№80 Все божественное просто

Не все гениальное просто. Ложность или наоборот сего изречения покоится на том смысле, который мы договоримся вкладывать в «простоту». Это слово, равно как и его антоним «сложность», несмотря на свою кажущуюся простоту, на удивление сложно поддается четкому анализу. Существуют десятки альтернативных попыток формализации его определения, ни одно из которых до сих пор не собрало консенсус научной общественности. Скорее всего, это происходит потому, что за ним прячется превеликое множество ментальных моделей, каждая из которых может быть полезна по-своему. Ошибочным вышеприведенное утверждение сделает, например, отождествление простоты с чем-то прекрасным. Поскольку «гениальность» тоже сильно коррелирует с нашим эстетическим чувством, то известный каждому однострочник тогда превратится в тавтологию «красота красива». С такой бестолково непробиваемой логикой спорить будет только умственно неполноценный. Истинные искатели истины идут другим путем. Скажем, в контексте философии науки простота прежде всего коррелирует с хорошо известной каждому «бритвой Оккама». Что это было изначально? Средневековый мыслитель был последовательным номиналистом. Это означало, что он, споря со своими теологическими коллегами-реалистами, отрицал наличие т.н. универсалий. Например, мог заявить, что нет простоты, но есть вещи, к которым можно применить данный предикат. И нет красоты, но есть красивые объекты или субъекты. То есть, если бы можно было убрать все предметы, к которым приложимы те или иные прилагательные, то последние исчезли бы вместе с ними. Соответственно, ненужные сущности должны были быть безжалостно вырезаны из передового схоластического дискурса. Что это стало нынче? В «осторожной» современной трактовке речь идет о том, что, сравнивая две теории, стоит предпочесть более «экономную», т.е. использующую меньшее количество понятий. В более «рискованной» спекулятивной версии постулируется метафизическая особенность нашего мира – законы природы просто-таки обязаны быть простыми.

Но я имел в виду несколько иное. Меня лично хронически раздражают эпизодически настойчивые попытки некоторых людей принизить интеллектуальные достижения неугодных им персонажей ссылками на их предшественников — социологи с подачи Роберта Мертона называют эту стратегию «адумбрацией». И впрямь, Исаак Ньютон стоял на плечах, как минимум, Коперника, Галилео и Кеплера. Да, Франц Шуберт был продолжателем традиции Венских классиков Гайдна, Моцарта и Бетховена. Безусловно, Тинторетто многое почерпнул у Микеланджело, Рафаэля и Тициана. Но — любая ментальная модель по природе своей рождается из осколков того, что было перед ней. По определению она строится из ограниченного количества фактов, нот или красок. Гениальность, она отнюдь не в том, чтобы генерировать бесконечности из кромешной пустоты. Гениальность, она в нахождении особенных комбинаций из множества заданных жанром элементов. Гениальность, она в обнаружении редких оазисов красоты в бескрайней пустыне попкорна. Следовательно, с этой точки зрения, нет ничего зазорного в креативном использовании предварительно накопленного опыта. И практически любая творческая задача сложна, даже тогда, когда ее результат кажется нам исключительно простым. Что тогда насчет непростого дела Сотворения нашего мира, а заодно и нас с Вами? Древнее богословское убеждение, как это ни парадоксально, следовало логике Йозефа Геббельса. Постулировалось то, что все божественное просто…

Причем это положение не просто принималось на веру как аксиома, но «доказывалось» как теорема. Вот как, например, рассуждал св. Фома Аквинский: «Абсолютная простота Бога может быть продемонстрирована многими способами… Каждый композит вторичен по отношению к своим компонентам и зависит от них, в то время как Бог – первичная сущность… Каждый композит имеет причину своего существования, поскольку различные вещи сами по себе не могут объединиться в целое беспричинно. Но существование Бога не имеет причины … поскольку Он сам – эффективная первопричина всего сущего». Здесь я привел только два довода из интегрированных в Сумме пяти. Опирался знаменитый теоретик католицизма и на авторитет своих многочисленных предшественников. Вот как красиво заточил свое анти-арианское риторическое копье другой Святой Отец, «Афанасий Запада» Иларий Пиктавийский: «Тот, кто суть сила, не сделан из слабых вещей. Тот, кто суть свет, не сделан из темных вещей». Этой интеллектуальной традиции, популярной еще в языческой среде (вспомним, например, Единого неоплатонизма), можно посочувствовать. В слове «первоэлемент» (или «первопричина») первичность и элементарность заключены аналитически-синтактически. И когда мы хотим представить себе метафизическую картину всего мира, то желаем наблюдаемое сложное вывести из скрытого простого, т.е. из ограниченного количества базовых принципов. Иначе раскручивается бесконечная спираль ко все более накрученным формам божественной жизни. Однако настоящий корень проблем моделей монотеизма в том, что они одинокого дедушку на небесах желают припахать выполнять сразу несколько важных для человечества функций. В частности, Он обязан не только служить первоисточником бытия, но и как-то наколдовать данную нам в ощущениях реальность. А проблема моделей христианства еще сложнее – ведь им настоятельно необходимо как-то, сохранив абсолютную простоту Всевышнего, размидрашить Его на Троицу.

Успешное решение задачи расщепления целостного Всевышнего требовало от богословов повышенной степени креативности. Судите сами – если попросту дать каждому члену Божественного Политбюро одинаковые полномочия, то получится три Генеральных Секретаря, т.н. тритеизм. Это кажется преступным шагом в бездну идолопоклонничества. Если, наоборот, отпихнуть от кормушки некоторых лишних, то пострадает благочестие. Очень уж хотелось дать статус бесконечно выше обыкновенных тварей и Иисусу из Назарета, и воспетому в Евангелии от Иоанна его заместителю Параклиту, т.е. Духу Святому. Скорее всего, именно по этой причине нежизнеспособными оказались раннехристианские модели адопционизма, эбионизма и арианства. Интересной для современного человека кажется идея группы ересей под общим названием «модализм». Они предлагали считать Троицу разными воплощениями или аспектами единого Господа. У нас не вызывает чувство протеста приписывание различных предикатов одному и тому же объекту. Например, солнышко для нас жгучее, светлое и круглое одновременно. Почему нельзя тот же фокус проделать с его Творцом? Мешает все тот же избыток гипотетической простоты. Всемогущему накрепко запрещено иметь разные модальности. Почему тогда было разрешено разжиться «ипостасями»? Отнюдь не только благодаря единству загадочной «субстанции». Ответ на этот вопрос, по моему мнению, не имеет никакого отношения к теологии. Это – сложившаяся историческая бытьможность. «Патрипассионистов», заставивших страдать на кресте не Сына, а Самого Отца, зло высмеял добрый человек и талантливый риторик Тертуллиан. А вот хитросплетение из нескольких других слов, подкрепленное авторитетом святой жизни трио их авторов-капподокийцев, почему-то всех успокоило. И слава Богу – чем бы верующий не тешился, лишь бы не плакал от драк с ближними своими…

Мало того, что Всевышний необыкновенно просто сложен, Он еще и обречен на пребывание в этом незавидном состоянии. Сей жестокий приговор вынесла наша строгая, но справедливая наука о Боге – Он неизменен. А это почему? Не только потому, что В Мал. 3:6 сказано: «Ибо Я — Господь, Я не изменяюсь…», а в Иак. 1:17: «Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов, у Которого нет изменения и ни тени перемены». И совершенно точно он не был основан на особенностях канторовской алгебры трансфинитных чисел. В целом, его можно считать тривиальным логическим следствием из вышеприведенной теоремы о простоте. Демонстрация истинности элементарна и может быть найдена чуть ли не в каждом теологическом учебнике. Когда у произвольного предмета нечто меняется, предположим в цвете, пускай с белого на черный, то при этом нечто другое (например, форма или генетический код, а в общем случае субстанция) всегда остается прежним. Значит, данный предмет является композитным, но на каждого Творца довольно только простоты. Что и требовалось доказать. Но что и требовалось мне, дабы показать, как одна абсурдная модель в полуавтоматическом режиме порождает длинную генеалогическую цепочку безумных отпрысков. На веру было принята всего лишь одна аксиома — Бог суть средоточие всех бесконечностей, всех совершенств, точка пересечения всех вертикалей. И родила она и Всемогущего, и Всеведущего, и Вездесущего. И была ночь разума. И стал Он Отец и Творец, и на людях игрец. И был день сурка. И Он получился прост, как единица, и неизменен, как гробни́ца. А дальше что будет, друзья мои? Скорее, разгул чтототеизма, чем триумф ортодоксального теизма. Современному человеку очень непросто поверить в то, что все божественное просто…

Что же это за жизнь такая поганая у небожителей? Ни тебе сложносочиниться, ни тебе развиться. А применимо ли вообще наше понятие «жизнь» к Его существованию? Ведь даже если абстрагироваться от рождения и смерти, то в твердом семантическом остатке останется еще поток изменений, а он Неизменному чужд. Поговорим о самом вечном – на следующей неделе с Блогом Георгия Борского.

Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.