Глава XXXVI. Присутствие отсутствия

Ранняя осень 1294-го года от Рождества Христова. Взирая вечно раскрытыми очами на лазурные воды перед носом и раскачиваясь от удовольствия на волнах, мальтийская лудзу поспешает домой. Жизнерадостная ярко раскрашенная лодка несет в своем чреве не только дорогие сердцу гостинцы и приятные рассудку товары из Палермо, но и щедро оплатившего проезд пассажира – странного рыцаря по имени Никколо. Он необычен сразу несколькими чертами, упрямо не складывающимися в единую картину – богатырским телосложением прирожденного воителя, молчаливым стоном печального лица, просьбой высадить себя на пустынном скалистом Комино, наконец, почетом, оказываемым ему в Сицилии, вкупе с явным безразличием к видимым знакам уважения к собственной персоне. Разведчик?! Но активные военные действия после мира в Тарасконе приостановлены. Пилигрим?! Но тогда в поисках пустоши ему, скорее, следовало бы направиться на острова св. Павла или какое иное обильное на Божественную благодать место. Негоциант?! И вовсе никак не вяжется с облачением и повадками. Впрочем, позвякивание пары золотых монет в отощавшем после закупок кошеле удовлетворило-таки жадное любопытство торговца – наткнувшись на очевидную скупость незнакомца на слова, он быстро оставил тщетные попытки его разговорить. Все, о чем им удалось договориться, вполне достаточно – ему надлежит вернуться через неделю, дабы погрузить человека поверх груды рыбы, которую он тогда повезет на продажу…

Если бы Никколо был в настроении, а главное, в состоянии рассказывать, то он поведал бы своему перевозчику еще более непонятную, нежели свой облик, историю. Начать ему, пожалуй, пришлось бы с того судьбоносного сна, каковой он узрел у чудотворных мощей Фомы Аквинского, почитай, что аж полжизни тому назад. А затем продолжить живописанием многих смертей – пострадавших от страшных последствий сего видения членов его семьи и пожертвовавшего собой ради него друга Феррандо. Ведь как иначе он смог бы объяснить тот пронизавший его до самого хребта страх, даже инстинктивный ужас, что никогда до того не посещал его храброе сердце, каковой он испытал, выслушав вердикт Рамона Лулла из уст своего оруженосца. Ему тогда и не пришло в голову, что сей верный спутник, доселе скрупулезно честный, на сей раз его обманул, приписав в переводе полученный совет мудрецу из Майорки, в то время как на самом деле тот был подан оставшимся в тени покоя молодым человеком с запоминающимся бесстрастным голосом. Но это было маловажной подробностью на фоне покрывшей его с макушкой удушливой волны кошмарного смысла — того, что ему предлагалось сделать. Отправиться за новым знамением Божиим?! Раскрыть и посыпать солью уже полузабытые, почти зарубцевавшиеся раны?! Возложить на свои плечи бремя еще одной великой миссии?! Но ему давно опостылела вечная слава на небесах — все, что он вожделел, было забыться в бренном земном раю малого семейного счастья! Ведь он ни о чем более не молил Господа, как о спасении маленькой дочурки, его Биче с ямочками на щечках, страдающей в неведомых далях в цепях безнадежного рабства! Вот потому-то, распростившись с Ахмедом, которому нечего было делать в христианской обители, он не поспешил направить свои стопы в монастырь Фоссанова, но в несвойственной ему прежде, но ставшей привычной ныне нерешительности воротился на родину, где все равно собирался утрясти свои финансовые дела…

И это возвращение в прошлое было пронзительно болезненным. То ли от нестерпимого прикосновения к жару еще тлевшего в сердце пепелища, то ли от уколов глаз знакомых людей, выражавших приторно притворное сочувствие, его обуяла какая-то лихорадочная активность. Но и когда Никколо в приступе внезапно вернувшейся напористости продал принадлежавшее ему злополучное поместье, страдания не оставили его измученную душу. Пусть он исцелился от нездорового возбуждения, но теперь неразрешимые сомнения и бесплодные размышления – знакомые коварные ментальные враги — снова проникли в несокрушимую снаружи цитадель его существа. Он снял небольшую каморку неподалеку от моря и день за днем без особого на то желания, безвольно и безразлично выходил смотреть на зыбкую мокрую слякоть, по ту сторону которой его поджидала трясина необходимости. Наконец, он осознал, что ему неоткуда набраться сил перебороть изнурительную и позорную слабость, унять дрожь в руках и ногах своего астрального тела. И тогда этот физически непобедимый, но духовно сломленный человек пал на колени, послушно позволив себя засосать в клейкий водоворот жизни. Со стороны он казался все тем же статным воином, но на самом деле присутствовало лишь его отсутствие. Окружали его теперь люди простые и необразованные, порой принимавшие живое участие в его судьбе, искренне пытаясь помочь своими нехитрыми познаниями и соображениями. Один из его соседей предположил, что все его несчастья обусловлены рождением за час до полуночи или в Великую Пятницу. Другой почти задарма отдал ему амулеты вкупе с заклинаниями из Священного Писания, защищавшие от бесов и привидений, колдовства и сглаза одновременно. И он уже не пружинистой, но прихрамывающей походкой зашагал в ногу с ними. Теперь он тоже, увидев сороку или сову, усевшихся на крыше дома, уверенно предвещал скорую смерть для одного из его обитателей. Перестал стыдиться, оскорбляя встретившуюся поутру беременную женщину и поскорее уходя от нее подальше – ведь это сберегало от неприятностей. Мог предсказать засушливые и дождливые месяцы будущего года по 12 луковицам, предварительно разрезанным и посыпанным солью непосредственно перед посещением всенощной в сочельник. Ценил сверчков за приносимую ими удачу и клал ресничку в ботинки, когда был особо заинтересован в успехе задуманного предприятия…

А оный был ох, как нужен Никколо в многочисленных посещениях ворожей и ведунов, коими он более не брезговал. Избегая лишь некромантов и черных магов за сношения с нечистой силой, он зачастил к многочисленным прочим продавцам надежды по доступным ценам. И он старательно всматривался в блики на кристальных шарах, рябь на воде, облака на небе или следы на песке, тщетно пытаясь узреть в них сокровенное. И он терпеливо выслушивал замысловатые вердикты гадалок на Библии, картах, птицах или их внутренностях, напрасно силясь распознать в них вожделенное. И он честно платил всем прочим ясновидцам за ложь обнаружения его дочери в тех местах, где ее прежде бесполезно разыскивал. И он уже потерял счет времени, и ему уже прискучило наблюдать все те же однообразные узоры в калейдоскопе событий, когда к нему привязался один странный иудей. В чем была его корысть? Он не искал покровительства, пребывая в безопасности. Он не просил денег, удовлетворяясь простым вниманием. Он не требовал уважения, прославляя своего учителя. А, может быть, то было чистосердечное человеческое сострадание, каковое, как показало знакомство с Ахмедом, было присуще и нехристям?! Вот потому-то теперь доверчивый рыцарь и находился на борту мальтийской лодки. Как-то раз он уже проплывал в этих местах, влекомый арагонской флотилией под командованием незабвенного Руджеро в свое первое морское сражение. Тогда его тоже терзало ощущение грядущей неизвестности. Но в ту полнолунную ночь, когда за спиной остался зеленый Гозо, перед ним возвышалась не более, чем поросшая редкими хилыми кустиками скала по имени Комино. Нынче же на ней, а заодно и в его душе, яркими буквами-букашками пульсировало: Авраам Абулафия…

— Шалом и шема, заблудший! Господь, Бог наш, Господь един есть! И вовсе не триедин! Готов ли ты возлюбить Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею и всеми силами твоими?! Так, как было Им самим заповедано?! Способен ли отречься от поклонения идолам и лжепророкам, встать на путь Правды?! Только тогда сможешь узреть сияние десяти сефирот на Древе Жизни! Только тогда сможешь отворить сосуд бренного тела твоего отраженному через них свету Творца всего сущего! Только тогда сможешь испить из источника Божественного Всеведения!
— Не ведаю, что смыслишь себе этими словами. Но, коли зазнамо не обманываешь, за благо твою науку рассужу. На то кладу голову порукой! Понеже на все готов отчаяться! Лишь бы Бог твой соблюл дочь мою с должным бережением!
— Когда-то я желал обратить весь мир в веру истинную, но глупец Николай, Папа Римский, не соизволил открыть для меня уши свои, за что и получил заслуженную кару от Всевышнего, а меня тем самым спас Он от жестокой смерти. Тогда решил я раскрыть великие таинства Сынам Израилевым, но и среди них нашлись прислужники Сатаны, что осудили мое учение. Потому и пребываю отшельником на сем пустынном острове, дабы здесь вдалеке от всех насладиться общением с самим Сущим, с Тем, кто Есть!
— Не горазд я в грамоте. Ан ты за то мнения на меня не держи. Вяще иных чернильных душ до знаний охоч. Токмо вспоможение окажи!
— Тогда приготовься к сретению Бога твоего, странник! Ты уже попал в то место, где глас твой не услышит ни единый смертный, где по ночам звезды небесные, подобно свечам в храме, заставляют глаза человеческие блистать невыразимой красотой. Теперь ты должен будешь укрепиться в сердце своем, освободиться от мыслей суетных, очистить тело свое и одежду свою. Теперь ты должен будешь овладеть давно забытыми таинствами, открытыми самим Господом праотцам нашим. И, как только ты будешь полностью готов, я облачу тебя во все белое, украшу талитом и короную тфилинами, дабы ты в страхе и трепете любовном мог счастливо обрести Шехину – присутствие Того, кто отсутствует, да будет благословенно Имя Его…

И Никколо, разгоряченный вновь воскресшими чаяниями, с невесть из чего разгоревшимся пылом погрузился в глубины нового учения. Его рвение подогревала очевидная схожесть Каббалы Абулафии с Искусством Рамона Лулла, за которым он так долго гонялся по всему свету. Будучи человеком далеким от науки, он все же уразумел из некоторых замечаний Ахмеда, что секрет последнего заключался в образовании всевозможных буквенных комбинаций. Вот и иудейский мудрец, наподобие майоркского, прежде всего начал обучать его сочетать, мысленно поворачивая и вращая в воображении на все лады, некие символы, хоть и другие, незнакомые, но, по его словам, богоданные и потому особенно действенные. В этом совпадении лишь совершенный слепец не узрел бы небесное знамение, Провидение Господне. Стало быть, Бог, какой бы Он там ни был, христианский или иудейский, вовсе не оставил его, а продолжал вести за собой, пусть и непонятными разуму, извилистыми тропами. Потому ловкачу мальтийскому торговцу ни в оговоренный срок, ни через неделю, ни после того так и не удалось подработать на перевозке странного рыцаря – тот был по горло занят обучением, каковое продвигалось мучительно медленно. Было от чего – упражнения изматывали. Повернуться лицом на восток, ибо оттуда свет приходит в мир. Комбинация Алеф-Йуд: на глубоком вдохе посмотреть вверх – АоЙо – далее с интервалами в пару выдохов — повернуть голову влево АоЙа – направо АоЙе – вниз АоЙи – туда-сюда АоЙу… ЙоАо – ЙоАа – ЙоАе – ЙоАи – ЙоАу… ЙуАо – ЙуАа – ЙуАе – ЙуАи – ЙуАу… Алеф-Хе, Алеф-Вав… и дальше, и снова, и по бесконечному кругу… Нигде не сбиться, ничего не перепутать! И при всем при этом произносить гласные следовало нараспев, соизмеряя с тактом дыхания, не забывая испытывать страх и трепет любовный купно с радостью душевной, предвосхищая желанное Единение со Всевышним. Если вызубрить длинную последовательность действий оказалось не так уж и невозможно, то в этих, самых главных элементах сакрального метода, требовавших безумного душевного накала, он никак не мог удовлетворить требовательного учителя. Иисусе Мария!

Но вот, наконец, великий день настоящего испытания настал. Нет, конечно же, то была темная ночь. Мелкая дрожь крепко схватила Никколо в свои трясущиеся руки задолго до первого самостоятельного шага в пустоту неизвестности. Но вот, торжественно облаченный по священному иудейскому обычаю, не замечая боли от острых камней под босыми ногами, он уже карабкается на особое, самое возвышенное место уродливой пятнисто-серой плоской скалы — поближе к благородным бриллиантам звезд, усыпавшим непостижимо недостижимое небо. Сейчас, прямо сейчас оно раскроется перед ним, неслышно отворяя царские врата Эмпирея. И тогда он, может быть, услышит грозный и величественный божественный глас, некогда вещавший Моисею. Или даже узрит Его совершенные формы пред собой. И он падет на лице свое. И смиренно воскликнет как Самуил: «Говори, Господи, ибо слышит раб твой». И его мольбы будут услышаны! И его страдания вознаграждены! И легионы ангелов воспоют славу Божию! И Всеведущий Всевышний откроет перед ним то, что было скрыто от простых смертных, невежественных гадалок и ведунов! И он замрет на долгое мгновение в истоме невыразимого счастья! И очнется, бросаясь спасать свою единственную возлюбленную дочь! И обретет вожделенный покой и благоденствие у тихого семейного очага! Да будет так! Аминь! …И вот он уже приступает к заученному обряду, да не просто со страхом Божиим, а с благоговейным восторгом, и не с жалким трепетом любовным, а до самого нутра сотрясаемый страстями. По мере произнесения сакральных комбинаций букв и произведения предписанных телодвижений его возбуждение нарастает, собирается в гигантский ком где-то на макушке покрытой талитом головы, и вдруг … срывается в стремительном падении на самое дно его души, врезается в сердце и взрывается в нем на мириады ослепительно жгучих осколков! Вот оно, вожделенное присутствие!

Но что это?! Нет теплого потока благодати, что должен заполнить сосуд его естества. Отсутствует и светлая радость, каковой полагается пронизывать мельчайшие фибры его души. Зато есть ледяной ужас! Ужас цепенящий, сковывающий крепче кандалов любого подземелья! И наличествует нестерпимый жар! Жар, сдирающий, сжигающий кожу прямо на сердце мучительнее любого огня. Он, стойкий и мужественный рыцарь, с незримыми врагами бороться не в состоянии. Он чувствует, как липучая тряпка безумия затыкает кляпом рот его рассудка. И, не в силах более выдерживать нечеловеческие страдания пытки пустотой, издает сумасшедший и дикий полукрик-полустон. Но тщетна попытка перекричать грозный рык тишины — ему надо где-то укрыться от мерцающих звезд, что обстреливают его стрелами своих лучей с беспощадного черного неба. И тогда он мчится, разрывая и срывая по пути талит, тфилины и прочую одежду, по живой, прочной и надежной земле к прекрасному синему морю. Конечно же, слой воды над головой станет ему верным щитом! Скорее, еще скорее! И вот он уже, оттолкнувшись от края скалы предательски дрожащими ногами, прыгает в ее спасительные объятия. А теперь вперед! Дальше, еще дальше! Прочь от проклятого острова Комино, прочь от поганого обманщика иудея, прочь от его дьявольских алефов и йудов, от его лжебогов и лжеучений! Минуту, другую он успешно продвигается в направлении темной громадины Мальты на горизонте. Но тут в ужасе, леденящем и цепенящем, вспоминает, что не умеет плавать. Рывок, еще рывок! Нет, это беспорядочное барахтанье. Это уже конвульсии. Господи, прими душу раба твоего!

Вечно раскрытые очи лудзу недовольно косятся на ослепляющие лучи слишком быстро восходящего Солнца. Давно не крашенная облезшая старушка, кряхтя и ворчливо жалуясь на здоровье, плетется на работу. В ее чреве не только чересчур тяжелый груз, но и туша бесплатного пассажира – странного оборванца по имени Никколо. Его обильные слезы пополняют горько-соленую лужицу на днище. Прости, Сын Божий! Прости, Мать Пресвятая Богородица! Прости, ангельский Фома Аквинский! Будто Иона, вознамерился он бежать от слова Господня. Как последний трус, отказался от возложенной на него миссии. Словно безвольная тряпка, не решился взвалить на себя новую ношу. Но Всемогущий и Всемилостивый Бог сначала примерно наказал его, а затем спас руками простых рыбаков. И теперь, будучи извергнут из кошмарного мрака адских заблуждений на свет благословенной земли, он исполнит волю Его, твердо пойдет к указанной Им цели! А вот и до боли знакомая гавань Палермо. По пути ко своей каморке, пошатываясь и останавливаясь передохнуть, бредет не молодой полный сил человек, а его раздавленная жизнью серо-седая, пропахшая рыбой жалкая полутень-полутруп. И коварный Дьявол снова зашептал ему на ухо слова сомнения. И прохожие, покачивая головой, спешили обойти его, дурное предзнаменование, стороной. И, дойдя до дома, он уже потерял всякую надежду в чудесное воскресение собственного духа. Но кто это … кто стоит там … там на пороге? «Laudetur Iesus Christus!»

❓Домашнее задание: Описание народных предрассудков из этой главы лишь приблизительно соответствует исторической действительности – автор позаимствовал его из иной, нежели Сицилия конца 13-го века, точки пространства-времени. Из какой именно?