№385. Добродушная модель

Баланс добра и зла в нашем бренном мире кажется критически нарушенным в пользу последнего. Пожалуй, все, что люди больше всего ценят и любят – себя самих, котиков-собачек и прочих милых зверюшек, произведения искусства и архитектуры, удобства, артефакты и порой даже ландшафты – суть образования крайне хрупкие. Хрупкие в том смысле, что на их первоначальное создание и последующее поддержание в рабочем состоянии требуется значительно больше усилий и времени, чем на варварское уничтожение. Для того, чтобы объяснить этот феномен, не нужно пробуждать к существованию легионы бесов во главе со врагом рода человеческого. Да и физические модели наподобие второго закона термодинамики вполне можно оставить почивать на лаврах в перинах учебников. Достаточно вместе с философами или математиками сообразить, что любая из вышеперечисленных благих для нас сущностей – суть крайне редкая комбинация элементарных первокубиков бытия, что бы они из себя не представляли. Простейшая пермутация немногих, весьма немногих ноликов и единичек в этих гигантских последовательностях мгновенно убивает то, что мы почитаем за их полезные потребительские качества.

Я согрешил очередным воспроизведением столь банального соображения не без корыстной цели. Мне чертовски захотелось его противопоставить несколько менее очевидному наблюдению за ангельской природой идей. Баланс истины и лжи в мире логики кажется существенно нарушенным в пользу первой. То, что ученые больше всего ценят и любят, — леммы и теоремы, корректные обобщения и догадки, доктрины и теории, одним словом, модели — суть образования крайне стойкие. Стойкие в том смысле, что, будучи первоначально созданными, они всегда остаются в истинном состоянии, более того, пользуясь органами дедуктивного размножения, производят многочисленное подобное себе, т.е. столь же истинное потомство. И в самом деле, опираясь на фундамент выверенных посылок, попросту невозможно построить здание ошибочных выводов, конечно же, если при этом аккуратно пользоваться цементом общеизвестных правил. Напротив, комбинация ложных посылок запросто может породить неожиданно корректный результат. В качестве иллюстрации возьму, скажем, заведомо фейковые пропозиции «Сократ – осел» и «Все ослы – философы». Нетрудно убедиться, что элементарное применение к ним силлогизма Barbara первой фигуры производит несомненное «Сократ – философ». Это все теория, а как насчет практики?! Разве такое в настоящей жизни случается?! Дабы в этом убедиться, сегодня я приглашаю Вас на очередную экскурсию вглубь веков. В перископе нашей субмарины времени Reverendus Frater – благочестивый брат-минорит Франциск из Марке.

То был представитель племени младого и незнакомого читателям Post Omnia. Вышеупомянутая асимметрия добра и зла в применении к древним историческим личностям выражается в том, что обычно нам достоверно известны лишь даты их смерти, а вот данные о рождении навсегда остаются закрыты чередой темных веков. Посему можно только догадываться, что Франциск впервые увидел свет Божий где-то в районе 1290-го года. Случилось это радостное для науки событие в итальянском городе Аппиньяно дель Тронто (неподалеку от Асколи, в области Марке). Надев хабит своего знаменитого тезки, он получил образование в учебных заведениях Ордена, в том числе в Париже. Отработав некоторое время в провинциальных studio, заслужил возвращение в стольный град католического богословия. Там он и пристроился читать лекции по «Сентенциям» Ломбарда примерно в то самое время, когда Петр Ауреол занимал почетное кресло францисканского магистра-регента теологии. Посему неудивительно, что в круге тех Utrum, которыми он интересовался, были многие модели его старшего товарища по партии, в том числе «вредная особа» Божественного Всеведения из предыдущей статьи. Однако то был мыслитель самобытный, заслуживший у современников почетное звание Doctor Succinctus – лаконичный, емкий доктор. И захотелось ему почему-то высказаться на необычные, младые и незнакомые темы…

Вот Вы как думаете, звезды они какие? Далекие? Блестящие? Загадочные? Полагаю, что трудно найти такого современного человека, который, отвечая на этот вопрос, в своем перечне ответов упомянет «благородные». А между тем, в средние века именно этот, на теперешний вкус, несуразный предикат пришел бы на память ученым схоластам самым первым. То было вообще чуть ли не самое универсальное определение, применяемое практически ко всему – Божии твари были более или менее благородными в зависимости от местоположения на Великой Лестнице Бытия. Не только каждый камешек знал свой шесток, на той же шкале были упорядочены и нематериальные вещи, такие, как добродетели или совершенства. Что же касается звезд, как неподвижных, так и блуждающих, нынче именуемых планетами, то предпочитались те, что располагались ближе к седалищу Всевышнего – высокому Эмпирею. Соответственно, самым поганым местом в космосе являлась наша грешная Земля, как наиболее удаленная от Божией Окраины центральная точка сферы. Эти верования были замечательно когерентны моделям древнего Аристотеля, который из своих соображений наполнил надлунный мир великолепной квинтэссенцией-эфиром, предоставив подлунному гнить в антисанитарных условиях кромешной мешанины из прочих четырех первоэлементов.

Эта насквозь завравшаяся менталка долго зловредно вставляла палки в колесницу науки. Однако, оказалось, что и сию ложную модель можно приспособить для производства детей Истины. В частности, наш Франциск из Марке обратил внимание на то, что ее требования к благородности небесной материи противоречили самим себе. С одной стороны, Аристотелевский эфир бесспорно располагался в весьма и весьма благолепном, залитом светом Божественной благодати месте. С другой же был неспособен принять никакую, кроме как неодушевленную, субстанциальную форму, что, по другой расхожей догме, свидетельствовало о его низкородном происхождении – ведь разумная форма жизни в божественной иерархии стояла на несколько ступенек выше неживой. Следовательно, единственный выход из тупика абсурда – это вход, то бишь вернуться назад к посылкам и предположить, что благородность всех первоэлементов, не исключая волшебную квинтэссенцию, строго одинакова. А не может ли такого быть, — подумать страшно, аж волосы встают дыбом! – что Сам Философ ошибался, и никакого существенного отличия надлунного мира от подлунного вовсе не существует?! Нет покоя молодым и рьяным — продемонстрировать это должны были другие аргументы.

Предположим вместе с Аристотелем, что неразрушимые небесные сферы сшиты из принципиально другой материи, нежели вечно портящиеся и гниющие во прахе черви земные. Стало быть, и субстанциальные формы у них особые, которые можно напихать лишь нетленным веществом. Но, позвольте, разве возможно уничтожить землю, воду, воздух или огонь?! Всемогущий Всевышний, пожалуй, с этой задачей справился бы, но и то при помощи какой-нибудь волшебной аннигиляции. А уж обыкновенным силам природы тут точно не сдюжить! Итак, и с точки зрения разрушимости между земной и небесной материей категорического отличия быть не может. Нисколько неудивительно, добавляет Франциск, разве все первоэлементы в соответствии с доктриной самих перипатетиков не являются производными одной и той же первичной материи?! Но тогда искомая разница между ними, должно быть, заключается в каких-то количественных параметрах?!

Для того, чтобы Вы по достоинству могли воспринять красоту его следующей модели, мне придется еще раз расплеваться с ложными уродливыми порождениями древнегреческой философии. Предполагалось, что такие атрибуты вещей, как запах, вкус или цвет, обеспечиваются в них т.н. акцидентальными формами, которые, в отличие своих субстанциальных сородичей, являются вторичными добавками к основной функциональной начинке. К этой же маловажной категории относились любые числа, описывающие эти предметы. Но как же весь этот разношерстный коллектив форм умудрялся произвести на аудиторию впечатление целостного хора?! В представлении последователей Аристотеля они все были развешаны у субъектов внутри, будто игрушки на елке. Но что же представляла собой эта елка? Конечно же, это материя, — ответил Франциск из Марке. А, коль скоро это так, то из применимости одних и тех же количественных параметров, читай, акцидентальных форм, к феноменам надлунного и подлунного миров следует единство их фундаментального естества. Человек — белый и камень — белый, разве отсюда следует то, что они сотворены из одного и того же вещества, — возразите Вы?! На современном языке речь шла о микрочастицах, спрятанных под покровом различных химических элементов. И, в конечном счете, именно их единство обусловливает то, что одни и те же алгоритмы измерения по отношению к ним производят схожие числа – аргумент дремучего схоласта работает!

Итак, представитель племени младого незнакомого не пожелал со всеми удобствами расположиться в стане Аристотеля, который с таким трудом удалось построить его предшественникам, но соизволил немедленно отправиться еще дальше, в страшные неведомые эпистемологические дали. Мир, безжалостно распиленный Аристотелем пополам, воссоединился, повсюду над одной и той же материей хлопотали и работали одни и те же законы природы. Отсюда прямая дорога, правда, пересекаемая непроходимым каньоном Коперника, шла к применению точных знаний, полученных в астрономии, к феноменам обыкновенного физического мира, к великому ньютоновскому синтезу механики Галилея с моделями Кеплера. Полку открытых человечеством истин прибыло – и то был неистребимый, неразрушимый подобно мифическому эфиру полк. Почему же долгожданная победа не была достигнута? Почему рождение науки в Европе не случилось на два-три столетия раньше прописанного в учебниках истории срока?! Почему хорошо обоснованная модель высокорейтингового автора, опубликованная в стольном городе Париже, не первенствовала на конкурсах средневековой красоты?!

Обращу Ваше внимание на определенное свойство характера модели, которое антропоморфно назову добродушием. Она не орала по-базарному во всю глотку, распинаясь в любви к распятому Богу. Она не требовала и пригвоздить несогласных к позорному столбу еретиков и безбожников. Она не стращала противников муками ада, не привлекала сторонников предвыборными обещаниями вечной жизни. Она вообще не была вредной особой. Она всего лишь тихонько смастерила изо лживых посылок скромную истину. Еще одну из многих и многих, без соответствующего ярлыка и хрустящей яркой упаковки. Чтобы на такую мышь серую обратили внимание в свете темных веков, университеты должны были сформировать в своих недрах критическую массу мыслителей, способную запустить цепную реакцию приобретения знаний. Ту единственную реакцию, что может изменить баланс добра и зла в нашем бренном мире в пользу первого…

Я тебя породил, я тебя и оздоровлю. Так, должно быть, решил Франциск из Марке, отчаявшись найти дельных соратников в деле развития своей полудохлой модели. И нашел для этого спрятанные резервы сил. Virtus derelicta — в Блоге Георгия Борского.

📌Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.