Глава V. Vita contemplativa

DEUS EST QUI SOLA IGNORANTIA MENTE COGNOSCITUR.
Бог суть тот, кого может познать лишь разум в неведении.

Милостью Всевышнего или благодаря глубокому здоровому сну на протяжении нескольких дней, к Джио вернулось его благоразумие, и он занял знакомое место в прежней колее монастырского бытия. Холодные аудитории studium снова отапливались его горячими молитвами, а любовь к Всевышнему выражалась благими для ближних деяниями. И все же братья-минориты вскоре заметили, как неиссякаемый ранее поток его любознательности сменился засухой почти полного отсутствия вопросов, а искристый смех угас в новообретенной морщине на лбу. Юноша к тому же стал намного рассеяннее, зачастую игнорируя косвенно задевавшие его разговоры, а порой даже не откликаясь на прямые обращения к себе по имени. «Тоскует по Пьетро» – не без оснований рассудили они, чутко не стремясь форсировать процесс его привыкания к боли отсутствия учителя. Тому и в самом деле недоставало привычных бесед и наставлений, совместного вечернего покаяния и утреннего благодарения Господу, а, самое главное, непосредственного примера подвижнической праведной жизни перед собою. И все же в душе его происходило нечто еще более важное и значительное. Постоянные размышления над случившимся, непрестанные попытки его оценить и осмыслить постепенно погружали его в глубины vita contemplativa, заставляли грезить наяву, переселяли в ментальный мир идей. Он научился следить за их появлением, не спеша рассматривал с разных сторон на свету сознания, а затем прогонял прочь крикливых, уродливых и распутных особей, бережно сохраняя драгоценные камни тех из них, небесная красота которых наполняла его ощущением тихой радости. Осознавая произошедшую с собой метаморфозу, он не без скрытой гордости повторял про себя: «О, блаженное одиночество, ты – единственное благо!» Сему волшебному преображению премного способствовал тот самый мудреный манускрипт, что был им обретен столь безумным образом. Подолгу вчитываясь в коварные строки, он силился понять их сокровенный смысл, неизбежно падал в пропасть отчаяния, но упрямо поднимался и продвигался все дальше и дальше ввысь, крепко держась за хрупкую цепочку избранных мыслей. Спустя месяц он знал таинственный текст наизусть, и ему не составляло труда извлечь любой его фрагмент из памяти для очередного раунда медитации…

И тогда в один воистину прекрасный день ему пришло в голову вернуть рукопись на ее законное место. На сей раз Джио открыл тайник при ярком солнечном свете, но оный померк в очах его, когда в глубине ниши он заприметил несколько исписанных знакомым мелким почерком листов пергамента. Какие… какие дьявольские козни скрыли их от него в ту достопамятную ночь?! Что… что сделало их невидимыми для брата Якопоне?! Ужели… ужели он сплоховал, находясь в полушаге от победы?! Так, значит, все, абсолютно все — и выданное учителем знаками задание, и божественная миссия, возложенная на него, и глас Духа Святого, успешно приведший его к великой цели — все же не были приступом сумасшествия, но настоящим чудом, истинной правдой?! Это последнее соображение так сладко укусило его, умудренного соленым опытом, за еще болезненную мозоль, что он немедленно выставил его вон – не верю. Обуздал гордыню и, намеренно замедляя круговерть балета мыслей, уселся за чтение. И, в самом деле, то оказались записи его наставника, по всей видимости, черновые, поскольку почерк приходилось разбирать с большим трудом, а иногда и вовсе пропускать нечитаемые фрагменты. Но теперь-то юноша никуда не спешил. Положив уже переваренный трактат о сущности Божией туда, куда намеревался, и аккуратно водрузив над его гробницей камень, он приступил к поглощению новой пищи духовной.

«И сказал Христос: … после того, как родила Меня, нагого, Дева, укутала в пеленки нищеты и поместила в ясли смирения, не желал Я иметь отдельной комнаты в гостинице, дабы явить людям то великое таинство, что нищета есть единственный путь в Царствие Небесное. И подтвердил Я деяниями и словами, что поклонники и покорные рабы бедности — наследники и правители сего Царства, Отцом Моим учрежденного прежде всех век… Я проповедовал покаяние и открыл дорогу жизни моим ученикам, нося одну тунику и дешевый плащ, путешествуя без денег, сандалий или кошелька. Я, кто сотворил небеса, не имел, где приклонить голову, дабы показать всем, что мир и все мирское должно быть презираемо, подобно навозу… Места, где словно иноземцы и пилигримы, монахи и праведники будут проживать, чтобы поклоняться Мне и восхвалять Меня, должны быть дешевыми хибарами, выстроенными в грязи, вдалеке от шума и сутолоки бренного мира, безо всякого права собственности на них… Франциск воспринял и принял все то, что говорил Спаситель, тем же образом, как Павел, наименьший из Апостолов, получил их не от человека, но через откровение Иисуса Христа. Господь руководил им, обитал в нем серафически и рассказал ему все то, что Святой, как преданный сын возлюбленного Отца, затем записал в Уставе, в Завещании и Заповедях, что проповедовал в четких и ясных поучениях и исполнил в деяниях своих… И говорил он так: «Христос призвал меня, необразованного и простого человека, следовать за Ним. И это Он повелел мне быть дурачком блаженным, озаренным тенью безумия Его креста». Потому и учил братьев, что следует им удовольствоваться малым, что не должны они обладать ничем, помимо облачения цвета пепла и праха, подпоясанного веревкой и, только по строгой необходимости, обуви. Пропитание же надлежит им добывать, прося милостыню и не стыдясь этого, ибо показывают тем самым обуздание гордыни своей, являют тем самым настоящее достоинство и через это самое получают почетное место за столом Царя Славы. Если же фундамент нищеты в вере сей будет разрушен, то и весь храм религии нашей обрушится в пыль».

«Не бывать… не бывать этому!» – пылко возгорелся Джио, — «Всемогущий Господь не допустит, да и мы, и мы, минориты, изможденными кожей и костьми ляжем, преградим дорогу… дорогу Вселенскому злу!» В таких случаях нынешний послушник всегда говорил про себя «мы», пребывая в светлом монашеском будущем. Со все нарастающей тревогой он продолжил чтение: «Но ведал Франциск, что придут враги и засеют плевелы между пшеницею. Внутри себя отрекутся они от нищеты и смирения. Предпочтут слова, а не добродетель, знания, а не святость, чтение, а не молитвы. И стремиться будут к церковным почестям и бороться между собой за власть. Ибо узрел он однажды Ангела Божиего с головой из золота, дланями и торсом из серебра, животом из бронзы, ногами из железа, а стопами из глины. И молвил тот – отчего застыл в изумлении? Сия необычная форма, в которой я послан к тебе, означает начало, середину и конец того, чему надлежит случиться в грядущем. Ибо братья оставят златую жизнь нищеты и смирения, жизнь, в которой ничего не имеют и ничего не хотят иметь, помимо Христа. Бросив чудотворные молитвы, они обретут множество бесплодных книг под предлогом спасения душ ближних своих. И оставшись внутри пустыми для любви, станут хладным серебром. Затем же их притворное благочестие превратит серебро красноречия в фальшивку прекраснословия, в поддельную бронзу. Подобно железу и глине в моих ногах, в конце концов фарисеи сии будут быстры на расправу с праведниками стальными клинками бесчестия и нетерпеливы к ним подобно хрупкой терракоте. Но помни — если останется всего лишь трое истинно верующих, и тогда дарами Духа Святого истинная религия не пошатнется во веки веков. Ибо правила, которые дал ты францисканцам, суть древо жизни, плод мудрости, райский фонтан, ковчег спасения, лестница, восходящая на небеса, договор вечного завета, Евангелие Царствия и эссенция заповедей, произнесенных Христом на земле. И се, глас с небес глаголющий: Франциск — слуга Мой избранный, в котором Мое благоволение, исполняющий волю Мою. И Я желаю, чтобы правила сии исполнялись от первой до последней буквы, от первой до последней, от первой до последней!»

О, как бы Джио хотел оказаться одним из этой благословенной троицы! Но кто они, те проклятые предатели из страшного… страшного пророчества?! Спеша найти ответ на этот вопрос, он взял в руки следующий листок: «Хитростями, нововведениями и непослушанием братья огорчили Франциска до такой степени, что отказался он быть генералом того ордена, что Бог и викарий Его поручили ему. По их заслугам, подобно тому, как Самуил разрешил сынам Израилевым иметь Саула, позволил он им избрать Элиаса, алхимика, достойным министром для недостойных господ. И почил он вскоре после того, и тогда брат Пацифиус узрел его, смиренного, сидящим во славе великой на небесах на бывшем месте павшего Люцифера, а брату Сальвусу было иное видение — врага рода человеческого, переодевшегося миноритом. И предал брат Элиас забвению многие вещи, кои помнил во Франциске, человеке Божием, ибо уважал он его не более, нежели пыль под своими ногами. Совратила его лесть лизоблюдов, благосклонность императора, понтифика и прочих вельмож, которые ценили его за пустые познания, расчетливое благоразумие и показную честность. И начал он, обманув Папу Григория, черпать декреты из своего сердца черного, соблазняя их кажущейся полезностью. Несогласных же прислужники его хватали, вязали, избивали и лишали их серых хабитов. Затем, закованных в кандалы, подобно святотатцам и ворам, приводили к судьям неправедным, движимым ненавистью, искавшим случая исказить правду смиренных нищих. Те же сурово и жестоко расправлялись с невиновными. Так убили брата Цезаря, мудрейшего во всем, умолявшего Всевышнего простить палачей своих перед смертью. Так бичевали до крови Святого Антония, чьи исцеляющие калек и больных мощи нынче хранятся в Падуе. Так преследовали благочестивого брата Бернарда, который только побегом на безлюдные склоны горы Сефро спасся от мученического венца. И брат Кресчентиус, что сменил Элиаса, следовал его порочным путем. Былые грехи породили ненасытное желание знать, быть на виду, иметь, приобретать. Скромные и тесные монастырские помещения заменялись на дорогие обширные здания. Число студентов мирских наук, тщетно искавших милосердие Божие не верой, а диалектикой, геометрией или астрологией, возросло до таких постыдных размеров, что братья меньшие более не стеснялись открыто получать большие деньги или требовать их возврата у должников своих».

Джио припомнилось одно из определений заученной им книги: «Бог суть тот, кого может познать лишь разум в неведении». Однако, повторяющийся лейтмотив бесполезности научных занятий плохо гармонировал с интересом учителя к философским сочинениям. Вообще эта идея, несомненно, заслуживала пристального внимания, но покамест… покамест он отложил ее в шкатулку для алмазов, которые требовали последующей тщательной огранки размышлением. Непосредственно сейчас его больше занимало другое. Как… как стало возможно грехопадение сие? Неужто… неужто не было среди прежнего руководства ордена честных и преданных делу Святого Франциска людей? Снова перепрыгнув по убористым строчкам вперед, он обнаружил мажорные аккорды: «За три первых года своего правления Иоанн из Пармы, будучи покрытым плащом из грубой материи, который единственный служил ему всю жизнь, самолично посетил весь разросшийся орден. Никогда не путешествовал он на осле, лошади или телеге. И был он счастлив иметь одного или, в редких случаях, двух попутчиков. И шел он всегда смиренно с главой, обращенной долу, для того, чтобы не казаться заслуживающим почтения для проезжавшей мимо знати. И не разрешал он извещать братьев о своем приезде заранее, но навещал их как простой монах. И говорил он канонические часы несмотря на любую усталость, простираясь на полу, сидя или опираясь о стену, с непокрытой головой. И был удовлетворен одной порцией, сколь угодно скудной или невкусной, никогда не хваля и не жалуясь на свою еду…»

Голос, живой голос горячо любимого, но безвозвратно почившего для него духовного отца все более громким колоколом звучал в душе Джио и постепенно пробуждал к жизни другие голоса, казалось, уже похороненные. Дамба разума быстро разрушалась, и океан неведения высокой волной пережитого и почти забытого безумия накрывал его с головой. Каждое прочитанное слово, каждый услышанный звук, каждое мельчайшее событие снова были исполнены величайшего смысла и порой перстом Божиим побуждали к действиям: «И случилось тогда возлюбленному Господом брату Иакову из Масса узреть поразительное видение…». В сей исполненный значением миг в келью Ангелом Небесным влетел все тот же брат Якопоне и, отчаянно жестикулируя, в крайнем возбуждении прокричал: «Беги, мальчик мой, беги немедленно!»