллюстрировать с его помощью в сжатой и доходчивой форме суть одного популярного некогда направления в психологии. Итак, бихейворист говорит бихейвористочке непосредственно после акта большой любви: «Тебе было хорошо. А как было мне?» А теперь поясню, над чем именно надо смеяться. Бихейворизм как программа научных исследований возник в продолжение традиций эмпиризма (его корни простираются как минимум до Дэвида Юма). Во многом это был протест против засилья мощных в те времена спекулятивных моделей фрейдизма. Его основной тезис был очень прост – редукция психики к внешне наблюдаемому поведению (behavior по-английски, откуда и происходит название). Другими словами, что там внутри происходит – не суть важно. Все, что нас интересует, регистрируется наблюдениями со стороны (именно в этом соль вышеприведенной шутки). Формула «стимул – реакция» была предложена как шаблон, который был способен описать без исключений все аспекты жизни без исключений всех живых существ. Практически вся первая половина прошлого века прошла под знаком доминирования этих моделей. А потом, уже в районе шестидесятых, грянула когнитивная революция, запущенная рядом публикаций, в которых выделялись работы Ноама Хомского. От этого мы стали просвещенные и теперь полагаем, что все же имеет смысл просветить тот черный ящик, который расположен у нас в голове. Теперь мы обнаружили внутри него много черных ящичков поменьше, и так далее матрешкой вплоть до самого низа. Теперь мы проводим время за рисованием многочисленных квадратиков, соединенных стрелочками между собой (философы с некоторым презрением именуют это занятие boxology — квадратикологией).

Однако в то далекое послевоенное время, когда знаменитый Алан Тьюринг предложил свой не менее знаменитый тест по проверке искусственно сделанной интеллектуальности, это его счастливое будущее, ставшее нашим с Вами заурядным настоящим, еще зрело в телах ментальных моделей будущих героев когнитивного прорыва. Поэтому неудивительно, что предложенный им критерий изрядно попахивал бихейворизмом. Ведь тот судья, которого он предложил нанять на должность эксперта, должен был вынести вердикт по этому поводу исключительно на основании внешнего поведения оцениваемой программы. Если ей в процессе общения удастся задурить ему голову так, что он примет ее за настоящего человека, стало быть, и интеллект у нее самый настоящий, хоть и без головы. Именно так говорил Тьюринг. В его оправдание можно предложить очевидное влияние главенствующей на тот момент парадигмы в психологии. Но и не только это. Не стоит забывать, что в его время разработка подобного рода софта казалась совершенно несбыточной фантастикой. Но сегодня мы собираемся подводить итоги обсуждения мыслительного эксперимента под названием «китайская комната». И сегодня уже я вынужден буду судить эту модель без малейших скидок на исторический контекст. И здесь я (надеюсь, что под всеобщие аплодисменты нашей аудитории) присуждаю победу по очкам Джону Сёрлу. На мой взгляд, ему удалось убедительно показать, что, хотя тест Тьюринга и является необходимым условием обнаружения интеллектуальности компьютеров, на достаточность он никак не тянет. Предположим, что диалог с человеком оказалось возможным реализовать посредством гигантского тупого перебора. В «голову» алгоритма и вовнутрь китайской комнаты все же придется заглянуть, чтобы убедиться в качественной осмысленности того, что там происходит — метода машинного «мышления».

Однако Джон пытался свалить вовсе не этот относительно хилый тезис, и даже не слабый, а т.н. сильный ИИ (Искуственный Интеллект). Напомню, что он под этим понимал утверждение об отсутствии всяких отличий между искусственным и естественным разумом. Удалось ли ему осуществить задуманное? Боюсь, что в данном случае истина мне дороже не менее чем Аристотелю. Доводы «системного ответа» (правда, не в изложении Дэниела Деннета) мне кажутся более убедительными. «Китайская комната» показала нам под микроскопом отсутствие осмысленности исполнения единичных инструкций компьютером. Однако отсюда напрямую не следует безнадежная тупость всего помещения как системы. Положим, самый настоящий белковый человек собирается отправиться из пункта А в пункт Б. Теперь, если мы покажем в замедленной съемке и приличном увеличении (до сюрреалистических масштабов) любой этап этого пути, то тоже получим совершенный маразм на каждом шаге. Положим, отправимся напрямую в мышцы. Тогда там мы увидим сигналы, отправленные на нервные окончания, подтягивание миозина и актина друг к другу, сокращение саркомера и т.д. Большого интеллекта для всей этой работы тоже не требуется. А ведь рассмотренное все целиком эти действия составляют вполне разумное перемещение в пространстве, которые мы исполняем пачками ежедневно.

Конечно же, Джон прекрасно понимал справедливость подобных доводов. Его главный контраргумент – т.н. интенциональность. А это что такое? Философское понятие, которое я, в принципе, не хотел бы вводить в лексикон нашего блога. Не хотел бы потому, что оно плохо ложится на русский язык. И еще потому, что его легко можно спутать с интенсиональностью (отличие всего в одной букве в середине). Но самое главное в том, что далеко не все слова, которыми мы оперируем, прагматически полезны. Это только кажется, что ментальная мебель – движимое имущество. На практике с ней зачастую приходится жить всю жизнь. Конкретно это слово, скорее всего, этимологически происходит из латинского выражения «intendere arcum in», что означает «метиться куда-то», а исторически этот термин потребовался в контексте психологии. Дело в том, что в описании нашего сознания, где постулировалось присутствие одних только пропозиций, их объектов и логических операций над ними, чего-то явно не хватало. С точки зрения ТМ это все мелкие ошметки наших моделей. Ну а если именно их принять за первооснову? Тогда становится очевидно, что мы еще что-то делаем со всем этим ментальным хламом. Например, верим во что-то, надеемся на что-то, любим кого-то, боимся или желаем чего-то, находим смысл в чем-то. Вот и было решено объединить под одной вывеской все такие понятия, у которых существует направленность на эти «что-то», «кого-то» или «чего-то». Т.н. «душевные движения», о которых мы много говорили на ранних стадиях развития БГБ, являются подклассом вышеизложенного. С моей точки зрения, это значительно более плодотворное понятие, поскольку я вижу его конкретное применение и в метафизике, и даже в этике. Однако ничего не поделаешь, теория интенциональности во многом развилась благодаря усилиям Джона Сёрла, поэтому нисколько не удивляет, что он размышляет именно в этих терминах. Так вот, именно эту ментальную направленность он и не нашел в манере функционирования искусственного интеллекта. Этот его тезис значительно более сложно опровергнуть, однако увы, в явном виде он никак не защищается при помощи рассматриваемого нами мыслительного эксперимента. Именно поэтому я отказался принять его в рассмотрение при вынесении своего приговора один параграф тому назад.

На вышестоящей точке я хотел бы выйти из «китайской комнаты» и немного подышать свежим воздухом мира моделей в ее окрестностях. В дискурсе вокруг и около сильного ИИ можно обнаружить не только сказания о сознательных компьютерах, но и целый ряд других, не менее сильных утверждений. В частности, меня лично задевает идея о том, что и в чисто когнитивной деятельности ИИ мощнее человека. Причем уже сейчас намного, а в перспективе и вовсе активно обсуждаются сценарии технического апокалипсиса. В них мы с Вами переходим в категорию домашних животных для роботов. В подтверждение этого тезиса приводятся бесспорные успехи ИИ в деле шахматной игры, уборки помещений, стрижки газонов и т.п. Интересно, что подобного рода вопросы интересовали философов задолго до возникновения компьютеров. И они отвергали эту идею как несостоятельную. Вот как, например, высказался Рене Декарт в «Рассуждении»: «Хотя … машины могли бы сделать многие вещи не хуже или даже лучше, чем люди, в некоторых других они неизбежно будут беспомощны. Причиной тому то, что разум – универсальный инструмент, в то время как органы машины должны быть организованы определенным образом для каждого определенного действия. Отсюда следует, что практически невозможно иметь столько различных устройств в машине, чтобы заставить ее вести себя в различных обстоятельствах жизни так, как это может разум». Конечно же, он в семнадцатом веке подразумевал под «машиной» совсем не то, что мы. Тем не менее, общий смысл его возражения на удивление современен.

Схожие мысли уже в пост-Тьюринговском ментальном пространстве двадцатого века высказывал английский философ Джон Лукас, а за ним ничуть не менее — английский математик Роджер Пенроуз. Дело в том, что существуют чисто теоретические пределы интеллектуальности ИИ — планка, выше которой прыгнуть ему не дано по своей природе. А вот люди, по их мнению, каким-то образом через нее спокойно сигают. Я желаю окрестить на БГБ-шном языке эту модель «слабосильный ИИ». Насколько она адекватна? И в самом деле, машина Тьюринга (по образу и подобию которой построены все наши компьютеры) имеет ряд особенностей. Она замечательно (и, самое главное, в сжатые сроки) выполняет конечную последовательность инструкций. При всем при этом она с трудом переносит алгоритмы, в которых надо справляться с комбинаторными взрывами и тем паче пасует перед бесконечностями. Было установлено (строго демонстративно доказано), что ряд задач (типа т.н. «проблемы остановки») решить она не может в принципе, а другие для нее NP-сложны (т.е. если их пытаться побороть тупым перебором, то на это уйдет слишком много времени). К этому классу задач относятся прежде всего те интеллектуальные занятия, которые мы называем творческими. Итак, в этой модели человек слаб в скорострельности, но силен в креативности. Напротив, компьютер силен быстродействием, но слаб гибкостью мышления. Так является ли ИИ на самом деле слабосильным?!

Главная Ахиллесова пята аргумента Лукаса-Пенроуза в том, что недостаточно корректно указать на слабость искусственного интеллекта, требуется еще проиллюстрировать фактами силу естественного. Для успеха этого предприятия было вполне достаточно одного единственного примера. Увы, они были оба сильны в математике, но не в истории… Надо бы дедушкам помочь, как Вы считаете?! И тут, на самом интересном месте — я опять не уложился в выделенный мне информационный квант… Ничего страшного. Продолжение следует в Блоге Георгия Борского…

— А здесь нечисто играют!

— Знаю, но в этом городе только одна игра…

Примерно через такой пассаж в самом начале прошлого века в английский язык просочился популярный нынче мем “the only game in town” — вынужденного неприятного выбора. Сразу даже не соображу, как его аккуратнее перевести на русский. В советские времена со схожей семантикой активно использовалась «принудиловка» или даже «Сталинград». Не уверен, что сейчас они еще живы?! Во всяком случае, они как нельзя лучше подходят для того, чтобы описать состояние некоторых моделей в науке. Возьмем, например, дарвинизм. Понятно, что эта модель застряла на начальной фазе, поскольку объясняет все абсолютно факты о прошлом, при этом не генерируя никаких эмпирически тестируемых гипотез о будущем. Уж как не журил сею менталку Карл Поппер, пришлось и ему покривить своими высокими принципами фальсифицируемости и назвать ее «метафизической программой исследований». Добавим по Имре Лакатосу — «дегенерирующей», поскольку пора бы уж произвести что-то более существенное, нежели занимательные истории типа «откуда у слоненка длинный хобот». Однако сделать ничего с этой обленившейся от избытка веры в нее особой пока не получается в принципе, поскольку другой игры в Академгородке не предусмотрено. При этом она ведь — один из тех китов, на которых покоится земная твердь современных представлений о мире. От такого режима питания и гиподинамии неизбежно развивается ожирение. Рекомендации очевидны – необходимо движение! Глядишь, с ее развитием все-таки завертится что-нибудь еще?! Во многом схожая ситуация наблюдается и с моделью «сильный ИИ», известной нам с предыдущей статьи, поскольку она — почти прямое логическое следствие другой акулы большой науки, безраздельно царствующего физикализма. Вспомним многочисленные «коль скоро», которые мы обсуждали в прошлый раз. Биология должна полностью основываться (через химию) на физике, ибо другого не дано. Следовательно, мы не имеем права предоставлять живым организмам особый статус. И еще раз, следовательно, мы nolens volens подписаны на робототеизм. Выведение полностью разумных и сознательных железяк в наших программистских инкубаторах — только вопрос времени. Эта линия рассуждений настолько естественна, что не приходится удивляться изобилию рыцарей, у которых возлюбленная дама сердца — модель искусственного интеллекта.

Давайте на один параграф отойдем от этой линии чуть наверх, в мета-контекст. Когда я впервые увидел «Гараж», мне было примерно двенадцать лет. Однако даже полностью прозомбированному тогда марксистской идеологией средней школы подростку было ясно – это памятник эпохе. Как впоследствии выяснилось, надгробный. А вот сейчас, когда мне предстоит рассказать Вам об известном американском философе Дэниеле Деннете, то сразу вспоминается Вячеслав Невинный в роли профессионального конформиста из вышеупомянутого фильма. Дело вовсе не в общих габаритах. Тучность в философии – не порок, о чем убедительно свидетельствует бычья комплекция Фомы Аквинского (увы, мне в клуб великих и избранных по этому критерию не попасть). И причина даже не до конца в самой фразе Карпухина «Да, мне нравится наше правление»! Скорее, это пропитанная искренней верой убежденность в своей правоте, которую замечательно удалось продемонстрировать (по крайней мере так мне это в свое время показалось) замечательному актеру при ее исполнении. Говоря короче, у меня возникла прочная ассоциация между этими двумя персонажами и потрясающей эффективностью советской пропаганды. Простые модели на удивление убедительны. Убеждают наповал и наотмашь. Поражают безжалостно всех подряд, включая женщин и детей. Если кто и в состоянии выстоять под ураганным огнем их неотразимой риторики, то лишь предварительно прожженные еретики, в чьих рядах я оказался милостью полной аутодафе жизни. Поэтому моим ментальным моделям ровным счетом ничего не грозит, когда я погружаюсь в творчество Дэниела. И, отстранившись, я не могу им не восторгаться – столько мощного напора, непоколебимой уверенности в себе, удачных примеров, метких однострочников, сочных эпитетов! Я как будто возвращаюсь в свое детство и снова чувствую себя пионером, которому мудрые наставники рассказали о том, как устроен мир, а заодно на своем личном примере показали, как следует жить. Д.Д. — не просто философ, он еще и беспощаден к врагам рейха. Один из Четырех Всадников … нет, не Апокалипсиса, а партии Нового Атеизма. Цель ПНА – распинать по обочинам светлого пути науки недобитую религиозную контру. Ну, а моя цель на сегодня – познакомить Вас с тем, во что это выливается в общем направлении «китайской комнаты».

Наш краткий мета-анализ не должен приводить к предвзятости по отношению к моделям Дэниела. Среди них есть немало особ, достойных почтения и даже любви. Например, мыслительные эксперименты он величает “насосами интуиции” (intuition pump) – хоть и не без оттенка презрения, это с моей точки зрения удачная метафора. Заслуживает уважения и его акцент на асинхронной и параллельной работе нашего сознания. Каждый отдельный процесс внутри психики он по сложившейся (задолго до него) традиции называет демоном. Поскольку постулируется, что таковых очень много, то образуется настоящий питомник — «пандемониум». Деннет – функционалист до костей мозга. Это направление является одним из главенствующих в философии разума и как нельзя лучше подходит тем, кто всегда за тех, кто побеждает. Его основной тезис, однако, тоже не лишен здравого смысла – предполагается, что сознание к мозгу относится так же, как софт к харду. Здесь важно не перерасширить модель без нужды, они от этого быстро и злобно добреют. Как убедительно рассказал нам другой американский философ, Хьюберт Дрейфус, еще задолго до Сёрла, многие наши наивные менталки «компьютера» в собственной голове могут быть ошибочными. Он вовсе не обязан быть цифровым, т.е. вполне может оказаться аналоговым. Его архитектура не обязана быть Фон-Неймановской, т.е. может не иметь «памяти» в этом понимании. Его программа не обязана быть алгоритмизируемой в смысле Тьюринга, т.е. может не быть последовательностью исполняемых инструкций. Наконец, по мнению ряда других философов, свойства нашего сознания не обязаны ограничиваться одними вычислениями, т.е. могут вызывать феномены типа наличия т.н. «квалий» — наших качественных «сырых» ощущений (таких, как цвет, звук или боль).

Однако Деннет не следует нашим правилам трех-не и решительно отбривает настырные сомнения за надоедливостью. И в самом деле, для них нет места ни в классическом функционалистском сознании, ни в физикалистской картине мира. В ответ на резонный вопрос – неужели роботы помимо произведения вычислений будут испытывать радость или печаль, ведь оные совершенно никак не выводятся из общих принципов их построения, он пышет риторическим жаром: «В самом деле? А почем Вы знаете, что они там будут или не будут делать? Виталисты ведь тоже полагали, что DNA и протеинов недостаточно для создания живых существ, без мифической elan vital!» Вот это уже чистая нечистая сила демонических мета-ляпов. Обвинять коллег в «витализме» на культурном современном философском языке все равно, что в «идиотизме» на русском. Ошибка с этой аналогией должна быть немедленно очевидна для столь выдающегося мыслителя, тем более функционалиста. В чем она заключается? Дело в том, что существует принципиальная разница между нашими т.н. функциональными и феноменологическими понятиями. Первые мы никак не регистрируем, но постулируем их наличие, когда становится необходимым завести местодержатели для интересующих нас каузальных связей. Например, о том, что у электрончика есть одна маленькая штучка под названием спин, нас убедили эксперименты. Причем, он так здорово спрятан, что мы никогда его не увидим. Если прав философский анти-реализм, то даже по отношению к этой стопроцентно научной модели мы не имеем права утверждать то, что она реально существует. Что же тогда говорить о создании сущностей без какой-либо проверки эмпирикой! Исторически мы создавали мифические персонажи именно функциональным путем. Таковыми, например, являются Бог (это то, что создало наш мир и обитает в головах у верующих) или демоны (а это то, что обитает в голове у Деннета и создало его мир).

Однако наши субъективные чувства или переживания формируют принципиально другой класс понятий. Конечно же, и они могут нас обманывать, но, в целом, мы имеем право доверять сенсорной информации и интроспекции. Заблуждения геоцентризма были вызваны вовсе не нашими датчиками (они показывали перемещения небесных светил по отношению к нам), а функциональной моделью, которая была построена для их объяснения. Квалии даны нам в ощущениях в не меньшей степени, чем все остальные предметы вокруг нас. Отрицать их реальность, конечно же, можно. Но на тех же основаниях можно было бы вычеркнуть из реестра бытия Землю, Солнце или Дэниела Деннета. Впрочем, героя нашей сегодняшней статьи это несколько не смущает. Более того, он пошел гораздо дальше по пути опрокидывания устоявшихся догм. С его точки зрения, не бывает не одних только эфемерных «квалий». В мусорную корзину предлагается отправить и наше презренное «Я». Размах его мысли поражает воображение – неужели наше восприятие самих себя как принимающих продуманные решения личностей тоже обманывает нас?! На самом деле логика этого неожиданного вывода на удивление проста. Коль скоро сознание представляет собой запутанный набор вычислительных процессов-демонов, то и «картезианский театр», в котором привилегированное «Я» осматривает подготовленные для него подсознанием спектакли, отправляется на снос. Это на уровне домохозяйки возникают такие примитивные идеи. А вот наши эталонные законы физики не предусматривают никаких «Я». Супротив законов никак нельзя, они в учебниках записаны. Так скажем решительное «нет» всему тяжелому метафизическому наследию прошлого, а заодно и культу отдельных личностей! Другими словами, Д.Д. убежден, что это колхоз демонов конструирует из совершенной функциональной пустоты тот продукт, что мы принимаем за самих себя.

Какую же позицию занимает Дэниел по отношению к «китайской комнате»? Конечно же, и в ней у него замурованы многочисленные товарищи демоны. Он подготовил еретическому Джону Сёрлу так называемый «системный ответ». Заключается оный в том, что, принимая механический характер единичных операций, отрицается отсутствие осмысленности всей процедуры в целом. Из простоты функционирования калькулятора не следует тупость компьютера. Другими словами, если развести достаточно нечисти в пандемониуме, то … подумаешь Ваше паршивое сознание! Они там и не такое еще наколдуют! При этом Деннет явным образом опирается на передовое научно-техническое материалистическое мировоззрение. Как это иначе может быть реализовано?! — с пафосом задает он уже хорошо известный нам физикалистский вопрос. Другой игры в этом городе просто не бывает. И посему он триумфально заключает: «Коль скоро феномены человеческого сознания объясняемы всего лишь деятельностью виртуальной машины, реализованной на … человеческом мозге, тогда в принципе соответствующим образом запрограммированный робот … будет иметь сознание, будет иметь «Я»». Ну что на это сказать?! Может быть лучше и вовсе промолчать. Пусть славу своему правлению, а заодно и своей единственной модели трубит рыцарь искусственного интеллекта, вышедший на тропу войны. Рано или поздно роботы за ним заржавеют. В модели Д.Д. нет ни божества, ни вдохновения, ни слез, ни любви. Жизни тоже нет. Есть одни только Демоны. All the way Down…

В городе Дэниела Деннета не нашлось места для ярких красок или индивидуальностей, там безраздельно царствует всего лишь одна модель. Вопрос только в том, идентична ли она той странной игре, которую мы величаем жизнью?! А если все же нет, то нельзя ли как-нибудь найти под Солнцем местечко повеселее?! Может быть, в нем удастся развести много новых комнат, а в них много новых интересных игр? Время теории моделей – в недалеком будущем Блога Георгия Борского.

Мы – не роботы, роботы – не мы. К сожалению, я не знаком с методикой преподавания в начальных школах современной России. Однако рискну предположить, что не найдется ни одной, где бы детей учили читать и писать по этим образцам. В тех из них, где правит православие (или параллельные конфессии), фокус, должно быть, стоит на однострочниках из Священных Писаний. Там же где проповедуют что-то более современное (должны же были выжить и такие?!), это высказывание, скорее всего, оценивается, как более чем спорное. Это нечестивый слуга Антихриста Дарвин своими опасными идеями замкнул модельный круг, соединив набор отдельных точечных верований в слитную фигуру научного мировоззрения. Только с его помощью удалось поставить под сомнение доселе неопровержимый теологический аргумент существования Бога «от дизайна» живых существ. С тех пор эта ментальная модель только росла и набирала силу. И это она широкими и простыми мазками нарисовала нам простую широкоформатную картину бытия. И это она проникла в наши учебники биологии, закрепив свой успех подпиткой от подрастающего поколения. И это она убедила нас в том, что жизнь на Земле возникла посредством случайной комбинации неживых физических ингредиентов. Коль скоро это так, то человеческий разум, в мозгу которого некогда материализовалась модель материализма, будучи продуктом эволюции, совершенно ничем не отличается от компьютеров, ведь они сделаны из того же самого материала. Коль скоро это так, то и искусственный интеллект ничем не отличается от естественного, более того, вероятно, в самом ближайшем будущем положит его на лопатку и сожрет с потрохами и извилинами. Коль скоро это так, то и мы – всего лишь роботы, пусть и построенные из живых клеток, а не полуживых полупроводников. Коль скоро это так, то и роботы в состоянии осознать себя как личность, мыслить, чувствовать, может быть, даже любить, в точности как и мы. По существу, все эти «то» после «коль скоро» являются чуть ли не прямыми дедуктивными следствиями из фундаментальной модели мироздания.

Примерно такие идеи, ставшие популярными во времена эйфории от первых успехов информационных технологий, популяризовал для многонациональной аудитории Исаак Азимов в своей серии популярно-фантастических рассказов «Я, робот». Примерно те же модели и примерно в то же время стали активно обсуждаться мыслителями направления т.н. philosophy of mind. По-русски возможно, что наиболее адекватный перевод — «философия разума». По-рунетско-википедски это называется «философия сознания», но здесь я не имею право никого винить. Проблема заключается в хилости великого и могучего – банально не хватает слов. Скажем, на английском есть mind, consciousness, awareness и т.д. – причем и этого явно мало. По-нашенски же все это разнообразие пытаются запихать в единственное наше «сознание». Да, так вот, резкое усиление физики, как самого передового отряда самой передовой науки своего времени, не могло не сказаться на философии. Там давно и прочно бал правил физикализм, который вовсю трубил о трубе дела оккультистов и креационистов. Все, что в мире существует, благополучно описывается физическими законами природы, за пределами которой ровным счетом ничего нет. Подавляющее большинство ученых было, соответственно, сначала подписано на программу бихейворизма. Когда она неблагополучно провалилась на обочину трассы науки, то желтую майку лидера — пелетона философов разума — быстро надел ее идейный наследник — функционализм. Последнее течение напрямую объявляло наше сознание программой, запущенной на компьютере головного мозга. И тут как всегда — к счастливому ортодоксальному хору внезапно подмешалось несколько еретических голосов, вносивших неприятный диссонанс в установившуюся гармонию. Одним из них стал американский мыслитель Джон Сёрл, с творчеством которого мы бегло познакомимся в рамках программы изучения классических мыслительных экспериментов. Прежде чем приступить к изложению его идей, я хотел бы обратить Ваше внимание на то, что постепенно поймал ритм вальса и буду стараться в будущем исполнять свои статьи серии «Современной философии науки» в канонической триольной форме. В первой будет предложен тезис, во второй — антитезис, а на счет три я выскажу собственное мнение. Из вышесказанного следует то, что в нижесказанном будут описаны модели Джона, которые могут отличаться от моих собственных.

Итак, китайская комната. Почему именно китайская и именно комната? Если Вы спросите случайного прохожего на улице назвать его любимую цифру, то наиболее вероятный ответ – 7. Если цвет, то синий. Причины этих предпочтений – загадка природы нашей головы, над которой ломают свои головы психологи. У философов тоже есть свой излюбленный лабораторный инвентарь для организации мыслительных экспериментов, однако их логику можно попытаться проследить. Положим, воду они обожают не только потому, что без нее и ни туды и ни сюды, но поскольку она еще одновременно является H20. Смертный Сократ – дань многовековой традиции. Бессмертный Бог или демоны (которых в последнее время уверенно теснят безумные ученые) ими привлекаются, когда требуются сверхъестественные силы. Ну, а Поднебесную они вспоминают в тот момент, когда им требуется очень много действующих лиц, т.е. за многочисленностью населения. Ну или когда речь идет о чем-то совершенно чуждом и непонятном, типа китайского языка. Данный случай – как раз тот самый. Что касается комнаты, то здесь безусловное влияние оказал один из титанов дискретной математики, знаменитый Алан Тьюринг. Это в его знаменитом тесте, предназначенном для определения интеллектуальности искусственного разума двух конкурсантов (белкового и кремниевого) и судью рассадили по разным комнатам. Одной из целей ментального опыта Джона Сёрла как раз и стало опровержение адекватности критерия Тьюринга. А другую, основную, он высказал в первых строках своей произведшей изрядный шум статьи, эхо от которого до сих пор не стихло, хотя прошло уже без малого сорок лет. В гранд-нарративе вокруг и около искусственного интеллекта (в дальнейшем ИИ) Джон выделил два интересующих его тезиса. Первый он назвал «слабый (или осторожный) ИИ», который утверждает, что компьютер представляет собой очень мощный инструмент для исследования мира и в том числе человеческого сознания. К нему претензий у него не было. Вторая модель – «сильный ИИ» — не видит никакой разницы между искусственным и естественным разумом. С этих позиций особым образом запрограммированная железка имеет те же когнитивные состояния, что и человек, обладает полным пониманием того, что она делает. Вот опровержение этого утверждения и стало основной задачей «китайской комнаты».

Я теперь изложу принцип ее работы в несколько упрощенной редакции. Представьте себе, что Вы находитесь внутри некоторого закрытого помещения и Вам через щелочку снаружи просовывают кипу бумаг с иероглифами на них. Почему именно Вы, а не я? Неужели это я по вредности характера нарочно возложил столь сложную задачу на других? Нет, дело в том, что я надеюсь, что в отличие от меня, Вы ни бельмеса в сей китайской грамоте не смыслите. Это — ключевой навык для успеха всего эксперимента. В этом Ваша уникальная ценность для большой науки. Итак, это должны быть именно Вы. Но волноваться не стоит, я не оставлю Вас без своей поддержки. Состоять она будет в том, что у Вас еще в наличии есть две вещи. Набор столь же непонятных символов Вас вряд ли обрадует. Но рядом с ними лежат и подробные инструкции на русском языке, которые позволяют Вам из полученного набора тарабарщины составить белибердинщину. Результат Вашей деятельности Вы просовываете назад, за что и получаете свое заслуженное вознаграждение. Что же полезного Вы сделали? Оказывается, что те существа, которые находятся снаружи, называют Ваше русскоязычное руководство пользователя «программой», входной пакет документов «вопросом», а то, что поступило им от Вас назад, «ответом» на них. При условии что «программа» была достаточно хорошо написана, а Вы исполнили инструкции достаточно аккуратно, весь внешний мир бешено аплодирует. Он убежден в том, что комната прекрасно владеет семантикой происходящего. Очередная победа китайской науки и техники.

Мораль сей сказки очевидна. Коль скоро Вы ничего в происходящем не понимаете, то в точно таком же состоянии находится компьютер. Вы ведь всего лишь исполнили роль процессора в его недрах. Работа программы в этой трактовке принципиально отличается от сознательной деятельности человека. Речь идет о формальной механической обработке данных, смысл в этом занятии полностью отсутствует. Итак, Джон Сёрл посеял мыслительный эксперимент. И пожал он гром! И разразилась буря гневных протестов! Защищаясь от них, ему несколько раз пришлось переписывать сценарий работы комнаты. В наиболее канонической форме ее обитатель просто пошагово исполнял инструкции предполагаемой программы, записывая и переписывая содержимое ее ячеек памяти на клочках бумаги. Конечно же, и эта модификация его идейных противников до конца не убедила. Их возражения мы обсудим на следующем занятии, а сегодня давайте напоследок зададимся вопросом, как же Джон поженил свое недоверие к способностям вычислительной техники на моделях физикализма-материализма. «Горько» этому горькому союзу кричали его высказывания типа того, что было предложено в виде домашнего задания: «Может ли машина думать? Мое видение, что только определенная машина может думать, и это весьма особый вид машин, а именно мозг… Никто не предполагает, что мы можем производить молоко и сахар посредством компьютерных симуляций формальных процессов лактации и фотосинтеза, но что касается разума, то многие люди желают верить в подобное чудо…»

За долгие века существования философии было предложено много моделей человеческого сознания. Долгое время большим влиянием пользовался дуализм Декарта. Он представлял себе res cogitans (душу, сознание) наблюдающим за приключениями res extensa (тела, материи) через узкую замочную скважину шишковидной железы. Фрейд и его последователи преобразовали эту картину в театр, на авансцену которого из-за кулис подсознания выпрыгивали те или иные персонажи. Джон Сёрл видит содержимое нашей психики как особый биологический суп. Он булькает на огне эволюции, время от времени пуская на поверхности пузырьки сознания. Идея может быть и интересная, но требующая серьезного развития. Что это за особые ментальные составляющие адской смеси у нас в головах? Откуда они берутся и чем отличаются от тех материй, которые описывает наша физика? Ответов на эти очевидные вопросы Джон не дает, способов проверить или фальсифицировать свои учреждения не предоставляет. Это несколько оправдывает соответствующее недоумение конкурирующих моделей — когерентность его представлений близится к нулю. Тем не менее смелость философской позиции этого мыслителя заслуживает всяческого уважения. Весь мир усиленно отпиливает свои антенны и опускается на колени, в молитвенном восторге прославляя робототеизм. Но он, Джон – не робот!

Рядом с «китайской комнатой» проживает много, очень много раздраженных соседей. Они хотели, очень бы хотели закрыть ее на капитальный ремонт. Причем лучше такой, из которого уже не возвращаются. Мы просто не в состоянии рассмотреть все их заявки в рамках нашего скромного курса современной философии науки. Поэтому предоставим слово только одному типичному жалобщику. Но какому! Центральный нападающий квадриги нового атеизма приглашается на подиум Блога Георгия Борского…

Рознь розни рознь. Мы запросто отличаем двух своих близняшек друг от друга, при этом группируем гигантские конгломераты чужих людей по цвету кожи, национальным или половым признакам. Мы называем различные оттенки цвета одним и тем же именем, а можем и расщепить их на очень много цифр по длине волны. Мы объединяем самые несовместимые чувства или даже телодвижения под единой «любовью», но при этом можем четко распознать отличия высокой духовности собственного народа от иностранного. Другими словами, мы раскраиваем полотно феноменов нашего сознания на куски произвольного размера. При помощи получившегося набора понятий мы воспринимаем и моделируем окружающий мир. Так говорил Людвиг Витгенштейн: слова околдовывают нас. Мы не просто видим, мы видим-как-нечто. Мы не просто думаем, мы думаем-через-нечто. Мир моделей, в котором мы живем, принципиально дискретен. Отсюда напрямую следует, что для эффективности наших интеллектуальных построений требуется оптимальное множество ментальных кирпичиков. При этом гарантии, что мы разрежем психическое пространство точно по идеальным швам, никто нам не выдал. Просто швов этих не существует. Выкройку никто нам тоже заранее не предоставил и на материю не перевел. Как мы тогда вообще определяем, где кончается «разное» и начинается «одинаковое»? Критерий обнаружения «розни» очевиден – это важность детализации, ее релевантность для тех целей, которые мы преследуем. Мы разглядываем под модельным микроскопом только то, что нас по какой-то причине сильно интересует. Почему бы нам тогда сразу не мыслить минимально возможными атомарными категориями? Дело в том, что, рисуя крупными мазками, мы экономим вычислительные ресурсы. Гораздо дешевле на практике использовать одно общее утверждение, чем бесчисленное количество конкретных в конъюнкции. Все частные выводы потом можно будет из него получить посредством дедукции. Поэтому не менее конструктивен и обратный процесс – сшивания предварительно нарезанных лоскутков.

Как и остальные простые смертные, ученые в своей повседневной деятельности постоянно пользуются житейскими приемами модельной кройки и шитья. Например, Исааку Ньютону пришлось дифференцировать в аморфном конгломерате моделей базовые понятия дифференциального исчисления. А одним из его главных достижений для современников стало склеивание нашего мира, некогда распиленного Аристотелем на подлунный и надлунный кусок. Конечно же, нечто подобное происходит и в философии. Когда-то Иммануил Кант (развивая идею Лейбница) разделил все пропозиции на аналитические и синтетические. А вот известный уже нашим читателям по предыдущим сериям Уиллард Куайн попытался их снова спаять воедино в своей нашумевшей работе «Две догмы эмпиризма». Обобщая, можно смело (хоть и метафорически) заявить, что создание новых моделей из осколков старых всегда происходит по этому алгоритму – откуда-то отрезать, потом куда-то пришить. Это заключение наверняка напомнит рожденному в СССР поколению наших читателей знаменитую Гегелевскую диалектическую формулу тезис-антитезис-синтез. Возможно, он и в самом деле имел в виду нечто похожее. Однако, хотя я и планирую в будущем группировать свои статьи триадами, предложенная мной мета-модель отличается от его классической рядом существенных деталей. В частности, я абсолютно на дух не переношу его Абсолютный Дух. Модели у меня создают простые люди своими простыми душевными движениями. Вероятно поэтому далеко не каждое модельное платье, произведенное в описанной мной мастерской, получается абсолютно красивым. Есть великие кутюрье своего дела, а есть и хилые духом портняжки. Вам сегодня придется судить, где в этом ряду разместить меня, поскольку настоящей статьей я подведу небольшой интегральный итог на случайные для нашей основной тематики этические вопросы.

Начнем мы издалека, с инвентаризации доступной модельной материи. Этику принято представлять себе в виде трех различных суб-дисциплин. Мета-этика пытается ответить на самые общие моральные вопросы типа «что такое добро и зло?» Нормативная этика разрабатывает методики для осуществления нравственного выбора. Ее беспокоит проблематика «как себя правильно вести?» — в самых общих случаях. Примерно то же самое заботит и прикладную этику, но уже в применении к той или иной конкретной ситуации. Мыслительный эксперимент со скрипачом попадает именно под эту последнюю категорию, по отношению к животрепещущей теме абортов. Прежде чем к ней приступить, я хотел бы прояснить свою позицию по другому предмету обсуждения, затронутому нами по пути. Этический реализм (из мета-раздела этой науки) утверждает, что законы нравственные столь же реальны, как и физические. Напомню, что в оппозиции к нему находится до сих пор влиятельная идея Дэвида Юма. Он полагал, что из наблюдений за отдельными природными феноменами невозможно вывести нормы правильного поведения, т.е. мы можем сказать, что человек умер от рака, но отсюда никак не следует, что рак – это плохо. Мне этот довод кажется неубедительным. Обстоятельства нашей жизни фиксируют «правила игры», которые вполне можно познать. Положим, некий инопланетянин совершенно не знаком с нашими шахматами. Тем не менее, наблюдая за множеством партий, он запросто догадается как именно и ради чего фишки, собственно, передвигают по доске. Помимо этого, из объективности «правил» следует объективное наличие оптимальной стратегии. Что и требовалось отыскать. Наше состояние на Земле по отношению к игре по имени жизнь аналогично инопланетянскому. Надеюсь, что убедил своим наброском рассуждения Вас. Не надеюсь, что его примут любители творчества знаменитого шотландского мыслителя. Дело в том, что наш инопланетянин мыслил при помощи индуктивной логики (т.е. делал обобщения, сшивающие воедино множество лоскутков фактов), а Юм отрицал легитимность и этого когнитивного метода. На то было его полное философское право. Оправдывает ли право отказ от поиска правды? В любом случае, я лично согласен с этическими реалистами, но с одной важной оговоркой. Жизнь – игра странная в том числе потому, что ее правила постоянно меняются. Я имею здесь в виду не только глобальные изменения климата и прочие природные катаклизмы, но и (прежде всего) отношения между нами, фигурами. Следовательно, должны меняться и этические законы, хотя я допускаю, что самые общие принципы (например, смерть/болезнь – это плохо) могут быть инвариантными. Назовем такой реализм динамическим.

Эта самая динамика, т.е. добавление в наши модели времени, требуется, по моему мнению, не только нашим физикам. Теоретики-от-этики тоже страдают от схожего безвременья. Это мы воочию наблюдали, наблюдая за рассуждениями моральных абсолютистов предыдущей статьи. Эта философская позиция, конечно же, является абакусом в наш айфоновский век. В области нормативной этики явный застой переживают модели некогда мощных деонтологии Канта и исчисления добродетелей (последнее в викиальном Рунете величается аретологией). На Западе очень силен консеквенциализм – сложное для русскоязычного уха название с простой начинкой. Речь идет всего лишь о тезисе, что надо просчитывать последствия своих действий вперед. Именно такой интеллектуальности нам не хватало в алгоритме термостата, в цикле сканировавшем заповеди Священных Писаний. Исторически это модельное течение возникло, прежде всего, в форме т.н. утилитаризма, и его отцом-основателем принято считать Иеремию Бентама. Вот как он сформулировал свою основную мысль: «Верное и ошибочное [поведение] измеряется наибольшим благом для наибольшего количества людей». Другими словами, в каждой ситуации и перед каждым действием предлагается подсчитывать, какую пользу или вред она произведет. Очевидно, что в этом однострочнике как минимум не хватает определения того, что именно является «благом». Как и следовало ожидать, как раз по этому вопросу и возникли основные разногласия, приведшие к раздиранию этого «изма» на более мелкие клочки. Существует большой спектр предложений – от почти гедонического счастья до почти альтруистического совершенствования. В свое время я тоже кратко высказался по этому поводу, предложив устремить стрелку компаса добра на развитие моделей (предварительно сэкономив на это кумулятивную психическую энергию).

Важной альтернативой является интуиционизм, с моей точки зрения наиболее интересно изложенный в трактовке другого шотландского философа (уже двадцатого века) Росса. Основная идея в том, что постулируется наличие не одной, а множества этических истин, познавать которые предлагается, обратившись к голосу морального закона внутри себя. Этот отчетливо Кантовский обертон не так уж и плох, если предположить вместе с теорией моделей, что люди обладают сенсорами красоты и качества жизни. И снова слабость этого подхода я усматриваю в том, что из рассмотрения вычеркивается фактор времени. Когда-то интуиция подсказывала спартанцам сбрасывать ослабленных младенцев со скалы, а средневековым христианам сжигать еретиков. Нет оснований полагать, что это было следствием ошибочной интерпретации сигналов со встроенных датчиков. Скорее, подобного заклания требовали «правила игры» социальных отношений того времени. Когда интуиционисты критикуют утилитаризм, обращаясь к эмоционально окрашенным мыслительным экспериментам (типа «Вы бы убили одного ребенка, чтобы спасти пять?»), то они забывают о том, что тем самым мысленно переносятся из нашего мира в один из кругов ада. Если бы нам ежедневно приходилось делать подобный выбор, то неизвестно, что стала бы подсказывать нам наша интуиция. Похожей болезнью страдает и мыслительный эксперимент Томсон. Он тоже исполнен в интуиционистской традиции, поскольку предлагает считать результат с органов нашего спонтанного восприятия придуманной ситуации. А она снова резко отличается от того, с чем мы встречаемся в обычной жизни. Конечно же, абсурдно заставлять одного человека предоставлять свое тело для поддержания жизнедеятельности другого, пусть и очень ценного члена общества. Однако интуиции удобного кресла сытой жизни вряд ли применимы для суждения об экстремальных обстоятельствах. А ведь мать, которая хочет избавиться от своего дитя, это уже аномалия гигантского масштаба!

Однако самой слабой стороной «скрипача» является, по моему мнению, упор на «права человека». По существу, это тот же термостатный уровень интеллектуальности, который мы наблюдали у моральных абсолютистов. По существу, это то же разрезание сложной этической материи на статический набор ценностей (к тому же не самых удачных), сравнение с которыми определяет сигнал на выходе. По существу, это та же попытка предложить стратегию на все случаи жизни, не отвлекаясь на изучение конкретных обстоятельств. Почему-то дядя Вова из «Кин-Дза-Дза» не бросил не только скрипача в пустыне, но и совершенно чуждых ему инопланетян в эцихе. Почему-то его интуиция подсказала ему отказаться от своего бесспорного права оставить их решать собственные проблемы самостоятельно. И почему-то наша интуиция говорит нам о том, что он поступил красиво, более того, правильно. Я согласен с тем, что принуждать женщину сохранять беременность мы не должны. Любовь к ПЖ можно внедрить при помощи эцилоппов. Но нам требуется нечто иное — любовь к своему ребенку. Есть подозрение, что первая любовь второй рознь. Мы так и не имеем общего ответа на вопрос «а правильно ли это решение с позиций нравственности»? Его стоит все же разрезать на множество лоскутков. Бросим быстрый взгляд на динамику процесса. Для того чтобы выносить ребенка, требуется потратить очень много энергии. И это еще самая верхушка айсберга против того, что придется сделать для того, чтобы из младенца потом вырастить в меру воспитанного взрослого гражданина. Насколько человек в состоянии произвести эти затраты? Насколько он правильно оценивает их масштаб, понимает то, что его ожидает? Насколько он готов на них пойти по доброй воле? Только определившись (по крайней мере) с этими неизвестными, только рассчитав на много жизненных ходов вперед, можно принять адекватное решение. Кстати, о нем. Проставление запятой в «запретить нельзя разрешить» далеко не единственный ход в этой позиции. Это — типичная ложная дилемма, типичная ошибочная кройка на кривые категории. Если мы так хотим сохранить жизнь зародыша, почему бы нам не придумать социальные механизмы для этой цели? Например, предложить человеку помощь – материальную, медицинскую, психологическую и т.п?! Не это ли тот самый путь развития моделей, о котором все время говорит ГБ?!

Ну вот, скажете Вы: с миру по идее– Борскому модель. И ошибетесь. Поскольку, хотя мое модельное платье действительно скроено из разноцветных лоскутков (по-другому не бывает), его объединяет одно цельное дизайнерское решение. Основными инновациями этики ТМ (теории моделей) являются:

1. Акцент на динамике, особое отношение к времени
2. Выбор направления на развитие (моделей, понимаемых в самом общем смысле)
3. И самое важное – расширение нашей зоны нравственной ответственности, сливание в единое понятие физические и ментальные поступки (т.н. душевные движения- желания и оценки).

Все эти теоретические положения выбраны вовсе не произвольным образом, но напрямую выводятся из соответствующих метафизических моделей. Мое творчество было стимулировано многими соображениями, в числе которых был «скрипач» Джудит Томсон. Нет сомнений и в том, что ее скромная статья вызвала к жизни бурную общественную дискуссию, приведшую к уточнению нашего понимания поднятых в ней вопросов. Вывод сам напрашивается на кончики пальцев, барабанящих по клавиатуре. Пусть мыслительные эксперименты в философии не выносят окончательных вердиктов по вечным вопросам. Их польза, тем не менее, очевидна – и она состоит в развитии наших ментальных моделей.

Наша краткая экскурсия в дом современной модельной моды в этике подошла к концу. А теперь наш путь лежит наверх, в самую Поднебесную область нашего организма — разум. Именно там был проведен другой мыслительный эксперимент, ставший классическим. Полный вперед в китайскую комнату — с Блогом Георгия Борского.

Интеллект интеллекту рознь. Например, искусственный – естественному. Но и внутри каждой из этих категорий существует много оттенков. Многое из того, что ясно человеку, непонятно ежу. Робот-пылесос не сравнить с роботами миров Айзека Азимова. В чем же отличие? Нельзя ли их как-то все упорядочить по ранжиру? Отчего же, пожалуйста – на этот случай есть простой и широко известный способ. Достаточно их столкнуть друг с другом лбами в каком-нибудь состязании. Для этой цели традиционно использовались шахматы. Именно с помощью этой древней игры Крыленко и птенцы его гнезда пытались наглядно продемонстрировать высотой своего полета преимущества советского образа жизни над капиталистическим. Именно благодаря ей папе Полгару удалось устроить блестящую рекламу своему методу выращивания детей. Именно ее отдали на заклание в Храме моделей метода ветвей и границ. Именно на ней закидывают свои нейронные сети гугловские ловцы инноваций. Если утвердить именно этот тест за показатель интеллектуальности, то чемпион уже хорошо известен, скажете Вы?! Возможно, что я – из тех последних могикан, кто еще оспаривает это мнение, подтвержденное многочисленными триумфами полупроводниковых гигантов духа. Я полагаю, что достижения эти чрезмерно раздуты полнотрубной прессой, и на самом деле они — дутые. Дело в том, что без сочиненных людьми эвристик они были бы беспомощны против поражающих факторов комбинаторного взрыва. А те, в свою очередь, обрели их неведомо откуда на протяжении долгих столетий исканий и размышлений. Это соображение меняет оценку позиции на противоположную. Представьте себе, что Вы придумали волшебную машинку для телепортации. Жмак на кнопку – и Вы в другой Галактике. Будет ли справедливо восхвалять компьютер за то, что он умеет перемещаться в пространстве эффективнее Вас, если он просто стащил у Вас идею Вашего изобретения и в состоянии генерировать нажатия чаще Вас? Что-то в этой победе наверняка не так — с моральной точки зрения.

Кто о чем, а мы с Вами как раз последнее время о морали (точнее, об одном классическом мыслительном эксперименте в этой области). Однако прежде чем я ускачу на этом коньке в далекие дали, давайте напоследок еще раз запустим его порезвиться на 64 черно-белых клетках. Оставим самую макушку рейтинговой пирамиды шахмат в относительном покое и обратим наше внимание на самое основание. Какая стратегия будет самая неинтеллектуальная? Всегда лошадью ходить? Может быть всегда турой или королевой? Или всегда играть защиту Каро-Канн, при этом вежливо просить соперника не мешать? Похоже, что и аутсайдера выбрать непросто. Наверное, и не стоит этим заниматься – все эти модели поведения за доской находятся приблизительно на одном уровне развития. А что общего можно найти у них всех? Уверен, что Вы догадались. Конечно же их кредо – «всегда»! Во всех этих случаях происходит исполнение одних и тех же инструкций вне зависимости от условий внешней среды, то есть в данном случае от конкретной позиции. Так вот представьте себе, что среди этических теорий существует полный аналог стиля игры Косого или фрау Заурих. Называется он моральный абсолютизм. Уверен, что его разновидность под названием Библия (Тора, Коран, ненужное вычеркнуть, нужное добавить по вкусу), а точнее, точное следование многочисленным заповедям внутри них, известна каждому нашему подписчику.

В принципе ничего особо ошибочного в этом законничестве не было бы, кабы наша странная игра по имени жизнь была достаточно простой. Возьмем, например, хотя бы термостат – вот у кого сознание определяет бытие. Ровно один вход – с датчика температуры. Ровно один выход – на управление отоплением. Ровно одна «строчка кода» – если холодно, то включать, если жарко, то выключать. Декалог, если и выгодно отличается от этого интеллектуально, то не качественно, а количественно – у него условных переходов десять штук. В качестве алгоритма, который реализует его программу, можно предложить цикл по запретам. Если житейская ситуация соответствует текущему элементу списка – то выводим наружу «нельзя», иначе «можно». Не стоит мою метафору воспринимать как попытку черного пиара сакральных текстов. Термостат – тоже вполне полезный прибор на определенном уровне развития домотики. В тех же шахматах существует ряд похожих рекомендаций-законов. Положим, каждый начинающий знает, что ферзь – фигура сильная, стоит она целых 9 или даже 10 пешек, поэтому к нему надо относиться бережно. И в принципе, правило это правильное, но увы – далеко не во всех позициях. Философы называют такие общие законы – ceteris paribus, поскольку они работают только «при прочих равных». Иногда случается, что некоторые прочие не равны. Бывает, что выгоднее принести ферзя в жертву за совершенное ничего — если посчитать на несколько ходов вперед. Но для этого расчета нужен уже принципиально другой уровень интеллектуальности! Это были всего лишь шахматы, а ведь наш мир куда как сложнее! Там даже правила не вполне фиксированы, поскольку меняются отношения между различными отрядами жизни. Беда в том, что к некоторым интересующим нас ситуациям неприменима ни одна заповедь. Хуже того — иногда подходит больше одной. Совсем ужасно, когда они начинают противоречить друг другу. Тогда менталки упираются друг другу в горло своими острыми углами, и выход у абсолютистов остается единственный – безжалостно их мидрашить, пилить напильником, пока не покруглеют. Сегодня мы посмотрим, как им это удалось в применении к пиликателю из мыслительного эксперимента Джудит Томсон.

Как легко можно догадаться из вышесказанного, в глазах этического термостата всегда светится вечный вопрос – подходит ли ситуация под одну из аппаратно зашитых в него опций? В конкретном случае абортов существует подозрение на выполнение условия истинности положения «не убий» (идущее под шестым порядковым номером в Исх.20). С его точки зрения, результат именно этого сравнения является решением его главного экзистенциального вопроса (и заодно исходом интересующей нас дискуссии). Сторонники этой менталки, как правило, решают его утвердительно. То есть утверждают, что в подавляющем большинстве случаев аборт следует классифицировать как преднамеренное убийство. Ведь изгнание из внутри себя плода любви считается неудачным, если тот выживает. Этот пронзительно острый модельный угол иногда спиливается утверждением о том, что в редких случаях смерть зародыша является всего лишь побочным эффектом всей операции, а не его основной целью (речь идет скорее, о том, чтобы отключить от себя ненужного скрипача). То есть это когда женщина, может быть, и не возражала бы заиметь ребенка, и ее основной мотивацией является именно избавление от бремени в ее чреве. Тем не менее с точки зрения стандартного этического термостата даже эти случаи нельзя описывать как «отказ в предоставлении своего тела для функционирования другого существа» (мнение Томсон). Для него это прежде всего активный акт насилия, которое приносит очевидный вред живому существу. Риторический жар обычно добавляет описание самого процесса – тело ребенка (пусть еще и не родившегося) бездушно и бесчеловечно, безжалостно и беспощадно, литерально и метафорически разрывается на куски.

Упомянутый «активный акт» — результат активного предварительного мидрашения. Проводится тонкое отличие между оным и пассивным «позволением умереть», которое на «не убий» не тянет. В том же контексте другим следом от длительного употребления модельного напильника является переопределение отношений к ближнему своему. Читатели «Истории моделей» должны помнить, что еще на самых ранних этапах развития христианства в трогательное по своей наивности «подставь другую щеку» из евангелия Q многочисленные Святые Отцы (например, Блаженный Августин) подмешали конструктивную «священную войну». Многочисленные притирки четко видны на теле современной модели. В настоящее время полагается, что все же морально допустимо использовать силу для того, дабы остановить нападение на тебя самого, твою семью, веру или страну. Если при этом кто-то падет жертвой большой христианской любви, то под «не убий» это тоже не подходит. Значит, так и быть, аборты некоторым избранным можно разрешить, например, если вынашивание влечет угрозу риска для их жизни (допустим, при обнаружении рака матки). Для этого их можно назвать «непреднамеренными» или «непрямыми», сопроводив разнообразными дополнительными оговорками. Внутрисемейные отношения (заповедь по реестру под номером 5 по Исх.20) – еще одна библейская истина, имеющая шансы быть применимой к рассматриваемой нами ситуации. И в самом деле, если следует уважать отца и мать, разве отсюда не следуют обратные чувства в направлении к детям? Отсюда выводятся особые обязательства, возлагаемые на биологических родителей в деле производства их собственного биологического потомства.

Теперь мы готовы оценить оцененное ранее нашими студентами высказывание католического философа и большого политического активиста Роберта Питера Джорджа (Robert Peter George): “Неудобства беременности … значительно меньше, чем зло, причиняемое зародышу, если он будет убит; мать и отец несут особую ответственность по отношению к ребенку; отсюда следует, что намеренный аборт … несправедлив и посему объективно аморален». Что мы можем об этом сказать? Тезис о том, что ответы на все наши вопросы (в частности этические и с акцентом на них) приведены в Священных книгах, давно и прочно под большим сомнением. Для приблизительного определения точных рейтингов и обоснованности, и когерентности этого подхода я предлагаю поделить количество тех государств в Европе, где существуют те или иные юридические запреты по данной тематике (8) на общее число стран (51). У меня лично от чтения творчества моральных абсолютистов моментально зашкаливает сенсор отсутствия интеллектуальности. Что-то не так в самом алгоритме поиска ответа на нравственные вопросы. Хорошо бы как-то все же как-то подумать о цели самой игры по имени жизнь, прикинуть какие-то варианты, они ведь в каждой позиции свои. Ан нет. С выходной клеммы этического термостата Роберта Джорджа считывается совершенно определенный сигнал – запретить! Его боевой клич — аборт абортам!

На протяжении двух последних статей мы вкратце познакомились всего лишь с двумя линиями огромного модельного спектра вопросов на всего лишь одну единственную тему из прикладной этики. Напомню, что в наши текущие цели вовсе не входит подробное изучение этих вопросов. Нас больше интересовали мыслительные эксперименты как инструмент философского познания мира. Тем не менее, я не могу оставить потревоженные нами ментальные модели без транквилизатора собственной рецептуры. Философии время, этике час – в Блоге Георгия Борского.

Мы организуем эксперименты, когда страстно желаем построить коммунизм в отдельно взятой стране или отдельной меблированной квартире. Мы проводим опыты, дабы обрести опыт в игре по имени жизнь или игре по имени кубики. Чтобы позабавиться, мы бороздим бы-пространства вариантов на шахматной доске, обычной клетчатой или великой политической. Мы варьируем ингредиенты собственной семьи или кулинарных рецептов в надежде на то, что авось в этот раз как-нибудь повезет. Все это делаем мы, простые смертные в обыденных буднях бытия. А вот ученые в своей профессиональной деятельности занимаются эмпирическими исследованиями с целью обнаружения законов природы. Если точнее, то для подтверждения или фальсификации заранее заготовленных ими моделей-гипотез. Это, конечно же, в теории все так гладко. На практике часто случается, что наукой, на самом деле, движут совсем другие желания, похожие на вышеупомянутые. Вовсе не обязательно сугубо меркантильные интересы. И не стремление вскарабкаться как можно выше по пирамиде мира цветовой дифференциации штанов. Это может быть естественное стремление людей доказать свою правоту или продемонстрировать ошибки оппонента. Иногда даже в запале при этом приходится прибегать к самообману. Однако и в этом нехорошем случае проведение повторных полевых испытаний в состоянии восстановить объективную реальность и поставить особо наглые модельные личности на свое место.

В недавнем блоговом прошлом мы установили, что мыслительные эксперименты являются подвидом всех прочих, обыкновенных. Поэтому никого не должно удивлять то, что с их помощью удается поразить в точности те же самые мишени. И в самом деле, пролистав несколько могильных надписей в перечне статей тому наверх, Вы вспомните, что именно они помогли таким выдающимся физикам, как Галилео Галилей или Альберт Эйнштейн, убедить коллег в адекватности своих моделей, сэкономив ресурсы на организацию дорогостоящих экспедиций в безвоздушное пространство. Коль скоро мы, к тому же, почитаем доказательство любой теоремы в математике за мыслительный эксперимент, то и здесь молчание безжалостных критиков говорит о том, что приведенные в них аргументы имеют решающую силу — они логически неопровержимы. В отличие от этого высокого идеала аналогичные приемы в философии (к изучению некоторых примеров которых мы приступаем настоящей статьей) крайне редко отправляют модельные измы соперников в нокаут. Происходит это, прежде всего, потому, что в данном случае предметом обсуждения являются весьма отвлеченные категории с весьма расплывчатой семантикой. Все, что удается философам, это лишь подсветить тот или иной бок проблемы, поменяв диоптрии и поляризацию очков модельного видения, т.е. уровень или аспект абстракции. Нет, они отнюдь не скрипачи-дальтоники, которые не в состоянии отличить зеленый цвет от оранжевого. Просто задачей каждого из них является реклама собственного прохода в пещере неведения. Что там, за поворотом — пропасть или взлет — и не разберешь, пока не разовьешь свою модель хотя бы до каузальной фазы. Эта задача обычно делегируется грядущим поколениям. Поэтому зачастую мыслительные эксперименты в философии осуществляют всего лишь пробный вступительный удар, за которым следует длительная серия атак и контратак. При этом, в отличие от бокса, рефери на ринге отсутствует, так что по окончании поединка каждый вправе считать именно себя моральным победителем.

Мы очень кстати заговорили о морали. Здесь с поиском истины ситуация особо сложная. Дело в том, что большой отряд мыслителей полностью отрицает наличие объективных знаний в этой сфере. Скажем, позитивисты полагали, что в нравственных заповедях вообще заключены только эмоции, а в остальном они бессмысленны. Хотя конкретно эта философская позиция нынче почти вымерла, этический субъективизм все еще живее всех живых. На этот же предикат, причем на значительно более весомых основаниях, нежели мумия на Красной площади, может претендовать и большой авторитет этой модели Дэвид Юм, который почил более двух столетий назад. В его представлении человек, имея выбор – спасти мир от уничтожения или почесать палец о палец на левой ноге, не имеет ни малейшего основания для предпочтения одного действия перед другим. Наука может только описывать явления, но не выдавать нормативные указания для поведения людей, — утверждал он. Другими словами, ученые могут обнаружить причину возникновения боли, но отсюда никак не следует, что боль – это зло. Мы почитаем ее за таковую на основании чего-то другого – например, особенностей нашей физиологии и/или предыстории. Были бы мы, положим, все мазохистами, и она стала бы добром. Не согласны с этой философией этические реалисты, которые полагают, что нравственные законы столь же реальны, как физические, и их надлежит только открыть и каталогизировать. Само наличие подобных дебатов на уровне мета-этики исключает возможность проведения мыслительных экспериментов, результаты которых были бы решающими абсолютно для всех на уровне этики прикладной. Их полезность в другом – инициировать процесс обсуждения и, как следствие, развития моделей. Их актуальность в том, чтобы, перенеся наши проблемы в галактику Кин-Дза-Дза в спирали, раскрутить спираль логики до состояния их осознания. Сегодня мы познакомимся с классическим примером из творчества Джудит Томсон, успешно достигшем как раз эту цель. Этой модели уже без малого пятьдесят лет, но она до сих пор живо интересует всех любителей нравственной красоты.

Вообразите себе некую даму, которая, проснувшись поутру, обнаруживает рядом с собой в постели неизвестного мужчину в бессознательном состоянии. Обыкновенная житейская история, скажете Вы? Но тут оказывается, что неожиданная находка — это гениальный скрипач. И еще оказывается, что оба персонажа находятся в больнице и подключены друг к другу посредством сложнейшей медицинской аппаратуры. Тут приходит главврач с обходом и наконец-то объясняет, что собственно произошло. У знаменитости накануне отказали почки. Угроза его драгоценной жизни побудила Общество Любителей Музыки на решительные действия. Просканировав базу данных, они обнаружили единственного человека, который был в состоянии помочь (например, имел совместимый тип крови). Таковым и оказалась вышеупомянутая гражданка. Похитить ее ночью и подключить к делу спасения великого искусства было делом невеликой техники. Теперь ее внутренние органы будут выводить ядовитые вещества из его организма. Это, конечно, не очень хорошо, но через какие-нибудь девять месяцев (а может быть и девять лет?!) болезнь пройдет, и от бремени можно будет избавиться. «Да, Вам не позавидуешь», — говорит доктор. «Однако ничего не поделаешь, поскольку все люди имеют право на жизнь. Скрипач – тоже человек. Да, у Вас тоже есть право распоряжаться собственным телом, но некоторые права правее других. Его проблемы с лихвой перевешивают Ваши». Полагаю, что Вам уже очевидна цель этого мыслительного эксперимента – речь идет об атаке на противников аборта. На месте скрипача мог быть кто угодно – известный ученый, популярный рок-певец или даже Владимир Путин, лишь бы его рейтинг в наших глазах превышал оценку важности никому неинтересной пацачки. Ведь именно таким образом рассуждают о судьбе плода любви в чреве женщины. Так был ли скрипач действительно нужнее?

Итак, мыслительный эксперимент проведен. Давайте сначала разберем его с чисто технической точки зрения. Дебаты на проблему абортов обычно бушуют вокруг вопроса – с какого возраста считать зародыш живым существом типа нас с Вами? В данном случае Томсон от этой проблематики сознательно абстрагировалась. Пускай это человек, более того, крайне важный чатланин, согласилась она. Ее интересовал принципиально другой аспект — у беременных тоже есть свои нужды, с которыми следует считаться. Имеет ли право невезучая дама потребовать свое тело назад? Результат проведенного ей ментального опыта в целом очевиден – это типичный reductio ad absurdum, что-то во всей этой музыкальной игре на цаках неправильно. Остается уточняющий вопрос – что именно? Где именно произошла ошибка в рассуждениях любителей прекрасного? И какие именно из этого следует сделать выводы? Характерно, что сама Джудит вовсе не пыталась отсюда заключить, что аборты следует разрешать. Не были в фокусе ее внимания и требования скидок жертвам изнасилований и т.п. перипетий. Она, скорее, пыталась доказать, что мы не вправе требовать от героини ее рассказа картинного геройства. Именно эту идею мы предложили обсудить нашей аудитории: «никто морально не обязан жертвовать своим здоровьем или всеми другими своими интересами, потребностями и обязанностями для того, чтобы поддерживать жизнь другого человека на протяжении девяти лет или девяти месяцев». Никто не спорит с тем, что быть добрым самаритянином – это добро (не так ясен вопрос с «подставь другую щеку» и некоторыми другими библейскими заповедями). Но обязан ли, например, ребенок, которому подарили конфеты, поделиться с товарищами (пример из оригинальной статьи)? Мы можем аплодировать и восхищаться подобного рода духовными подвигами. Но если человек не захочет их совершать, то имеет на это полное моральное право.

Боюсь, что задуманный вывод логически не следует из предложенных посылок. Готов согласиться — принуждать к добру административными мерами мы и в самом деле не должны. Даже общественное кю в сторону желающих сделать себе аборт будет здесь неуместным. Однако тетя Джудит полагала, что дядя Вова был вправе бросить скрипача в безжизненной пустыне планеты Плюк. Права ли она в акценте на права? Слово «обязан» из ее цитаты несет на себе чисто этическую нагрузку. Для корректного разрешения нравственных вопросов недостаточно оперировать исключительно такими понятиями, как права и обязанности внутри, разрешения или запреты снаружи. Иммануил Кант научил нас не только деонтологии, но и экстраполяции единичного субъективного морального решения на всю популяцию (в своем категорическом императиве). Предположим, что мы все как один займемся усиленным качанием собственных прав. Не выкачает ли это увлечение наш прекрасный мир в энергетические носители типа луца?! Полагаю, что шквал критики, обрушившийся на сей замечательный мыслительный эксперимент, был во многом обусловлен интуитивным пониманием этой печальной перспективы. Так нужен ли был «скрипач»?! Не стал ли другой мыслительный эксперимент, проведенный советской кинематографией, его опровержением?!

Прежде, чем мы попробуем сами предложить собственную трактовку вышеизложенного, давайте предоставим слово противникам тезисов Томсон. Что они имеют нам сказать о жизни, о любви, и о Вас, женщины? Приготовьтесь к самому суровому испытанию – это строгие блюстители нравственной чистоты. И скрипач им не указ. Они сами могут петь хором. «Не убий!» — раздается в Блоге Георгия Борского.