Вопросы, обнаружение феноменов, формирование понятий
Подробнее в статье: Фазы развития моделей
Sunt ergo ea quae sunt in voce earum quae sunt in anima passionum notae, et ea quae scribuntur eorum quae sunt in voce… Н-да, мудрено закручено с самого начала — а ведь это перевод великого Боэция. Ну-ка, а как это было в изначальном греческом Περὶ Ἑρμηνείας? Ἔστι μὲν οὖν τὰ ἐν τῇ φωνῇ τῶν ἐν τῇ ψυχῇ παθημάτων σύμβολα, καὶ τὰ γραφόμενα τῶν ἐν τῇ φωνῇ… Ага, вот и ключик к двери понимания – symbolum! Кажущееся сложным открывалось просто — произнесенные слова суть символы ментального опыта, а написанные в свою очередь представляют изреченные. Пожалуй … пожалуй, что Философ совершенно прав. Но похоже … похоже, что это наблюдение можно еще усилить и обобщить?! Вот там на полке что-то белеет, но для меня это — манускрипт арабского перевода Аристотеля. Здесь, в руке зажато что-то жесткое, а я, не глядя, знаю, что это – стилус. Оттуда, издалека, доносятся чарующие запахи, и я, не напрягаясь, соображаю, что это предвещает скорый обед in refectorio. Значит, все, что угодно, может служить знаком для образов, при помощи которых люди мыслят. Уловив органами чувств ничтожное количество форм окружающих вещей, мы моментально восстанавливаем по ним в душе целую большую картину происходящего. И мне сейчас кажется, что это распознавание образов является самым распространенным видом человеческого мышления. Ведь где мы занимаемся дедукцией, если не почти исключительно на схоластических диспутах? Когда увлечены индукцией, помимо процесса формирования категорических суждений? Но вот догадки, предположения делаем постоянно в самой повседневной жизни, сами не замечая этого. И, конечно же, мы базируем их на звуках, если не в первую, то во вторую очередь…
Ш-ш-ш… Что это там шебаршит за стеной?! Неужто … неужто мышь?! Джованни в ужасе вскочил со стула и прислушался. Верный заветам серафического Франциска, он искренне любил не только птиц небесных, но и всех прочих тварей Божиих. Однако, для него, жреца храма мудрости, сиречь библиотеки, появление безобидных грызунов в ее пределах символизировало страшную опасность для бесценных рукописей. Господи, спаси их и сохрани! Ш-щ-ч-бац! Святые угодники! Да это целая большущая крыса, и какая наглая! Нет, на сей раз интуиция обманула незаурядного мыслителя, низкая дверь из соседней палаты со скрипом отворилась и оттуда показался – кто бы вы думали?!
— Ваше … Ваше святейшество! Во имя Христа! Как … как Вы туда попали, Отче?! В то хранилище вход только с этой стороны! И почему… почему в таких … таких … ризах?!
— Не ведаю, как тебя величать, ан ничего не спрашивай и длань мою не лобызай – мне твое вспоможение потребно. Ты здесь один?! Тогда ступай, спрячь меня, спрячь поживее, не то сюда вот-вот придут меня искать!
— Извольте, сейчас… Вот здесь, за этим шкафом, есть немного места. А проход я тотчас кодексами потолще заложу… Или тут неудобно, Pater Sanctus?
— Ин будет так! В моей пещере на горе Морроне было куда как меньше места. Есть где встать на колени и пасть ниц пред Господом – славно!
Джованни, конечно же, смекнул, что произошло нечто необычное, но терялся в догадках и предположениях в попытках проникнуть глубже в суть происходящего. Зато он сразу же сообразил, в чем заключалась причина неудачи — в его ментальном гардеробе попросту не было модельного платья, которое можно было бы напялить на столь странные события. Приходилось спешно шить что попало из готовых кусков известных ему историй прямо на ходу. Если понтифик скрывается, то, видимо, от недоброжелателей. Лишь три кардинала прибыло к назначенному времени его коронации. Латино Малабранка и вовсе скончался — сказывали, что от стыда и в отчаянии от первых же деяний выдвинутого им на одобрение конклава кандидата. Остальные же явным образом продемонстрировали пренебрежение забытой Богом Акуилой. Потому надетую после торжественного въезда на ослике в новый Иерусалим тиару пришлось вскоре скандально водрузить в повторной процедуре снова. Но, чувствуя себя неуютно в чуждых для себя высших кругах общества, Целестин – по совету могущественных покровителей — вскоре сбежал от нападок многочисленных ястребов под надежное крыло Карла II-го, в Неапольский Castel Nuovo, куда распорядился переселить всю курию, а заодно оборудовать крошечную отшельническую келью, сколоченную из грубых досок и размещенную прямо в роскошных королевских палатах, — для себя самого. Спустя пару месяцев тринадцать Высокопреосвященств, в подавляющем большинстве сотворенные Папой — по совету венценосных друзей — из анжуйских ставленников, обеспечили ему надежный тыл. Однако, в прифронтовом Риме наливалась грозовым недовольством туча обойденных милостями семейств Колонна и Орсини. Не они ли осмелились поднять святотатственную руку на викария Христа?! Это на истинного-то праведника, несмотря на возвышенное положение смиренно следующего строжайшим монашеским правилам?! Каковой непрестанно молится за весь христианский мир?! Что по слухам не отказывает ни единому просителю?! Который осыпал бесценными дарами бесчисленные обители?! Нет, в это попросту невозможно поверить! А ведь он и спиритуалов вернул в лоно святой матери-церкви! Вернувшийся из ссылки в Армении, а затем пленения на Кипре Анджело Кларено счастливо расцеловал не только своего бывшего воспитанника, но и туфлю Его Святейшества, освободившего его со товарищи от обета францисканского послушания. Теперь они могли, не опасаясь преследований руководства Ордена, вволю вкушать блаженное житие евангельской нищеты в монастырях целестинцев. Так, может быть, именно эта искра Божией благодати, попавшая в готовые возгореться любовью к Господу души, воспламенила ненависть злобных продажных пастырей, таких, как Бернардо?!
Нет, и этот ментальный образ трещал по многочисленным швам. Оторвавшись от болезненного ощущения интеллектуального бессилия внутри, Джованни очнулся к тому, что происходило снаружи. Из угла доносилось приглушенное рондо Иисусовой молитвы, а за стеной слышалось какое-то копошение, признак сумятицы. То, должно быть, скапливались, готовясь идти на штурм временного зашкафного престола Петра и Павла, грозные дьявольские полчища. «Они пройдут к нему только через мой труп» — смело решил единственный защитник цитадели истинной веры, воинственно сжимая в руке перо. Но время шло, забирая с собой дрожь в коленках, а в пустоте, оставшейся после его ухода, ничего, помимо случайно открытой каким-то иноком и тут же затворенной двери, не происходило. Наконец, он услышал полную тишину. Что там случилось с распростёршейся на полу главой тела Христова? Неужели заснул во время диалога со Всевышним?! Или уполз теми же таинственными крысиными ходами, что помогли проникнуть в запертую комнату?! Скорее, вознесен ангелами напрямую на Эмпирей! А не почудилось ли все ему, утомившемуся от чтения?! Эта последняя гипотеза могла быть тут же проверена, хоть и несколько дерзновенным образом:
— Святой Отец, похоже, что сейчас Вам ничего не угрожает. Не соблаговолите ли пищей земной разбавить духовную?! У меня здесь припасены и хлеб, и вода.
— Благодарствую, сын мой, токмо я все одно отселева покуда никуда не выйду. Туточки покойнее…
— Вот тут завернуто в платочке, но, ради Бога, осторожнее, я же Вас не вижу, как бы не обронить невзначай…
— Чав-чав-чав…
— Могу ли подсластить трапезу нищих братьев приятной беседой?!
— Буль-буль-буль…
— Буду крайне признателен, если получу ответ на мучащий меня вопрос: Quod accidit?!
— Чаво?! Неведома мне сея пакость книжная. Пользительно Господу служить, а не тщете научной…
— Я… Я не… Я только из вежливости… Из учтивости… Хотел спросить, что же именно … произошло?! От кого Вы … скрываетесь?!
— Душу спасаю. Поелику, вот те крест, губят ее здешние нравы. Человеки, человеки, человеки. Суплики, суплики, суплики. Литеры, литеры, литеры. Аки лев в тенетах, маюсь. Адвент на носу, ан меня замест того, чтобы поститься, по вся дни снедать да бражничать принуждают. Тьфу, окаянство какое! Попросил назначить себе трех викариев, так отказали кромешники сатанинские, коллегия кардинальская. Мать Святая Церковь, сказывают, не возможет иметь сразу трех мужей. За какие грехи мне напасть сея?! Малоречив – за то каюсь, ан дурна и кривды никому не творил, всех по-божески судил…
— Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас! Пречистую Деву надо упрашивать о заступничестве! Но и самим не помешает что-нибудь предпринять. Что будете делать, Ваше Святейшество, не скрываться же здесь до Пасхи?!
— Ступай-ка ты, мой родной, к Бенедетто Каэтани – он один ко мне мирволит. Чай, учинит что, избавит меня от бремени сего, кое всяких вериг тяжелее. Постой, дай-ка благословлю. Христос с тобою!
Могущественный кардинал долго отказывал в приеме ничтожному монаху, настырно требовавшему личной аудиенции. Только имя Целестина, прошептанное Джованни на ухо его секретарю, произвело эффект магического заклинания:
— Salve, frater! Ты что, знаешь, где укрылся Целестин?!
— Его Святейшество послал меня сюда, слезно о помощи моля. Говорит, что измаялся совсем sub tiara pontificia. Только на Вас у него одна надежда…
— Н-да, и впрямь, благое дело сотворит тот, кто освободит его от уз сих. Не только для самого Папы, но и для матери-церкви. Ибо немало хлопот он доставил всему христианскому миру всего за несколько месяцев своего правления.
— Каких же?! Разве он не святой жизни человек?!
— Как отшельник, пожалуй, но для того, чтобы на троне апостольском восседать, требуется нечто … как бы сказать … более мягкое, нежели умение крепко молиться и поститься. Из любви к ближнему своему он каждое поданное прошение благосклонно удовлетворяет, да только порой одну и ту же бенефицию отписывает сразу нескольким кандидатам, в том числе самым последним проходимцам и плутам. Из презрения к злату он опустошает казну, жалуя на все то, что почитает богоугодными делами, без разбора и счета. Из стремления к евангельскому совершенству благоволит своим собственным целестинцам, наделяя их привилегиями и властью, не останавливаясь перед тем, чтобы отнять для них бенедиктинские монастыри. Из ненависти к мирской жизни уединяется в своей келье, отстраняясь от всех самых неотложных дел, оставляя на произвол курии кипу подписанных пустых булл. А что он вытворяет в политических вопросах?! Французскому королю Филиппу, почитающему за оскорбление отказ английского Эдуарда явиться на вызов своего сюзерена в нарушение вассальной присяги за Гасконь, дает ценный совет подставить другую щеку. Могущественным вельможам, желающим вступить в законный брак с дальними родственницами, расписывает прелести целибата. Напротив, тем из них, что испрашивают разрешения на развод, отвечает библейской цитатой: «кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее»…
— Воистину нельзя служить двум господам — Богу и … тоже Богу, но в миру…
— Ха-ха-ха! Хорошо, хорошо сказано, а, главное, корректно, корректно и осторожно! Да ты, часом, сам не спиритуал ли? Только не бойся мне правду поведать – уж я-то знаю, что их надобно в покое оставить, ибо они паче всех прочих Всевышнему угодны.
— Был когда-то моим наставником Пьетро из Фоссомброне, что нынче … величает себя Анджело Кларено, да только мне Господь другой путь уготовил … на коем, однако, тоже шипов побольше оказалось, чем роз…
— Для сих братьев твоих нынче настала благодатная пора. Но … как бы покрасивее выразиться … умрет и она с нынешним понтификом. Уж больно-больно злы на них многие влиятельные францисканцы…
— Verum dicis! Истинное чудо должно произойти, дабы уберечь их от новых гонений. Но явится ли в этой … драме … ἀπὸ μηχανῆς θεός?!
— Эй, да ты, малый, по-гречески разумеешь?! Где научился?! И другими языками, чай, владеешь?!
— Да здесь, в курии, в библиотеке и приобрел сею премудрость. Из прочих наречий во время своих странствий сподобился немецкий одолеть, да еще читать немного могу по-древнееврейски и по-арабски…
— Вот как?! Да ты, я смотрю, человек ученый, надо тебя … так сказать … на заметочку взять. Но вернемся к искомому чуду Божиему – как бы Целестину … с неудобного места, то есть с трона, помочь сойти?! Все тупицы-кардиналы только жаловаться мастаки, один я кое-что придумал… Но… Ты только до поры никому – ни звука… На распятии поклянись… Ладно, ладно, верю, верю… Так вот, слушай – сей Гордиев узел разрубит … отречение от престола!
— Хм-м… Случай … беспрецедентный, если не считать антипап… Ведь отставку кто-то … принять должен, а распоряжение Иисуса Христа о своем викарии … так просто не получить…
— Ты, я вижу, и в истории силен, и в законах разбираешься … неплохо. Пожалуй, немало будет желающих пошуметь на эту тему, но … как юрист … как первый канонист Европы … я убежден, что достаточное основание сему новшеству в Corpore Juris Canonici найду…
— Пусть так, но что потом, снова interregnum?
— А вот это уже, сын мой … не твоего ума забота. Я уж позабочусь, чтобы Папа предварительно восстановил для работы конклава строгие правила Григория X-го. Никуда не денемся, соберемся, изберем… Кого?! Самого достойного, конечно же — избавителя от анжуйского пленения! Недаром на моей печати выгравирован девиз Deus in adjuorium meum intende – Всевышний придет мне на помощь.
Джованни не спешил в нору своего высочайшего гостя обрадовать того благими вестями о грядущем низложении. Под мерцающим блеском драгоценных звезд он зашагал вдаль вдоль восхитительных ароматов и шорохов, выдыхаемых могучей грудью неаполитанского залива, с наслаждением отталкиваясь от упругого мрамора почвы под ногами. Впрочем, вглядываясь скорее внутрь своей души, он почти не замечал этих сокровищ – ему попросту требовалось время на осмысление того необычайного поворота истории, коему ему поневоле пришлось стать свидетелем. Для него не было никаких сомнений, что уже очевидное произошедшее и еще скрытое будущее символизировали вращение наиважнейших кристаллических сфер, управляемых самим Провидением Господним. Целестин стремительно продвигался к своему закату на горизонте христианства. Был то papa angelicus, Папа ангельский, или всего лишь грубый невежа, наивный rusticus et rudis?! От ответа на сей вопрос зависела и оценка того человека, кому он уступал свое свято место. Кто он, кардинал Каэтани, предтеча Антихриста или спаситель церкви?! Пьер Жан Оливи, покопавшись в Апокалипсисе, должно быть, мог светочем своего разума найти там то пророчество, что прояснило бы темную ночь, поглотившую его ученика. Тот же воздержался от формирования хоть какого-нибудь определенного мнения. Вместо этого, он привычным душевным движением расправил крылья абстракции и взлетел в платоновские небеса. Подобно тому, как звуки и зрительные образы, тактильные ощущения и запахи служили ключами к дверям ментальных образов, так и все – звезды, море, земля и события, происходившие вокруг него — были знаками, говорившими что-то очень важное о Боге, открывавшими таинства Его природы. И, хотя он не мог этого знать в точности, тем не менее, теперь был совершенно уверен в том, что путь к Нему был вымощен правильными догадками и предположениями в лабиринте неведения. Стало быть, ошибался тот философ, что твердил о Его непостижимости умом ввиду своеобразия – ведь достаточно феноменов, коими Он проявляется среди людей. То была первая сентенция из некогда обретенной в тайнике Учителя сакральной книги, каковую он теперь безжалостно вырвал из памяти за ложностью. Да, Deus, Всевышний, может быть познан, и не абы как, а из машины мира — ex machina mundi…
❓Домашнее задание: Некоторые высказывания кардинала Каэтани из придуманного автором диалога зарегистрированы в анналах истории. Какие именно?
«Познай самого себя» — говорили мудрые древние греки, но и современные авторитеты нисколько не сомневаются, что они были правы.
Уважаемые читатели, дорогие друзья! Пара слов о самом себе. Без малого четверть века тому назад я покинул свою историческую родину, бывшую страну коммунистов и комсомольцев и будущую страну буржуев и богомольцев.
Ну вот, мы и снова вместе! Надеюсь, что Вы помните — в прошлый раз я определил тематику своего блога как «История моделей».