Богатство бедности (по итогам 1-го пятиглавия)

Только ленивый литератор, подвизающийся на историческом поприще, не пытался обмакнуть свое перо в кровавую чернильницу стыка тринадцатого и четырнадцатого столетий. Взгляните сколь пестрая картина – страдания раздавленных тамплиеров, грязное белье Нельской башни, костры доминиканской инквизиции, розы францисканских спиритуалов, мифические чаши Граалей… Ваш покорнейший слуга Георгий Борский на нехватку здорового трудолюбия тоже не жалуется. Однако, самое ценное, чего у меня нет – это время. Потом, по укоренившейся болезненной привычке пишу я не тем местом, на котором сижу, а котелок категорически отказывается варить всем известные банальности. Откуда тогда растут ноги ментальной модели того романа, первые серии которого уже были представлены вниманию почтеннейшей публики?! Дело в том, что я желаю взглянуть на известные события с неожиданной стороны. Меня в них прежде всего привлекает с первого взгляда невзрачный процесс канонизации Фомы Аквинского. Уж очень априори маловероятным представляется мне его счастливый финал. И не только мне одному. Вот как, например, высказалась Elizabeth Lowe: «Не только большинство схоластов верило в то, что пропозиции Фомы Аквинского были полностью осуждены в 1277 году, но и Папа, и большинство епископов, францисканцев и секулярных магистров, доминировавших на теологических факультетах университетов, объединились в грозной оппозиции аристотелизму, с которым учения Аквината тогда ассоциировались. Более того, несмотря на престиж Фомы во время его жизни, большинство доминиканских схоластов, равно как и их коллеги вовне ордена, были не только твердо укоренены в августинианской традиции, но и опасались чуждых взглядов, которые представляли доктрины томизма».

Что же во всем этом удивительного, возразите вы? И на этот весьма резонный вопрос я постараюсь дать не менее обоснованный ответ в своем повествовании. Сейчас же, в качестве тизера, только быстрый эскиз. Постоянным подписчикам БГБ хорошо известны несколько попыток примидрашить древнегреческую философию к правящим моделям монотеизма. Все эти «восхождения на пик Аристотеля», прежде всего Авиценны, Аверроэса и Маймонида, завершились трагическим крахом в бездонную пропасть пасти догмы. Между тем, полагаясь на опыт последовавшего благополучного рождения малютки науки в Европе, я уполномочен ВК заявить – именно через этот перевал лежал путь из темных веков к будущему просвещению, возможно, не единственный и даже не кратчайший, но ведший человечество в верном направлении к вере в меру. Вышеупомянутый безжалостный массовый расстрел менталок в Париже в 1277 году был последовательной кульминацией дотоле импульсивной политики сдерживания, плодом созревавшего на протяжении длительного времени древа недовольства языческими идеями, семена которых были занесены в латиноязычный христианский мир через открытые реконкистой форточки из враждебного исламского. Обратите также особое внимание на то, что приговор был приведен в исполнение день в день спустя три года после кончины Фомы Аквинского – вряд ли случайное совпадение, ведь, по мнению современников метили, в том числе, именно в него. Канонизация же его, спустя менее, чем пятьдесят лет, сняла все вопросы – Стагирит был торжественно принят в Пантеон католической церкви работать Философом с Большой буквы. И, тем самым, демон-мистицизм, восторжествовавший на Востоке плясками суфизма и безумствами Каббалы, был на Западе повержен в бездну забвения. И, соответственно, с тех пор средневековые студенты могли на полных правах читать Книгу Природы через призму логически-эмпирического, а не исключительно фидеистически-теологического мировоззрения. И, следовательно, количество ученых, способных превратиться в быстрых разумом Невтонов, продолжало неуклонно возрастать. И, разумеется, им по разуму стало решать задачи все возрастающего уровня сложности. Итак, то и на самом деле был чересчур счастливый исход исторической лотереи, и его маловероятность повышает ставки на создание адекватного полотна, объясняющего его происхождение.

Давайте теперь бросим мысленный взор назад на начало романа и проскроллим чуть дальше до консенсуса придуманных мною персонажей из монастыря Фоссанова. Да, все они верили, что на гробнице Аквината милостью Всевышнего происходили удивительные исцеления. Да, его личное дело украшала праведная, непорочная в тогдашнем понимании жизнь. Но нет, этих достоинств было явно недостаточно для обращения его в канонизированного святого. И у мощей отчаянных еретиков, проклятых апостольским престолом, регулярно случались чудеса библейского масштаба, коль скоро люди были убеждены в наличии у них могучей крыши на небесах. А если бы души всех средневековых монахов, геройски поборовших дьявольские искушения плоти, расселять в божественных сферах, то на Эмпирее разразился бы жестокий жилищный кризис. Быстро переплавляли на иконы прах тех смертных, бессмертная слава которых – прежде всего их деяний, а не слов — гремела по всему христианскому миру задолго до их кончины, таких, как Франциск Ассизский или Доминик Гусман. А вот наш Фома был по профессии бедным богословом, с него и спрос особый – ведь его посвящение в церковные авторитеты автоматически катапультировало в надлунные высоты его ментальные модели, nota bene – свежеосужденные как еретические высшими правительственными органами. Теологов тогда было как нынче физиков, но даже прилежно штудируемый во всех университетах Магистр Сентенций (Петр Ломбардский) не был удостоен соответствующих почестей, а условных Альберта Великого или Бонавентуру приняли в клуб избранных лишь спустя столетия после смерти, когда пламенные споры вокруг их сочинений давно угасли.

Справедливо и иное утверждение из «Отечественного пророка» — позицию Фомы Аквинского усугубляла резкая оппозиция в лице францисканцев, любимого широкими народными массами, влиятельного в папской курии и более многочисленного, нежели доминиканцы, ордена. Давно уже ревнивыми глазами Аргуса наблюдали две самые могучие и активные монашеские организации тринадцатого века за душевными и телесными движениями друг друга. «Correctorium fratris Thomae» авторитетного парижского доктора теологии Уильяма де ла Мара составил официальную программу миноритов – рядовым членам партии мажорные сочинения вожака Псов Господних разрешалось слушать только под аккомпанемент минорных аккордов сей безжалостной критики. Соответственно, мы должны тщательно прочитать казавшуюся современникам невероятной большую сказку падения меньших братьев, ставшую пыльной былью летописей. Богатые евангельской бедностью праведники почему-то подозрительно синхронично резко обнищали рейтингом. Вот в этих-то целях я задумал нанизать разношерстные события и ментальные модели, им сопутствовавшие, на стержень духовных исканий другого героя – Джованни-Джанни-Джио, снова вымышленного. Зато многие окружающие его люди будут представлять собой исторически зарегистрированных особей и разговаривать парафразами из их настоящих текстов. Так, нежно возлюбленный им учитель – Пьетро из Фоссомброне, гуглящийся под псевдонимом Анджело Кларено, а человек, вправивший ему мозги в «Sui intellectu vivens» — известный поэт Якопоне из Тоди. Подлинными являются и обстоятельства судьбоносного для нашего романа ареста в «Tenebra in anima». Ну, а оглашенные мною в «Sola ignorantia» таинственные черновики на самом деле являются отрывками из «Chronica septem tribulationum Ordinis Minorum», авторства того же Анджело, в моем свободном переводе.

Наконец, «Забвение Божие» позволяет нам взглянуть поближе не только на телесную силу решительного Никколо и духовную слабость колеблющейся Сицилии 1281-го года от Рождества Христова, но и на менталки его воображаемого собеседника фра Феррандо, типичные для многих доминиканцев того времени. Да, Фома Аквинский был видным членом Ordinis Praedicatorum, беззаветно преданным делу разгрома еретиков во всем мире и заслужившим особые отличия в жестокой войне с секулярными профессорами парижского университета в середине столетия. Да, после посмертного разоблачения как врага христианского народа его поддержал своим весом на плаву большой авторитет – Альберт Великий. Но нет, этих факторов было явно недостаточно для помещения его вдохновенного профиля на хоругвях ордена. А именно существовали важные модельные альтернативы, располагавшиеся значительно дальше от опасно-языческого Аристотеля, значительно ближе к политкорректно-христианскому Блаженному Августину. По существу, в среде братьев-проповедников Аквината тогда явно защищали только его непосредственные ученики, многие же влиятельные магистры богословия категорически требовали вычесть грубые теологические ошибки томизма из пресловутой Суммы, и партии еще предстояло взять под свою защиту и покровительство, тем паче принять столь сомнительные менталки как основополагающие и программные. Посему и внезапный рост интеллектуального богатства бедного пророка в собственном отечестве – от абсолютного нуля прожжённого адского еретика до жаркой солнечной небесной сферы Paradiso Данте — тоже заслуживает нашего самого пристального внимания. Обещаю в недалеком будущем внедрение в повествование исторические детали и личности…

Ну, а в настоящем я настоящим уже выполнил прошлое обещание – сопровождать текст романа историческим комментарием. И в награду за это намереваюсь озадачить вас просьбой — помогите определиться с названием в традиционном опросе. Обретите вечную литературную славу – в романе Георгия Борского.