Негатив любви (По итогам 5-го пятиглавия)

Светло и темно. Тепло и холодно. Мокро и сухо. Больно и приятно. И нашим далеким обезьяноподобным предкам несложно было подметить контрасты, присущие миру сему, буквальным образом на собственной шкуре. Но необходимо было появиться развитому абстрактному мышлению, чтобы обобщить эти наблюдения и обнаружить движение и покой, жизнь и смерть, добро и зло, Бога и дьявола. А затем назвать их противоположностями и придать их наличию фундаментальное сакральное значение. Мистически и поэтически настроенному Гераклиту, должно быть, нравилось шокировать окружающих парадоксальными утверждениями об их потаенном единстве. Эмпирически и системно настроенному Аристотелю, скорее всего, тоже импонировали пары предикатов, связанные красивым отношением логического отрицания друг друга. И тогда он припахал некоторые из них для полезной физической деятельности — размешивать материальную кашу из четырех первоэлементов. Трудно сказать, что мотивировало Гегеля, детище эпохи просвещения, прикрутить древнее мракобесие к приключениям своего Абсолютного Духа. Однако, несложно догадаться, что могло особенно привлекать в мутной водичке сего учения его верных последователей в стране победившего мата и диамата. То была уникальная возможность выудить из нее самый произвольный и противоречащий основной доктрине тезис, объявив его ортодоксальным на основании загадочных метафизических законов диалектики. Если говорить о моей собственной ориентации, то из использованных мною выше эпитетов должно уже было стать очевидным, что конкретно по этому вопросу я присоединяюсь к тем мыслителям кухонного масштаба, что философскими аргументами доказывают бестолковость философии. Если вынести ноль и единицу за скобки мне математическое образование не позволяет, то все прочие подобные модели я с готовностью сдал бы в макулатуру истории. Не, ну чаво тут мозги пудрить-та! Где густо, там не пусто, и наоборот. Коли нет света, то темно, каждую дыру во Вселенной отопить бабок не оберешься, а ад с раем жадные попы выдумали из своих шкурных интересов…

Выражаясь более научно, хоть и тоже популярно, произвольный феномен может наличествовать или отсутствовать, а для многих направленных процессов существует возможность обратить их вспять, что и находит отражение в ментальном зеркале оных и кодировке появляющихся на нем образов, т.е. словах наших естественных языков. Потому мы с легкостью мысленно инвертируем многие наши модели, обращая черное в белое и наоборот, а потом рассматриваем контрастирующие понятия, пользуясь жаргоном моей юности, как будто на фотографическом негативе. Многие, да не все. И не всегда в благолепном согласии. Возьмем хотя бы для примера «любовь». Казалось бы, антоним очевиден — ненависть. Но эта штука в великом и могучем настолько многогранна, что отбрасывает блики совершенно разных цветов в зависимости от угла зрения. Если любви нет, то это, скорее, равнодушие. В некотором современном смысле, может быть, даже воздержание. Если испытывать ее к арбузу или свиному хрящику и взять со знаком минус, то получится отвращение. Ну, а если к самому-самому святому, что есть у людей верующих, ко Всевышнему?! Что покажется на тыльной изнаночной стороне, что проявится на негативе столь возвышенного чувства?! Всякий раз, когда мне приходится подводить итоги выступления очередной пятерки глав своего исторического романа, я ищу такого вратаря, который поймает то, что их, спонтанно рожденных в творческих муках жестокого цейтнота, всех объединяло. Она схожа задаче поиска единой линии повествования, на которую я старался нанизать разношерстные вопросы подписчиков в добрые старые времена викторины и последующей книги De Rebus. Непосредственным следствием тезиса полиомии¹ является принципиальная возможность ее разрешения, что нисколько не снимает с моей головы тяжесть ее алгоритмической сложности. На сей раз, мне кажется, что я обнаружил ее в «Негативе любви».

Бравый рыцарь Никколо в «Счастье горя» являлся жалкой инвертированной тенью самого себя. Он, побеждавший легионы жестоких врагов, оказался беспомощным против набега бесплотных мыслей. Он, превозмогший ранения тела, встал на колени перед душевным недугом. Он, могучий атлет Господень, подверг сомнению самое святое — веру в Бога. Это удары Провидения пригвоздили его к возведенному им же кресту былой любви. Верноподданической любви к королю Педро. Родительской любви к малышке Беатриче. Любви искренне верующего к Царю Небесному. То ли на тыльной стороне его креста, то ли на его терновом венце виднеется единственная надпись перста судьбы — месть. Но и железобетонные убеждения его преданного друга профессионального проповедника фра Феррандо подвластны коррозии металла. Его поражает бессмысленность принесенных на алтарь сицилийской вечерни жертв. Огонь войны пожирает всех, и правых, и виноватых. Любовь его народа к свободе, а значит, к милосердному и справедливому Господу, оборачивается лишь разрушениями и смертью. Есть ли великая цель за этими страданиями?!

И он отправляется ее искать в знаменитый якобинский доминиканский конвент в Париже, на подмостках которого проходит большая часть «Вестей о мести». Избрание кастильца Муньо де Самора на пост генерального секретаря партии и впрямь кажется синхроничным подарком Всевышнего своим двуногим питомцам. Это человек, не сведущий в премудростях богословия, но опытный административный работник, стремящийся к единству Ордена. А как достичь сей высокой цели, если не выработкой ортодоксальной доктрины, принятием ее в качестве основополагающей программы?! Своим чутким политическим обонянием главный защитник Фомы Аквинского унюхал идеальный момент для контрнаступления. Увы, его копье вдребезги разбилось о щиты армии многочисленных противников Аквината. Их решающий победный аргумент бросил в лицо оппонента многоуважаемый ученый муж Дитрих Фрайбергский — зачем нужны презренные инновации, коль скоро извозчик Августин Блаженный и так до рая довезет?! Что же находилось на оборотной стороне любви этих людей к Божественной Истине?! Нет, до ненависти к идеологическим врагам им еще было далеко. Это было всего лишь безразличие, неприятие чуждых им ментальных моделей. Что же понудило капитулу изменить свое решение?! Снова негатив любви, но любви к самим себе, как передовому отряду христианства. И, как следствие, ревнивое отношение к действиям своих главных конкурентов – францисканцев. Появление в самый решающий момент на сцене магистра Кнапвелла только кажется deus ex machina. На самом деле, это, с моей точки зрения, наиболее правдоподобный способ объяснить неожиданную трогательную заботу съезда о репутации давно забытого брата Фомы. Исторически первый корректорий “Quare” появился в Англии из кромешной пустоты, спустя несколько лет после разоблачений епископа Темпьера, запретов Роберта Килуордби и разгромного труда Уильяма де ла Мара. Наиболее правдоподобная датировка – 1284 год, ведь именно тогда на горизонте появились первые сполохи молний неудовольствия Джона Пэкхэма, архиепископа Кентерберийского с 1279 года. И именно они зажгли пожар того теологического спора, следствием которого стали судьбоносные решения с нашей стороны пролива и бурный поток новых томистских богословских трудов с противоположной…

Ну, а несчастному Джио кознями жестокосердного автора пришлось отправиться в болезненное турне по странным ментальным мирам. Он последовательно столкнулся лбом с кредо апостолов Сегарелло, т.н. ересью «Свободного Духа» и фантазиями Мехтильды Магдебургской, оставшейся по прихоти истории неразоблаченным врагом христианского народа. Если искать общие черты всех этих моделей, то прежде всего бросается в глаза инверсия любви к Господу. Все они, пусть и в разных оттенках серого – от вавилонской блудницы до некоторых перегибов на местах — критически относились к правящей католической «плотской церкви». Но и не только к ней. Передаю микрофон влиятельному современному теологу Бернарду МакДжинну: «Когда я говорю о мистицизме … то пытаюсь подчеркнуть центральную претензию, появляющуюся почти во всех мистических текстах [прямого непосредственного сознания присутствия Бога]. Мистики продолжают утверждать, что их способ доступа к Богу радикально отличается от … обычного, даже от осознания Бога, полученного через общепринятые религиозные обряды — молитвы, причастие и прочие ритуалы. Будучи верующими, они утверждают, что Бог присутствует и в этих обрядах, но не таким прямым, непосредственным образом». И в самом деле, ВК со Всевышним во всех трех случаях противопоставлялся обыкновенному опосредованному контакту. Но в недопроявленной части фотографического негатива осталось и их негативное отношение к любому другому способу познания, включая «пустое знание» «бесплодной лжи философской».

Вспомним разгром Авиценны на востоке, Аверроэса и Маймонида на западе Дар аль-ислама или разгул реакционеров в золотой середине между ними – в православной Византии. Как бы лучше назвать те особенности модельного характера мистицизма, что вызвали к жизни все эти безвременные смерти? Спесь или, может быть, зазнайство обладателей единственной вечной Истины?! Самоизбранность или, скорее, гордыня запрыгнувших за пазуху ко Всевышнему?! Замечу только, что и в постепенно разгоняющиеся колеса томизма прежде всего вставляли палки именно эти менталки. И посему их последующее неожиданное осуждение съездами партии и апостольским престолом, многочисленные ссылки и аутодафе, благословленные святой инквизицией, суть еще один негатив любви к Богу, заслуживающий нашего самого пристального внимания. К каковому, заканчивая сегодняшний обзор на позитивной ноте, я вас и призываю в недалеком блоговом будущем…