№391. Буриданов орел

Плох ли тот солдат, который не думает быть генералом? Дурак ли тот чиновник, каковой не мечтает о вилле на Лазурном берегу? Слабак ли тот президент, что не хочет стать императором? Ответ на подобные риторические вопросы в разных точках пространства-времени люди давали разные. В Российской Федерации, где, несмотря на тысячелетние христианские проповеди смирения, пышно процветает культ напористости и амбициозности, он, как правило, уверенно утвердительный. Что тому виной? Какие-то ошметки хромосом стародавнего национального генома?! И впрямь, к россиянам в этом суждении с возможными оговорками присоединились бы многие славянские соседи. Но и не только они. Немало европейских и прочих народов в разные времена обожали воспевать в своих сказаниях резкий рост рейтинга – от распятого преступника до Бога, от Золушки до принцессы, от узника до графа Монте-Кристо. Тем не менее, история знает достаточно и контрпримеров, не позволяющих осторожному мыслителю сотворить округлым обобщением слишком пузатую модель. Распространены пацифисты, прославляющие отказ ополченцев участвовать в чересчур специальных военных операциях. Многочисленны идеалисты-проповедники, ни в грош не ставящие нечестно приобретенное денежное изобилие. Находятся летописцы, восторгающиеся отречением кесарей, предпочётших наркотику власти вкус собственноручно выращенной обыкновенной капусты…

А что насчет ученых? Неужто среди них найдутся такие, что не вожделеют быть захороненными у Нобелевской стены?! Ну, это уж, наверняка, кромешные паразиты от науки, которые только толстые зады в НИИ отсиживают, скажете Вы? Им ведь чуть не по определению полагается стремиться истину найти. Сегодня я постараюсь убедить вас в том, что это утверждение ложно не только по отношению к нынешним безбожникам, но и к усерднейшим богобоязненным средневековым схоластам – у нас в гостях величайший философ 14-го столетия Жан Буридан. Так вот, величайшим он стал только для нас, в ретроспективе. А для своих современников то был самый обыкновенный профессор факультета артистов, пусть и знаменитого Парижского университета. Кажется, я еще не освещал для вас пирамиду ценностей интеллектуалов темных веков. Это сейчас мы не находим принципиальных отличий между докторами наук условной физики или истории. В стародавние же жестокосердные времена на самом возвышенном рейтинговом троне восседал царь-богословие. Мастера теологии не только получали наибольшую пребенду, но и оказывали непосредственное влияние на решения сильнейших мира сего, а при удаче могли и использовать свое положение как трамплин к вершинам церковной и светской иерархии. Несколько пониже от них рангом располагались юристы, подразделявшиеся на легистов и декретистов в зависимости от сводов законов, на которых специализировались, и медики. Им так не светило солнце монаршего или папского благоволения, но и они могли сытно пристроиться на господских харчах, подрабатывая оказанием практических услуг тем или иным вельможам. Подготовительной ступенью для вскарабкивания на вышеупомянутые высоты являлся факультет артистов, т.е. людей, занимавшихся семью свободными искусствами – septem artibus liberalibus. Подчеркиваю – подготовительной. Ибо так научали неученых еще с древних времен: «debet scholaris ire per viam ad puteum, id est per scientias adminiculantes ad theologiam» — схоласт должен идти к колодцу по дороге, т.е. через вспомогательные науки к теологии. Соответственно, вакансии доцентов на этом поприще зачастую заполнялись бывшими студентами, недавно получившими степень магистра, а то и всего лишь бакалавра. Более того, в некоторых университетах одним из условий обретения диплома было требование отработать впоследствии год-другой на преподавательской барщине. Немудрено понять почему. На полагающуюся по этому званию зарплату не так-то просто было свести концы с концами, а репертуар возможностей подшабашить ограничивался репетиторством богатым балбесам да сдачей в аренду комнат и без того малометражной квартиры нищим студентам.

И вот представьте себе этакого упрямого осла, который встал на одном месте и ни туды, и не сюды идти не желает. То есть, не делает даже попыток взобраться на близлежащие кочки юриспруденции или медицины, на коих расположены два весьма аппетитных пучка сена, не говоря уже о поднебесном рае теологии, где промеж кисельных берегов текут молочные реки. Представили? Тогда Вы только что узрели на авансцене театра своего сознания весьма адекватную ментальную модель Жана Буридана – уроженца Бетюна, т.е. то ли француза, то ли фламандца. И в самом деле, этот весьма незаурядный мыслитель, имея в своем распоряжении выдающиеся интеллектуальные мощности, предпочел их направить отнюдь не на цели собственного карьерного роста – он не только в богословы не пошел, но и беспартийным остался, не записавшись в ряды правящих доминиканцев или оппозиционных францисканцев. Тем не менее, в анналах истории науки – это, безусловно, знаковый персонаж, давший могучий импетус развитию моделей на многие столетия вперед. Сей великий артист без публики почти не занимался самостоятельными оригинальными импровизациями. При всем при этом, он завоевал искреннее уважение окружения, дважды облачаясь в мантию ректора университета, и сумел по-новому представить множество произведений современных ему модельных писателей. Например, спас от забвения пьесы-менталки Оккама, скомпрометированного отлучением от церкви. Словами американского философа Теодора Кермит Скотта: «Что Уильям Оккам начал, то Жан Буридан продолжил, но даже с более четким осознанием того, к чему следует стремиться… Если Оккам только обнаружил новый путь для философии, то Буридан был уже человеком, уверенно следующим по этому новому пути. Если Оккам был евангелистом новой веры, то Буридан бесстрастно ее практиковал… Он тоже был номиналистом (намного более радикальным, нежели Оккам), но значительно меньше озадаченным защитой номинализма и уделявшим основное внимание его [практическому] применению. Разработка общего философского подхода была у него заменена на заботу о важных философских подробностях.»

В популярном народном дискурсе имя Буридан прежде прочего ассоциируется с ослом, который подыхает от голода, будучи не в состоянии предпочесть одну из двух одинаково аппетитных охапок сена. Люди вообще, как правило, бросают в свою копилку мемов потешные, пусть и злые, пародии более охотно, нежели скучную, хоть и добрую, правду. Вот и здесь запомнилось сделанное много позже облыжное обвинение ненавистников схоластических мудрствований в адрес неповинного магистра артистов. Все, что можно найти в его сочинениях, так это признание логической непротиворечивости утверждения о том, что свобода воли может выражаться в борьбе с самим собой и в отсутствии действия, т.е. в ее способности отложить до будущего рассмотрения те суждения, адекватность или истинность которых неочевидна сразу с раздачи. Так, в кривом зерцале критиков прославление людской рассудительности превратилось в высмеивание ослиной глупости. Но не этим ли пылким осуждением поспешных суждений объясняется удивительная холодность французского философа к благам ученой жизни?! Навряд ли. У него было больше, чем достаточно — несколько десятилетий — времени, дабы сформировать свое мнение. К тому же он наверняка, как и прочие смертные, смерть как жить хотел, причем, как можно лучше. Нет, то был вполне зрелый и сознательный выбор. В пользу чего? Давайте взглянем на то, как резко изменился ментальный ландшафт планеты Земля за прошедшие 7 без малого столетий. Титанические усилия человечества по добыванию богатой руды знаний подкопали и вконец обрушили древнюю пирамиду ценностей с теологией на самом пике. Да так, что и прочие кочки стали едва заметны – ученые всякие нужны, ученые всякие важны. Соответственно, по современным меркам своим нетрадиционным карьерным решением парижский профессор предпочел будущее, и потому сделал выбор вполне адекватный.

Более того, с точки зрения развития науки весьма и весьма полезный. Буридан не только подхватил падающее знамя номинализма из рук простреленного навылет в войне с Иоанном XXII-м Оккама, но и сумел прочно водрузить его на твердой земле, у самого начала большого пути – via moderna. И по оному не замедлили пойти многие его ученики, герои будущих статей Блога Георгия Борского – Николай Оремский, Марсилий Ингенский, Альберт Саксонский, каковые в свою очередь повели за собой многие полки студенческих поколений позднего средневековья. А ведь в конце дороги той располагалась плаха с топорами для многих Аристотелевских суеверий. Равным образом Буридану удалось вытащить из грязи и недооцененную, охаянную тем же Оккамом модель virtus derelicta своего старшего современника Франциска из Марке, отмыв и приодев ее в респектабельное платье «импетуса». И та, нарядная и пригожая, смогла привлечь к себе интерес многих поклонников, а спустя пару столетий и вовсе забеременеть от Галилео и подарить миру замечательное ментальное потомство – теорию инерции. Вообще, если оценивать творческое наследие этого схоластического артиста целиком, то не оставляет впечатление, что после умеренной косметической обработки – перевода с латыни и замены терминологии – оно вполне могли бы сойти за произведения современного аналитического философа. Прежде всего, в отличие от условных Аквината, Бонавентуры или Дунса Скота, он, похоже, что сознательно воздерживался от любых шагов в направлении скользких богословских материй. Более того, в сферу его интересов входили именно те вопросы и проблемы, которые занимают нынешних ученых – полностью номиналистская интерпретация семантики и языка, парадоксы самореференции, суть логических выводов, теория корректной аргументации и т.д. Характерно и его настырное нежелание отвечать на многие схоластические вопросы, и на самом деле в большинстве своем полностью маразматические. Вместо этого его интересовали другие, реальные проблемы – те самые пресловутые модели нулевой фазы развития, что являются необходимым фундаментом для возведения на их основе небоскребов знаний.

Каким же образом артист давным-давно погорелого театра сумел отловить в окружавшей его липкой схоластической каше крохи здравого смысла, семена грядущего?! Где раздобыл ментальные очки, с помощью которых узрел окружавшие его ценности в истинном свете?! Кто помог ему в толпе отвергнутых современниками идей и учений обнаружить релевантные для науки, потенциально привлекательные, перспективные модели? Нет, то был вовсе не осел, а орел. Орел, который, взмыв под небеса, а то и повыше, своим зорким оком пронзил не только пространство, но и время. Орел, что, бросив вниз тренированное тело, неотразимым ударом заклевал на смерть мирскую гордыню. Орел, кой, воспарив над миром средневековой мысли, по праву стал ее властелином. Орел, наглядно показавший, что достойны уважения солдаты, отказывающиеся убивать, что теоретически возможны и желательны чиновники, не берущие взяток, а некоторым королям лучше было бы отправиться на пенсию в какую-нибудь банановую республику…

Сегодня мы бегло взглянули на модели Жана Буридана с высоты птичьего полета. Не пора ли нам спуститься пониже и познакомиться с этими во всех отношениях приятными дамами поближе?! Лицом к лицу их лица увидать можно только в Блоге Георгия Борского…

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.