Глава III. Sui intellectu vivens

DEUS EST QUI SOLUS SUI INTELLECTU VIVIT.
Бог — суть Тот единственный, что живет посредством осмысления Себя.

Джио судорожно спрятал рукопись за пазуху и, поспешно крестясь, забормотал Invisibilis, но в магической формуле человека-невидимки не хватало главного ингредиента — волшебного цветка лилии, каковой он, попутал лукавый, где-то обронил по дороге.

— Джованни? Ты что, уже вернулся?!

То был до костей мозга знакомый голос брата Якопоне, гостившего с некоторого времени в монастыре и проживавшего в келье напротив. Он был миноритом высочайшей репутации, прозываемым блаженным, аскетом строжайших правил, ненавистником бренной плоти своей. Подобно самому св. Франциску сменил он утехи богатой беспутной молодости на стези нищенской безгрешной зрелости, к тому же был приятелем и единомышленником Учителя. Ему, если он, конечно, не был дьявольским наваждением, вполне можно было довериться.

— Да, еще утром, когда… когда… когда… – юноша не выдержал и по его щекам по-детски потекли горючие слезы.
— Ну-ну, мальчик мой, не стоит так кручиниться, — ласково проговорил Якопоне – что наши страдания по сравнению с горем Мадонны, стоявшей пред крестом сына своего?! Давай-ка лучше возблагодарим за них Господа Милосердного! Да они сами, мученики за веру христианскую, происками сына погибели отлученные от Святого Причастия, счастливы понести ношу сию, искупляя грехи всего мира! Да разве темница сырая — для них наказание?! Тот же pane tribulationis et aqua angustiae, скудный хлеб беды с водой тоски, да пучок соломы на полу, что и здесь, получат и там, а наслаждение молиться и восхвалять Всевышнего не в силах человеческих у них отнять. Плакать должна лишь погрязшая в роскоши и симонии церковь, ибо лишена будет тепла их сердец, света их жизни праведной, благодати их любви к Богу!

Утешитель, как истинный поэт, чересчур увлекся красотой импровизированной проповеди, однако, все же заметил, что рыдания от этого только усилились, и сообразил, что последний пируэт по касательной ранил и сердце внимательно слушавшего его послушника. Посему он подошел поближе с намерением исправить недостатки вербального контакта телесным прикосновением, но тут же содрогнулся от представшей в дрожащих лучах свечи картины. Лицо послушника, обычно озаренное жизнерадостной улыбкой, скривилось в уродливой гримасе. Глаза его, обычно с наивным любопытством взиравшие на окружавший мир немного на выкате, болезненно впали и, казалось, горели в темноте нездоровым кошачьим огнем. Волосы, обычно зачесанные и зализанные, неряшливыми лохмами вздыбились по сторонам. Одеяние, обычно содержавшееся в относительном порядке, напоминало грязную и мятую половую тряпку. На посиневших от холода босых ногах и побелевших от волнения искусанных губах краснели кровоподтеки и ранки, на тонкой мальчишеской шее зияла распухшая уродливая царапина.

— Святые угодники! Да что это с тобой приключилось, сын мой?! Где и от кого это тебе так досталось? Ты, случаем, не болен? Кстати, отчего не спишь в столь поздний час? Ты, должно быть, голоден?

Помимо магического голыша, проглоченного перед вечерней и запитого сакральной морской водой, в рот Джио и на самом деле с раннего утра ничего не попало. Но разве будешь думать о таких низменных плотских материях, когда вокруг полыхает Вселенская битва добра и зла и ты в ней главный герой?!

— Я… Я должен был идти… Дабы найти… Но… Но демоны… О, Учитель… Бог… Дух … Дух Святой впереди меня… Знаки… Великое… Великое таинство… Лилия… Письмена… — посланник Божий в глубоком волнении забормотал хрипло и сбивчиво, но умудренный сединами Якопоне сразу все понял. Он внимательно осмотрел окрестности и обнаружил открытый тайник.
— Письмена, говоришь? Дух Святой? Так это оказывается Бог, а не ты стену разворотил?
— Pater noster qui es in cælis, да святится имя Твоё; да приидет Царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…

Бурный поток молитвенных восторгов прервала сухая реплика:

— Почто тогда в неурочное время, яко тать в нощи, пробрался сюда? Библиотека Пьетро была ведь всегда открыта для тебя! Ну-ка, дружок, помоги водрузить камень на место…

Обширная телесами вера внезапно болезненно исхудала и смертельно побледнела. Трубы зова Божьего, торжественно звучавшие в храме души Джио, фальшиво взвизгнули и замолкли. В образовавшейся тишине на него пролился холодный душ воспоминаний из прежней почти забытой жизни. Он и в самом деле тогда хорошо знал, где praeceptor carissimus держал свои рукописи, и неоднократно сам пользовался общеизвестным хранилищем. Неужели он стал жертвой дьявольского обмана?! Неужели все это было галлюцинацией?! Не может быть!

— Но … но… но я нашел там чудесный манускрипт, вот … вот … вот этот!
— А ну-ка посвети… Quid est Deus? … да это Liber XXIV philosophorum – книга двадцати четырех философов о природе Божией. Что же в ней необыкновенного?! Вот, например, Deus est qui solus sui intellectu vivit. Бог — суть Тот единственный, что живет посредством осмысления Себя… Мудрено сказано, но коли по мне, так Господа воспевать надо, а не умишком нашим хилым пытаться постичь. Да, много их развелось, ученых благоразумных магистров, надутых от спеси и образованных в том самом Париже, что раздавил Ассизи. Вот только лично мне житие их не подходит.

Враждебная Бора снова заполонила небо темными тучами, задушившими влажные испарения Луны, а вдалеке послышались раскаты грома. Прекрасный и только что сданный в эксплуатацию хрустальный замок внутреннего мира Джио с грохотом рухнул и разбился на мириады осколков, которые больно жалили его обнаженную душу. В изнеможении он припал к ногам Якопоне, словно нашкодивший ребенок к груди всепрощающей матери, и снова безутешно разрыдался. Тот же, чутко поняв причину несчастья послушника и сам едва сдерживая слезы эмпатии, осуществил свое недавнее намерение и стал бережно гладить его по непослушным вихрам.

— Ну-ну, родной мой, хитер враг рода человеческого — с кем не бывает. Да хоть бы и со мной самим. Вот послушай-ка, я тебе кое-что из моей собственной жизни расскажу. Молод я тогда был, хоть и постарше тебя, молод да горяч. Все, что угодно готов был сделать ради Господа, на любые жертвы пойти. Имущество свое, движимое и недвижимое, продал, деньги раздал бедным, да и пошел скитаться по тропам Умбрии, проповедуя благие вести. Но мало мне того показалось, и в радении своем непомерном возжелал я вытравить остатки гордыни мирской греховной из себя. И почудилось мне тогда, что Дух Святой говорит со мной. Будто приказывает надеть седло на спину, уздечку и приползти на четвереньках на городскую площадь, готовым униженно услужить ближним своим. А в другой раз, то свадьба брата моего была, все тот же голос заставил меня намазаться маслом, обваляться в перьях и сим чудищем срамным явиться на потеху гостям. Только никому, ни мне самому, ни люду христианскому никакой пользы от всех этих подвигов поганых не случилось. Потому – не того ради вочеловечился Спаситель, дабы мы облик человеческий, созданный по образу и подобию Божиему, теряли. И не для того муки смертные вынес, дабы мы комедиантов из себя делали. И не спроста Всевышний восседает на троне своем небесном за благороднейшими кристальными сферами, негоже Ему опускаться до бренной земли и нашептывать сотворенным из праха, как им поступать, но суть то происки Сатаны и прислужников его… Любовь – вот высшее Благо, вот единственный Путь! Недаром сказал Иисус — возлюби Его всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим. И пусть пошлет мне Бог страдания – я их благословлю! И пусть убьет меня – пламенной бессмертной страстью соединюсь с Ним! И пусть отправит в самое пекло ада – я и там славу Ему воспою!

Вибрации вдохновенной лиры Якопоне задели какие-то животворные струны в душе юноши. Он медленно возвращался в реальность, и ему, все еще всхлипывающему, пришел на ум тот вопрос, что озарил его еще утром, но затем в фанатическом ослеплении дня как-то постепенно поблек и подзабылся.

— За что… за что арестовали моего Учителя и прочих братьев?
— А за что мучеников христианских во все времена карали? За честность неподкупную, за праведность кристальную, за веру истинную! Я сам в этом монастыре человек пришлый, но сказывают, что история эта началась, когда в понтификат Григория X-го неведомо откуда пронесся слух, что Папа Римский собирается изменить наш Устав, изменяя самому ценному, что в нем есть – постулату добровольной евангельской бедности. К слову сказать, известие сие оказалось ложным. Как бы то ни было, несколько миноритов — блаженной жизни Томмазо из Толентино, Петр из Мачерато и Раймондо из Фермо — тогда решительно высказались за непослушание апостольскому престолу, коль скоро там будет решено нарушить завещание Святого Франциска, его правила толкованиям не подвергать и не говорить: «Вот что они означают».
— Я… я слышал о том, что их за это отправили в ссылку, но потом же оправдали и вернули?
— Да, благодаря божественной мудрости брата Вениамина, но тут-то снова заполыхали дьявольские споры. В них в том числе оказался вовлечен твой учитель и некоторые другие. Обсуждалось — Может ли Папа освободить от данного Богу обета? Что важнее пред ликом Господа, послушание или нищета?
— И как же он рассудил?
— А ты сам как думаешь?
— Иисус сказал: «всякий… всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может … не может быть Моим учеником». Царство Его Небесное – не от мира … не от мира сего. Сия … сия философская рукопись говорит … говорит о том же – Един Он, Кто Духом Единым живет. И нам к тому идеалу следует … следует стремиться по примеру Святых Отцов. С другой стороны, какой же монах без … без послушания?!
— Так вот узнай, что Vir Angelicus, Alter Christus, основатель ордена сего, в своем первом уставе братьям не только разрешал, но и вменял в прямую обязанность не подчиняться старшим по чину, если их приказы противоречили Уставу. Следовало указать им на их ошибки, дабы те не впали в грех гордыни от высокого положения своего и не забывали ноги подчиненных своих омывать… Разве может настоящий францисканец отказаться от идеала нищеты?! Разве предпочтет земные сокровища пред небесными?! Разве пойдет против совести отдавать честь сильным мира сего?! Гордись, Джио! Твой духовный отец не мог вынести никакого другого суждения! И потому обвинен схизматиком, еретиком и нарушителем порядка, что боятся предатели правды, страшатся справедливого гнева Божьего! И для того отправлен в пожизненное заключение, дабы другим неповадно было! Но не устрашимся мы, и не подчинимся, и не продадим душу Сатане!

Воодушевленная речь Якопоне вызвала у Джио живой отклик. Еще не остывший от недавнего мистического угара, он был готов возгореться только что услышанной благородной целью. Но его собеседник, вспомнив об усталости юноши и каре для ропщущих на приказы капитулы, засобирался прочь, посоветовав тому улечься почивать – как в старые добрые времена у ног унесенного новыми злыми ветрами Учителя… Разразившийся наконец-то дождь убаюкивал, удовлетворенно стучась каплями в отворенные двери своей родной стихии, но сон никак не приходил. Мысли, словно беспокойные чайки над морем впечатлений прошедшего дня, разлетались в разные стороны и истошно кричали, каждая о своем. Наконец, одну из них удалось подкормить крохами оставшихся сил, а за ней стали чередой подлетать и подруги из стаи. Почему ложный слух о папских притязаниях на францисканский Устав появился именно сейчас, ведь ордену уже больше пятидесяти лет? Отчего распространился именно в этом монастыре? Как так получилось, что затронул именно Пьетро? Благодаря чему того арестовали именно в точный день и час его собственного возвращения в Анкону? Что именно пытался сообщить ему жестами наставник? Утомленному безумствами юноше эта вереница событий показалась исполненной какой-то удивительной небесной разумности. Провидение Господне неисповедимыми путями привело его к таинственной книге и указало на ее важность. Значит, отныне жить ему надлежит не снаружи, а внутри, не материей, а духом, не Богом единым, но осмыслением Его…