Глава XXIII. Accidens est Substantia

DEUS EST CUIUS COMPARATIONE SUBSTANTIA EST ACCIDENS, ET ACCIDENSNIHIL
Бог суть тот, по отношению к которому субстанция является акциденцией, а акциденция ничем.

Джио вскоре удалось окончательно сбросить со своих плеч вериги неверной веры, с души кандалы ложной миссии, а с очей пелену обмана. Прекрасная госпожа Свобода Воли вновь манила его вдаль, но страх неопределенного неведомого будущего сдавливал горло, подкашивал коленки и не давал вдыхать ароматы ее изысканных духов в полный рост. Он довольно быстро сообразил, что стражники, искавшие его погибели ранее, наверняка рано или поздно снова наведаются в передвижной лагерь апостолов. Надо было уходить прочь, но куда именно?! Теперь он сторонился нечестной компании Сегарелли, но, не решившись немедленно расстаться с ним, стал все чаще искать общества Конрада. Конечно же, он не видел в сем Свободном Духе Ангела Шестой Печати из Апокалипсиса, ведь ему было отлично известно, что еще брат Бонавентура, бывший генерал Ордена, неопровержимо доказал, что таковым являлся серафический Святой Франциск. Однако этот vir rusticanus, грубый мужлан, при всем своем неученом простодушии почему-то привлекал его искренностью и самобытностью своих воззрений, он не мог не признать, что его незамысловатый ментальный мир отличался своеобразной красотой. В обратную сторону странному немцу не могла не нравиться удивительная способность юноши слушать так, чтобы слышать. И изголодавшийся по вниманию паствы самозваный нищий проповедник с удовольствием погружал его в глубину купели собственного кредо. Со временем им удалось преодолеть и языковой барьер между собой. Недавний отличник францисканского studii обнаружил в себе замечательную способность впитывать на ходу не только латынь, но и любые прочие чужеземные слова, постепенно пополняя копилку мелодий известных ему понятий и выражений новым звучанием. Не прошло и месяца, как в их беседах исковерканный Deutsch вытеснил ломаный Italiano…

— … И приехал я тогда в день Святого Стефана в Dom славного города Майнца. И молился там, и бил поклоны земные, ибо взалкал узнать, как дальше жить. И вдруг, чу, шумство страшное. И взвыл я от боли нестерпимой. Кабы кто другой то заметил, ан нет, на меня одного призрел Господь. И тогда смекнул я, что чудо сие Дух Святой учинил. Так вот и снизошел Он на меня.
— Велики и чудны дела твои, Господи! Тогда-то и отправился … отправился корабль жизни твоей в дальние странствия прочь из родимой гавани?! И что же, так и остался Он пребывать внутри тебя?!
— Да, не покинул меня до сих пор, путь мой правит, паки и паки посещает. Ан допрежь премного радеть надобно. Того для ношу власяницу. Того для бичую себя. Покуда преклоненные колени в крови не утопнут. Кажную пятницу.
— В поминовение Страстей Христовых?! Значит, как … как и мы, минориты, желаешь вести vitam apostolicam?! По той причине и бедность апостольскую блюдёшь?!
— Воистину так. Того ради я, аки Франциск, до одной привилегии охоч — прошу слезно Вседержителя не давать мне никаких привилегий от людей. Ан благодать евангельская не токмо в этом. Вяще прочего желаю никаких желаний не иметь. Поелику гордыня внутри должна полностью умолкнуть. Лишь тишь вспомогает мне услыхать глас Божий. Засим, исполнившись милосердия оного, учиняю совокупление со Всевышним. Коему я нынче полностью принадлежу и воле коего всецело покоряюсь. Посему и ни в каком посредничестве поповском для общения с Ним не нуждаюсь.

Сии вдохновенные слова некоторое время успешно заманивали Джио в свой диковинный храм чудесным сиянием святого жития. Порой ему казалось, что душа Конрада озарена самым настоящим Божественным светом Истины. И не сей ли путь узрел некогда вещий Иоанн Пармский, когда напророчил ему обретение Учителя?! Но затем он обнаружил, что Свободный Дух временами попадал в темницу самых обыкновенных человеческих страстей. Сначала он застал его обжирающимся во время поста, затем спящим во время ночных бдений, праздным во время общей работы, а напоследок и вовсе нагим во время молитвы. Конрад тут же объяснил, что подобные житейские мелочи неспособны запятнать его душевную чистоту, тело трудить пользы никакой несть, а пребывание человека в том безгрешном эдемском состоянии, в коем тот покинул утробу материнскую, и вовсе угодно Господу. Недолгий, но интенсивный ментальный опыт уже позволял юноше узреть ядро, субстанцию не только материальных сущностей, но и любой идеи, отличив ее от случайных добавок, акциденций. Однако, почему-то они тоже были важны для него — свое черное дело для него повадки немца сделали, замарав белоснежное платье идеала святости. Он сам стал напоминать ему пламенного проповедника, выжигающего калеными глаголами пороки общества, который, достигнув своими обличениями возвышенного положения, тут же погрязает в разврате и роскоши. Но самое отталкивающие воздействие на него производили его постоянные наветы на “плотскую церковь”, вызывавшие знакомую боль в еще незаживших ранах от задевшего его за живое бича Убертино. И тогда он, сложив его верования в шкатулку памяти своей, отринул их. Впрочем, при этом, он нисколько не осерчал на него, как прежде на Герардо Сегарелли, ведь тот не пытался с ним плутовать или лукавить. Между тем наступила зима, и апостол-обманщик заприметил охлаждение отношения к нему того самого беглеца, коего ранее привадил, так что более не жаловал его своим благоволением. Как знать, не выдаст ли он его властям ближайшего францисканского конвента?! Куда теперь?!

Правильная мысль обожгла Джио морозным утром — конечно же, ему следовало направить стопы свои на север, в имперские земли, ведь его близкое знакомство с Конрадом и его языком не могло быть ничем иным, как Знамением Господним. Он тоже привык повиноваться велениям Духа Святого, поэтому раздумывал недолго и, ни с кем не простившись, вскоре уже приветствовал босыми ногами обледенелые тропы перевала Земмеринг. Он знал, что впереди его ожидает иная forma vitae, но встреча с любой христианской формой жизни не пугала его, ведь самые главные события всегда происходили в глубине души его, и никто не мог этому помешать. Впрочем, ему пришлось-таки обратить внимание на некоторые местные особенности. Ему отныне встречалось значительно меньше сердобольных старушек, по каковой причине приходилось искать прибежища в монастырях и всякий раз что-то безбожно врать о своей тайной францисканской миссии. Потом надобно было усердно каяться в сотворенной лжи, да еще и избегая исповеди. И его дорогу нынче пересекало значительно больше жестокосердных разбойников, распоясавшихся за долговременным отсутствием сильной императорской руки и наличием тех, кто смиренно свой пояс затягивал. Не пристало страшиться лишиться имущества тому, у кого ничего, помимо рваного и многократно заплатанного хабита, не было. Зато неожиданно неудержимое неприятие стали вызывать у него небеса. Все более пепельно-серые и пещерно-низкие, они стальной пятой раздавливали в нем всякое желание смотреть ввысь. Разве могли за столь грязной ширмой скрываться хрустальные сферы и возвышенный Эмпирей, если даже звездный купол по ночам прятал от людей свой божественный лик?! Обладатель головы, полной прекрасных ментальных миров, внезапно поймал себя на том, что ему не хватает итальянского свода над нею. Теперь всякий раз при молитве он оборачивался на юг, подобно тому, как сарацины постоянно ищут направление на Мекку…

Но день за днем уходили своей размеренной походкой, и вместе с ними удалялась тоска по родине, затухала свеча надежды хоть когда-нибудь туда вернуться. Джио научился различать незамысловатую красоту в дремучих лесах и безлюдных полях приютившей его мачехи-чужбины. Здесь, на ее необъятных просторах, мог он обрести то единственное благо, к которому стремился — блаженное одиночество. И ему действительно удалось найти достойное пристанище в тесной землянке, вырытой в подножии небольшого холма. Там он и зажил счастливым отшельником, оплачивая усердными молитвами хлеб жителей близлежащей деревеньки. Теперь он мог, не боясь преследований, предаться своему излюбленному делу – размышлениям. Теперь он мог, не тревожась о будущем, окончательно забыть о своем настырном спутнике – времени. Теперь он мог, не опасаясь козней Дьявола, служить своему единственному господину — Богу… Но, странное дело, вереница мыслей, прежде столь живо и весело водившая хороводы у него в голове, постепенно погрустнела, замедлила свое движение и, наконец, в предсмертном изнеможении вовсе остановилась. Чистый родник питавших его душу новых идей, поражавших воображение откровений иссякал и иссыхал прямо на глазах. Многие лета простиравшейся перед ним земной жизни более не радовали его, ведь наблюдать приходилось все те же запыленные заученные фразы, все те же опостылевшие лица знакомых слов и пропозиций. Он непрестанно повторял «Pater Noster», «Ave Maria» и «Angele Dei», бил земные поклоны и осенял себя крестными знамениями, но дьявольское наваждение упрямо не покидало его. И тогда ему захотелось умереть, ведь не было иного средства избавиться от неутоленной жажды познания. И он осознавал, что это ментальная acedia, смертный грех, и слезно упрашивал Господа о прощении. Но Всевышний прислушивается не к тому, что произносят уста, а к вожделениям сердца. И тогда горе-монах тяжело заболел неведомой хворобой. В горячечном жару проводил он дневное пекло наступившего лета. В несвязном бреду наблюдал он сумрачным внутренним оком за ночными призраками… Сознание вернула прохладная мокрая тряпка, возложенная ему на лоб. Воспаленные глаза, забывшие что такое белый свет, увидели смутный темный образ — морщинистое лицо склонившейся над ним женщины, той, что обычно приносила ему еду. Какой … какой… нынче день?! – спросил он дрожащим слабым голосом.

— Святого Христофора, соколик!

И низкий серый потолок вдруг раскрылся лазурной высью перед ним. И он узрел вожделенное глубокое голубое южное небо над головой. И он из последних сил держался взглядом за него, влекомый во тьму жестокой лихорадкой. Нет, это был не он. Да, это был Марко!

— О, мой друг, мы расстались с тобою ровно год тому назад! И я тогда обещал свято блюсти незримую цепь между нами! И молиться за тебя, особенно в это время!
— Не заботься обо мне, нет! Ты все еще думаешь, что блаженство в уединении, да?
— Нет, ты был тысячу, миллион раз прав! Бог недаром сотворил акциденции, они вовсе не ничто, ибо без них невозможно никакое познание, никакое восхождение к субстанциям. Любая субстанция для Него акциденция, но верно и обратное — et Accidens est autem Substantia. Я, грешный, недостоин святой жизни отшельнической, другой путь уготовал мне Бог. Обетоваю ныне – коли суждено мне выжить, то пойду по нему, вернусь в яркий мир вещей.

И Всемилостивый Всевышний удовлетворил его новую челобитную. И с тех пор Джио стал крошечными и шаткими, но частыми и постоянными душевными движениями карабкаться наверх. А стоило ему пойти на поправку уверенными телесными шагами, как он, благословив напоследок заботливых селян и препоручив заботу о них Господу, покинул свое опостылевшее убежище. Его путь лежал нынче в города, где на многолюдных рыночных площадях и в до притвора набитых кирхах он мог жадно впитывать в себя пестрые краски жизни бюргеров в одеждах невзрачных коричневатых оттенков. Была ли вера этих бедных и усталых, безграмотных и простых, пожилых и старых Конрадов и Урсул менее глубокой и крепкой, нежели у образованных схоластов или дипломированных теологов?!

Теперь он, скорее, дал бы отрицательный ответ на этот вопрос. Пропитание добывал себе проповедями о спасении душ, ночлеги молитвами за здравие хозяев, а пищу духовную наблюдениями за множеством акциденций, сопутствовавшим окружавшим его субстанциям. И неизвестно, как долго продолжалось бы сие безмятежное порхание в облаках Духа Святого, если бы он снова не занеможил. Но в тот жаркий летний день никому не было дела до пожара на его пылающем лбу, и не было вокруг живительной воды человеческого участия, дабы его потушить. И когда он, обессилев, свалился прогнившим плодом на вонючую мостовую, то его капюшон безнадежно опустился не только над измученной головой, но и над всей неудавшейся жизнью. И когда он, почувствовав осторожное прикосновение, открыл глаза, то не удивился, узрев ангела небесного… Но тот спросил мелодичным женским голосом: «Что с тобой, благочестивый брат? Ты болен?» И тогда он понял, что снова настал день Святого Христофора. И тогда снова узрел Марко, боровшегося, как и он, со смертью. И тогда он уразумел, что Всевышнему все еще угодно его дальнейшее пребывание на бренной земле. И тогда он рухнул на дно утлого челнока своего тела, предав его на волю волн божественных рук. Очнулся он в безопасной гавани от запаха душистой соломы под спиной и благоухания цветущей юности над собой. Нет, наружность ее нельзя было назвать красивой. Да, она сияла радугой солнечного света изнутри! Нет, ее черты были выгравированы северным жестким резцом. Да, она излучала мягкую южную доброту! Нет, она была обыкновенным земным созданием. Да, она прилетела сюда из иного, лучшего мира! Нет, он не имел права поднимать на нее глаза. Да, он не мог отвести от нее свой взор!

— Тс-с-с! Тихо, молчи! У нас нельзя пребывать мужчинам. Сегодня ты переночуешь здесь в келье у престарелой сестры Мехтильды, она ничего не должна заметить. А завтра утром я оповещу францисканцев, чтобы забрали тебя.

Предупреждение было напрасным — больной при всем желании не мог бы выговорить и слова. Какой там! Он не чувствовал себя в состоянии ни пальцем повести, ни языком поворотить. Вот разве что мозги его могли еще вяло шевелиться, но совершенно бесшумно. По одеянию своей спасительницы он сообразил, что она была бегинкой. Во время своих странствий он нередко встречал этих женщин, для коих не нашлось места в монастырях, но все же желавших вкусить блаженного христианского жития по евангельским заповедям. Они собирались для совместного проживания в отдельных домах, промышляя рукоделием и прочим ремеслом, порой прося или раздавая милостыню, творя благо для ближних своих и воспевая славу Всевышнему. Про них ходило множество слухов и сплетен, обычно похабных и грязных, но сам Джио, помимо невинности и чистоты, ничего в их среде не наблюдал. К тому же он помнил, что под свою защиту «целомудренных тевтонских девственниц» взял еще Папа Григорий IX-й своей буллой Gloriam virginalem. И сейчас сердце его преисполнилось такой искренней благодарности, такой божественной истомы, что он не заметил черную тень грозной опасности, заключавшейся в благоразумных намерениях незнакомки. Смежил усталые очи и заснул со спокойствием младенца, уверенного во всемогуществе любящих родителей. Утром его разбудила сутолока и суматоха, вызванная появлением нескольких миноритов с гвардианом во главе:

— Pax et bonum, frater! Откуда и куда путь держишь? Почему не пришел к нам в конвент?
— Да он не может отвечать, очень уж ослабел. Подлечить бы его сперва надо!
— Бумаги при нем какие-нибудь были?! Эй, имя-то свое можешь назвать?!

Несчастный беглец понял, что все уже случилось, что отпираться и лгать бессмысленно. Сей ангел, прилетевший с небес, принес ужасную, но понятную весть. Произошедшее не было случайностью, акциденцией, но промыслом Божиим, субстанцией его судьбы. И все же он еще не сдался, но, собравшись с силами, чуть привстал на своем ложе и вымолвил: «Ich heiße Johannes».

— Как-как, Йохан?! Выговор странный, иноземный. Да и не ждем мы никого. Не Джованни ли тебя, добрый молодец, часом, величают?! Не из Болоньи ли к нам пожаловал?! Ну, да ладно, вставай, у нас разберемся.
— Да он не в состоянии сам идти! И что тут разбираться?!
— Взгляни-ка на него, он же голову опустил и глаза прячет! Думаю, что еретика-спиритуала спасла ты, дочь моя. Эй ребята, берите его! И в стену!

Домашнее задание: Некоторые модельные ингредиенты описанного в этой главе кредо «Свободного духа» пережили века в составе других менталок. Какие и где именно?
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!