Глава XV. Nihil melius

DEUS EST QUO NIHIL MELIUS EXCOGITARI POTEST.
Бог — суть Тот, лучше кого ничего не помыслить.

Всякий раз, когда Сигер Брабантский навещал Болонью, Джио на крыльях воодушевления взлетал поближе к дворцу Минервы, где тот обитал, дабы не пропустить ни капли философского нектара, что столь щедро струился там из фонтана мудрости. Однако, знаменитый профессор бывал у них очень редко и только проездом, задерживаясь на пару дней, и то в исключительных случаях. Большую часть своего времени он проводил у папского двора в Орвието, с трудом волоча на себе непосильный груз тяжбы, длившейся уже несколько лет. Прорыв к милостивому лику верховного понтифика мог обеспечить лишь тусклый блеск золота, но у некогда яркой, а нынче падшей звезды напрочь отсутствовали сиятельные или состоятельные покровители. Зато было много низкородных ученых друзей и к их числу принадлежал Паоло, гвардиан францисканского конвента. Когда-то он парил в облаках святости вместе с Иоанном Пармским. Ранее купался в лучах славы лучших мыслителей блестящего Парижа. А на тропу, ведшую к пику евангельского совершенства, он ступил на самом заре своего жизненного пути вслед за Антонием Падуанским. Нынче же смиренно ожидал вожделенного воссоединения с сим святым угодником на небесах. Он принадлежал к тому довольно редкому сорту старцев, что с приобретением возраста теряют строгость. Потому взирал благосклонно со склона своих лет на суетные устремления молодежи, карабкавшейся на гору жизни в обратном против его собственного направлении. В монастыре послушникам, послушно исполнившим свои молитвенные и учебные обязанности, была предоставлена полная свобода выбора занятий по душе, в том числе любыми свободными искусствами.

По этой причине Джио, в котором скудные встречи с Сигером лишь разожгли аппетит по пище душевной, жадно набросился на все прочие пиршества под названием disputatio, что мог предоставить славный университетский город. Он жил вовне времени, но время жило внутри него. Обыкновенное колдовство природы человеческой постепенно превращало недавнего мальчика в еще незрелого и младого, но уже мужа. Он окреп и подрос, готовый оттенить свое место под лучами Солнца. Он начитался и поднаторел в логике, готовый искусно жонглировать хитроумными аргументами. Он стал более спокойным и уверенным, готовый защищать свои суждения под огнем критики. Теперь он не несся по океану жизни по прихоти слепых ветров веры, ослабленный хроническим голодом и усталостью. Теперь и речь его текла плавно и размеренно, точно мед, без излишних остановок на раздумья. Так было теперь всегда с поправкой на почти. Но во многом он оставался все тем же прежним задумчивым блаженным существом, обитавшим скорее в мире идей, нежели людей. Схоластические quaestiones представлялись ему подобными высоченным серым небоскребам, подпиравшим голубую высь над городом. И он с удивлением и почтением бродил от одного из них, высоченного, к другому, пониже, вожделея покорить казавшиеся неприступными башни. Utrum coelum sit animatum?! Одушевлены ли небеса?! Utrum anima sit composita ex materia et forma?! Состоит ли душа из материи и формы?! Utrum haec sit vera: Homo est animal, nullo homine existente?! Было бы верно, что человек животное, если бы люди не существовали?! Utrum qualitas, puto albedo, possit habere esse sine quantitate?! Может ли качество, например, белизна, существовать без количества?! Вопросам не было числа, сложнейшим и попроще, и они озаряли его душу светом звезд далекой божественной истины, ярчайших и потусклее.

Искания Джио очень быстро привели его к лежбищу Псов Господних. Да, они зачастую испытывали чересчур пылкую братскую любовь по отношению к францисканцам, выражавшуюся порой не только облаиванием, но и болезненными укусами. Но именно в их конвенте проводилось большинство диспутов, в том числе de quolibet – на произвольную тему. Неслучайно, ведь основной декларированной миссией ордена было спасение еретиков и схизматиков из пасти Левиафана посредством разоблачения их грубых теологических ошибок и дальнейшего изгнания оной дьявольщины из душ. Инквизицией еще и не пахло на пепелищах сожженных крестоносцами деревушек альбигойцев, когда ангельский Доминик уже поражал приспешников Сатаны ароматами своих наисладчайших речей. Сказывают, что однажды судья в проводимых с его участием дебатах, будучи по недоразумению не в состоянии определить победителя, предложил провести испытание Судом Божиим. И тогда волею Всевышнего манускрипт с благочестивыми записями богоугодника невредимым выскочил из пламени, а нечестивые писания вспыхнули адским огнем. Где же еще, как не в непосредственной близости от чудотворных мощей усопшего святого, было продолжать дело его?! Потому еще Гуго де Сен-Шер молвил так: «сначала согнем лук в учении, дабы затем выпустить стрелу в проповеди». Ведь радугу лука сего сам Господь установил в облаках знамением завета с Ноем и потомками его. И оттуда благодатный дождь учености должен был омывать всех людей, громом предупреждать их об опасностях, молниями благих дел озарять небеса. И именно по этой причине у доминиканцев в обычаях, подкрепленных правилами, было радушно принимать любых гостей, желавших принять участие в их обсуждениях.

Здесь магистрам разрешалось разрешать диспуты без обращения к изречениям признанных авторитетов церкви, в том числе на теологические темы. Кажется немыслимым, но порой это даже поощрялось. Ведь те заблудшие овечки, души которых братьям предстояло пасти в будущем, могли не быть в состоянии отличить добрых католических собачек от прожорливых еретических волчищ. Их запачканные ложью мозги прополоскать можно было лишь при помощи чистой логики. К тому же именно этим путем братья обретали необходимые навыки в искусстве убеждения. Джио особенно запомнилась одна disputatio. Не только потому, что именно его избрали opponente. И не только оттого, что тема была хорошая, на самую злобу дня: Quod in homine est tantum una forma substantialis – о том, что у человека есть лишь одна субстанциальная форма. Пуще всего прочего поразил его ее исход. Он замечательно подготовился к бою. О еретическом содержании сего осужденного повсеместно тезиса Фомы Аквинского ему было отлично известно из корректория Уильяма де ла Мара. И он бесстрашно повел решительную атаку на своего доминиканского оппонента:

— Единство субстанциальной формы отвергнуто докторами теологии, поскольку … поскольку противоречит, во-первых, католической вере, во-вторых, философии, в-третьих, Священному Писанию. Я предоставляю своему почтенному коллеге выбрать, какой… какой именно редут своей ментальной крепости он предпочитает защищать сначала?!

— В обратном порядке, досточтимейший. Ибо я уверен, что вся наша ученейшая аудитория горит жарчайшим желанием узнать, в каком именно месте Библии упомянуты субстанциальные формы и подсчитано их точнейшее количество.
— Извольте, любезный. Евангелие от Иоанна глава вторая … вторая, 19-й стих. В нем Иисус ответил иудеям: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его». А затем тут же в 21-м стихе читаем: «А Он говорил о храме тела Своего». Отсюда очевидно, что речь в обоих случаях шла о том же самом теле с точностью … с точностью до последней цифры. Не так ли?
— Пожалуй, соглашусь с propositum, хоть, к моему вящему сожалению, не располагаю телом Господним, да и не имею возможность сравнить сии два божественнейших числа, известные одному лишь Всевышнему.
— Покорно благодарю! Однако, если бы у Христа была единственная … единственная субстанциальная форма, она же душа, то после Его распятия она бы удалилась из сего бренного мира, и Его благословенные мощи принадлежали бы другой форме. Ergo, для цифровой … цифровой идентичности тела самому себе требуется множество субстанциальных форм. А, коль скоро Спаситель полностью разделил со смертными их человеческую природу, то и всем … всем нам присуще это замечательное свойство…

На голову разбитый противник попробовал запутать свою, а заодно и чужие, головы перевязями фальшивых рулад из других опер Аквината. Но напрасно он извивался и трепыхался, словно пескарь, выброшенный на песок. На каждый его жалкий довод Джио немедленно наносил новый неотразимый удар мечом контраргумента. На каждую приведенную цитату приводил высказывание еще более именитого Отца Церкви или философа. Наконец, дело дошло до того, что несчастнейший выпучил свои рыбьи глаза и в последних мучениях лишь беспомощно открывал рот. Никогда еще Болонья не была свидетелем подобного триумфа! То был доселе неслыханный, невиданный, сногсшибательный успех! И никогда еще не было столь противного всему ходу дебатов determinatio! Верховный арбитр, ссылаясь на своего товарища по studium, ныне пребывающего в Сицилии, объявил, что тому, якобы, открылась небесная истина. И она состояла в том, что нечто божественное в сущности Господа позволяло Его мертвому телу оставаться полностью идентичным живому.

Не то, чтобы Джио нечего было на это возразить, но по правилам он был обязан признать свое поражение. Что и не преминул сделать, не без скрипучего волнения в сердце, но с молчаливой спокойной совестью. По дороге домой его утешал присутствовавший на дискуссии верный Марко:

— Vulgo ясно, что победил именно ты. Ты тысячу, нет, миллион раз прав! Подсуживают своим. Да! Разве они дадут своего пса-проповедника в обиду?! Нечестно играют! Нет! Так произвольный тезис можно доказать! Например, что Сократ – осел! Да! Скажи только, что нечто божественное в его сущности позволило ему обрести длинноухую натуру. И quod erat propositum. Скажешь нет?! Так что ты не переживай! Вообще брось эти свои диспуты! Я уж жалею, что тебя к ним пристрастил! Да! Лучше пойдем со мной нынче вечером на крышу! Может быть, даже Меркурий сможем узреть! Планету, управляющую путешествиями! Ты же никогда за звездами не наблюдал! Нет!

Марко за прошедшее время тоже сильно изменился. Охладел к схоластическим диспутам и воспылал горячей любовью к астрологии. Искрой, зажегшей эту страсть в сей не знавшей слова покой душе, стал его гороскоп. А составил оный и тем самым способствовал неожиданной метаморфозе ученый брат Гвидо. Провидение, объяснял почтенный старец, готовило тому дальние странствия. Казалось, что этому суждению бывшего придворного имперского предсказателя, автора знаменитой Liber astronomicus в десяти трактатах, можно было доверять. Но Джио, будучи убежденным христианином, все равно сомневался:

— Разве мыслимо, чтобы удел человека был предопределен с рождения? Как тогда быть со свободой воли? За что тогда Господь наш … наш справедливый и милостивый судья, станет наказывать грешников и вознаграждать праведников?! Потому и сказано: Sors animae filia. Судьба – дочь души … души, а не гороскопа.
— Светлый у тебя ум, да! Ан сияние горнее тебе он затмевает. Ничего не видишь, нет! Это же яснее ясного, да! Не предопределена никакая судьба, нет! Но известно какие испытания душе достанутся, да! И ты вовсе не обязан их знать, нет! Но тогда понесет тебя по жизни, яко сорванный листок ветром, да! Потому так сказал самый мудрый человек на Земле Птолемей в Альмагесте: «Stultus est qui sui ipsius naturam ignorat» — глуп тот, кто не ведает собственную природу. И мой учитель к этому добавляет: «Ничто не влияет на нас сильнее, нежели точное время зачатия или рождения».

— В самом деле? А вот Блаженный Августин говорит – отчего тогда близнецы, случается, столь … столь непохожи друг на друга?! Что общего у Исава с Иаковом?!
— Потому так заявил он, что в Священных Писаниях слишком хорошо разбирался, да! Времени на науку о звездах совсем у него не осталось! Не одновременно явились на свет Божий из утробы матери своей, Ревекки, дети ее, нет!
— Но что существенного могло измениться за те … за те несколько минут? Ангелы, движущие планеты, чай, так быстро по небесам не летают!
— Ах, ничего не изменилось, нет?! Самое существенное изменилось – дома называется! Их двенадцать штук, как апостолов. И именно они имеют великую силу и значение! Да! Что там несколько минут! Ты «Pater Noster» не успеешь сказать, как их по воле Всемогущего Бога ангелы уже перенесли совсем в другое место! Потом, ты подумай сам, головой своей могучей! Разве низшие чины начальствуют над высшими?! Нет! Так и сферы небесные управляют подлунным миром! Одна за другую цепляется, вот и перемешивают первоэлементы. Сначала огонь и воздух, а потом воду и землю. Через них и до нас дело доходит. Да!

Поле этих ментальных сражений всегда оставалось за самым напористым и активным. Джио обычно отшучивался, что не верит в астрологию из-за Меркурия, проживающего в его натальной карте в неправильном доме. Он уходил прочь от неприятной его миролюбивому существу конфронтации, не позволяя, тем не менее, очагу сомнений в глубине души окончательно погаснуть. Но особенно согревало его в эти дни ожидание другого, значительно более важного события – ему предстояло, наконец-то, опоясать на себе холодный хабит настоящего минорита. Вообще-то он давно перерос сан послушника, но по Уставу ордена во францисканцы его должен был принимать minister provincialis. Блаженный же Паоло к тому времени уже счастливо усоп, и, к несчастью, сей пост в Болонье пустовал. К удивлению юноши, быстро перешедшему в опасения, вакансию заполнил тот самый молодой вельможа, которого он некогда повстречал с фра Убертино в придорожной таверне. Однако, тот, казалось, не снизошел с высоты своего положения узнать невольного свидетеля неприятной стычки. А, может быть, и вовсе позабыл о ней?! И день настал! В назначенный час он торжественно обещал жить по заветам Евангельским. И дал клятвы целомудрия, нищеты и послушания. И обязался всегда, отныне и до гробовой доски, следовать правилам блаженной жизни Святого Франциска. И получил тунику с капюшоном. И новую веревку, cingulum. И сердечные объятия Марко! И поздравления всех прочих братьев! И ощущение непреходящего счастья! Слава Тебе, Господь Всемогущий, во веки веков! И Тебе, Приснодева Мария, заступница небесная, благодарствую! Аминь, аминь, аминь! У него было теперь все, что он только мог пожелать. Да, он уже пребывал в раю, прямо здесь, на грешной земле! Другая forma vitae?! Нет, он и помыслить не мог ничего лучшего. Nihil melius!

Увы, в этот момент Джио совсем позабыл, что лишь один Всевышний обладал столь удивительным качеством. Нечто лучшее все-таки существовало и, возможно, даже ждало его еще впереди, но путь туда вел через худшее. Далекие звезды, ярчайшие и потусклее, загадочно мерцали божественным светом, готовясь уготовить его душе новые испытания…

Вопрос к читателям после прочтения главы: Между радугой книги Бытия (9:13) и луком Гуго из Сен-Шера, помимо формы, существовала другая важная модельная связь. Какая именно?
*Обоснуйте свои ответ. Ответы принимаем в комментариях ниже!