Глава XXII. Счастье горя

10 ноября 1285-го года от Рождества Христова. Мрачные уродливые туловища туч придавили невесомой тяжестью к отсыревшей от дождливой слякоти земле плоскую крышу королевского дворца в Вильяфранка-дель-Пенедес. Неодолимой силой оттеснили косматые чудовища за свои рыхлые зады ослабевшее осеннее светило Каталонии. Горе, непомерное горе симпатическими нитями скорби привязало души людей к низкому ложу. Заходит счастливая звезда королевства, влечет неведомая горячка Педро, прозванного Великим, в хладную могилу. Должно быть, призывает его с позором бежавший из Арагона владыка Франции Филипп, почивший всего несколько недель назад, на Суд Божий. Или, может быть, оставшийся с носом носач Карл Анжуйский настойчиво приглашает спеть вместе с ним Salve Regina у врат чистилища. Но вот из палаты смертельно больного выходит Арнау де Вилланова, и под жгучими лучами шествующей впереди его славы расступаются ряды придворных. Это же истинный маг, знаменитый чародей! Коему подвластны все демоны, коему помогают все ангелы! Кто неоднократно сотворил Grande Arcanum алхимиков, кто овладел всеми таинствами небесными! Но согнуты и его плечи, но и его взор обращен долу, но у него нет средств разрушить чары сего дьявольского колдовства. Ох, если бы у него была с собой волшебная печать Альфы и Омеги, что исцелила его многих вельможных клиентов! Он бы возложил ее на голову монарха, и произнес: «Восстань, Иисус, Свет и Истина, Агнец, взявший на Себя грехи мира сего, озаряющий тьму нашу!» И стал бы читать псалом «Domine dominus noster». И тогда все болезни покинули бы тело несчастного, и тогда его воспаленный мозг отринул бы ядовитые испарения! И тогда Сатана был бы побежден, и тогда добро бы восторжествовало! И чистейшее золото для печати сей несложно найти в королевской сокровищнице. И начертать на ней священное заклинание «arahel tribus juda v et vii» помогут умелые ювелиры. Но, увы, отливать оную можно только с Солнцем в первом градусе Овна, а гравировать лишь с Луной во Льве или Раке, и не дано Всемогущим Всевышним ему на то времени…

И покаялся на смертном одре недавний триумфатор, сокрушивший доселе непобедимых франков. И поклялся, что не мать святую церковь преследовал, но род свой желал возвеличить. И тогда было отменено его отлучение. И тогда было даровано ему прощение и отпущение грехов. И тогда приобщился он Святых Таин, и отдал Богу душу свою. И был по христианскому обряду похоронен в усыпальнице аббатства Santes Creus. И по завещанию его достались Арагон и Валенсия сыну старшему, Альфонсу. Завоеванная же силой меча его Сицилия отошла второму сыну Хайме. А вот сыну третьему, Федериго, за малостью лет было постановлено оставаться у подола матери своей, Констанции, ожидая поворотов колеса фортуны, фортелей судеб братьев своих. И утешился народ каталонский столь мудрыми решениями почившего государя. И присягнул на верность новому молодому королю. И стал ожидать восхода солнца будущего счастья своего. Вместе с опьяненной надеждой и бесплатными подачками толпой веселился и ликовал Никколо, волею Господней оказавшийся непосредственным свидетелем сих печальных событий. Непонятная и непривычная, тягучая, словно патока, тоска заполнила и полонила честную душу чуждого нежным чувствам простого воина. Да, он преданно служил Педро, высоко ценил, пожалуй, даже любил его. Но откуда у могучего рыцаря сея мучительная истома, свойственная одним лишь слабакам?! И вот теперь ему показалось, что все неприятности уже позади, что он попросту соскучился по незатейливым семейным радостям, и что лучшим лекарством для него станет родниковая водица из того самого источника, к которому он — голубь, ведомый чудесным сновидением — некогда прилетел. И тогда он, испросив и получив отгул у благосклонно настроенного к нему сюзерена, поспешил направить стопы свои на восток – к берегам милой его сердцу Сицилии…

Близился Адвент, а с ним и рождественский пост. И постными, унылыми почему-то показались Никколо уплывавшие вдаль пустынные берега, прокисшими, склизкими нависавшие вблизи слезливые небеса, хмурыми, отталкивающими черты окружавших его людей. Не потому ли и настроение его провалилось в серые овраги волн, утерявших голубую летнюю безмятежность?! Будучи на все время пути предоставленным самому себе, он сражался с необычным для себя врагом – мыслями. Точь-в-точь хитрые и злобные собаки, они подкрадывались без лая и тяпали его в самые неожиданные моменты в самые неудобные места. Почему справедливый Вседержитель не защитил воевавшего со злом короля от бесовских происков?! Смогут ли юные наследники великого полководца продолжить череду его славных побед?! Что принесла сицилийская вечерня его соотечественникам, помимо страданий?! Но самые болезненные укусы производил другой вопрос — почто Бог обрушил на него напасть столь несвойственных ему раздумий?! И в самом деле, они были для него настоящим бедствием, и ни один испытанный способ не помогал – ни кулаки, сжатые до крови, ни усы, встопорщенные до носа, ни зубы, стиснутые до боли. Однако, по мере приближения к Палермо он предался воспоминаниям, и, наконец, ему пришло в голову, что он оставил маленькую женушку на сносях. Не то, чтобы она занимала особо важное место в его жизни, но не была ли его духовная пытка карой Господней за пренебрежение матерью своих детей?! Эта догадка несколько приглушила вражеские голоса внутри него вплоть до прибытия в гавань. Едва сойдя на берег, рыцарь сразу же обнаружил в собравшейся толпе зевак одного из своих многочисленных дальних родственников. Разом перемахнув через ограду ненужных условностей, он немедленно приступил к расспросам. Узнав, что Джузеппа успешно разродилась, причем, мальчиком, вельми возрадовался. Бросив в нахлынувшем порыве счастья серебряный обол благовестнику, решил посетить по дороге домой лучших лекарей душ человеческих – доминиканцев, а в их среде своего персонального врача фра Феррандо. Избавленный от тяжких дум надеждой их скорого удушения, он тут же отправился прочь пружинистой легкой походкой тренированного бойца, не обращая внимания на прицельный обстрел своей спины парой обеспокоенных глаз, совсем недавно избегавших смотреть ему прямо в лицо…

Никколо нашел друга в его келье за обычным занятием – добычей содержащей крупицы знаний руды в горе манускриптов:

— Боже, как я рад тебя видеть! А я только вернулся с заседания капитулы в Болонье. Наконец-то избрали генерального магистра, кастильца Муньо де Самора — наперекор франкам, ратовавшим за своего! Так что тебе повезло, еще вчера ты бы меня не застал. Но и я счастливчик, ведь теперь получу самые горячие новости из самых первых и могучих рук! Матерь Божья, да на тебе лица нет, не случилось ли чего худого?!
— Лютые настали времена. Почил государь наш, Педро Великий… Сам Арнау де Вилланова тщился его исцелить. Ан не совладал с плутнями сатанинскими. И истерзали душу мою сомнения. За какие грехи послал Всевышний нам наказание сие?! Справятся ли младые принцы с могутными врагами?! Доколе страдать народу сицилийскому?!
— Вот как?! Честно скажу, не ожидал. Сорваться в темную пучину смерти на самом гребне блистательной славы?! Воистину неисповедимы пути Провидения Господня. Но недаром Всевышний Сына своего единородного отдал иудеям на распятие, дабы нам, грешным, тем самым даровать спасение и жизнь вечную. Не пропадут и труды ратные короля арагонского, ибо верю, что теперь на небесах услышаны будут молитвы его благочестивые. Папа Гонорий уже выказал нам заботу свою, издав буллу о конституции королевства нашего. Полагаю, что, мучимый подагрой, не подымет карающей руки на сыновей усопшего монарха, ибо нет ему, итальянцу родом, нужды поддерживать притязания анжуйские. Да и новый государь франков Филипп, сказывают, что хочет поскорее завершить войну с домом матери своей. А хромой Карл, что все еще в нашем плену томится, слишком горячо своих детей любит. Думаю, примет любые условия мира, лишь бы снова их облобызать да обнять. Да и ты, друг сердечный, должно быть, о том же мечтаешь?!

— Иисусе Мария! Знамо, истосковался! Догадал меня черт безо всякого занятия отправиться в дорогу. Оттоле мучила меня горесть купно с мыслями погаными. Ажно вконец истомился.
— Ну, так что же ты время теряешь – лети в гнездо свое, там ждет счастье тебя!

Но в этом предсказании прозорливый брат Феррандо жестоко ошибался. Горе, необъятное горе ожидало несчастного Никколо дома. Да и дома-то никакого уже не было. Он взглянул … и в единое мгновение ноги перенесли его от родного пепелища к хижине челяди. В великий день гнева его кто мог устоять перед ним?!

— Что тут сталось?! Отколь пагуба сея?! Где Джузеппа, где сын мой новорожденный, где Беатриче?! Всю правду молви или, как Бог свят, тотчас порешу!
— Пусти, хозяин, задушишь! Все как на духу расскажу, мне утаивать нечего. И на меня не серчай, то супостаты неапольские с генуэзскими наемниками всему виной. Чтоб их геенна огненная поглотила, чтоб сами они и потомство их до седьмого колена были прокляты, чтоб их черти к себе забрали, порождения ехиднины, вельзевулово отродье! Прознали, чай, шельмы, что флот наш в Барселону ушел, безнаказанность учуяли. Вот и высадилось несколько галер с этими молодчиками где-то неподалеку. В Палермо-то сунуться они не посмели, а окрестные селенья давай палить да грабить, людей добрых убивать да в полон уводить, а девок насиловать. Я госпоже много раз советовала – в городе надо бы укрыться. Да у нее грудной младенец на руках, а на уме честь одна. Негоже, говорит, жене доблестного рыцаря эту мразь страшиться, вотчину свою оставлять им на расхищение и глумление. Не допустит Всемогущий Господь того, дабы безгрешные дети от сквернавцев сих пострадали. Не оставит, защитит нас мать Пресвятая Богородица! Токмо все по-иному вышло. Ночь темная уже была, когда явились к нам негодяи эти. Ну, и несколько человек сразу же сюда бросились, к самому богатому поместью значит. Мы все выбежали во двор, да помочь ничем не можем, они уж дверь высаживали, а нас силком прочь отогнали. Потому точно не ведаем, что дальше было. Только смотрим немного погодя – загорелся дом, причем, сразу с нескольких углов. А оттуда — крики, ругань, проклятия! Поутру уже, как догорело все, откопали мы то, что не до конца в золу превратилось, и нашли несколько трупов нечестивцев. Сдается нам, что поджогом жена твоя отплатила им за поругание. Останки же ее самой нашлись у двери – должно быть, себя и детей подожгла, дабы не дать врагам выбраться наружу. Отпели уж ее по христианскому обычаю и прах предали земле. Но многие сюда приходят, дабы ей поклониться и заступничества попросить. Принял Господь душу ее светлую в Царствие свое Небесное – воистину святая то была женщина!

И вот, произошло великое землетрясение, и рухнула душа Никколо в разверзшуюся пред ногами бездну. И солнце стало мрачно словно власяница, в каковую превратилась кожа его. И луна сделалась будто кровь, что источилась из сердца его. И звезды небесные пали на землю как смоковница роняет неспелые смоквы свои, потрясаемая сильным ветром несказанного горя. Казалось, все те же ментальные серые волны продолжали раскачивать его, но теперь они превратились в настоящий шторм в море невыплаканных сухих слез. И отныне мысли уже не кусали его по-собачьи, а смертельно жалили по-змеиному. Порой неугасимый огонь боли внутри него извергался наружу кипящей лавой ярости. И тогда он с диким ревом и стенаниями крушил своим прославленным в битвах мечом в щепки и осколки окрестные деревья и камни до тех пор, пока красная пелена из израненного лица не покрывала его глаз, не остужала его безумный пыл. Иногда же его прочно сковывало льдами непреодолимой апатии. И тогда он, в оцепенении и бессилии неспособный беззвучной молитвой изгнать пожирающих его голову демонов, просыпался только для того, дабы поскорее забыться и снова уснуть. В один из таких периодов затишья после бури его посетил фра Феррандо, потрясенный ударом судьбы, постигшим друга. Растормошив его, он решительно приступил к исполнению прямых обязанностей монаха своего Ордена – проповеди во имя спасения:

— Нам, доминиканцам положено говорить лишь в двух случаях – с Богом или о Боге. Но я сейчас намеренно согрешу, поскольку буду беседовать с тобой и о тебе, ибо так повелевает мне сердце мое. Да, то, что произошло, это чудовищно, ужасно, непоправимо. Но разве не то же случилось с Иовом, о чем свидетельствует Священное Писание?! И он поражен был проказою лютою, и у него все было отнято, и он страдал неутешно. И он проклинал день, в который родился, и ночь, в кою был зачат. И он вожделел умереть на выходе из утробы или покинув чрево матери своей. И не было ему ни мира, ни покоя, ни отрады. Но выдержал он испытание, посланное свыше. И тогда возвратил ему потерю Господь, и вернул ему вдвое больше того, что имел прежде, и благословил его последние дни. Великий подвиг совершила жена твоя, память о коем никогда не умрет в памяти людской, и почитать ее будут как святую мученицу Луцию. Но нет сомнений, что уже сыскала себе достойную награду от Всемилостивого Господа. Благодать райская вечная уготовлена и ей, и детям твоим непорочным. Так будь достоен ее! Так честно исполняй долг свой, как прежде! Так служи добру, покуда не призовет тебя Всевышний!

— Биче… Биче… Моя Биче… Малышка… Солнышко… Ангел… Не хочу … не могу жить.
— Предупреждал я тебя раньше — не прикипай к ней. Не в любви родительской высшее счастье человеческое. И не в плотских удовольствиях. И не в почестях, и не в славе. И не в богатстве, и не во власти, и не в здоровье, и не в силе. Но есть оно лишь в созерцании Истины, то есть Бога! Так говорил муж евангельский Фома Аквинский.
— Не верю… ничему не верю… ни в голубя… ни в орла… ни в Фому… ни… ни в Бога…
— Святые угодники! Не богохульствуй, брат мой! То сын погибели тебе нашептывает!
— Не ведаю … кто нашептывает. Ан не про меня … то счастье. Созерцать вожделею … но не Бога, а врагов… утопших в крови. Пусть и моей … моей собственной крови…

Долго, мучительно долго еще продолжался сей разговор, но семена добрых слов фра Феррандо продолжали падать на худую бесплодную почву. Взволновала его, однако, вовсе не неудача своей миссии. Не был он поражен и жалким трепыханием бледной тени могучего воина, каковое списал на душевное потрясение. Но как могло случиться, что былая вера его друга вдруг изгнила сомнениями, решительность обернулась задумчивостью, а крепкие рубленые фразы превратились в прерывающийся протяжный стон?! Он вспомнил всю историю сицилийской вечерни с самого начала… И вдруг узрел Прометея, издалека принесшего факел восстания измученным людям. А теперь семья его уничтожена тем самым беспощадным огнем, что он сам зажег. А теперь он сам прикован к той скале, где орел будет терзать его печень… Скала… Орел… Кровь… Так может быть именно в этом заключался потаенный смысл того пророческого сна, что некогда увидел Никколо у мощей Аквината в монастыре Фоссанова?! Может быть, он и был той самой нерушимой скалой, потоки крови с которой утопят врагов?! Но тогда ураганы ненасытной мести вскоре поднимут новые серые волны черной ненависти в море людей. И тогда надеждам на скорое завершение войны не суждено реализоваться. В чем же тогда ее смысл?! Война ради войны?! Цель без цели?! Finis sine fine?! Господи, вразуми раба своего недостойного — где же оно, счастье горя сего?!

Домашнее задание читателям после прочтения главы: «Носач Карл Анжуйский приглашает спеть вместе с ним Salve Regina у врат чистилища» — на что намекает автор?
Домашнее задание (на пятерку): Из какой нетленки Арнау де Вилланова происходит Печать Альфа и Омеги?
*Обоснуйте свои ответы. Ответы принимаем в комментариях ниже!