№392. Срединная модель

Спрыгнешь со стула – весело, а с десятого этажа – грустно, хоть уже и не тебе самому. Так что же, и не прыгать вовсе? Съешь кусочек торта – вкусно, но если обожраться, то тошно. Так что же, и не лакомиться? А так говорил Парацельс: «дозировка делает снадобье ядом или лекарством». Банально высказался, да? А вот одному моему знакомому, даже подопечному, талантливому юному шахматисту Ивану Букавшину пришлось убедиться в истинности этого утверждения на собственном опыте. Увы, то был опыт не только печальный, но и бесполезный – со смертельным исходом, при вскрытии в желудке обнаружили слишком много таблеток но-шпы. Наверное, все должно быть в меру, в том числе, как не устает напоминать Ваш преданный слуга, вера. Несложно подметить, что пропозиция «я ни во что не верю» логически отрицает самою себя. Излишняя же доверчивость чревата если не фанатизмом, так безысходным модельным рабством. Выбор срединного эпистемологического пути, вымощенного эмпирическим кирпичом, казалось бы, был самоочевидным, но на самом деле дался человечеству не задарма. Немало пришлось набить шишек, а то и вырыть могил, сигая с платоновских небес или прочих философских высот на грешную землю. В самом общем смысле странная игра по имени жизнь для мыслящих существ представляет собой последовательность выборов. Если делать ходы случайные, то получится как всегда – либо сдохнешь сразу, либо проиграешь партию чуть позже. Задача накопления опыта и повышения квалификации в условиях наличия регулярных законов природы элементарна и решается за полиномиальное время – искомая стратегия отменно отлавливается в нейронные сети. Однако, следующая по порядку задача – по концептуализации и вербализации обнаруженной стратегии, чтобы можно было передать знания ближнему своему, принадлежит совершенно иному, экспоненциальному классу вычислительной сложности. Таким образом, для успешного возникновения науки требовалось не только высвободить от борьбы за существование надлежащие интеллектуальные ресурсы, но и приложить сей ментальный рычаг к правильной, чуть ли не волшебной точке опоры…

Другими словами, следовало прежде всего вообразить себе, что странная с практической точки зрения деятельность по приобретению знаний имеет некое сакральное значение. А для самого-самого начала, хотя бы не является совершенно бессмысленной и бесполезной. И здесь кораблю науки, отправляющемуся в океан неведения на поиски нового мира, требовалось протиснуться через узкий эпистемологический пролив между Сциллой теизма и Харибдой скептицизма. Первое страшное чудовище пожирало путников абсолютной уверенностью – пошто праздное любопытство, коли все необходимые истины уже получены от Господа, разжеваны и расфасованы Святыми Отцами?! Второе же стихийное бедствие затягивало незадачливых мореплавателей водоворотом глубокомысленных рассуждений в пучину отчаяния, убивая всякие чаяния. Подтвердим эти теоретические положения историческими примерами. Харибда была повинна в гибели античных ментальных аргонавтов усилиями академических и пирронических скептиков. Ну, а Сцилла до тошноты обжиралась в пещере темных веков, набивая свое брюхо тайными агентами дьявола — еретиками. Канонизация Ангельского Доктора Фомы Аквинского прописала древней зверюге строгую диету. Отныне ей запрещалось питаться схоластами, аккуратно следующими в кильватере Философа. Однако, вырвавшимся на бескрайние просторы натурфилософских вопросов мыслителям следовало теперь осознать, что штурман Аристотель направлял их в модельный тупик полностью ошибочного, пусть и системно построенного мировоззрения. Именно поэтому пару статей тому назад мы похвалили Николая из Отрекура за то, что он вырвался из оков смирительной рубашки Великого и Ужасного, а затем удрал в пампасы вольнодумства. Но не переборщил ли он, отрицая всякую возможность обретения знаний? Разъяснить 14-му столетию этот наиважнейший для своего времени вопрос взялся парижский магистр Жан Буридан…

Напомню – Николай из Отрекура, несмотря на свое образцовое христианско-схоластическое воспитание, каким-то хитрым ментальным прибором поймал волну вражеских скептических голосов, никогда, впрочем, не прекращавших свое вещание на род человеческий, вплоть до поныне. И поплыл по ней прочь от доктрины Аристотеля, чересчур оптимистично оценивавшей возможность познания вещей-в-себе, субстанций. Предполагалось, что всемогущие оккультные формы, излучаемые предметами в пространство, помогают нашим органам чувств принять, а затем интеллекту познать их сущность без серьезных искажений. Это кредо звучит несколько наивно, но воспринимается легко — если ты встречаешь нечто черное и мерзкое или белое и пушистое, то таковым оно и является. Но, позвольте, ведь каждый современный ребенок, вкусивший сладкий яд игр виртуальной реальности, скажет вам, что это далеко не всегда так. Оказывается, те же заключения люди, правда, взрослые, делали за столетия до изобретения компьютеров, при помощи философских размышлений, теоретически. Из наличия сенсорных ощущений чего бы то ни было некорректно сделать логический вывод даже о существовании этого предмета, поучал своих корреспондентов вышеупомянутый средневековый Юм. Пожалуй, с ним трудно не согласиться, но следует ли из этой прискорбной оценки нашей позиции немедленная эпистемологическая капитуляция, т.е. невозможность обретения хоть каких-либо знаний?! Пускай весь мир – это кромешная или частичная иллюзия, но, коль скоро она ведет себя с нами регулярным образом, то имеет смысл построить ее адекватную, т.е. достаточно развитую ментальную модель, каковая хотя бы позволяла людям предсказать что произойдет в ответ на те или иные их действия – успех затеянного предприятия или провал, удовольствие или страдание, жизнь или смерть…

Не знаю как вам, а мне лично удивительно, что Жан Буридан подметил именно эту срединную модель в дальнем углу темного средневекового коридора лабиринта неведения. С одной стороны, он согласился с доводами Николая из Отрекура, назвав свою раннюю версию Декартовского демона именем Бог: «некоторые люди, занимаясь теологией, отрицали, что мы можем обладать знанием о природных и моральных феноменах. Например, мы не можем знать, что небесные сферы движутся, Солнце — яркое, а огонь — горячий, поскольку это не вполне очевидно. Ведь Бог мог бы уничтожить все эти явления, и тебе неизвестно, соизволит ли Он это сделать, стало быть, неясно, существуют ли они. Всевышний также мог бы остановить небеса или отнять свет у Солнца, а тепло у пламени. И, наконец, они утверждали, что не может быть бесспорным, является ли камень, кажущийся белым, на самом деле таковым, ибо даже без камня и белизны Бог в состоянии создать в твоем глазу образ, в точности соответствующий тому, что ты имеешь от объекта; и тем самым ты произвел бы тоже самое суждение, что и сейчас, а именно, что вон там лежит белый камень. И это суждение было бы ложным…» С другой же стороны настаивал на доверии сенсорной информации: «[В какой-то момент] … вы могли бы спросить, истинно ли утверждение, что Сократ бежит, когда я четко вижу Сократа бегущим, или же это всего лишь мое мнение по этому поводу. И я отвечаю, что в этом случае это не просто мнение, но и знание. Ибо всякий человек говорит подобным образом: ‘Я знаю, что это железо горячее, поскольку я ясно чувствую, что оно меня обжигает и, [аналогично], ‘Я определенно знаю, что Сократ вчера был на пробежке, поскольку я видел, как он бежал’».

Какими же хитрыми фокусами непрофессиональному богослову, но заслуженному артисту удалось отмидрашиться от вышеуказанного логического противоречия, а заодно и от излишнего внимания Святой Инквизиции?! Конечно же, хорошо известным нашим подписчиком патентованным схоластическим приемом – distinctio. Он ловким движением мысли разрезал вожделенное яблоко знаний на две половинки — непоколебимо истинные, то бишь математические и богословские, и все прочие, естественно-научные: «мне кажется возможным заключить … что мое знание, оставаясь тем же самым, может быть сверхъестественно превращено в незнание. Ибо, покуда Солнце и небеса движутся в соответствии со своей природой, согласие, с которым я твердо принимаю пропозицию ‘Солнце — яркое’ за истинную, очевидно… Я утверждаю затем, что, если это согласие, являющееся знанием в настоящем времени, остается во мне на целый день, а в 9 часов Господь отнимает незаметно для меня свет у Солнца, тогда это мое согласие перестанет быть знанием… Аналогичное отличие можно произвести относительно очевидности и уверенности. Ибо некоторые человеческие очевидные истины … не могут быть сделаны ложными никакой силой, но таковые не требуются для натурфилософии… Ей же присущи такие истинные пропозиции, которые не могут быть фальсифицированы естественным образом, но могут сверхъестественно…» И пояснил еще раз в другом месте: «[Излишняя уверенность не нужна] для естественных наук или метафизики, свободных искусств или этики. Для них вполне достаточно иметь другой вид человеческой уверенности, когда истинная пропозиция не может быть фальсифицирована никакой силой природы … но может сверхъестественной силой и чудесным образом.»

Весьма кстати в мутноватой водичке многотомных сочинений Философа был выловлен соответствующий оказии однострочник: «математическая точность требуется не во всех случаях, но только для тех вещей, которые не касаются материи; по сей причине математический метод не применим к естественным наукам», причем, вкупе с пассажем Комментатора, подтверждавшим, что для веры в натурфилософские пропозиции демонстративные доказательства не требуются. Что и требовалось доказать. Что и было сделано Жаном Буриданом. Что и открыло перспективу не доверять Философу и его Комментатору. Что и позволило нам сегодня с научных высот подивиться на красоты рожденной в средние века срединной модели. Итак, ее кардинальным решением было прочно закрыть за собой калитку виноградника Господня, позволив его обитателям упиваться до обалдения нектаром Божественных истин. Всем же прочим простым смертным, занимающимся вещами качества уровнем ниже библейского, предлагалось расчистить себе делянку в глухом доселе бору эмпирики. Там они могли бы, засеяв свою пот и кровь, со временем пожать скромный урожай. Из собранных плодов невозможно было приготовить одурманивающее варево, вселяющее в сердца людей абсолютную уверенность в собственной непогрешимости. Но и его, пусть и фальсифицируемых, питательных качеств было вполне достаточно для пропитания, а затем и организации процветания населения. Сциллу и Харибду нельзя уничтожить философскими методами, но вполне реально загнать в полагающиеся им по нормам норы. Скептицизм — горькое, но крайне эффективное лекарство от наркотического отравления избытками веры, вот только и его следует употреблять в точности по предписаниям докторов, причем, не теологии, а эпистемологии – в меру.

В середине аристотелевского космоса прозябала земля. В середине дантовской земли располагался ад. В середине христианского ада горели еретики. Ну, а что творилось в середине головы самого опасного неразоблаченного еретика средневековья? Конечно же, буридановские модели! Выудить их оттуда соцсетями поможет Блог Георгия Борского.

Примечание: Модели, предложенные в целях концептуализации исторических событий и оценки деятельности исторических личностей, являются интеллектуальной собственностью автора и могут отличаться от общепринятой трактовки.