Глава XXVII. Non clauditur

DEUS EST CUIUS POSSE NON NUMERATUR, CUIUS ESSE NON CLAUDITUR, CUIUS BONITAS NON TERMINATUR.
Бог суть тот, чье могущество неисчислимо, чье существование неограниченно, чье милосердие бесконечно.

Джио не шел по дороге во Флоренцию, но парил над ней. Не только с его бренного тела, а и с бессмертной души спали железные оковы, кандалы греха. Не прежним безучастным к миру ментальным затворником, но изголодавшимся по впечатлениям свободным человеком жадной губкой впитывал он в себя окружающий пейзаж. Не былым наивным мальчиком, вожделевшим покровительства и ожидавшим чуда, а многоопытным мужем, покрытым шрамами страданий, всматривался в будущее. Что ему была наложенная на два года епитимья – он был готов всю оставшуюся жизнь прожить на хлебе и воде! Что ему была неизвестность запечатанного конверта, адресованного в незнакомый конвент – он был рад любой службе Господу! Что ему были происки приспешников Сатаны – когда он четко различал в лабиринте жизни впереди себя сияние неугасимой лампады Духа Святого. И у него не было попутчика, но он не был одинок, ведь в такт его сердцу в самой его потаенной глубине пульсировала малышка-любовь к Маргарите. И это чувство, далекое и спрятанное, подавленное, но не раздавленное, тоже рвалось наружу, стремясь заполнить собой все пространство от голой земли под босыми ногами до наряженного в лазурную тунику неба над покрытой капюшоном головой. Какой там! Коли бы то было угодно милосердному Богу, оно не остановилось бы и на возвышенных небесных сферах, но продолжило бесконечное расширение в счастливые трансцендентные дали. Да, он был выпущен на волю и в тот момент его существование казалось ему столь же блаженно безграничным, как у самого Всевышнего — non clauditur.

Но по мере приближения к цели Джио все же стала одолевать тревога – что ожидает его впереди?! Вот и показалась ползущая в зелени берегов под арками Ponte Vecchio и прочих мостов жирная ленивая змея реки Арно. Он с удивлением вглядывался в раскрывшуюся перед ним за воротами San Pietro городскую панораму. Ему надлежало идти во францисканский монастырь, но нахлынувшие воспоминания понесли его совсем в ином направлении. Перед его ментальным взором предстала Болонья в памятный день его первой встречи с Марко, и набежавшие волны тоски еще больше раскачали уже обеспокоенную душу. Ему отчего-то страшно захотелось, чтобы кто-нибудь представил ему новую загадочную форму жизни, как это некогда сделал его друг. Поэтому он нисколько не удивился, когда в исполнение его невысказанной просьбы к нему подошел молодой человек в облачении торговца и бойко, хоть и тихо, неслышно для окружающих, забормотал ему на ухо:

— Если досточтимый брат желает поменять деньги, то можно оформить сделку совершенно безопасно, незаметно и по самому выгодному курсу. Повсюду 37 серебряных сольдо за золотой флорин, но я отдам за 34. Курс только для миноритов в богоугодных целях.
— Ты разве не знаешь, что нам Уставом святого Франциска не разрешено прикасаться к монетам?! Я верен обету нищеты, а если здесь стою, то потому, что … что дивлюсь на hoc urbem. Вижу, что ты местный, не покажешь ли мне Florentiam из … из человеколюбия?!
— Известны мне ваши запреты, но я здесь много разных людей повидал, нередко случаются и весьма зажиточные нищенствующие монахи. Вижу, что Господь сподобил меня сегодня повстречать истинного праведника. Говоришь, желаешь наш город посмотреть?! Ну, что ж. День нынче все равно уже пропащий. Только не забудь помянуть меня, раба Божиего Дино, в молитвах своих!

И они отправились прочь, утлой лодочкой поплыв вниз по течению узеньких улочек. Джио, с удивлением осматривавшийся по сторонам, некоторое время рассеянно внимал своему проводнику, разглагольствовавшему о далеких истоках Флоренции — Энее и прочих троянцах, Фьезоле и таинственных этрусках — а затем заметил вслух:

— Совсем нет высоких башен, как в Болонье. И очень много деревянных домов…
— И у нас были кланы боевые, и какие! Донатти, Росси, Барди, Моцци, Скали, Магалотти, Манчини! Кстати-кстати, самый древний род у нас знаешь какой?! Барончи! Это несложно доказать. Их сотворил Благой Господь на самой заре времен, когда еще был юн и плохо умел рисовать, вот оттого-то они так уродливы! Ха-ха-ха! Так вот, все-все-все эти семьи испокон веку строения свои возводили до самого неба, да! В сотню или даже в тысячу braccia! Но потом власть взяли простые люди. Потому как горожане так решили — quod omnes tangit debet ab omnibus approbari – что касается каждого, то должны одобрить все. А среди вельмож к тому же тогда много было еретиков-катаров. И приказали тогда primo popolo их жилища урезать до пятидесяти аршин, дабы укротить спесь сих безбожников и прекратить кровавую междоусобицу. Ну, а что до прочих домов, то не потому из камня не построены, что денег не хватает. Нет-нет! Просто так повелось еще с незапамятных времен. Как только случится следующий пожар, все переменится. Помяни мое слово. Да!
— Боже мой, как он говорит! Это же второй Марко! Или может быть … тот самый, первый?!
— Что-что-что?! Я сказал – чего-чего, а богатства здешним жителям не занимать-стать. Нет! Тут они, наипервейшие банкирские дома во всем христианском мире! Вот ты думаешь, на чье золото Карл Анжуйский победил Гогенштауфенов?! Все-все из здешних сундуков. Да! Но не потому, что осерчали на Манфреда за то, что некогда приказал сравнять город с землей и спасло оный лишь заступничество уроженца здешних мест капитана Фарината. Нет! И тогда было достаточно гибеллинов, и по сей день не перевелись они у нас. Это Папа Урбан пригрозил освободить всех должников от оплаты по их обязательствам. А у них были они по всему-всему свету, включая королей Франции и Англии. Да-да!
— Неужто на одном греховном ростовщичестве так нажились, будто иудеи?!
— Нет, отчего же, здесь еще фламандскую шерсть и сукно в наилучшие ткани и одеяния перерабатывают. Да и прочих гильдий хватает — Calimala, Cambio, Medici, Speziali! А негоцианты здесь какие! Ничуть не уступят Венеции, Пизе или Генуе! Специями и зерном промышляют. А недавно объединились в universitas mercatorum. Да!
— А что же scholastici?! Так и не образовали здесь universitatem?!
— Вот-вот-вот – давно пора нам завести свой университет! Да! А пока есть только школы-studia, францисканская в Santa Croce и доминиканская в Santa Maria Novella. Но почти все поголовно, даже женщины, за исключением деревенских неучей из контадо, грамоте обучены, хоть и не всегда латинской. Наш тосканский язык, чай, не хуже. Нет! Вон Гвидо Кавальканти такие вирши на нем сочиняет, заслушаешься! А братья-проповедники Ремиджио деи Джиролами и Джордано Пизанский самыми-самыми простыми словами так народ пробирают — почище любого Цицерона! Да!

Уже расставшись со своим проводником, допоздна бродил Джио по опустевшим улицам. Флоренция не произвела на него столь ошеломляющего впечатления, как некогда Болонья. Но в первых башнях ее будущей обширной крепостной стены, в строящихся храмах и базиликах и даже в задорном напоре горожан он ощутил могучую силу стремительно развивающегося общественного организма. И подумал, что прав был то ли Дино, то ли дух Марко, пророчествовавший его устами, когда утверждал, что град сей был угоден Всевышнему, и суждено ему царствовать подобно новому Риму. Но — добавил он от себя — править тот будет не над народами, морями и сушей, а, скорее, над умами и сердцами. И не видно было предела тому росту – nonclauditur…

Со скрипом отворилась тяжелая дверь и в келью, почуяв возможность удрать из скучной тьмы, весело ворвалась стайка легких блаженно колючих солнечных лучей. Один из них, изловчившись, разогнался, подпрыгнул и копьем навылет пронзил сердце Джио. И ему вдруг припомнился студеный зимний вечер в Греччо. И послышалось горячее дыхание святого отшельника: «Но вижу … истинно, истинно говорю тебе … вижу, что найдешь ты того человека … тех людей … что помогут тебе прийти к Господу». Он встрепенулся и увидел в великолепном сиянии венца света на голове серый силуэт монаха-францисканца. Тот приблизился к нему и спокойно молвил: «Salve! Pax et bonum!». Но почудилось ему «Vade mecum!» и торжественный глас Иоанна Пармского: «Воззри на того, за кем тебе надлежит идти!» Petrus Joannis Olivi, а именно так величали незнакомца, по замыслу гвардиана Santa Croce и в самом деле должен был наставить недавнего преступника на путь истинный. И теперь, присев прямо на пол рядом с подопечным, рассказывал о себе. Он и сам только что прибыл в конвент с юга Франции служить здесь лектором. Оказалось, что все то же событие — избрание генералом Ордена на заседании капитулы в Монпелье Матфея из Акваспарты – каковое вызвало отбытие из Болоньи злополучного Бернардо, послужило причиной прибытия во Флоренцию благословенного Пьер Жана. То была скорее амнистия, чем ссылка, перемещение скорее вверх, нежели вниз по карьерному склону. Однако, он уже давно не полагался на милости Госпожи Фортуны. Вступив в ряды миноритов в возрасте двенадцати лет, был гордостью и надеждой Парижского университета, но пик magisterii так и не покорился человеку, предпочитавшему расчищать непроходимые ментальные заросли вдалеке от протоптанных авторитетами троп ортодоксии. Потом был studium Нарбонны и многочисленные теологические комментарии, но были и нападки завистника, брата Арнольда, на его «богословские ошибки». Была отчаянная защита своих взглядов и их несправедливое осуждение комиссией из семи магистров…

Джио, полагаясь на полученное Божественное знамение, сразу же проникся симпатией к новому наставнику. Со временем росток инстинктивной приязни превратился в древо осознанного доверия к излучавшему сияние зрелых воззрений мыслителю. Оно постепенно набирало силу и крепло, будучи поливаемо живительной водой уважения перед непорочным житием истинного праведника. И тогда Джио стал раскрывать перед ним свою душу, прочищая темные закоулки мучивших его вопросов светом его поучений:

— Бернардо вменял мне в вину сочувствие к спиритуалам, поскольку … поскольку был я учеником Пьетро из Фоссомброне и сопутствовал фра Убертино, когда тот столкнулся с ним в придорожной таверне. Но неповинен я в том, ибо никогда не был готов отказаться от обета послушания даже … даже в защиту благословенной нищеты. Если бежал, то от … от несправедливости, а не от соблюдения богоугодных законов. С другой стороны, Divus Franciscus был словно восковым отпечатком Христа. Так разве мы не должны, стремясь к евангельским идеалам, следовать каждой букве его устава и завещания?! А ведь многие братья позволяют себе … себе излишества. В мой самый первый день во Флоренции я повстречал менялу, который рассказал мне, что … что частенько обслуживал – да простит их Господь! — миноритов…
— Всегда ощущай себя распятым вместе с Христом разумом и телом, и тогда никогда не ошибешься. Всегда следуй высоким порывам возлюбленного Иисуса, его пресвятой матери и маякам истин Священного Писания, и тогда никогда не заблудишься. Всегда помни, что Бог стремится к духовному, а не материальному, и тогда никогда не погубишь бессмертную душу, как то делают последователи Аристотеля, ислама или арианства. Презренны те, что надевают хабит цвета праха земного и не отказываются от мирских соблазнов. Немало есть таких фарисеев в наших рядах, но особенно много их у доминиканцев, ведь некоторые из них, например, Фома Аквинский, осмеливались утверждать, что нищенское существование является инструментом для достижения совершенства, а не целью per se, самой по себе. Хуже того, они полагают, что для достижения апостольской бедности вполне достаточно, если права собственности на недвижимое и движимое имущество Ордена принадлежат церкви. Но суть ведь не в формальном владении, а в реальном использовании. Что толку в правилах, кои позволяют вкушать обед из двух блюд, иметь несколько туник, создавать запасы в погребах или путешествовать верхом?! Потому основополагающим принципом, каковой мы обязуемся исполнять нашей клятвой, является usus pauper – бедное потребление жизненных благ… Но грешат и те, кто пытаются разрушить главный столп монашеского бытия – субординацию и повиновение. Или те, кто на основании неправильно понятых слов святого Франциска запрещают любое толкование его заветов. И булла Exiit qui seminat, что издал Его Святейшество Николай III-й не без моего участия, была важным шагом в правильном направлении. Но для кардинального обновления жития христианского, для спасения мира от грядущего Антихриста идти следует гораздо дальше…

Так Джио продолжал наполнять свою душу божественным эликсиром идей Пьер Жана, пока однажды не почувствовал, что более не в состоянии держать от него под замком рвущуюся на свободу птицу своей страшной тайны. И тогда он поведал ему сначала о книге сестры Мехтильды и полученных ею Откровениях, а затем и всю историю своей счастливой неудовлетворенной любви к удивительной девушке по имени Маргарита. Позволительно ли францисканцу, не нарушая обет воздержания, испытывать хоть какие-либо чувства к существу неправильного пола?!

— Я встречал многих бегинок в Нарбонне и Монпелье. Почитай, все они вели богоугодный образ жизни, стремились к апостольскому совершенству нищеты. А некоторые из них еще и пророчествовали, причем, так, что от этого трепетало все мое естество, будто от прикосновений Духа Святого, каковые порой ощущаешь во время молитвы. И вижу высокий промысел Божий в том, что Всемогущий Господь выбирает слабых или убогих орудиями своего Провидения. Повсюду пребывает Он и нет для Него преград. Да что там говорить, я встречал даже заблудших иудеев, в мутной водице чьих речей наблюдал крупицы злата истины! Потому не вижу греха в том, что приглянулось тебе учение сие.
— Значит… значит, могу не скрывать сие благородное знание, могу воспевать свое чувство… и ее?! О, благодарю тебя, мой учитель!
— Подожди, не спеши с выводами. Следует отличать непреходящее драгоценное ожерелье от его бренного носителя. Нельзя переносить восхищение Словом на тех, кто его произносит. Женщины — соблазн дьявольский, сосуд немощнейший. Потому не спасутся те, кто погряз в плотских утехах. Я тебе больше скажу — даже законный брак суть не что иное, как lupanar privatum, частный бордель.
— Но я отнюдь… отнюдь не стремлюсь к плотским наслаждениям. Мои отношения с нею были и навсегда останутся высокодуховными, платоническими и возвышенными… Да и она никогда не узнает об этом…
— Допускаю, нет, даже верю тебе. Но недаром сказано — не сотвори себе кумира. Ты называешь это любовью, а на самом деле обожествляешь человека. Обрати-ка ты свои помыслы и восторги лучше к небесам, ко Всевышнему.

Веселая стайка легких солнечных лучей вдребезги разбилась об унылую тяжелую дверь. Холодом могильной плиты повеяло на Джио от решительного суждения мудрого наставника. Одна из двух недавно обретенных, но уже нераздельных частей его души должна была быть похоронена под ней. Коли прав Пьер Жан, то вырвать с мясом из сердца придется любовь к Маргарите. Если же не достанет у него сил превозмочь сею нечеловеческую боль, то проститься придется с Учителем, обетованным Духом Святым чрез уста Иоанна Пармского. Он чувствовал, что, едва обретя, безвозвратно потерял точку опоры и перед ним снова лежала бескрайняя пустота неизвестности, non clauditur.

Домашнее задание читателям после прочтения главы: Откуда автор позаимствовал историю об уродливости как признаке древности рода?
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!