По морям, по мысля́м (По итогам 4-го пятиглавия)

Хотя основные события прошедших за пять недель трех романных лет приключились на перевалах и волнах кровавых сражений, их наиважнейшим историческим следствием стали незаметные сдвиги в голове семнадцатилетнего наследника французского престола. Так уж устроен мир людей – в нем ментальное свободно превращается в физическое и наоборот, причем, отнюдь не алхимическим волшебством, а благодаря единству общей нематериальной субстанции. Модели всегда правили балом в Вальс-Комнате человечества, и сбросить с себя оковы их рабства мы сможем лишь в грядущую эру веры в меру. Посему неудивительно, что в темной средневековой Европе, полностью лишенной прогрессивной современной диктатуры демоСМИчески манипулируемого большинства, направление развития общества определялось посредством кондового самодурства самодержцев. Вот как описал этот процесс видный американский медивалист Джозеф Стрейер: «Соблазнительно … сказать, что Ананьи [т.е. насилие над Папой Бонифацием] было логическим следствием [крестового похода против] Арагона… Очевидно, что настоящим камнем преткновения стало желание короля иметь полную независимость в политике. Филипп Красивый был не менее благочестивым, чем Филипп Смелый или Людовик Святой… Он отличался от своих предшественников отрицанием политического руководства папства, настаиванием на том, что не должно быть никакого вмешательства в его внешнюю политику… Именно эта позиция привела к конечному конфликту с Бонифацием VIII и, как минимум, возможно, что источник сей позиции может быть найден в переживаниях Филиппа во время крестового похода против Арагона». Но было бы непростительной ошибкой презирать и те идеи, которые питают рядовые члены партии, в данном случае христианской католической. Поэтому сегодня, прежде чем мы с вами снова отправимся путешествовать по морям вместе с бравым Никколо, давайте сначала еще раз прогуляемся по мысля́м нашей другой скромной параллельной линии повествования.

Что может быть банальнее главы, начинающейся с пробуждения главного героя?! Разве что глава, начинающаяся с описания его сна. Если я воспользовался столь скомпрометированным художественным приемом в ‘Astra inclinant, Deus obligat’, то лишь потому, что усмотрел в нем кратчайший путь снарядить ключевого персонажа необходимыми для развития сюжета мыслями. С его помощью он прежде всего понял, что блаженное житие евангельской нищеты – роскошь, которую может себе позволить лишь материально и духовно богатое общество. Помимо этого, он осознал грозящую ему опасность, что впоследствии оказалось еще более важным. Для нагнетания грозовой ситуации я призвал на работу громовержцем нового гвардиана Бернардо, усердно сколотившего в монастыре железную палочную дисциплину. Это собирательный образ, типичный представитель т.н. конвентуалов — таких францисканцев-конформистов, которым очень нравилось руководство Ордена и одновременно приходились не по нраву суровые повадки спиритуалов, стремившихся к мистическому идеалу апостольской бедности. Преследования, доставшиеся на долю несчастному старцу-астрологу, тоже были феноменом, весьма распространенным в тогдашней природе. Более того, если перемешать Гвидо Бонатти с Пьетро Абано и чуть подвигать датами, то их можно с натяжкой считать историчными. Дело в том, что церковь занимала по отношению к науке о звездах позицию незастенчивого воришки. Вера во влияние небес на земные судьбы была составной частью кредо практически каждого средневекового человека, вместе с тем такие влиятельные Святые Отцы, как Блаженный Августин, завещали сии менталки не жаловать. Посему был найдена такая хитрая ниша, в которой бесстыдные прегрешения с моделью прикрывались фиговым листом мидрашения. Считалось возможным признать, что astra inclinant с оговоркой sed non obligant, а вот более сильные высказывания запросто могли потянуть на уголовно наказуемые преступления против христианской свободы воли. Как бы то ни было, ряд катаклизмов, включавших в себя кончину Сигера Брабантского, привели Джио к душевному кризису. Вышел он из него с весьма неортодоксальными и самобытными, даже на современный взгляд, воззрениями на Всеведение Господа, знакомыми нашим подписчикам по курсу лекций СОФИН. И произошло это на удивление вовремя, поскольку именно эти взгляды позволили ему воспринять вышеупомянутое знаковое видение не как предопределенное будущее, а как предостережение свыше, подталкивавшее его к принятию судьбоносного решения, к сотворению угодного Богу грядущего.

Отвечу на оставшийся без рассмотрения небольшой вопрос к аудитории из этой главы – ‘стеной’ в средние века называли любую монастырскую тюрьму — и перейду к ‘Deus in quolibet est’. В ней я для разнообразия окатил Джио ментальным валом откровения не только прямо на суше, но и наяву. Для тех, кто не в курсе – такое тоже бывает и нынче именуется инсайтом — утверждаю, как очевидец. Уж слишком несчастный юноша погряз в переживаниях по поводу новообретенного статуса отщепенца, даже мыслить стал точными цитатами из творчества спиритуалов. Тем самым мне удалось не только отвлечь его от бесполезных страданий, но и познакомить с прекрасной моделью для будущей совместной жизни… Магистра Гульельмо из Брешиа, вопреки викиальному мнению, я не наколдовал из кромешной исторической пустоты, а выудил из заброшенных анналов. Его задача состояла не только в том, чтобы помочь беглецам найти правильный путь по каналам Венеции, но и в том, чтобы продемонстрировать читателям две вещи: трепетное отношение широких масс населения к францисканцам и последние достижения прогрессивной средневековой медицины – не так уж мало для двухстраничного побочного персонажа. Однако, описанный им инновационный метод лечения подагры был мною позаимствован не из настоящего «Агрегатора», а из сочинений его знаменитого современника Арнау из Виллановы, с которым, ВК даст, вы еще познакомитесь поближе на страницах романа. Оставайтесь с нами! Наконец, нам осталось вкратце остановиться на острове двух виноградников. В отличие от выдуманного мною брата Бонагратия, он действительно существовал в прошлом и продолжает существовать в настоящем, правда, в промежутке будучи переименованным в San Francesco del Deserto. На нем на самом деле по преданию останавливался помолиться Святой Франциск, а теперь там находится конвент миноритов. Всем тем туристам, у кого желания совпадают с возможностями пост-спецоперационного времени, горячо рекомендую для посещения…

А вот те поля сражений, на которых отличился Никколо, вам удастся узреть лишь в виртуальных мирах – на белой бумаге сейчас или, в эвентуальном светлом будущем, на голубом экране. Та обагренная кровью вода давно утекла даже с картин живописцев, потому и сама память о ней поблекла. А между тем по масштабу влияния на ход истории человечества эти события, пожалуй, не уступали и Наполеоновским баталиям. Настоящим героем ‘Лета ненависти’ стал Руджеро Лаурийский, флотоводец, который своим дарованием, пожалуй, превосходил и адмиралов калибра Нельсона. Битва за Мальту послужила прологом к блистательной серии побед, установившей гегемонию Каталонии на море, спасшей Сицилию от реконкисты Анжуйской династией, а Арагон от крестоносных посягательств Пап и Капетингов. Тут и придумывать-то мне ничего не пришлось — я постарался сотворить нарратив, максимально приближенный к показаниям летописцев. Конечно же, они дружно молчали о частной жизни вымышленных мною персонажей. Нетрудно догадаться, что малышке Беатриче я в своих корыстных целях уготовил в грядущем взрослую роль…

Столь же аккуратно я постарался перенести в ‘Гигантах’ на полотно своего романа и перипетии битвы в Неаполитанском заливе, разве что очередное распознавание голубя с орлом было пририсовано мною к общей панораме на птичьих правах художественного вымысла. Возможно, что, будучи ослепленным блеском праздничного фейерверка, кто-то переоценит значение пленения коронного Анжуйского принца. На самом деле сей безусловный триумф сицилийского оружия не внес решающего перелома в ход военных действий хотя бы потому, что в волчьем логове Кастель-дель-Ово остался целый выводок внучат Карла. Наконец, новый сеанс потрясающей политической прозорливости фра Феррандо из приторно патетического финала сей главы объясняется, конечно же, его прямым доступом к голове автора. Впрочем, не надо было быть оракулом, чтобы сообразить, что семена приготовлений к крестовому походу франков были обязаны дать кровавые всходы в самом скорейшем времени…

Что и не замедлило произойти в ‘Измене и смене’. В этой истории я бесцеремонно оболгал честное имя предателя Алеймо Лентинского. Первичные и вторичные источники соглашаются на том, что он и впрямь был отдан под суд за предполагаемый и вероятный заговор против Арагона. Однако, к интересующему нас моменту уже пребывал в тюремном заключении в Барселоне, по каковой причине никак не мог перехватывать гонцов Педро к своему адмиралу. Тем не менее, между настоящим посланием короля, датированным 29-го мая, и настоящим сражением у Лас Хормигас, датированным 4-м сентября, прошло более трех месяцев. Правдоподобное объяснение медлительности Руджеро до сих пор современными учеными предложено не было, посему я посчитал, что имею полное право прикрутить ложное. Впрочем, какие-то злоумышленники без сомнений и в самом деле учинили здесь что-то весьма пакостное для Каталонии. Как бы то ни было, дорогое спасение действительно прибыло из-за моря как в дешевых боевиках — в самый последний момент. Погиб не только флот и армия франков, потерпел фиаско не только крестовый поход. Умерла ментальная модель агрессивной внешней политики самого могущественного королевства Европы, скончалась привычка его пассивного следования в кильватере давно прохудившегося броненосца безумных папских фантазий и мечтаний. И произошло это странно синхроничное судьбоносное событие не где-нибудь, а в сознании неказистого семнадцатилетнего отрока, молчаливо хлопавшего совиными глазами у смертельного одра своего отца – Филиппа Красивого.

На этом завлекательном доминант септаккорде я закругляю наше пятинедельное турне по морям, по мысля́м. А помочь мне разрешить сей диссонанс в то или иное сюжетное благозвучие снова поручаю соавторам первого в истории интерактивно сочиняемого интернет-романа. Очевидно, что обе модельные ветки нашего повествования вопиют о продолжении рода. Вряд ли слабый листочек Джио удержится на порывах ветров Духа Святого на древе удаленного конвента. Едва ли доброе сердце Никколо удержит его магнитом любви к дочери от борьбы со вселенским злом. Куда же мы направим наших героев?! Предоставляю слово вам, друзья мои, в традиционном опросе…