Два мира, две войны (по итогам 2-го пятиглавия)

Хаос любого безумия со временем костенеет и обретает весьма определенные очертания. А вот уже после этого получившуюся глыбу модели с умом обтесывают, придавая ей новую удобную форму. Поскольку те алгоритмы и инструменты, которые люди применяют в этих целях, не отличаются оригинальностью, то и процесс этот обычно протекает по схожему сценарию. Кто-то принимает изначальную идею, другие же ее отвергают. Результирующая конфронтация нередко разрешается кровопролитием, причем, порой самым настоящим, а не метафорическим. Именно эти прискорбные события вы и наблюдали в очередном пятиглавии Георгия Борского. Причем, они произошли синхронно в двух ветках повествования. Неслучайно или по недосмотру автора, как вы думаете?! Ради сохранения жизни интриге я, пожалуй, придушу ответ на этот вопрос. Вместо этого продемонстрирую закономерность возникновения обоих катаклизмов по отдельности.

Сумасшедшая по накалу борьба Антихристов – императора Фридриха II-го и руководимых Папами гвельфов, казалось, завершилась уверенной победой апостольского престола. Нечестивый stupor mundi отчалил в шестой еретический круг Дантовского Inferno, а запас наследников Петра и Павла был неисчерпаем. Однако, за это триумфаторам пришлось слишком дорого заплатить. Вместе с парадами и торжествами в цитадель католицизма Троянским конем была занесена ядовитая идея окончательно растоптать змеиное гнездо Гогенштауфенов. Семена сей политики безумного геноцида, будучи последовательно посеяны в жизнь длинной последовательностью понтификов, дали ряд смертельных всходов. В том числе губительных для них самих. Слишком долгий имперский interregnum привел к многочисленным перегибам на местах. Борьба с собственными мятежными королями и баронами эффективно выключила Германию из активной внешней трансальпийской политики. Поиск же желающих спихнуть с неаполитанского трона бастарда Манфреда после ряда неудач за Ла Маншем возвратился на континент, во Францию. Карл Анжуйский с первого взгляда был блестящим решением поставленной задачи. Кто еще, если не христианнейшие Капетинги, защитит матушку церковь от гибели под секирой страшных гибеллинов?! Кто еще, если не амбициозный бесприданник, младший брат Людовика Святого, мог быть более заинтересован в добыче для себя короны?! Кто еще, если не блистательные непобедимые франкские рыцари, был способен довести конкисту до успешного конца?! Однако, сей ловкий тактический ход противоречил главному стратегическому принципу выживания духовной власти – разделяй светскую и прозябай. Пусть на юге Италии более не хозяйничали независимые нормандские бандформирования или потомки богомерзкого Барбароссы. Пусть теперь там воцарились кровные родственники традиционных союзников папства. Но резкое выделение одного государства на бледном фоне всех прочих означало то, что оно могло затмить Солнце милосердия Всевышнего и Викариям Божиим на Земле. К тому же, значительные финансовые вливания в крестовые походы обескровливали тело Христово. Дальнейший крах и авиньонское пленение становились неминуемыми.

Но та мрачная перспектива к последней четверти тринадцатого века была еще в грядущем, а в ближайших исторических окрестностях дух покорителя Mezzogiorno и его преданного покровителя Мартина IV-го захватывало от радужных перспектив. Константинополь, счастливой случайностью доставшийся Палеологам, был уже не грозным колоссом, а жалким карликом на православных ногах. Трепетавшая на самых легких дуновениях политического ветерка промеж многочисленных врагов, Византия должна была стать легкой добычей для могучего атлета Господа. И Карлу Анжуйскому довелось услышать желанный звон колоколов, но они возвещали не вечную славу латинскому оружию, а кошмарный позор сицилийской вечерни. И сей неожиданный для него поворот исторической драмы был вполне предсказуем. В имперских планах он отвел бывшей древнеримской житнице скромную роль безропотного раба, поставщика податей. Тем временем, с Востока василевс Михаил проливал на относительно недавних греков бурный поток золота в судорожных попытках запрудить франкское вторжение. А на Западе, при дворе короля Педро и его королевы, дочери Манфреда, Констанции, собиралась, готовясь ко взрыву, критическая масса неаполитанских диссидентов и иммигрантов. Тем не менее, по мнению большинства современных экспертов, вспыхнувшее восстание было спонтанным. Занятные нарративы, красочно описывавшие приключения заговорщиков во главе с Джованни из Прочида, появились в хождении спустя столетия, в то время как его подписи под документами свидетельствуют о неотлучном пребывании в Арагоне. Безумием было бы организовывать мятеж до того, как армада крестоносцев отправится в поход. И жителям Палермо надо было быть сумасшедшими, чтобы променять сытую спокойную жизнь на карьеру смутьянов, зная, как жестоко был подавлен предыдущий бунт всего десять лет тому назад. Именно по этой причине в «Мире на крови» я вручил факел поджигателя войны вдохновленному обретенным пророчеством чересчур решительному иноземцу Никколо…

Зато следующая глава этой сюжетной линии почти полностью покоится на историческом корпусе. Описанные мною в «Избранные: избранное» венценосные персонажи, их резиденции, изречения и в некотором смысле даже соображения, за малым исключением, были мною позаимствованы из первоисточников или заслуживающих доверия комментариев на оные. Нетрудно убедиться, что все действующие лица реагировали на случившееся безумие с присущим им недюжинным умом. Анжуйский монарх, не спеша, поспешал. Арагонский король, напротив, немедленно замедлился. Папа последовательно убивал папство. Василевс, ликуя, воскрешал православие. Наконец, «Самый Божий суд в мире» продемонстрировал результат, хоть и промежуточный, сей эпической партии на Великой Шахматной Доске средневековья. Карл, собравшись с силами и мыслями, осадил ключевую для исхода всей карательной кампании Мессину. Однако, героическая защита города силами как самих его жителей, так и вежливых людей, прибывших на помощь из-за границы, не позволила ему взять фортификации быстрым приступом. Блокаду же удалось разрушить доблестным каталонским войскам при помощи своей легендарной пешей гвардии – альмогаваров. Педро, приняв-таки после некоторых колебаний заманчивое предложение поучаствовать в рискованной политической игре, тем самым, обрел очередную корону, а старушка Европа – внеочередную войну.

А теперь давайте заглянем во второй интересующий нас ментальный мир. Он обязан своим безумием, прежде всего, непосредственному родителю – серафическому св. Франциску. Но и не только ему. Задолго до вочеловечения сего “второго Иисуса” в Ассизи западная ветвь христианской жизни почему-то вознамерилась уподобиться тем садовникам, что некогда посадили сие древо на Земле. Imitatio Christi стало одной из популярнейших социальных игр средневековой Европы. По установившемуся консенсусу имитировать следовало в первую очередь “евангельскую нищету” команды апостолов и ее божественного капитана. Полагалось, что она была вовсе не следствием люмпен состояния плотников и рыбаков, бросивших свою работу, но хитро замаскированной критикой “плотского иудаизма” в сравнении с небесной духовной чистотой новой доктрины. Ибо сказано (Мф. 19:21): “если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах”. И не только это, много чего другого в том же стиле и в тех же Писаниях было сказано. И во все это легко верилось, особенно на фоне вызывавших омерзение язв алчности и симонии, покрывших “плотскую церковь”. В понимании многих строгие правила Устава меньших братьев были предназначены Господом для излечения болезней большого общества. Одним из идеалистов, добровольно взваливших на себя вериги бедности дабы стать кирпичиками обновленной “духовной церкви”, стал Иоанн Пармский. В небольшом фрагменте “Vita apostolica” я описывал основные черты его возлюбленной модели. Характерная особенность этого кредо – поддержка эсхатологических фантазий Жерара из Борго-Сан-Доннино, в свою очередь основанных на сочинениях Иоахима Флорского. Из-за них-то сей Генеральный секретарь партии и был осужден ее съездом, смещен с занимаемой должности, чудом не подвергся репрессиям и удалился в отшельническую ссылку. Почти историчен и финальный эпизод, где он напророчил Джио темный силуэт того наставника, что поведет его за собой в светлое будущее.

«Почти» заключается в том, что на месте придуманного мной героя на самом деле находился знаменитый Убертино из Казале. И в некоторых других маловажных деталях – эта встреча в реальности происходила летом, а не зимой; к тому времени он уже не был послушником, но обрел францисканский хабит; в университете обучался парижском, а не болонском. И в кое-каких более существенных отличиях – я убрал из предсказания точное время обретения учителя, поскольку наш персонаж живет, часов не замечая; наконец, он впоследствии критически, а не эйфорически отнесется к критике пороков общества потому, что я задумал для него жизненную траекторию, проходящую по касательной практически ко всем тогдашним верованиям. Первые признаки этого скептицизма несложно заметить уже в “Status est collapsus”, где я заставил Джио встретиться со своим собственным прототипом. Тот внезапно состарился по той причине, что обвинения, которые он бросил в адрес погрязших в роскошной обуви и одеянии братьев, были мною позаимствованы из настоящего, но значительно более позднего манускрипта. Однако, нет сомнений, что соответствующая модель к этому времени уже родилась и окрепла. Что же это была за дама такая?! У микрофона известный американский историк-медивалист David Burr: «Существовали ли вообще францисканские спиритуалы? … Трудно определенно обнаружить это движение до 1270-х годов, да и после того мы наблюдаем разрозненные личности и группы с заметно различными планами. Тем не менее, мы распознаем в них некоторую степень семейного сходства… Их объединяла вера в то, что ордену требуется реформа… в то, что присяга обязывает францисканцев не только отказаться от прав на собственность, но и [от пользования ею]. Они все сильнее испытывали отсутствие доверия к текущему руководству, как самого ордена, так и всей церкви». Другими, нашими, словами и терминами, безумные идеалы св. Франциска к этому момент уже приобрели весьма определенные очертания. «Разрозненные личности и группы с заметно различными планами» объединяла общая вера всего лишь в несколько пропозиций. Тем не менее, сколоченные вместе, те представляли собой единый черный ящик, способный выдавать на выходе разноцветные, но устойчивые оценки для большого спектра входных феноменов – людей и событий. В образовавшемся ментальном мире уже пролилась первая кровь, уже полыхала война, подобная сицилийской вечерне…